Верою и любовию приступим, да причастницы жизни вечныя будем
Благословение Матери-Пустыни
Раз за разом, отправляясь на Донбасс в действующую армию, я должен четко отвечать себе на вопрос, почему я оставляю свою благословенную пустыню, отвлекаюсь от приходского служения и, выходя из привычной зоны духовного комфорта, отправляюсь туда, где властвует ужас и смерть, где я сам могу стать ее легкой добычей? Да, наша община, несмотря на известное разделение позиций, помогает фронту, чем может: мы плетем маскировочные сети, шьем «пятиточечники», делаем сборы на нужды армии, наши дети пишут письма бойцам, мы даже пытаемся решать вопросы обеспечения целых подразделений средствами современной радиосвязи. Но разве в этом причина моих поездок на Донбасс? Проповедь Слова Божия, утешение страждущих, конечно, очень важны на фронте. Однако главным своим делом я вижу совершение Евхаристии.
По моему убеждению, служение литургии и причастие воинов Тела и Крови Христовых – это условие, при котором наша армия, вставшая на пути вселенского зла, станет Христовым воинством. Без этого победы в войне, ставшей для нас Священной, не достигнуть.
Как два различных полюса,
Во всём различны мы.
За свет, за мир мы боремся,
Они – за «царство тьмы»
Эти слова песни «Священная война» были написаны в 1916 году Александром Бодэ, учителем словесности из Рыбинска. В той войне одолело «царство тьмы», целое столетие одержавшее русскую землю. Вот и сейчас, не одержав победу, мы рискуем утратить свое Отечество, Россию. Кому тогда нужно будет наше приходское служение? Вот мысль, которая движет мною всякий раз, когда я отправляюсь на Донбасс.
В последнюю – пасхальную – поездку наш путь лежал через карельские батальоны на Сватовском рубеже к луганским ополченцам в Лисичанск и Рубежное, на позиции Луганской артиллерийской бригады и в отряд Шторм 2-й МСБ.
Я искал возможности ежедневно совершать литургию в тех частях и подразделениях, куда меня направляло командование. Богослужение совершалось на переносном престоле в блиндажах, окопах, бункерах, чаще всего на открытом воздухе, бывало, что под проливным дождем и артобстрелом. Опыт такого служения может оказаться интересен священникам, отправляющимся в зону СВО. Во всяком случае, последние встречи в Луганске с батюшками, прибывшими, как и я по направлению Синодального военного отдела, убедили меня в том, что этот опыт может быть полезен.
В самом начале СВО у нас на приходе сложился особый чин молитв и прошений «на литургии во время брани». Это чинопоследование благословил оптинский старец Илий (Ноздрев) и год спустя Господь подарил удивительную встречу с Христовой братией Оптиной пустыни. Отцы только что вернулись с передовой. Какие это характеры, истинное воинство Христово! Мудрый и проницательный отец Максим, знаток устава и церковного пения иеродиакон Тарасий, внимательный, излучающий доброту иеромонах Анастасий, в прошлом военный летчик. Радостно сознавать, что отцам оптинским пришелся по сердцу наш опыт.
«Вечери Твоея Тайныя днесь Сыне Божий причастника мя приими…»
«Всевышний в нерукотворенных храмах живет …»
Первое, на чем спотыкается восприятие Литургии всяким благочестивым верующим – это отсутствие храма. Как возможно совершать церковное таинство Евхаристии без алтаря и храма? Потому на войне храмы устраивают в тыловых расположениях или возят собой походные церкви. Но реально ли такое служение Литургии на передовой в условиях современной войны, при средствах воздушной разведки и возможностях артиллерии? Едва ли. Поэтому и утвердилась практика причащать бойцов запасными дарами. Но верно ли причащаться Даров без участия в жертвоприношении по основаниям в сущности второстепенным и формальным?
«…Всевышний не в рукотворенных храмах живет, как говорит пророк: Небо – престол Мой, и земля – подножие ног Моих. Какой дом созиждите Мне, говорит Господь, или какое место для покоя Моего? Не Моя ли рука сотворила все сие?» (Деян. 7, 48-50). Свт. Иоанн Златоуст вторит Исайе: «Когда пришел Христос и пострадал вне города, Он очистил всю землю, сделал всякое место удобным для молитвы… Хочешь ли знать, как вся земля, наконец, сделалась храмом и как всякое место стало удобным для молитвы» (Беседа о Кресте и Разбойнике). Не рукотворный храм, а отверстое небо – вот ощущение присутствия Божия у человека перед лицом смерти и ужаса. На передовой даже наш расколотый и изувеченный войной мир может легко претворяться в храм Божий, а вся жизнь – в Литургию, если мы только ощутим себя в Церкви и Церковью. А что до того, что мы храм называем церковью, так это из давно забытого первохристианского опыта переживания самой Церкви как евхаристического собрания верных. На войне этот опыт первохристианства возвращается с необычайной силой.
Христос пришел, чтобы «рассеянных чад Божиих собрать воедино» (Ин.11,52). В этом и есть тайна Церкви: «Где два или три собраны во Имя Мое, там Я посреди их». Слово «церковь» и означает «собрание», а Литургия есть «таинство собрания».
Литургия под проливным дождем в отряде шторм 2-й Луганской МСБ
Чудо церковного собрания в том и состоит, что оно не сумма грешных и недостойных людей, какими все мы являемся, а святое и чистое Тело Христово. Собранная в Евхаристии Церковь, даже если она ограничена двумя или тремя, есть Тело Христово. Поэтому я ничуть не смущаюсь, когда Литургия совершается не в храме, а в какой-нибудь землянке на опорнике, а участвуют в ней два или три человека от всего подразделения.
«Оглашенные изыдите, елицы верни…»
Был случай на Сватовском рубеже, когда в одном Карельском батальоне я с тремя бойцами служил всенощную под небольшим навесом на пункте наблюдения, а наутро пришло сообщение, что на Литургию едет командир полка. Тут же по приказу ротного было расчищено место в лесополосе, натянуты маскировочные сети. «Рота, стройся», – скомандовал ротный, и наш «нерукотворенный храм» тут же наполнился сотней прихожан. Но вскоре пришло известие, что полковник не может проехать в расположение из-за распутицы. «Вольно» прозвучало как дьяконский возглас «Оглашенные изыдите»! Что же делать, «елицы вернии, миром Господу помолимся». Мы снова остались стоять у престола, трое «верных».
В армии главный человек – командир. Отец – он, а не священник. Священник – предстоятель на богослужении, он же исполнитель таинств, но в остальном он подчиняется распорядку и приказам командира как рядовой. Воинский дух и религиозный настрой подразделения зависит всецело не от священника, приходящего от случая к случаю, но от командира. Поэтому я всегда стремлюсь установить духовные отношения с «отцом» полковой семьи, комбатом. Если комбат верующий человек или хотя бы расположен к Церкви, то это почти гарантия, что все его подчиненные по возможности будут на богослужении.
Настрой бывает разный. Он очень зависит от того, насколько близко к первой линии стоит подразделение и насколько оно участвует в боевых действиях. Очень отличается религиозный настрой и сам воинский дух частей, состоящих из мобилизованных бойцов и добровольцев, особенно когда речь идет о жителях Донбасса – бывших ополченцах, многие из которых на войне с 2014 года. Мотивация у них разная. Если одни защищают свою родную сторонку и отстаивают от нацистов свое право оставаться самими собой, то другие что защищают?
В 1-й роте: «Там где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них буду…»
«Сестра, пощады не будет…»
Наш противник мотивирован, идеологически взвинчен, он люто ненавидит нас и все русское, он готов убивать, и не остановится ни перед чем. Мы им не братья, а враги – «клятые москали». В майские дни минувшего 2023 года, когда мы были в действующей армии, ситуация под Бахмутом обострилась настолько, что ВС РФ могли потерять уже освобожденный «музыкантами» город и положить в котле «гвардию» Пригожина. Мобилизованные военнослужащие дрогнули под натиском ВСУ на фланге, побежали, бросая позиции и обнажая фронт под Красным. Пригожин с горькой иронией назвал этот «маневр» «молниеносным отскоком». Для удержания фронта была брошена проверенная в боях 4-я Луганская бригада. Но бойцов пришлось увлекать личным примером, и это стоило жизни замполиту Луганского армейского корпуса полковнику Евгению Бровко. Командир 4-й мотострелковой бригады полковник Вячеслав Макаров лично руководил боем. Две атаки противника были отражены. Бойцы бригады уничтожили три танка, четыре боевые машины пехоты и два бронеавтомобиля ВСУ. Но во время отражения третьей атаки командир был тяжело ранен и погиб во время эвакуации с поля боя. В Луганске мы направлялись с докладом к замполиту Бровко, но этой встрече не суждено было состояться.
Надо было слышать с каким беспокойством и почти паническим страхом говорили в те дни о предстоящем «контрнаступе» пережившие наше харьковское отступление жители Сватова. Надо было видеть, как липли дети к окнам, когда проходили колоны бронетанковой техники по улицам города. Куда пошли? На запад – привычно. А если обратно – страх, ужас: убежать не успеем! У очень и очень многих был на памяти Изюм и Купянск. В Сватово мы оказались в гостях в семье у Александра и Елены, бежавших осенью 2022-го из Красного Лимана. ВСУ расстреливали из минометов машины и автобусы с беженцами, а затем проводили зачистку и фильтрацию оставшегося населения с бессудными расстрелами. Их восьмилетний сынок Петя до сих пор говорит с трудом и сильно заикается.
Гостиница в центре г. Сватово ЛНР после недавнего «прилета»
Жителям Сватова, чтобы работать, получать пенсию и прочие социальные выплаты, нужен российский паспорт. Некоторые не торопятся его получать, ждут «своих». Но очень многие поверили в Россию, вернулись на рабочие места в бюджетную сферу, детские сады, школы, коммунальные учреждения. С позиции Украины все они коллаборанты-предатели. Это смертный приговор. Директор местной школы в Сватово (не стану называть по понятным причинам имени) показывала мне «расстрельные списки», уже опубликованные украинской стороной, где есть ее имя и фамилии других учителей. В Сватово всю весну не было сотовой связи с Россией. Вышку разбомбили, и ремонтировать ее не могли по причине обстрелов. Зато с украинской стороной связь была прекрасная. Местная учительница говорила, что брат ее служит в военной полиции ВСУ, их подразделение стоит в Андреевке на подступах к Сватово. Им поставлена задача зачистки города. «Брат, а нам-то как быть», – спрашивала она. «Бегите в Россию, вам туда дорога, от нас пощады не ждите».
Искушение бездействием
Стояли светлые пасхальные дни. Мы обходили карельские батальоны, в то время стоявшие на 2-м рубеже обороны, - рота за ротой, поздравляли с праздником Святой Пасхи, пели «Христос Воскресе», раздавали пасхальные куличи, крашеные яички, вручали поздравительные открытки и трогательные детские письма. Была общая радость, но чувствовалась и какая-то неуловимая перемена в настроении наших парней за прошедший месяц. Заботами министерства обороны, неустанным попечением главы нашей республики и волонтеров, бытовая жизнь наших подразделений была полностью налажена, бойцы побывали в отпусках, не было больше затруднений с доставкой воды, решены вопросы обмундирования, в каждой роте есть теперь пункты питания и бани для помывки личного состава. Казалось бы что еще? Но давно замечено, что трудности и беды поднимают дух и сплачивают, а сытое довольство, напротив, становится самым трудным испытанием для русского человека. Армия не может долго стоять в бездействии.
Погасла вечерняя заря, на позиции опустился мрак южной ночи, небо освещалась лишь сполохами зарниц изрядно отдалившегося за последние месяцы фронта. Надвигалась гроза, и были слышны раскаты первого майского грома. В нашем «шатре» догорали свечи. Мы завершили службу Жен-Мироносиц. Вся обстановка располагала к разговору, и я поделился беспокоящими меня чувствами с Сергеем, мобилизованным прихожанином Сретенского храма Петрозаводска.
Всенощная на Жен Мироносиц в Карельском батальоне на Сватовском рубеже
Он поддержал мои мысли и довольно четко прокомментировал их словами: «Мы не бегали от мобилизации и ехали сюда с решимостью умирать за Родину. Колоны бомбили и не все дошли до места. Мы были брошены без всего. Нужно было выжить в зимнюю стужу среди голой степи. Это была наша первая победа в этой войне. Сначала года мы готовились к наступлению и желали идти до победы. Но затем обжились, сходили в отпуска. Дома мы – герои. Зарплата – грех жаловаться. Снабжают хорошо. Вот и вы, батюшка, привозите нам детские письма со словами: «возвращайтесь живыми, берегите себя»! Никто здесь не хочет умирать, и потому никто не рвется в бой, все и так хорошо».
Я перевел свой взгляд с рассказчика на окружавшую нас обстановку: вполне себе цивильные условия, даже линолеум на полу. Все это слишком не похоже на то, что мне пришлось увидеть несколькими днями позже на передовой. Там бойцам приходится неделями жить под обстрелами в земляных норах по уши в раскисшей грязи, согреваться разве что только своим дыханьем и умываться каплями дождя. Там, на передовой, разумеется, настрой иной – и на жизнь, и на смерть. Воин, взявший в руки оружие, идет на смерть и должен быть готов умереть. В этой готовности залог и его победы, и его жизни. Именно на этом разломе обнажаются последние смыслы жизни и смерти, здесь обретается вера и нужен священник. Вот почему я не стал больше задерживаться под Сватово и отправился в Луганский Армейский корпус, где получил от командования назначение ехать в артиллерийскую бригаду на Лисичанское направление.
В путь отправились мы Вадимом Мартовым, талантливым музыкантом, исполнителем авторских песен и звонарем. Вадим крымчанин, глубоко верующий и воцерковленный человек, проникнутый темой Русской весны и Донбасса. Познакомились мы с ним еще в прежнюю мою поездку в Сватово, где он находился с гуманитарщиками. Тогда он поделился со мной желанием ездить по фронту с концертами. И вот его мечта исполнилась, мы вместе едем на самый «передок» к артиллеристам. В машине разборная концертная звонница, переносной престол для служения Божественной литургии и, конечно, неразлучная с Вадимом гитара.
На Лисичанском рубеже
И вот мы в Северодонецке и Рубежном. Все те же картины разрухи, виденные мною еще и полгода, и год назад: разбитые и дочерна обгоревшие многоэтажки, дымящийся еще с прошлой весны элеватор у Рубежного, разбитая в бетонную крошку промзона химкобината «Заря»… Но кое-где в домах уже вставлены новенькие стеклопакеты, появились торговые точки, жизнь постепенно возвращается, но еще далеко не везде. Горькое зрелище представляли собой сожженные войною украинские села, разбитые танки на околицах, окопы и воронки на полях, снесенные крыши с обгорелыми стропилами и надписи краской на воротах «Здесь дети!», «Живут люди, не стреляйте»! Смогли ли защитить эти надписи жителей Воеводовки? В обезлюдевшем селе зловеще цвели вишневые сады и с какой-то надсадою заливались соловьи…
Рубежное: картины войны страшны
Наш путь лежал на Лисичанский рубеж. О пехоте говорят – «царица полей», а «бог войны» – это артиллерия. В бой, в атаку, идёт, конечно, пехота, а «бог войны» помогает ей, расчищая дорогу. «Богом войны» артиллерию назвал французский генерал Жан Батист Вакетт де Грибоваль, который своей передовой военной реформой заложил основу для побед Наполеона, сопутствовавших ему, пока император Франции не нарвался на русских. В войне на Украине сегодня артиллерия имеет решающее значение. Говорят даже, что это война артиллерии. Важна сегодня не столько интенсивность огня, сколько его дальность и точность. В этом наш противник имеет превосходство над нами благодаря НАТОвской разведке, целеуказанию и дальнобойным западным артиллерийским системам. Но и мы учимся на ходу.
С командиром дивизиона мы объезжали спрятанные в лесах или замаскированные в лесопосадках гаубичные и пушечные батареи, поздравляли бойцов с Пасхой Христовой, давали импровизированные концерты колокольных звонов и авторской песни. Бывало, что командиры просили кропить святой водой орудия, «чтобы не мазали». Проверяли – действует! Так, сразу после освящения орудия, на батарею «Гиацинтов» поступило целеуказание. Выявленная разведкой вражеская РЛС должна была быть подавлена артиллерийским огнем нашей батареи. Это была, действительно, хорошая стрельба.
Окропление «Гиацинта» святой водой
Я наблюдал слаженную работу расчетов. А в расчетах кто – старики, да мальчишки. Младшему Ромке только семнадцать исполнилось, а он уже добровольцем в ополченцы записался! Хорошие такие ребята, открытые русские лица, шахтеры из окрестных шахт и поселков, многие воюют с 2014 года. Все верующие. Строятся при появлении священника по расчетам, снимают шапки. Казаки носят кубанки с красным верхом, берут в руки их бережно, как святыню.
Горько было видеть у наших артиллеристов радиосвязь, которая могла легко прослушиваться противником. Целеуказание, корректировка огня и даже обсуждение расхода боеприпасов шло при мне в открытом эфире! Я поделился своим недоумением с командиром дивизиона – и вот наши друзья в Москве помогли обеспечить сразу несколько дивизионов Луганской артбригады станциями закрытой волновой сети «Гранит».
«Приими, Господи, Твоим человеколюбием…»
Наша батарея стояла на околице небольшого хутора, раскинувшегося вдоль оврага. Все утопало в зелени, цвели сады, на лугу у крайних хат мирно паслась корова. Идти к расчетам нужно было по узкой, извилистой тропинке. Провожавший меня боец, еще совсем молодой луганский парнишка просил внимательно смотреть под ноги, ничего не поднимать с земли и не наступать ни на какие предметы. Всюду мины. А как же ребятишки малые, думал я, глядя себе под ноги, или вот эта корова, как ей объяснишь? Вот она страшная реальность войны, и сколько же она будет здесь еще греметь и калечить даже когда все закончится! По дороге Виктор попросил меня об исповеди. Мы остановились недалеко от батареи. Он говорил о своей жизни с такой серьезностью, что его вопросами я испытывал свою совесть. Ведь я не живу еще в меру этого совсем юного солдата. Я накрыл епитрахилью его голову и стал читать разрешительную молитву, и тут прозвучал резкий хлопок, затем второй. Это был вражеский дрон, сбрасывавший на головы наших расчетов гранаты. Я не стал прерывать молитвы и подумал: «покрою голову этого юноши, и Бог непременно покроет нас обоих»…
Чаще всего исповедь перед началом литургии на фронте бывает общей. Я называю грехи и страсти человеческие, воины отвечают: «каюсь, грешен Господи». Затем читается общая разрешительная молитва и начинается богослужение. Но время от времени случается врачевать израненные войной человеческие души в таинстве покаяния. Сам я страшусь и ужасаюсь таких случаев, но иду к ним с готовностью, иначе для чего я здесь? Страх мой в том, что я сам не имею опыта войны, и потому слово мое, «неосоленное» опытом может быть слишком уж легковесным.
Самый главный и трудный вопрос – это убийство на войне. Смертный грех это, или нет? Я, конечно, знаю, как ответить по Священному Писанию о высоте воинского служения: «И что еще скажу? Недостанет мне времени, чтобы повествовать о Гедеоне, о Вараке, о Самсоне и Иеффае, о Давиде, Самуиле и (других) пророках, которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования… были крепки на войне, прогоняли полки чужих» (Евр. 11: 32–34). Могу привести известные слова Афанасия Великого, писавшего что «не позволительно убивать, но убивать врагов на поле брани и законно, и похвалы достойно», или Иоанна Златоустого: «Если кто должен совершить убийство по воле Божьей, это убийство лучше всякого человеколюбия; но если кто пощадит и окажет человеколюбие вопреки воли Божьей, эта пощада будет преступнее всякого убийства». Все эти доводы можно увенчать Православным Катехизисом, где говорится, что «когда убивают неприятеля на войне за Отечество, это не есть законопреступное убийство». Всё это так, но больную душу человека, обагрившего себя кровью ближнего, все это не исцеляет.
Еще в первую мою поездку в действующую армию ко мне подошел рядовой из мобилизованных по имени Николай, прошедший вторую чеченскую кампанию. Попросил поговорить с глазу на глаз. Мы вышли из тесной землянки в темноту ноябрьской ночи. Передо мной стоял подавленный, страдающий человек. Разве могли удовлетворить его душу готовые фразы из Писания. Он нуждался не в словах, а в сострадании. Я многого еще не понимал тогда и не знал, что ответить на вопросы: «Как мне с этим жить, ведь у меня же дети»?
После этого незадавшегося разговора мне было о чем подумать. Всякое убийство, чем бы оно ни оправдывалось, противно естеству человеческому, оно ранит и повреждает душу. Убивая противника на поле боя, воин вершит над ним суд за Бога. И не важно, праведен этот суд или неправеден, тем пресекается сама возможность перемены жизни и покаяния. Убивая, человек ощущает свою неправедность, мучается ею. Факт убийства устанавливает какую-то неуловимую и мучительную связь с убиенным, без всякой перспективы что-либо исправить. Человек невольно ощущает свою ответственность за посмертную участь убитого. Заглушить это пытаются алкоголем, наркотиками или ожесточая до бесчувствия душу и пускаясь во все тяжкие. Только духовно сильный человек, через покаяние и молитву, может преодолеть эту неправедность в себе, не заразившись ею. Вот для чего нужен на войне опытный духовник и добрый пастырь.
Хорошо об этом говорил философ Иван Ильин, в своей работе «О силе, мече и праведности». Вести государственную борьбу со злодеями есть дело необходимое и духовно верное, но пути и средства этой борьбы оказываются вынужденно неправедными. В принятии меча как своей судьбы воин «полагает свою душу», но тем утверждает свой дух и достоинство. Он полагает свою душу не только в том смысле, что соглашается отдать свою земную жизнь в борьбе со злодеем, но еще и в том высшем смысле, что берет на себя совершение дел, бремя которых он потом несет через всю свою жизнь, содрогаясь при воспоминании о них. Он принимает не только бремя смерти, но и бремя убийства, ответственности, и вины. Но в этом разрешении трагической дилеммы воин не неправеден, он прав.
Я о многом передумал за время командировок на фронт, и когда на батарее у меня вновь состоялся подобный разговор, я уже был к нему готов. Расположившись на ночь по соседству с командиром разведки, мы всю ночь провели в разговорах. «Я на войне с весны 14-го, – говорил он, – убивать у меня получается, а все прочее я уже давно позабыл. Военная служба – это моё, и я не хочу уходить из армии. Но как мне жить с таким грузом, руки мои уже по локоть в крови? Под Бахмутом прицельным огнем я разнес 20 машин с личным составом ВСУ. Сколько душ на мне, сколько сирот я оставил. Может ли быть мне прощение»? Мой собеседник пришел поутру на литургию, всю службу стоял поодаль. После богослужения попросил об исповеди. Мы с ним говорили долго и оба плакали. Для него это была первая в жизни исповедь. А для меня, быть может, «государственный» экзамен на духовную зрелость как пастыря на войне.
«Едиными усты и единым сердцем»
Для борьбы с дронами противника, как я мог сам видеть, на пушечной батарее имеется только зенитная установка советского образца. Но стрелять с нее по дронам все равно, что палить с пушки по воробьям. В этом я смог сам скоро убедиться, когда над батареей зависло «крыло», осуществлявшее разведку наших огневых позиций. После того как в него выпалили несколько рожков из АКМ-ов, взялись палить из ЗУ. Безуспешно. Разведка противника, по всей видимости, удалась, потому как наутро, когда на Божественную литургию собралась почти вся батарея, начался артиллерийский обстрел. Мы стояли в небольшом дворике, от хаты до хаты была натянута скрывавшая нас маскировочная сеть, и нас не могло быть видно с воздуха, как вдруг один разрыв справа, через три минуты второй – слева. Начался отсчет следующих трех минут – третий снаряд должен был лечь посередине. Раздумывать было некогда. Искать укрытие, но где его найдешь посреди дворика и этих утлых домишек едва ли не под соломенными крышами? А на престоле Тело и Кровь Христовы - как оставить Христа и где же искать спасения, как не у Бога? Я не прервал молитву, и никто из бойцов даже не тронулся с места. «В руце Твои Господи предаем души наши…», – успел произнести я, и третий снаряд лег за деревней на кладбище, четвертый еще дальше…
Литургия шла своим чередом. Сам чин Евхаристии от начала и до конца построен как сослужение предстоятеля и народа. Я стараюсь еще до начала службы растолковать эту мысль воинам. Если это удается, то Литургия выстраивается как диалог народа с предстоятелем. Когда бойцы понимают, что молитвы произносятся от их лица, они с неподдельной радостью «запечатывают» их дружным «Аминь». В конечном счете все молитвы литургии имеют одну единственную цель – «соединенить всех друг ко другу во единого Духа причастие…». Великое это чудо, когда служение проходит в «общих и согласных» молитвах Церкви, «едиными усты, и единым сердцем», а ты в хаосе окружающей обстановки стоишь словно с ангелами «на небеси». И что это, если не «служении верных»? Это и есть приношение Жертвы Христовой за весь мир! Что мешает об этих простых мужиках в кубанках и камуфляже сказать по апостолу: «народ святой», «люди, взятые в удел»? (1 Петр.2,9).
Бойцы второй пушечной батареи - шахтеры из г. Антрацит после причастия
Упомянутый мною случай артиллерийского обстрела во время богослужения благодаря моим «фронтовым запискам» стал известен священноначалию в Москве и вызвал нарекания в мой адрес. Я же не нахожу иного образа действия священника в подобной ситуации. К условиям войны не могут быть применимы рассуждения мирного времени. Война испытывает веру и Бог верующему и уповающему на Него являет Свою крепость и покров. Чтобы не быть голословным приведу всего несколько примеров, являющих образ истинного служения пастыря на войне, ставшими поводом для всяческого поощрения и наград священников, проявивших верность долгу и героизм.
В годы 1-й Мировой был широко известен героический подвиг протоиерея Александра Холмогорова, который отправился в праздник Богоявления на крещенское водосвятие под обстрелами вражеской авиации. В ходе этих обстрелов отец Александр получил тяжелейшие ранения, несовместимые с жизнью, однако до конца продолжил чин освящения воды, несмотря на призывы солдат. Священник 115-й бригады государственного ополчения отец Николай Дебольский не прервал богослужения, когда внезапно появившийся вражеский аэроплан сбросил несколько бомб рядом с молящимися. Священник 15-го Драгунского Переяславского полка Сергий Лазуревский не оставил богослужения во время шрапнельного обстрела противника до тех пор, пока не получил контузию. Священник 237-го пехотного Грайворонского полка Иоаким Лещинский не прервал начатый молебен о даровании России победы в войне даже тогда, когда в храм попал разрушительный снаряд[1].
«Твоя от Твоих, за всех и за вся!»
Дивизион, в который я получил назначение, представлял собой сводную оперативно-тактическую группу, и в него кроме пушечных батарей входили батареи РСЗО «Град» и «Ураган». Одна из таких батарей располагалась на разбитой в ожесточенных боях прошлого лета промзоне химкомбината «Заря» в Рубежном. Личный состав и пункт управления одной такой батареи располагался в большом подземном бункере, предназначенном для каких-то производственных целей, а в настоящее время превращенном в казарму. Здесь мы провели две ночи. Утром первого дня служили литургию в бункере, причащался почти весь личный состав батареи «Град». На следующий день служили по соседству у «ураганщиков».
Все артиллеристы-ракетчики – луганчане, бывшие шахтеры и ополченцы, из пыльных шахтерских городков со звучными именами из советского прошлого: Красный Луч, Стаханов, Краснодон, Антрацит. Люди простые, открытые, искренние как дети. Давно исчезнувший и позабытый в современной России «антропологический тип» русского человека. Я чувствовал себя среди этих парней как в «заповеднике», отдыхал душой и наслаждался общением. Люди южного темперамента, они отличаются от нас, северян. Много остроумия, колкости и русского мата в общении. Но за всем этим нельзя не почувствовать, что воинский коллектив живет как одна большая семья, каждый за товарища душу свою если надо положит. Комбат, загорелый южанин с позывным «Зима», ничем не выделяет себя от сослуживцев-товарищей, и общаются с ним так же запросто, не как с начальником, но как с товарищем. Но стоит присмотреться, вслушаться, и можно понять, что послушание здесь беспрекословное и стоит оно не только на авторитете, но и на любви к своему «атаману». Таков дух ополченцев – они все еще не стали Российской армией с уставами, казенщиной и формализмом. Здесь все еще силен дух воинского братства и казачества. Не оставляла мысль, что случись им погибнуть, не родит таких мужиков больше Земля русская! А может быть, они и есть последние русские среди нас русских? Оттого и хочется рассказать об этой литургии в бункере.
Подземелье, мрачные стены из серого бетона, тусклая лампочка над столом дежурного по связи. Наша сторона освещена свечами, в их свете мерцает огненной эмалью образ Спаса. Воины, а в настоящий момент все они братья во Христе, в благоговейном молчании стояли перед престолом. В этом предстоянии мне виделись римские катакомбы первых веков христианства. Мы готовимся к таинству Евхаристии и начинаем проскомидию. Полагаю хлеб на дискос. Кое-что поясняю. Хлеб этот, – говорю я бойцам, – как и все в мире, освящено воплощением Сына Божия, и освящение заключается в том, что все, любая вещь в этом мире, во Христе может стать жертвой Богу, а человек призван приносить эту жертву. Хлеб и вино – образ обычной нашей пищи, эта пища претворяется в плоть и кровь нашу, и в саму нашу жизнь. Во Христе эта земная пища становится причастием жизни вечной, Божественной, где наше смертное облекается в бессмертное. Я говорю это такими или иными словами, меня слушают, слышат и, кажется, понимают.
Мы начинаем поминовение живых и умерших. Каждый воин подходит и называет свое имя, имена своих живых и усопших родственников или братьев по оружию. За каждого вынимаю частицу из отдельной просфоры, поэтому просфор возить приходится много. На дискосе вокруг Агнца собирается Церковь. Так всех и каждого в отдельности мы относим к Жертве Христовой. Сила поминовения на проскомидии состоит в том, что в нем рушатся перегородки между живыми и мертвыми, Церковью земной и Церковью небесной, все мы «умерли и жизнь наша скрыта со Христом в Боге».
Но вот прочитано Евангелие, наступает момент Евхаристии, что буквально значит «благодарения». Словами «Благодарим Господа» мы начинаем благодарственную молитву – анафору. Мы совершаем ее во образ того, как Христос на своей прощальной Вечери, преподавая ученикам Свое Пречистое Тело и Кровь прежде благодарил Отца (Лук. 22, 17-19). И мы все, собравшиеся в этом подземелье, участвуем в Тайной вечере нашего Господа. Не это ли чудо? Все читается внятно и вслух так, чтобы слова этой главной молитвы Церкви дошли до каждого. И надо видеть с каким вниманием их слушают русские воины! Утвердившаяся в наших городских храмах практика чтения евхаристической молитвы «тайно», да еще при закрытых царских вратах приводит к тому, что народ Божий, «люди, взятые в удел» (1 Петр. 2,9) просто не слышат ее и потому не знает этой главнейшей молитвы всех молитв. В древности было не так. Все евхаристические молитвы были молитвами общины верующих. Так эта древняя практика Евхаристии сама собой оживает в подземельях и полях войны на Донбассе.
Евхаристия открывает тайну Царства Божьего – жизни как жертвы. Христос, восприняв нашу жизнь, отдал ее Богу-Отцу. Для жертвенной жизни, жизни как любви, создан человек. Жертву как жизнь, и жизнь как жертву явил Христос в самоотдаче Своей любви. Смысл этой жертвы во Христе, ставшей и нашей жертвой, выражают слова: «Твоя от Твоих, мы Тебе приносим, о всех и за вся». Все Твое Боже, но не все Твои. Мы, верные рабы Твои, мы Твои воины и Твои служители. Мы собрались здесь пред лицом Жизни и собственной смерти, что бы сказать Тебе, что мы Твои, Господи! Наша жизнь – жертва живая и Тебе угодная по заповеди Твоей: «Нет больше той любви, чем кто душу свою положит за други своя». Христос есть «Хлеб Небесный» и в этом вся реальность нашей веры в Него. Он есть Жизнь, а потому пища. Мы рождаемся в мир и входим в Церковь как колосья, с гор и полей, чтобы истереться муку и испечься в этот Хлеб Жизни – явиться Телом Христовым. На это все наше собрание отвечает: Аминь,
Причащается весь воинский коллектив, никто не остается в стороне. К Чаше воинство Христово подходит не снимая оружия и брони. Воины идут сосредоточенно, благоговейно сложив крестом на груди руки. Затем на целые сутки бункер затихает, не слышно шуток, громкого смеха и матерных слов. Небо просвечивает в глазах этих ребят. Хорошо бывает поговорить о семье, доме и том, как оно все будет, когда мы победим. Но на такие разговоры остается мало времени. Ждут боевые задачи и обычные дела. На все про все редко отпускается более часа. Но этот час равен вечности…
Литургия на батарее РСЗО «Град» в «Бункере». г. Рубежное
[1] И.В. Петров, В.А. Рачковский. Русская Православная Церковь и армия в ХХ – ХХI веках. Учебно-методическое пособие. Санкт-Петербург 2015
«Донбасский Спас» в пасхальном убранстве. Спас на аналое в Шальской церкви
