«И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Мк. 9: 1).
Еще не было Воскресения, а Апостолы получили предвестие будущего, которое становилось настоящим. Взявшим свой крест и последовавшим за Ним Господь показал, ради чего стоило его нести.
«И, по прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, и возвел на гору высокую особо их одних, и преобразился перед ними. Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить. И явился им Илия с Моисеем; и беседовали с Иисусом. При сем Петр сказал Иисусу: Равви! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии. Ибо не знал, что сказать; потому что они были в страхе. И явилось облако, осеняющее их, и из облака исшел глас, глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный; Его слушайте. И, внезапно посмотрев вокруг, никого более с собою не видели, кроме одного Иисуса.
Когда же сходили они с горы, Он не велел никому рассказывать о том, что видели, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых. И они удержали это слово, спрашивая друг друга, что значит: воскреснуть из мертвых. И спросили Его: как же книжники говорят, что Илии надлежит придти прежде? Он сказал им в ответ: правда, Илия должен придти прежде и устроить всё; и Сыну Человеческому, как написано о Нем, надлежит много пострадать и быть уничижену. Но говорю вам, что и Илия пришел, и поступили с ним, как хотели, как написано о нем» (Мк. 9: 2-13).
Христос показал, что, преображаясь внутренне, естественно совершаем и внешнее преображение. Вот та Красота, которая спасет мир! Об этой Красоте размышляли Св. Отцы и наш великий русский мыслитель Федор Достоевский.
Этой красоты не ведала античность, но стремилась к Ней. Она искала красоту в совершенстве форм, не понимая, что для формы необходимо одухотворенное содержание. Поэтому Пракситель, создавая уникальные шедевры формальной красоты, продолжал мучиться от сознания несовершенства своих творений. Император Адриан будет обожествлять Антиноя, а Рим оставит миру знаменитую статую Марка Аврелия.
Античный мир желал совершенства, но и он понимал, что вся эта формальная красота с приходом смерти будет обращена в безобразный прах, а время уничтожит и статуи знаменитых и великих. И только идущий за Христом, способен достичь совершенства, которого так ждала древность.
Господь явил Себя именно в тот момент человеческой истории, когда тяготение к красоте становилась мучительной потребностью. Христос в себе соединил духовную и физическую красоту. И не только соединил, но преобразил человеческое естество. Человек становился богом. Это, в конце концов, поняли и эллины. Не напрасно именно эллины так ревностно приняли Христа. Конечно, это произошло не сразу. Ему предшествовал путь мучительного освобождения.
Уже в дионисийских играх пытались совместить Божественную и человеческую красоту. Перевоплощение, игра масок были своеобразным поиском гармонии. Именно гармонии жаждала человеческая неудовлетворенность и потому, не обнаружив ее в естестве, уходили в мифологию и создавали одну иллюзию за другой. Но жить в иллюзорном мире постоянно невозможно. И тогда начиналась трагедия.
Трагедия несла катарсис, но не освобождение. Но, узнав контуры Царства Божьего, эллин стал искать Его. Идя навстречу Богу, античный мир буквально светлел на глазах. Видимо, это и происходило еще и потому, что эллину были чужды фарисейские представления о Мессии. И путь страданий, о которых говорил Господь, эллинам был знаком по многочисленным трагедиям. К тому же и философию продолжало интересовать духовная история человечества, а не мировое господство. Достаточно вспомнить Диогена и его знаменитую встречу с Александром Македонским.
Несколько сложнее дело обстояло с римлянами, для которых государство и его мощь были не пустыми звуками. В культурном отношении они были слабее Эллады, но, что важно, Рим признавал культурное превосходство Греции, тем самым, объективно становясь частью известной и развитой цивилизации, которую принято называть античной. Вспомним, что на заре христианства, в Риме впервые заплакал мужчина. Это был Катулл. Но то, что вчера было невероятным, становилось реальностью. Рим перестал стыдиться слез. Немаловажный факт, оказавший влияние на формирование римского народа. Рождалась доселе невиданная свобода, для которой понятно было и радость и страдание.
Врата Царства Божьего открылись, и необходимо было совершить личное усилие, чтобы войти в них. При этом ничего не надо было сочинять и фантазировать.
Участие в сотворчестве – вот что предлагал Христос. Бог предлагал отбросить сомнения и следовать за Ним, доверяя Его Слову.
Надо сказать, что римоэллины легче воспринимали Христа, чем иудеи, для которых вопрос, например бытия Св.Илии, играл немаловажную роль. Им сложно было понять, что Илия приходил, но это был Иоанн Креститель, бывший в духе и силе Илии.
Кстати, это вопрос волнует и сегодняшних сомневающихся. Взять хотя бы андреевскую «Розу Миру», где тонкой прелестью вкрадывается в сознание людей идея переселения душ, пришедшая из далекой Индии. Опасность тем более велика, что это произведение написана блестящим поэтом и философом.
Таким образом, явление совершенного Царства Божья пытаются заспорить. Что ж, такова природа человека. Если после всего увиденного человек продолжает задавать вопросы, то… Впрочем, отчасти понятны эти вопросы: ученики Христовы еще не видели Воскресения и потому их ум был несвободен. Дальнейшее соединение частей в целое родит так чаемого древностью обожженного человека. Но для этого Богочеловеку необходимо было вернуться с Фаворской горы туда, где Его ожидал подверженный сатанинским нападкам мир.
«Придя к ученикам, увидел много народа около них и книжников, спорящих с ними. Тотчас, увидев Его, весь народ изумился, и, подбегая, приветствовали Его. Он спросил книжников: о чем спорите с ними? Один из народа сказал в ответ: Учитель! я привел к Тебе сына моего, одержимого духом немым: где ни схватывает его, повергает его на землю, и он испускает пену, и скрежещет зубами своими, и цепенеет. Говорил я ученикам Твоим, чтобы изгнали его, и они не могли. Отвечая ему, Иисус сказал: о, род неверный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? Приведите его ко Мне. И привели его к Нему. Как скоро бесноватый увидел Его, дух сотряс его; он упал на землю и валялся, испуская пену. И спросил Иисус отца его: как давно это сделалось с ним? Он сказал: с детства; и многократно дух бросал его и в огонь и в воду, чтобы погубить его; но, если что можешь, сжалься над нами и помоги нам. Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! помоги моему неверию. Иисус, видя, что сбегается народ, запретил духу нечистому, сказав ему: дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него. И, вскрикнув и сильно сотрясши его, вышел; и он сделался, как мертвый, так что многие говорили, что он умер. Но Иисус, взяв его за руку, поднял его; и он встал. И как вошел Иисус в дом, ученики Его спрашивали Его наедине: почему мы не могли изгнать его? И сказал им: сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста» (Мк. 9: 14-29).
Действительно, когда христианин не соединился с Христом, то не может совершить того, что творит Учитель. Без Его силы человек – ничто. Поэтому Господь показывает необходимость полного следования за Ним. В противном случае – неудачи и спотыкания в пути. Чтобы этого не произошло, в сердце должна поселиться безусловная вера к Творцу сущего. Неверие – причина духовной, да и телесной смерти. Но способен ли человек искренне верить? Не лукавит ли сам себе? Не инстинктивный ли страх заставляет его прибегать к вере? Не напрасно Господь обратился к отцу отрока с вопросом о вере. И услышал потрясающую человеческую правду: «Верую, Господи! Помоги моему неверию».
Казалось бы, парадокс. Но в этом парадоксе признание человеческой немощи и творческой способности Господа спасти того, кто искренне раскаивается, а значит, становится соучастником Христова служения.
Бог исцеляет отрока, для которого начинается с этой секунды истинная жизнь. Его болезнь, как бы перейдя в смерть, чрез мгновенье исчезла, чтобы в человеке родилось истинное бытие в Боге. Христос показал, что чрез смерть происходит рождение жизни. И это относится как конкретному человеку, так и к историческому сообществу.
Как не прискорбен уход антично-философской цивилизации; где рождались попытки осознания бытия, и борьба идей и миров происходили с такой стремительной скоростью; где богов сменяли герои, а героев – философы и поэты; где чувственное переплеталось с платоническим, а насилие с бессилием, но она была обречена. Боги умерли для того, чтобы воскрес истинный Бог и истинный Человек.
Ушедший мир не совсем ушел. Он постоянно будет стараться воскреснуть. Но что может сделать тление, когда рядом Нетление? Разве что испускать зловонный запах смерти. Но, что удивительно, человеческое естество в определенные моменты своего исторического бытия будет путать это зловоние с благовонием (вспомним распущенность эпохи Возрождения и галантного «просветительского» века), забывая, что то, что когда-то умерло вне воли Христа не может воскреснуть: оно способно только разлагаться, воссоздавая симптомы, да трупный яд.
К сожалению, наш организм иногда подвергается миазмам прошедшего действия. Еще силен в нас первородный грех, пытающийся разрушить врата нашей духовной крепости. И. пройдя огромный исторический путь, глупо повторять прежние ошибки: на них нужно учиться, чтобы достойно совершить акт покаяния и очищения, что невозможно без молитвы и поста, который предоставляют человеку возможность обрести внутреннюю свободу и соприкоснуться с Творцом этой свободы. То есть стать частью целого, частью Вечного Бытия. Тогда не опасен трупный яд и никакие миазмы. Бог победил смерть. Человеку это показано зримо. Оставаться в этой ситуации глухим и слепым – очевидная глупость. Следовало идти за Тем, Кто уже впереди нас прошел этот путь.
«Выйдя оттуда, проходили через Галилею; и Он не хотел, чтобы кто узнал. Ибо учил Своих учеников и говорил им, что Сын Человеческий предан будет в руки человеческие и убьют Его, и, по убиении, в третий день воскреснет. Но они не разумели сих слов, а спросить Его боялись» (Мк. 9: 30-32).
Конечно, ученикам трудно было понять, что болезнь и смерть побеждается страданиями Сына Человеческого. В иудейском сознании Мессия представлялся грозным Судьей. По понятиям иудеев Он должен был вырывать мир у дьявола дьявольским методами. Иудейский мир весь в языческом законе, где око вырывают за око. Их сознание не могло принять, что старая эпоха ушла, сыграв свою историческую роль.
Творческий дух и Божественная Плоть входили в законы земного бытия и человеческого естества, разрывая ветхие его тенета. Это вторжение совершалось не с помощью грубой силы, но – духовного и свободного убеждения, и, что самое поразительное, жертвуя собой. Иудею это виделось выше его понимания.
В то же время эллинская цивилизация заинтересовалась необычным явлением – вторжением в мир Нового Учения. Все новое будоражило эллинское сознание. Это сознание принимало страдание во имя человека. Каждый грек помнил миф о Прометее, страдавшим за свою помощь людям. К тому же и философия поддерживала очистительность страданий во имя духовного освобождения. Не напрасно, совершивших героический подвиг обожествляли. Божественное уже вошло в сознание грека. Что смущало, так это Воскресение человека.
Задачей христианского сознания представлялась простейшей: показать пример истинного служения и следования вослед своему Учителю, не идя ни на какие компромиссы с лукавым. Всякое мудрование, раздирающее целое на части, выставлялось за церковную Ограду, или искоренялось в зародыше.
«Пришел в Капернаум; и когда был в доме, спросил их: о чем дорогою вы рассуждали между собою? Они молчали; потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше. И, сев, призвал двенадцать и сказал им: кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою. И, взяв дитя, поставил его посреди них и, обняв его, сказал им: кто примет одно из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня; а кто Меня примет, тот не Меня принимает, но Пославшего Меня. При сем Иоанн сказал: Учитель! мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов, а не ходит за нами; и запретили ему, потому что не ходит за нами. Иисус сказал: не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас. И кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей» (Мк. 9: 33-41).
Какая убогая мысль приходит на ум ученикам! Дремучий иудаизм с его жуткой приземленностью размышляет о странном первенстве, которое хочется получить в Вечности. Словно присутствует на торжище, где осуществляется бессовестная купля-продажа, и отдают деньги в рост. В присутствии Вечности временное пыталось урвать себе удел, ослепляя при этом идущих к Ней. Заботы века сего удерживали сознание на приземленном расстоянии. Плоть бунтовала, расстраивая своей чувственностью с таким трудом приобретенное духовное состояние.
Возможно, что античный римо-эллинский мир в лучших своих представителях принял Христа, потому что платоновский мир идей жаждал Абсолюта, и какие-то дрязги о первенстве эллину были чужды. Философская высота отвергала суетность, и настоящий философ стремился на встречу с Божеством. Здесь Учение Христово соприкасалось с мыслями великих. И Стагирит, и Платон, и Плотин целью своего бытия полагали отсечение земного ради достижения Небесного.
Но почему философы сразу не приняли Богословия Христа? Причина, видимо, в том, что слишком большое знание о природе вещей порождало некую философскую исключительность, даже, можно сказать, духовное пренебрежение. Низшие миры с и пещерной мудростью подвергались презрительной обструкции. Более того, даже не просто не замечали их, но стремились уничтожить. Плотин будет пытаться строить город философов. Но в этом высокомерии терялась простота, приближающая нас к Божественному, устранялась детская и чистая непосредственность.
Господь отвергает снобизм эллинов и чувственность иудеев. Чтобы эти два мира встретились, им надо было переплавиться в огне, и вернуться к Началу, как это делал когда-то Сократ. В детской изначальности начало пути к Богу. Поэтому ее необходимо сохранить человеку в течение всей своей жизни. Дитя не желает быть первым, он желает быть замеченным в делании добра. Все отрицательные моменты он будет приобретать по мере взросления и вхождения в психо-материальный быт, искаженный первородным грехом. Но до этих моментов человек близок к Богу, как никогда. Поэтому и призывает Бог вернуть эту духовную близость. Это важнейший творческий акт, совершаемый Богом и человеком. Запрещать его, значит, лишить человека, находящегося на пути к церковной Ограде, духовной близости.
Здесь разумное домостроительство и истинное Богословие. Тот, кто призывает имя Господне обязательно придет к своему Создателю. Возразят, что и еретики призывают имя Божье, но приходят ли они к Нему? Отвечу реальной историей. Некий священник искренне исполнял заповеди Христовы и во время служения литургии ему сослужили ангелы, чему свидетелем был диакон. Но так случилось, что иерей заблудился и впал в еретическое учение. Диакон сокрушался, зная доброе сердце батюшки, и полагал, что вследствие своего заблуждения тот не наследует Царства Божьего. Каково же было его удивление, когда он увидел, что ангелы по-прежнему сослужили заблудшему иерею. Неужели Господь согласился с ложным толкованием? Нет, и еще раз нет. Но, видя, искренне сердце этого человека, его искреннюю веру, Бог не лишил его Своей Благодати, а терпеливо ждал возвращения Своего верного работника. Прошло время, и батюшка к искренней радости диакона вновь обрел истинную полноту Слова.
Можно сказать, что ложное заблуждение может проникнуть в искренне сознание. Но это будет временное помрачение. Тот же, кто укоренится в ереси, служит уже не Правде, но лжи, отец которой дьявол. Их призывы суть суесловие и бессмысленное сотрясение воздуха. Происходит же это чаще всего из-за потери детской веры, в которой отсутствует высокоумие и высокомерие. Искренность детского сознания обязательно приведет к Божественному Роднику. Но горе тому, кто обрушит соблазны на неокрепшее сердце.
«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море. И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает. Ибо всякий огнем осолится, и всякая жертва солью осолится. Соль — добрая вещь; но ежели соль не солона будет, чем вы ее поправите? Имейте в себе соль, и мир имейте между собою» (Мк. 9: 42-50).
Страшные слова. Тем, кому вверены детские души, должны их постоянно помнить. Каждое слово и дело должно совершаться с величайшей осмотрительностью. Так было вчера, днесь, так будет и завтра. И соблазны сего мира всегда были изощрены, меняя лишь незначительно формы прелести. Обман и иллюзии с древности несут в себе противоположность Божественному Бытию, в этом их неизменная лукавая сущность. Как говорится, сколько не меняй мундиры, а под ними отец лжи – дьявол. И малейшая уступка ему приводит к поражению и духовному уничтожению, а после - физическому. И неважно, в какой стране происходит дьявольская пляска, и каковы климатические условия. Борьба идет за суть внутреннего человека.
Внешние обстоятельства значительны, но не первостепенны. Поставление социальной проблемы на первое место есть проявление слабости, ее оправдание. Иному человеку свойственно с удивительной легкостью преодолевать сложнейшие препятствия, но с одной оговоркой, чтобы эти препятствия не несли духовного характера. Духовный мир заставляет заглянуть в мир собственной совести. В ней же, встречаем либо укор, либо тишину, от которой хочется убежать в общественные дела и создавать видимость движения. Но от себя не уйдешь! И когда-нибудь необходимо будет совершить нравственный выбор: либо идти вослед Христу, либо лукавому.
Тот, кто хочет стать работником Абсолютной Свободы, следует освобождаться от несвойственных человеческой природе инстинктов. Возвращение к Первообразу требует жесткого к себе отношения. Половинчатость приводит к рыхлости и фактическому отступлению от духовной целокупности. То, что, казалось, ушло и не вернется, возвращается, порой, пытаясь вернуть соблазнительную несвободу, прикидываясь вольным ветром. Поэтому Господь призывает совершить свой нравственный выбор, чтобы избежать перепадов и твердо следовать вослед Ему. Третьего пути нет. Это необходимо понять каждому человеку.
В принципе Бог требует от нас, перефразируя Горького, или горения или гниения. В другом месте Евангелия Он призывает огонь на землю, дабы очистить ее от скверны и окончательного разложения.
Все попытки античного мира остановить разложение были обречены на неудачу. Это были судорожные конвульсии философии, политики и юриспруденции. В этих конвульсиях рождалось римское право, полезность которого для психофизического мира отрицать сложно. Импульсы разумности преобладали над хаотическим доцивилизованным состоянием. Однако это преобладание носило частный характер, а не объемлющий.
Прекрасно, что совершенствуется уголовное право и отменяется жестокий фиск; прекрасно, что естественное право и человеческая природа в ее лучших проявлениях достигает определенных социальных результатов; прекрасно, что смягчается рабство, что более стало уважительным отношением к женщине, - все это вызывает восхищение.
Однако не покидает ощущение внутренней несвободы и понимание, что все эти достижения не схватывают самого сущностного – Бытия во всем его многообразии.
Всякое начинание жизни человеческой имеют печальный финал. И это завершение делает весь смысл совершенного полной бессмыслицей. Впереди - смерть, и она несла безнадежность. В этой безнадежности – духовная несвобода. Отсутствие воскресения приводит нашу жизнь к полному абсурду. И это абсурд не к движению вперед, но регрессивное падение в яму. Он еще способен нравственно какое-то время продержаться, но не более. Это понимал и великий стоик Марк Аврелий, писавший: «Как! Свет лампы блестит до минуты, когда она гаснет; а истина, справедливость, воздержание, которые ты в себе имеешь, вместе с тобой и погаснут».
Итак, жизнь – иллюзия. И все ради чего страдал, мучился, любил, сочинял мудрые законы, убивал, наконец, представляет собой всего лишь эфемерность. И эту эфемерность предлагали вместо Христа.
Тот, кто испил из Святого Родника, не воспримет слова Спасителя как суровые. Они становятся смыслом бытия и утешением, которого не способна дать философия. Господь призывает нас к обожению. В противном случае путь в Царство Божье будет недосягаемым. Поэтому тот, кто решил быть христианином должен быть готов на мученический подвиг, немыслимый без жертвенной любви. Первые века христианства тому подтверждение.
Христиане шли на смерть, потому что знали, что Господь одарил человеческое естество бессмертием. Мучители же обретают не только небытие, но адский огонь.
«Наше терпение последствие уверенности, что мы будем отмщены; оно собирает раскаленные уголья над головами наших врагов. Что за день настанет, когда Всевышний соберет своих верных, низвергнет виновных в геенну и предаст наших гонителей пламени вечного огня! Какое беспредельное зрелище! Какому я предамся восторгу, восхищению, смеху. Как я ногами затопаю, когда увижу стенающими в мрачной глубине, с Юпитером и их собственными поклонниками, стольких государей, о которых сказано, что они после смерти вознеслись на небеса! Какая радость увидеть судей гонителей имени Господнего, горящими в пламени более жгучем, чем огонь костров, зажженных для христиан» (Св. Киприан Карфагенский).
Жестко! Но христианин должен помнить о своем назначении, чтобы не смалодушничать, не уклониться, не предать, иначе подвергнется участи своих гонителей. Христос требует от своих последователей, чтобы не философскими и мифологическими играми занимались, время которых прошло, а спасением собственной души, ибо закон возмездия неумолим. В этом утверждении нет злорадства, но объективный факт.
Но важнейшее, чем также был побежден античный мир, так это знание того, что впереди не печальный тупик, о котором упоминал цезарь Марк Аврелий, а бесконечная и осознанная радость Бытия. Поэтому радостно шли на смерть, зная, что впереди встреча с Господом. Св. Феодот Киренейский отвечал своему мучителю, что «если б ты знал, как благ Бог мой, воздающий вечной жизнью за кратковременные муки, ты сам бы пожелал бы страдать за Него; но поклонение ложным богам омрачает души ваши; вы надеетесь только на эту жизнь, помышляете только о суете мира и жертвуете вечностью ради кратковременных благ земных»..
Мудр тот, кто суете и пошлости предпочитает Вечность. Античный мир исчерпал себя. Он уже не был в состоянии спорить с Истиной. Борьба еще продолжалось, но ее исход был предрешен окончательно и бесповоротно.
Рождался Новый мир, отрицающий двойственность. В цельности одна из причин победы христианства над античной цивилизацией. Сомнения и споры, в которых рождалась истина, уступали Правде Христовой. И эта Правда становилась сутью человеческого естества. К этой Сути и следовало обращать свой духовный взор. Ее уже не было необходимости искать, она стала частью нас.
Дыхание христианства животворно проникало во все сферы античного общества. Большее значение играл образ жизни приверженцев Учения Христова. Правда стала не просто словом, но и делом каждого христианина: это проявлялось в реальном быту, а не только в философских рассуждениях. Христианин существование превращал в Бытие, в котором краеугольным Камнем выступало Учение о Воскресении. Это Учение, возможно, принять только сердечным знанием. Циники и скептики, лишенные нравственного сердечного знания, не могли понять Воскресения. Их ум вновь обращался к философии, взойдя на очередной круг познания уже пройденного, что приводило к загниванию и уходу в небытие.
Христианский мир шел вперед, не озираясь на таковых, но, продолжая молиться за заблудших и исследуя себя, сооружая свой дом на фундаменте заповедей Господних. Через внутреннее преображение созидался, хоть и в ограниченном общественном пространстве, новый христианский социум, ядром которого была, конечно же, семья и отношение к браку.
«Отправившись оттуда, приходит в пределы Иудейские за Иорданскою стороною. Опять собирается к Нему народ, и, по обычаю Своему, Он опять учил их. Подошли фарисеи и спросили, искушая Его: позволительно ли разводиться мужу с женою? Он сказал им в ответ: что заповедал вам Моисей? Они сказали: Моисей позволил писать разводное письмо и разводиться. Иисус сказал им в ответ: по жестокосердию вашему он написал вам сию заповедь. В начале же создания, Бог мужчину и женщину сотворил их. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает. В доме ученики Его опять спросили Его о том же. Он сказал им: кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее; и если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует» (Мк. 10: 1-12).
Собственно, с семьи начинается общественное служение христианина. Семья – истинный показатель того, какие изменения произошли во внутреннем мире, принявшего Христа человека. Семья, можно сказать, лакмусовая бумага, которая проверяет наши достоинства и недостатки. Не секрет, что ужаленные первородным грехом, склоны к прелюбодеянию и многоразличным извращениям. И ради этого готовы совершать бесчисленные подлости. Достаточно вспомнить жесткое отношение к женщине на востоке, еще страшнее у славян-древлян, отправлявших не понравившихся им жен на тот свет, дабы приобрести другую. Да и у многих народов семья понималась как институт, в котором женщина исполняла роль прислуги и половой тряпки, о которую можно вытирать ноги (и, кстати, так довели женщин, что ни радовались, что хоть так на них обращают мужья внимание).
Пожалуй, в привилегированном положении находилась иудейская женщина, над которой власть мужчина была ограничена Божественным установлением, данное им по их жестокосердию, что и подчеркивал Господь. Это ограничение способствовало тому, что женщина сформировала собственное самосознание. Она была под законом, то есть под защитой Моисеева закона. Но любой закон, а тем более, где присутствует послабление человеческой воле, несовершенен. И потому Бог дает Новое и Совершенное установление, которое должно стать сутью человеческого естества.
Только в этом случае, возможно, следовать Божественной заповеди. Как известно, человек изначально усложняет себе жизнь, придумывая различные постановления, чтобы соответствовать поврежденной грехом природе и инстинктивным чувствам.
Здесь и многоженство, и кровосмешение – все идет в ход, лишь бы царствовало наслаждение. Это наслаждение, принимаемое за любовь, воспевалось поэтами и воплощалось в камне. Страсти и извращения преподносились как некая благость и вдохновение, без которых невозможно жить и творить. Самые изощренные формы разврата приписывались богам, чтобы оправдать собственное погружение в мир сексуальных инстинктов.
Все народы прошли через страшные искушения, и ни один из них не сохранил целомудрия. Даже древние эллины с их великой философией допускали половую распущенность. Недаром низменное влечение к мальчикам получило название «греческой любовью». Конечно же, великие умы понимали необходимость утверждения нормальных семейных отношений, но и они женщину дальше гинекея не выпускали, лишая ее, таким образом, всякой самости. Создавалось впечатление, что женщина даже не обладает душой.
Но все-таки пробуждение наблюдалось. Уже у Гомера видим трепетное отношение к браку у Пенелопы и в качестве идеала у Одиссея. Божественная искра любви, заложенная в человеческом естестве, не могла оставаться втуне. И она проявлялась на разных этапах человеческой истории. Любовь стала пониматься не только как сексуальный инстинкт, но как степень вдохновения, дарованной Богом. Любовь все более наполнялась духовным содержанием в сознании человека, возвращая его к изначальной совести.
Древний Рим ставит брак на первое место в общественном институте. Добродетельная семья служит примером для молодого поколения римлян. Именно поэтому дочь Октавиана Августа Юлия не была прощена отцом: он вычеркнул из своего сознания ту, которая жила блудной жизнью. Рим еще старался придерживаться обычаев предков, которые к воспитанию подрастающего поколения относились весьма серьезно.
Но, как и древних евреев, законы и обычаи успешно обходились. Находили тысячи уловок и разночтений, чтобы осветить свои прелюбодеяния. И уже Юлий Цезарь будет требовать себе любую женщину в качестве жены или любовницы, а Марк Антоний при живой жене будет спокойно сожительствовать со знаменитой Клеопатрой. Кстати, весьма интересной женщиной, не желавшей проводить время в гинекее и делить супружеское ложе с родными братьями. Но в ее век чувственность еще путают с любовью, а свободу – с чувственными наслаждениями. Её душевный путь был обречен на поражение: Египет фараонов должен был уйти перед пришествием Христа.
Наблюдая падением нравов в древнем мире, ищущее сознание должно было констатировать обратное в мире христианском. В христианской общине в основном слово не расходилось с делом. Следование этому единству стало непреложным требованием жизни и сердца. Истинный брак двуединен. Но, чтобы единство было прочным, необходимо было оставить прежнюю жизнь за порогом нового дома. А в этом новом доме начинались те отношения, которые должны были приблизить жизнь человека к Божественному Бытию. Это были отношения свободы и взаимного уважения.
Поэтому Господь дает новое установление о семейной жизни, которое было еще до закона Моисея. В этом своде семейной жизни фундамент прежней лишь тень настоящей. Христос отменил всякое притеснение, Его Апостол, которому Он даст ключи от Царства Небесного, скажет, что муж к жене должен относиться как сонаследнице вечной жизни и немощнейшему сосуду. Жестокость старого мира к женщине отрицалась Церковью и Её Главой. Как известно, все начинается с семьи. Божественное требование заключалось в том, чтобы не страх перед мужем и отцом был двигателем семейной жизни, но любовь.
Обуздывать это двуединство жестокими прещениями, значит вернуть семейную жизнь в ветхое состояние, в котором повиновение жены мужу строилось на страхе и принуждении, но не любви. И в христианской семье эта любовь становится жертвенной, что собственно составляет суть нового Учения. Жена повинуется мужу, ставшему образом Христа, а он готов отдать жизнь за своего друга и помощника, по слову любимого Апостола Господня. Потому разрушение такого единства есть грех не только против человека, но и Господа.
Был ли античный мир готов к такому единству? Судя по развращенности, нет. Однако наступал момент пресыщенности. К тому же генетическая память возвращала в первобытие, которое реально существовало в жизни ближних, даже родственников. Бог реально творил единство, к которому можно было прикоснуться.
Но прикоснуться было страшно. В этом особенность античного мира: желание быть с Богом соседствовало с порочным ничегонеделанием, откладыванием на потом встречу с Истиной. Духовная неуверенность преследует слабые натуры. Это признак, видимо, переходной эпохи, эпохи конца римской цивилизации и начала христианской. И потому Господь вознегодовал, когда к Нему не допустили детей, этих провозвестников Новой эры.
«Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же не допускали приносящих.
Увидев то, Иисус вознегодовал и сказал им: пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него. И, обняв их, возложил руки на них и благословил их» (Мк. 10: 13-16).
Плод истинного союза должен пребывать в безусловной истине. И отнимать его у Господа есть кощунство.
Старая двойственная эпоха уходила. Но чтобы она ушла, необходимо было избавиться от ее плевел. Это возможно было совершить, обладая детской непосредственностью. Только, будучи искренним по-детски, возможно отказаться и от столь любимой философии эллинов и от великого эллинского театра.
Кстати, особенно трудно было отказаться от театра. Ведь театр – это познание мира через игру, это тоже своеобразное детство. Но детство когда-нибудь имеет свойство заканчиваться. И то, что было полезно в переходном возрасте, становится опасным во взрослом. Эта опасность может из игры привести не к Истине, а вакууму. И чтобы не было этого вакуума, эллин вспоминал свой театральный катарсис.
Этот катарсис как раз и приводил человека античного мира на встречу с Творцом. А, достигнув Его, зрителю уже не было надобности участвовать в игре. Происходила встреча с Простой Полнотой. Здесь не было умствования и борьбы страстей и самолюбий. В Боге – Любовь и Свобода. И этими Божественными качествами способна обладать детская душа, которая знает бесценность, как свободы, так и любви. Она живет этими сущностями, ей нет необходимости социально изворачиваться, она любит, потому что не может не любить.
Детская свобода – это полет творческого познания, и в этом познании дитя общается с Творцом. И даже когда детскую душу стесняют, она потенциально ощущает в себе небесный дар и стремится к Нему. Детская любовь же настолько очевидна в своей искренности, что вряд ли стоит об этом долго распространяться. Только она так бескорыстна и самоотверженна! Детская душа – христианка по определению.
Но все эти качества необходимо обратить к Христу. Ибо враждебная сторона стремиться отвратить человека от Творца всего сущего. И особенную опасность представляет собой детская душа, легко восприимчивая и ранимая. В антично-театральном мире соблазнов было предостаточно. Поэтому шла борьба за каждую детскую душу, за душу, идущую к Богу. И идущий еще не обладал искомой свободой. Юноша, получивший закваску Ветхого Завета, вопрошающий Бога, напоминает древний античный мир, пришедший на встречу с Создателем.
«Когда выходил Он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени и спросил Его: Учитель благий! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Знаешь заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не обижай, почитай отца твоего и мать. Он же сказал Ему в ответ: Учитель! всё это сохранил я от юности моей. Иисус, взглянув на него, полюбил его и сказал ему: одного тебе недостает: пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною, взяв крест. Он же, смутившись от сего слова, отошел с печалью, потому что у него было большое имение. И, посмотрев вокруг, Иисус говорит ученикам Своим: как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Ученики ужаснулись от слов Его. Но Иисус опять говорит им в ответ: дети! как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие. Они же чрезвычайно изумлялись и говорили между собою: кто же может спастись? Иисус, воззрев на них, говорит: человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу» (Мк. 10: 17-27).
Этот мир еще путается, еще не в состоянии идти по дороге Вечного Бытия, проложенной Творцом. Бл. Августин в своей «Исповеди» писал: «Одно – увидеть с лесистой горы отечество мира, но не найти туда дороги и тщетно пытаться пробиться по бездорожью среди ловушек и засад, устроенных беглыми изменниками во главе со львом и змием, и другое – держать путь, ведущий туда, охраняемый заботой Небесного Вождя: там не разбойничают изменившие Небесному Воинству; они бегут от него, словно спасаясь от пытки».
Старому миру трудно выдержать присутствие Господа, и он отходит, подобно иудейскому юноше, в небытие. Третьего не дано. Или с Христом, или без Него. Двумя путями идти невозможно.
Бог любит этот мир и идет на Распятие ради нашего спасения. Но он требует ответной любви. Любовь Божественная непорочна и чиста: в Ней не может быть ничего инородного, Она проста. К сожалению, античный мир, с его утонченным умением все усложнять, сам себя удалял от Христа, вступая в область мистического мифотворчества, в котором правда перемежалась с ложью. Римские юноши покоряли себя тем, кого покорили когда-то их предки:
Чудищам всяким; Анубиса чтили, что лает –
Их, кто некогда поднял оружие,
Против Нептуна, Венеры и против Минервы.
Они стыдились взрослой стыдливостью Христа, отдавая предпочтение всяким шарлатанам. Кстати, одна из опасностей, подстерегающих богатых людей, поиск душевных приключений, ведущих, порой, к страшным заблуждениям.
Заблуждение – матерь сомнениям. И начинаются задаваться вопросы, которые, казалось, давно решил. Томас Карлейль скажет: «Скептицизм ли, сомневающийся и исследующий, существует ли невидимый мир, существует ли какая-либо тайна жизни, или все это одно лишь безумие; то есть сомнение, а быть может неверие и полное отрицание всего этого?»
Наверно, юноша, увидевший в плоти Бога, засомневался в Его Богочеловечестве, хотя и называл благим. Земное притяжение было бы преодолено, если бы была уверенность, что стоящее перед ним Небесное Бытие, несопоставимо с земным. Для юноши осознать сложно всю суть происходящего, его мышление не готово к столь масштабным переменам. Ему трудно представить, что происходит по-детски простая встреча с его Творцом. Но детство кончилось, а при переходе в юношество рядом были предлагавшие утонченные формы существования.
Рядом были Рим и Эллада, в которых тонкие материи оформляли юношеские тела. Нега и наслаждение, приятные речи и упоительные у фонтана с очаровательной девушкой поцелуи. Её ласковый взор, рука на плече и нежное обещание сладостного и вдохновенного века, в котором ни в чем себе не будет отказа, а счастье - литься изумрудным, потрясающим взор, водопадом. Впереди – море впечатлений, многочисленные дороги познавательных путешествий. И все это с помощью наследственного или приобретенного богатства и земных благ, которые предоставил, так кажется юноше, Господь. Блаженство так созвучно свободе, красоте и изяществу. Юноше кажется, что в этих формах заключен смысл Бытия. «Золотой» век Антонинов в реальности.
С какой ностальгией современный языческий мир вспоминает век Адриана, Антонина и Марка Аврелия, в котором был расцвет античной философии, близко подошедшей к истинному Богу.
Трудно было отказаться от такого разнообразия. Кого не мог поразить великий Рим с его славой и героикой. Доблесть, гул сражений, ощущение первенства и любовь сограждан. Ведь во имя любви совершались подвиги. Казалось, что это и есть жизнь, ради которой стоит умереть.
Однако смерть волнует и не дает покоя, потому что человек понимает, что в этой жизни есть какая-то неправда. И эта прекрасная сладостная жизнь преходяща, мгновение в вечности, улетающее, как тополиный пух, в майские грезы. Но эти суждения, попадающие в юношеское сознание, к сожалению, не постоянны, а потому и не тверды.
Юноша уходит, ибо образы утонченного и соблазнительного мира так прелестны, что отказаться от них не представляется возможным. Он опечален, потому что ощущает себя плененным. Таков золотой век античного мира: вопрошать Бога, а когда Он начинает давать ответы, не устраивающие духовное состояние, уходить опечаленным в сторону.
Там, в стороне, остались вопросы и двойственное ощущение бытия. Двойственность ведет не к расцвету, но упадку.
Великому стоику Марку Аврелию наследует чудовище в облике человека – Комод. Да и императоры-сирийцы были лишь тенями великой римской эпохи Антонинов. Внешнее величие еще сохранялось, но падение нравов было сверх всякой меры. Императора Гордиана III немилосердно убивает Филипп Араб, а воины, доселе любившие юного Августа, преспокойно взирали на его устранение. Нравственные ориентиры совершенно терялись в сознании римского мира. Причем, это касалось не только примитивных натур, но и такой утонченной натуры, например, как друг Плотина, цезарь Галлиен.
Философия не мешала упиваться богатством и сладострастием. Двойственный мир, отходя от Христа, попадал в область безумных фантазий. Биограф Галлиена пишет о нем:
«Рожденный только для чревоугодия и наслаждений, Галлиен растрачивал дни и ночи на пьянство и разврат и довел дело до того, что чуть ли не тридцать тиранов опустошали весь мир, так что даже женщины правили лучше его. Чтобы не обойти молчанием его жалких затей, я упомяну о том, что он устраивал спальни из роз, строил укрепления из фруктов. Столы он покрывал золотыми скатертями. Волосы свои он посыпал золотым порошком. Он чисто шествовал, окруженный сиянием. В Риме, где императоры всегда ходили в тоге, его можно было видеть в пурпурной хламиде с золотыми застежками, украшенными драгоценными камнями».
Воистину, философ на троне. Для него наслаждение вечно. И ради этой призрачной вечности уходили от Вечности реальной. Но скрыться от Божественной Правды все равно невозможно, как невозможно остановить солнечный восход. Вот только в какой одежде произойдет встреча с Солнцем? В золотом пурпуре или с чистым сердцем и творческой свободой? Эту свободу взяли из рук Господних Святые Отцы. Не Евангельские ли слова открыли путь к свободе Великому Антонию, не Божественные ли слова старца Викторина, по юношески исповедывающего Христа всему миру, возродили Блаженного Августина? Все богатства мира не стоят любви Христовой, Который дарует Её безвозмездно, являясь наградой и обетованием человеческому естеству.
«И начал Петр говорить Ему: вот, мы оставили всё и последовали за Тобою. Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной. Многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мк. 10: 28-31).
Какое счастье быть обладателем не мгновения, которое хочется безуспешно остановить, но Вечности. Перед этой Вечностью уходят страсти, эти проявления несвободы. Сам Бог обитает в человеческом естестве. Естественно, что принявшие Бога в себя, стали покидать соблазнительную, но временную действительность.
Уже в первые века от Рождества Христова последователи Истины уходили в пустыни, чтобы там создавать новое бытие и нового человека. В память врезаются имена Павла Фивейского и Антония Великого, первых пустынножителей. Святой Павел 91 год провел в уединении и молитве. Сам Господь присылал трапезу Своему рабу и был со-беседователем ему. Сведения о нем оставил Св. Антоний, в течение 70 лет спасавшийся в египетской Фиваиде. Они пренебрегли осуетившемся «светом», чтобы быть в истинном Свете. Истинный Свет излучает Любовь, и тот, кто приобщился Ему, становится частью Божественного Бытия, в Котором нет места двойственности и несвободе.
Слышу возражения, обвиняющие истинную Любовь в жестокости и нечеловеколюбии. Истинное движение к духовной свободе называют сумасшествием и мудрованием. Отсутствие плотских радостей и наслаждений видится некой формой издевательства над самим собой; ликвидация эгоистического начала воспринимается как погубление своей свободы и самой жизни. Не хотят согласиться, что не жизнь теряют, а подобие, даже имитацию жизни. Нет желания осознать, что путь к истинной свободе – трудный аскетический подвиг. Причем, как для монашествующих, так и для семейных. У каждого свой крест, нести который Бог дает по его силам. Но цель - Абсолютная свобода и Любовь того стоит.
И, конечно же, семейный путь не есть ущербный путь, как, к сожалению, думают некоторые приверженцы только аскетического пути. Для Господа важно не где воздаешь Ему хвалу, а как? Преданность Евангелию – главное условие Бытия в Боге. Если семья соответствует этому условию, то оставление ее представляется нецелесообразным поступком. Если внимательно присмотреться, то обнаружим, что монашеский путь чаще всего вызван тем, что близкие не соблюдают заповеди Христовы, или Господь избрал своего последователя. И этот крест уже не монаха, но Христа, помогающего Его нести. Отказаться от Него, значит отказаться от Христа. Крестоношение, конечно же, не усыпано цветами и благовониями.
«Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе. Подозвав двенадцать, Он опять начал им говорить о том, что будет с Ним: вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет» (Мк. 10: 32-34).
Это не только борьба со страстями, но и строительство храма в своем внутреннем человеке: сохранение сооруженного здания от внешних посягательств. А античный мир, раздвоенный и ищущий, был и прекрасен и опасен. Его дороги зачастую уводили человека в ад, но и показывали возможность обретения истинного пути.
Своей философской жаждой сиюминутных наслаждений эллинский мир стремился сдвинуть храм с сионской горы, чтобы столкнуть в соблазнительные Сады. В них велись бесконечные разговоры и укрывались листвой меланхолии, понимая преходимость и невозвратность действительности. Но Воскресение верить не желали.
Сии меланхолики были бы достойны сожаления, если бы яд их меланхолии не был столь опасен. И здесь, порой, трудно было определить, кто опаснее: философы или те, кто гнал Церковь Христову. Гонители, конечно, были опасны для слабых духом и телом. Но именно во времена гонений пришло понимание Бытия. Христианин стал понимать, что главное в его жизни, конечная остановка. И как он выйдет на нее, так и Господь примет его. Если исповедает Христа Богом, не взирая на страшные мучения, то Бог примет его, подобно распятому разбойнику. Недаром Откровение этимологически связано с кровью. Кровью связан христианин со своим Господом и Учителем. Связанные с Богом Кровью и Его Телом, христиане сообщаются с Вечностью. Первомученики тому свидетельство.
Достаточно открыть Жития Святых, чтобы в этом убедиться. Каждый мученик для утверждения горнего Иерусалима прошел через свою Голгофу.
Чтобы отвратить от Христа, в ход шли не только философия и гонения, но и обычные человеческие слабости. В первую очередь играли на самолюбии человека. Самое страшное искушение – гордостью. Гордыня – тонкая прелесть. И эта прелесть пыталась змеино войти в сознание мученика, идущего на крест. Эта прелесть превращала подвиг в экзальтированный фанатизм и позу исключительного совершения поступка. Этого следовало избегать всеми силами.
В основном, первые христиане справились с прелестными искушениями. Конечно же, были падения. Но в сердцевине своей христианское движение вынесло огненные испытания. Смирение и целомудрие буквально перевернули отношение римского мира. Вначале римляне были возмущены тем, что христиане, которых выводил на цирковые арены, даже не защищались, но с молитвой встречали смерть. Их считали трусами. Но постепенно поняли, что трусы так не встречают спокойно смерть. Так могут встречать только люди храбрые и преданные своему Богу, убежденные в своей правоте и надеждой на воскресенье. Античный мир был поражен и удивлен. Этот мир увидел контраст. И этот контрастный для них мир был чист и непорочен: в нем царствовало братолюбие и справедливость. Христос принес человеку высшие ценности. Но понять эти ценности можно было только после славного Воскресения Господа. Это была не философия, но Божественное со-бытие, которое и Апостолы не сразу осознали.
«Тогда подошли к Нему сыновья Зеведеевы Иаков и Иоанн и сказали: Учитель! мы желаем, чтобы Ты сделал нам, о чем попросим. Он сказал им: что хотите, чтобы Я сделал вам?
Они сказали Ему: дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей.
Но Иисус сказал им: не знаете, чего просите. Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь? Они отвечали: можем. Иисус же сказал им: чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься; а дать сесть у Меня по правую сторону и по левую — не от Меня зависит, но кому уготовано. И, услышав, десять начали негодовать на Иакова и Иоанна. Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10: 35-45).
Христос победил мир, но Его ученики не сразу могли это осознать. Они еще в Ветхом Завете, еще не понимают, что время закона истекло. Безусловно, их ревность похвальна. Не напрасно Господь именовал их сынами Грома. В этой ревности узнаются древние пророки с их искренним желанием обратить грешный мир к Творцу всего сущего. Узнается непримиримая борьба со злом и готовность призвать огонь на непослушное человечество. И, конечно же, желание быть первым в этой борьбе, быть рядом с Богом и обязательно идти рука об руку.
Вполне законное желание, но становящееся недопустимым, когда превращается в требование. Если только это допустить, то человек вновь мог вернуться к временам Каина, но никак не Авеля. И Христос предостерегает от неразумных шагов Своих последователей, показывая, что только смирение есть истинная ревность по Богу. И не важно первый ты или последний. Знаменитый Иоанн Предтеча меньший в Царствии Божьем, но это нисколько не умаляет его достоинства. Христос предложил Своим сторонникам совершенно иную шкалу ценностей. Зависть, злоба, честолюбие, чем так славен был древний мир, должны навсегда покинуть сердце христианина, чтобы в нем поселилась только любовь, которая, по слову апостола Павла, никогда не прекращается.
Добро же и любовь немыслимы там, где тщеславие и честолюбие. Поэтому Отцы выступали против театральной игры, которая свое дело в процессе познания сделала свое дело. Она прекрасно знали, что истинная любовь не играет, но готова жизнь положить за ближних своих. Любовь, по слову Апостола, не ищет своего, потому что бог, Который есть Любовь, не ищет себе выгоды. Её просто нет. И тот, кто вошел в чертоги Любви, не будет циркулем измерять количество совершенных благодеяний, понимая, что Бог не ростовщик на рынке, но Сущность.
Только эта Сущность-Любовь могла победить античный мир. И не оружием, но Любовью, Словом и Смирением. Разве это не чудо? И это чудо – Господь Бог!
Две тысячи лет назад был побежден мир, хотя казалось, что это невозможно. И сегодня, вместо того, чтобы вспомнить опыт прошедших веков, отвергают церковную историю, не желают возвращаться к Нагорной проповеди Христа, уповая только на силу человеческую. Со злом борются с помощью зла. Трагическое заблуждение. Словно не мученики Христовы победили озлобленную и погрязшую в грехах империю, победили Любовью и Добром.
Языческий Рим уходил. Уходил «закат звезды его кровавый», как писал русский поэт Тютчев. Так уходило зло, как и должно оно было уйти, ибо уже имели веру, пусть и с горчичное зерно, но веру в Христа и Спасителя, исцеляющего человека от страшного недуга – греха.
«Приходят в Иерихон. И когда выходил Он из Иерихона с учениками Своими и множеством народа, Вартимей, сын Тимеев, слепой сидел у дороги, прося милостыни. Услышав, что это Иисус Назорей, он начал кричать и говорить: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня. Многие заставляли его молчать; но он еще более стал кричать: Сын Давидов! помилуй меня. Иисус остановился и велел его позвать. Зовут слепого и говорят ему: не бойся, вставай, зовет тебя. Он сбросил с себя верхнюю одежду, встал и пришел к Иисусу. Отвечая ему, Иисус спросил: чего ты хочешь от Меня? Слепой сказал Ему: Учитель! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пошел за Иисусом по дороге» (Мк. 10: 46-52).
И, если больной призывает Господа, пренебрегая препятствиями, если он стремится к Богу всей душой, если в Нем видит истинного Врача душ и телес, то Христос принимает его и исцеляет. И благодарный исцеленный жаждет следовать за своим Спасителем, где бы Он ни был. Кстати, Вартимей, сын Тимеев, единственный из исцеленных, согласно Св. Марку, последовал за Христом. Это символично. Мир получал от Бога безвозмездную помощь, но не очень-то спешил отблагодарить Иисуса Христа. Многочисленные блага, совершенные Господом, быстро забывались. Но это не удивительно. Человек болен первородным грехом, и спасти его может только Христос.
Иерихонское чудо показало силу Христа, и пример ревности по Богу. Всякий, кто хотел исцелиться, исцелялся. Но сила касается того, кто этого, повторюсь, хочет.
Этой силой обладает тот, кто свою жизнь строит по правилам Добра и Любви. Доброта и Любовь обязательно одержит победе над подлостью. Вспоминаю Ивана Карамазова, говорившего Алеше про «улизнувшего» черта: «О, он тебя испугался, тебя, голубь. Ты чистый херувим». И на ум приходят строки Пастернака из его «Нобелевской премии»: «Силу подлости и злобы / Одолеет Дух Добра».
Лукавый пытается уже много тысяч лет не только откровенно совершать зло, но и смешивать добро и зло, чтобы запутались в его лжи и самообмане. Ложь призывает быть смиренной к проявлениям зла. Например, печально наблюдать, как известные миру люди, оправдывают страшные преступления, когда, как ни в чем не бывало, общаются со всякого рода гомосексуалистами и лесбиянками, оправдывают их, полагая, что они имеют право так жить. Забыли, что стало с Содомом и Гоморрой. Это оправдание приведет не просто к аморфному состоянию в обществе, но к нравственному ослеплению.
Но должно ли христианский мир удивлять то, что происходит вокруг? Ни в коей мере. Что бы не происходило, необходимо следовать Св. Евангелию, и верить, что Господь устроит так, как должно быть.
Церковь Христова, преданная своему Творцу, потому и победила античный мир, что ни на йоту не отступила от заповедей Христовых. Победит любую общественную формацию, потому что врата ада не одолеют Её.
«Когда приблизились к Иерусалиму, к Виффагии и Вифании, к горе Елеонской, Иисус посылает двух из учеников Своих и говорит им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; входя в него, тотчас найдете привязанного молодого осла, на которого никто из людей не садился; отвязав его, приведите. И если кто скажет вам: что вы это делаете? — отвечайте, что он надобен Господу; и тотчас пошлет его сюда. Они пошли, и нашли молодого осла, привязанного у ворот на улице, и отвязали его. И некоторые из стоявших там говорили им: что делаете? зачем отвязываете осленка?
Они отвечали им, как повелел Иисус; и те отпустили их. И привели осленка к Иисусу, и возложили на него одежды свои; Иисус сел на него. Многие же постилали одежды свои по дороге; а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге. И предшествовавшие и сопровождавшие восклицали: осанна! благословен Грядущий во имя Господне! благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида! осанна в вышних! И вошел Иисус в Иерусалим и в храм; и, осмотрев всё, как время уже было позднее, вышел в Вифанию с двенадцатью» (Мк. 11: 1-11).
Плохознаемый миру Проповедник въезжал с миром в город Великого Царя – Иерусалим. И этот буйный, бесшабашный и гордый город склонил главу свою, признав Его нравственное верховенство. Но Господь и здесь следует Абсолютной Свободе, Которая есть Суть Его. Он мог бы воспользоваться признанием и видимым образом начать управление миром в качестве земного царя. Но Ему как Вседержителю всего сущего это не нужно. Кроме того, если бы Он внял народу, то свершилось бы насилие над духовной самостью каждого постилающего пальмовые ветви. Это непреложная Истина. Господь не желает нас лишить хоть частицы свободного выбора.
Пройдет неделя, и те, кто кричал «осанна», будут требовать Его распятия. Христос об этом, безусловно, знал. И это подтверждает Его нравственное превосходство и в то же время невозможность следовать несвободе. Если бы Он ей последовал, то, значит, не Богу восклицали «осанна».
Тогда это был бы мифологический герой. И произошло не рождение Новой эры, а продолжалась бы старая. И в мир пришел бы не Христос, но Зевс или его многочисленные сыновья, бесцеремонно вмешивающиеся в людские дела, творя по праву сильного свой передел мира. Кстати, античный мир это признавал.
Возможно, что данная ситуация обращала на себя внимания пытливых эллинов, увидевших во Христе Божественность Его поступков. Этот мир был очень чуток к проявлениям свободы, отсюда такая страсть к философским спорам и обобщениям, которую отмечал Апостол Павел. Естественно, что воплощенный в человека Бог удивлял своей необычной свободой, причем этой свободой Он делился с другими. Не забирал, но отдавал. Это поражало. Причем Свет этой Свободы исходил не только извне, что более или менее понятно, но изнутри.
Многие философы говорили о достижении внутренней свободы, но даже относительно не достигали её. С приходом же Христа свобода становится светоносной Сутью. Её не надо было уже искать, она пребывала в ритмичных ударах сердца. Христос начертал себя в сердце человеческом.
На память приходит Св. Игнатий Богоносец и его сердечное исповедание Иисуса Христа. При таких условиях духовного становления ясно понимается условность так называемой внешней свободы. Она важна, но после Боговоплощения стала занимать второе место после внутренней.
Да и есть ли реально внешняя свобода? Спросите любого иудея, и он скажет, что со времен Адама, как сын Авраама, свободен. Однако, это будет глубокое заблуждение, основанное на незнании собственной истории. Уже грехопадение повествует о первоначальном рабстве, о страшной тоске и душевном неустройстве, которые преследовали первого человека. Эта сердечная несвобода могла ли способствовать обретению телесной свободы? Понятно, что отсутствие формального насилия еще не говорит о том, что являешься обладателем внешней свободы.
Таким образом, можно говорить, что при отсутствии внутренней свободы, человек несвободен и внешне. Те внешние передвижение по странам мира, которые ассоциируют со свободой, к ней не имеют ни какого отношения. Данные движения создают только видимость свободы. Наличие впечатлений не означает, что заполнил душевную пустоту.
Только тогда, когда внешнее движение обретет внутреннюю полноту, то можно говорить о гармонии. И уже не будет необходимости разделять на внешнюю и внутреннюю, свобода станет сутью всего человека.
И эта Суть вошла в Храм и сотворила в человеке Обитель. И душа, соединенная с Духом Христовым, стала восклицать «осанна». Свобода дарует человеку неизъяснимую радость и понимание смысла своего бытия. Рождается творческое желание жизни. Сия наполненность возвращает человека к его первобытию. И, когда происходит это возвращение, то ничто не способно сравниться с этим состоянием радости.
Преходимость твоего естества становится не страшна, ибо в нем обитает Вечность.
Античный мир желал увидеть в себе Вечность. И Она пришла к нему. И тот, кто к Ней стремился, обрел Её. Тот же, кто продолжал жить в ветхозаветном предании, потерял своего Бога.
Храм, в котором земное стало преобладать над небесным, не может быть Обителью Вечной Свободы и Любви. Там, где господствуют страсти и инстинкты, где несвобода и иллюзии выдают себя за Абсолютные ценности, Любовь не присутствует. Истинное Совершенство пребывает там, где Его ждут.
Ждали, еще пребывая в смятении, но круг ветхозаветной духовности объективно завершился.
«На другой день, когда они вышли из Вифании, Он взалкал; и, увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней; но, придя к ней, ничего не нашел, кроме листьев, ибо еще не время было собирания смокв. И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек! И слышали то ученики Его» (Мк. 11: 12-14).
Неплодоносное и не творческое должно засохнуть. И жалеть об этом не стоит. Старый мир оказался мертв, и Слово жизни не могло даже в природе найти действенное и способное к творчеству. Мир и природа оказались «в бесплодии умственного тупика», как писал Владимир Высоцкий. Даже храм не мог уже быть пристанищем Свободы и Любви.
«Пришли в Иерусалим. Иисус, войдя в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул; и не позволял, чтобы кто пронес через храм какую-либо вещь. И учил их, говоря: не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников. Услышали это книжники и первосвященники, и искали, как бы погубить Его, ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся учению Его. Когда же стало поздно, Он вышел вон из города. Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня. И, вспомнив, Петр говорит Ему: Равви! посмотри, смоковница, которую Ты проклял, засохла.
Иисус, отвечая, говорит им: имейте веру Божию, ибо истинно говорю вам, если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет. Потому говорю вам: всё, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам. И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши. Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших» (Мк. 11: 15-26).
Умирала целая эпоха, чтобы на ее фундаменте родилась новая. При фундаментальных общественных изменениях стали происходить революционные изменения в сознании. Но всякое изменение совершает надрез, кровоточащий и смущающий. Иудею было тяжело наблюдать, как рушится тысячелетняя система установившихся ценностей, рушится его мировосприятие и мироощущение.
В этом отношении эллины были более свободны. Их не связывали традиции Богоизбранности и исключительности, тем более в эпоху, когда Эллада была провинцией Римской империи. К тому же, эллинский мир был более восприимчив к новым веяниям.
Эллин, конечно, понимал, что он принадлежит к великой цивилизации, но его культурное превосходство над варварским миром не представляло собой замкнутую систему. Их система была готова к сотрудничеству.
Первоначально это было рассмотрение христианского учения в качестве новой философской доктрины. В Церковь Христову будет вливаться образованная элита эллинского общества. Уже давно кочует мнение, что в древней Церкви были бедняки и рабы, невежественные в учении. Но на самом деле в Храм Христа стали приходить философы. Дело в том, что эти философы зачастую, действительно, были выходцы из рабов или вольноотпущенники, домашняя прислуга богатых римлян и эллинов. Это была интеллектуальная элита римского общества, она формировала сознание свободных эллинов и римлян, которые, пораженные величественной свободой своих слуг, желали приобщиться к Источнику этой свободы.
Возможно, что именно это послужило причиной, почему римская чернь невзлюбила последователей Нового Учения. Христианство несло в себе коренное изменение всего человеческого естества, и как всякая духовная революция наткнулась на противодействие. Но интеллектуальный уровень черни был таков, какой ей полагается. Не будем забывать, что охлос приговаривал Сократа к изгнанию, а не Платон и Аристотель, что было бы немыслимо. Историки воскликнут, что философов не преследовали в римской империи, ссылаясь на сомнительное свидетельство Ренана, который писал: «Ни разу не случалось, чтобы философа принудили совершить жертвоприношения, поклясться императором, носить факелы. Философ не противился бы этим пустым формальностям, и этого было бы достаточно, чтобы их от него не требовали».
Ренан лукавит, он должен бы знать, что настоящий философ не торгует своими убеждениями, и готов принять смерть, как Сократ. И так уж были безразличны к философам гайдары римской черни – цезари. На потеху черни были убиты Сенека и Петроний (и пусть они сами покончили с собой, но приказ об их казни уже был отдан Нероном). Этой черни боялись даже императоры-философы второго века от Р.Х.. Марк Аврелий будет отдавать приказы о преследовании Церкви Христовой, забывая, что истинная философия выступает за свободное исповедание.
Вывод может только таков: И Адриан, и Антонин Пий, и Марк Аврелий были больны несовершенством, которое ведет к умственному и душевному разладу, к конечной смерти. При всей своей изысканности римская философия напоминала бесплодную смоковницу, способную стать разве что горьким уроком. В доказательство своего мнения приведу такой пример: философия Вольтера, Руссо, энциклопедисты искали опору у Марка Аврелия, Плотина и Порфирия. Вольтер на каждом перекрестке кричал, что его свобода кончается там, где начинается свобода другого; Руссо рассыпался перед человечеством в сантиментах; энциклопедисты верили в разум и просвещение; а завершилось все банальной вакханалией и оргией убийств.
Тот, кто несовершенен, не может строить совершенный мир. Это уже начинали понимать древние. Но стремящегося к совершенству Господь призывает не судить, пребывающего в несовершенстве. Истинный христианин должен быть выше философствующей черни, которая выстраивает отношения, основанные на эгоизме.
Человек, в сердце которого поселился Бог, сожалеет о темном состоянии своих ближних и не злорадствует: он прощает. Прощение становится краеугольным камнем Нового Учения. На смену древнему закону, связующему человеческие побуждения, приходило духовное освобождение. Душа, доселе обремененная, например, местью однозначно является невольницей демонической страсти, приводящей не только к духовному уничтожению, но и физическому.
Радость поселяется в душе, когда сбрасывает с себя иго страстей и животных инстинктов. Происходит сближение с Божественным Бытием. Закон, данный по причине нашей смерти, уходил в прошлое, чтобы господствовала «живая» жизнь. Закон констатировал наше духовное опустошение, пытался обозначить пределы падения. Свою роль он сыграл, теперь его задачей было стать фундаментом Нового Царства, Царства Благодати. В этом Царстве мог быть тот, кто принял в себя Божественную Любовь.
Обладая любовью, став ее неотъемлемой частью, христианин будет соответственно выстраивать общественные отношения. Внешние телодвижения, которые требует кесарь, приходится совершать. Что ж, кесарю – кесарево, Богу – Богово. Каждый христианин должен определиться: что важнее, римское право или Учение Христово? Исходя из своего выбора, и должно поступать. Следовать и тому и другому невозможно. Двойственность вернет из области достигнутого совершенства в языческое несовершенство, которое вновь приведет к сомнениям и разночтениям. В этом положении пребывали книжники и фарисеи, вопрошавшие Господа о Его власти.
«Пришли опять в Иерусалим. И когда Он ходил в храме, подошли к Нему первосвященники и книжники, и старейшины и говорили Ему: какою властью Ты это делаешь? и кто Тебе дал власть делать это? Иисус сказал им в ответ: спрошу и Я вас об одном, отвечайте Мне; тогда и Я скажу вам, какою властью это делаю. Крещение Иоанново с небес было, или от человеков? отвечайте Мне.
Они рассуждали между собою: если скажем: с небес, — то Он скажет: почему же вы не поверили ему? а сказать: от человеков — боялись народа, потому что все полагали, что Иоанн точно был пророк. И сказали в ответ Иисусу: не знаем. Тогда Иисус сказал им в ответ: и Я не скажу вам, какою властью это делаю» (Мк. 11: 27-33).
Несовершенный не видит очевидного, сознание засорено, но и не хочет зачастую избавиться от смутной мусорной пелены. Смутное сознание не обладает верой в Бога, а неверие делает человека, его жизнь бессмысленной. Понимали ли это фарисеи? Более, чем что либо. Однако сила духовного порабощения была настолько сильна, что совершить шаг к освобождению не представлялось возможным.
В этом отношении эллины, которые не ощущали давление закона, находились в преимущественном положении. К тому же, не следует этого забывать, эллин находился в постоянном философском поиске. И этот поиск объективно должен был привести к Первопричине всего сущего.
Эллинская философия познавала себя, познавала природу, отображалась в искусстве и литературе, искренне играла в мифологическом театре, надеясь в финальном катарсисе познать высшее совершенство. Но, как известно, дистиллированная вода не может быть лучше родниковой. Софокл, Эсхил, Аристофан не способны помочь в познании Вечной Истины. Для личного самосознания они весьма полезны. Но это полезность ведет по кругу, в котором нет восходящих ступеней. Мифология сделала свое дело, и должна была уйти. Это понимали ищущие Единого Бога. Даже такой враг христиан, как Лукиан, понимал никчемность и скудость позднеримского интеллектуального сознания. Его сатирический смех над мифологией тому яркое подтверждение. Его боги устали править миром, потому что их попросту нет. «Люди отрицают наше существование», - говорит Мом в лицо Зевсу. И это второй век! Век великих законов и законодателей. Кто-то из китайцев сказал, что империи, идущие к упадку, издают хорошие законы. Эти империи хотят всех осчастливить всеобщими справедливыми законами, но при этом, ликвидируется автономия человеческой личности. На бумаге царствовало замечательно римское право. Но это право не несло в себе Божественного происхождения. Оно было мертвым, как и боги: мертвое должно было уйти с дороги жизни.
Возразят, что римское право является основой всех цивилизованных государств современности. И это показатель его жизнестойкости. Но разве не всеобщее право ведет мир к царству антихриста? Не право должно властвовать в сердцах и умах людей, но Христос, Его беспредельная Любовь. И если право не освящено Христом, то оно объективно следует вослед противоположной Христу силе.
Да и так уж прекрасно античное право? Не современник ли писал: «Честные люди находятся в пренебрежении, гибнут в бедности, рабстве и болезнях, а самые дурные и негодные, пользуясь почестями и богатством, господствуют над лучшими; если святотатцы безнаказанно скрываются, а людей, не сделавших ничего неправого, распинают или ведут на пытки?» Это писал Лукиан.
Если такова золотая эпоха Антонинов, то это поразительный цинизм при искренней вере в добродетель. Думающие этого не могли не заметить. Недаром в римской среде появляются люди, прошедшие философский искус и обретшие Христа: Св. Дионисий, Св. Климент Александрийский, Бл. Августин. От эллинизма восходили они к Христу. Ими двигала любовь к жизни. Не соглашусь с Мишелем Монтенем, сказавшего: «Ничто не влекло людей к нашей религии более, чем заложенное в ней презрение к жизни».
Именно любовь к жизни ведет к совершенству и презрению смерти, которую уничтожил Христос. О какой власти спрашивают прошлые и современные витии? Им трудно понять, что Его власть – это Любовь и Жизнь.
«Когда я прильну всем существом моим, исчезнет моя боль и печаль, и живой будет жизнь моя целиком полная Тобою. Легко человеку, если он полон Тобою» (Бл. Августин).
Новые римляне достигали блаженства и Вечной Истины. Возвращение к старому противоречило бы духу поиска, которому был предан эллинистический мир.
Однако этот дух поиска таил и опасность для нашедшего Истину. «Кроме плотского вожделения, требующего наслаждений и удовольствий для всех внешних чувств и губящего своих слуг, удаляя их от Тебя, эти же самые внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться в плоти, а исследовать с помощью плоти: это пустое и жадное любопытство рядится в одежды науки и знания» (Бл. Августин).
Человеку свойственно бродить по дорогам Вселенной. И его же, жадный до любопытства ум, придумывает ложные развилки дорог, чтобы продолжить бестолковое движение далее. Кто же отбросил эти ложные представления, перестал уповать на движение ради движения, переходил из области философии в богословие, чтобы утвердиться в запредельной реальности Филологии (Словолюбии, или Любословии).
Эти великие Святые Отцы ни в чем не уступят тем, кого принято называть величайшими умами человечества, творцами античной мудрости.
Отцы не объясняли жизнь, они творили Новую духовную реальность, которая, конечно же, не могла не формировать иное человеческое естество. Создавалось иное мировоззрение, основанием своим имевшее краеугольный Камень – Христа.
Лучшие представители эллинизма постепенно начинали понимать смысл творимого Господом. Фарисеи же не могли преодолеть преграду, воздвигнутую буквой закона. Они застыли в начале всемирного алфавита, и до сих пор находятся на перепутье гласных звуков, вдохнувши, забывают выдохнуть. И получается несообразный скверный клекот.
Не способные к творчеству, фарисеи находили самовыражение в противоположности – имитации, которая, либо фиглярничает, либо призывает к насилию, становясь их девизом.
«И начал говорить им притчами: некоторый человек насадил виноградник и обнес оградою, и выкопал точило, и построил башню, и, отдав его виноградарям, отлучился. И послал в свое время к виноградарям слугу — принять от виноградарей плодов из виноградника. Они же, схватив его, били, и отослали ни с чем. Опять послал к ним другого слугу; и тому камнями разбили голову и отпустили его с бесчестьем. И опять иного послал: и того убили; и многих других то били, то убивали. Имея же еще одного сына, любезного ему, напоследок послал и его к ним, говоря: постыдятся сына моего. Но виноградари сказали друг другу: это наследник; пойдем, убьем его, и наследство будет наше. И, схватив его, убили и выбросили вон из виноградника. Что же сделает хозяин виноградника? — Придет и предаст смерти виноградарей, и отдаст виноградник другим. Неужели вы не читали сего в Писании: камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это от Господа, и есть дивно в очах наших. И старались схватить Его, но побоялись народа, ибо поняли, что о них сказал притчу; и, оставив Его, отошли» (Мк. 12: 1-12).
В этой притче краткая ветхозаветная, переходящая в Новый Завет, история. Богоизбранность иудейского народа завершалась, национальная история прекращалась. Но разрывал ли Господь время и бытие? Конечно, нет. Бог не оставлял Свой народ, ибо древо произрастает с корня. И уничтожать корень было бы нецелесообразно. Но древо, к сожалению, стало подвергаться гниению. Гной распространялся, начинал проникать и в корень, поэтому его необходимо было удалить. И вся история иудейского народа – это разговор Врача с пациентом. Причем, больные необычны: у них не было терпения выслушивать рецепты Лекаря. Наоборот, слова Целителя воспринимались отрицательно или с сомнением, а иногда и воинственно: порой, больной впадал в бешенство и накидывался на своего Врача. Врач же терпеливо сносил оскорбления, желая избавить от болезни; вновь приходил, надеясь, что случай не безнадежен. Иногда больной, надо признать, слушал советы Лекаря, но через малое время вновь отвергал горькое лекарство, предпочитая сладости. Наевшись сладостей (ведь стало несколько легче после приема горьких лекарств) начинал избивать помощников Врача, а то и убивал.
Это была история человеческого сумасшествия, когда смертельно больной отказывался от целительного снадобья. И в страшном умопомрачении дойдет до убийства Врача. Удивительная слепота поразила избранный народ. Закономерно ли это? Видимо, да.
Этот мир начинался с буйного и стихийного языческого начала, где господствовали инстинкты, и единственным сдерживающим фактором был закон Моисея. Закон и дан был, чтобы разливанное море греха ввести в определенное русло. И в какой-то степени закон выполнил свою задачу. В греховную плоть были силой вбиты каменные скрижали Заветы. Душа Израиля оделась в броню Декалога, но для кого-то она стала путеводной и охранительной, а для кого-то удушающей и стеснительной. Народ боялся поднять свой взор на огнеликого Моисея, и потому не могли разглядеть и прореченного им Спасителя.
Находясь в темноте и едва различая свет, Израиль судорожно цеплялся за буквенную скрижаль, при этом, обжигая пальцы, заворачивая обожженные места в человеческое предание, и это предание становилось для иудеев важнее Божественных Скрижалей.
Храня предание, они думали, что хранят свою избранность. Но это уже становилась не избранность, а национальная исключительность, превращающая народ в изгоев, становясь смешными и жалкими. Цепляясь за буквы, совершенно лишались духовного содержания, т.е. свободе предпочли несвободу.
Когда-то закон обуздал иудейский народ, их языческие инстинкты, чтобы стали ступенькой горней лествицы Иакова. Но вместо восхождения на Небо замкнутость в своем исключительном пространстве, где процветал разнузданный эгоизм. Уходя в древности из инстинктивного состояния, пришли к опасной духовной болезни – эгоизму.
Израиль был обречен, ибо жил только для себя и лишь видимо для Бога. Такой народ объективно должен был покинуть историческую сцену. Возможность остаться на ней равнялась нулю. Единственно, что могло спасти этот народ – участие в Божественном Бытии. Наверно, поэтому он еще существует, что своим корневым началом стал основанием Апостольской Церкви, сердцем Нового мира. Без этого сердца немыслима дальнейшая история человечества. Это сердце забилось в плоти римоэллинской цивилизации, давая жизнь бесплодному философскому разуму. Тонкий аромат удивительной культуры соединился с жестким принципом Востока, чтобы создать Новое Бытие. Уже Дионисий, философ из Афин, сотворит настоящую духовную революцию, соединяя, казалось бы, несоединимое. Господь Свой виноградник отдавал цивилизации с имперским мышлением, в котором временное заменялось вечным.
«Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен, прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени – настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей памяти и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего это память; настоящее настоящего – его непосредственное созерцание; настоящее будущего – его ожидание». «Ты создал два мира, где нет времени, хотя ни один из них не извечен, как Ты» (Бл. Августин).
Новая цивилизация принимала Божественную реальность, переосмысливая пророческие тексты, с их высокой поэзией сердца и богословским обоснованием природы. Этому положил начало еще Филон из Александрии. Но он оставался еще иудеем, хотя и эллинизированным. Он не мог еще осознать, что приход к Свету обязателен через темные переходы. Необходимо было полное незнание, чтобы получить совершенное знание.
В принципе, в основе лежала сократовская традиция. Без этой традиции трудно понять культуру христианского эллинизма. В этой традиции отсутствовал снобизм, что способствовало распространению ее среди христиан.
Таким образом, христианское древо корнями своим уходило в закон Моисея и философскую традицию древних. В этом соединении вершилась Новая Песнь, Источником которой стал Христос. Соединение сердца и ума должно было объективно состояться, ибо разуму без сердца нет полноценной жизни, и наоборот.
Конечно, вера способна обойтись и без разумного обоснования, но она будет твердой, как камень, если таковое будет в ее составе. Тем более что поиски эллинского мира Господь не мог оставить втуне. Они готовы были идти в бездну, чтобы познать Истину. Недаром Св. Дионисий назовет Божественный Свет Мраком.
Действительно, если взглянуть в яркое солнце, то ослепнешь. Но в этой «слепоте» кроется начало, которое искали древние мудрецы. В ночи начинался рассвет, и прозревшие сердцем и умом встречали Его. Новый мир начинал понимать, что он земля, из которой Господь их творил. Вопросы, которые мучили Аристотеля и Платона, решались в простых и первых стихах книги «Бытия». Все великое, как всегда оказалось простым. И эта простота станет основой Нового Учения.
Приняв сократовскую традицию, последователи Истины, конечно же, отвергали суесловия философов, не имеющее ничего общего с Истиной. Это была настоящая духовная революция, ибо отказаться от привычной модели бытия, от древнего предания всегда представляет собой болезненный разрыв. Трудно проститься с человеческим гением, признав его несовершенство перед смиренным Богочеловеком.
Поэтому консервативному сознанию понадобится триста лет, чтобы окончательно принять Христа в свое естество. Эти триста лет пройдут не только в философских спорах, но в жесточайшей борьбе, в которой христианская кровь будет литься ручьями.
Но после Марка Аврелия уже никто не мог оказать духовного сопротивления Христу. Философия неоплатоника Плотина будет представлять собой параллельный поиск истины, которая затухала на звездном небосклоне античности.
Надо признать, что победу над язычниками христианство одержало с помощью самих язычников, которые окончательно запутались в своих философских заблуждениях и умозаключениях. Из этой путаницы была только одна дорога – к Христу. Но показать эту дорогу было необходимо, указывая на несуразность языческих верований.
Тертуллиан писал: «Если бы вы вполне почитали своих богов, вы не были ьы виновны в оскорблении религии, но я знаю, что все вы дружно преуспеваете как в суеверии, так и в безбожии. Бывают ли большие безбожники, чем вы? Ибо даже домашних своих богов, которых вы называете Ларами и Пенатами после их семейного освящения, вы по семейному же произволу и позорите: продаете их и закладываете, когда у вас есть нужда и желание. Столь дерзкие поругания религии были бы более терпимы, если бы не были столь позорны из-за мелочности. Но некоторое утешение в случае оскорбления частных и домашних богов можно найти в том, что с общественными богами вы поступаете еще гнуснее и позорнее. Прежде всего – с теми богами, которых вы относите в аукционный список, подчиняете откупщикам, и в течение всех пяти лет вписываете их в государственные доходы. Так приобретается храм Сераписа и Капитолий; боги отдаются на откуп, берутся в аренду, как поле при тех возгласах глашатая, при том же квесторском сборе».
Искренние сердца и умы не могли не согласиться с высказанными доводами. В то же время, и это важно, в Церковь входили не только представители низших сословий, но римоэллинская образованная элита. Язычество покидалось, следуя сократовской традиции познания, которая у древних не вызывала сомнения. В христианский храм приходили философы. Чернь, в чем язычники упрекали христиан, как раз и не приходила в христианскую общину. Чернь не могла осознать смысла Распятия Иисуса Христа, это было выше ее понимания. Но были философы, которые искренне считали, что христианство уничтожает не только языческую мудрость, но и культуру, немыслимую без мифологии, в которой боги играют существенную роль.
Тертуллиан размышлял: «Начну я с самого главного вашего поэта, от которого идет всякое право и всякая справедливость, и которого чем более вы почитаете, тем более отнимаете чести у своих богов, так как вы возвеличиваете того, который над ними потешался. Мы все еще храним память о Гомере. Он же, думается мне, возводит божественное величие до человеческих обстоятельств, подвергая богов человеческим превратностям и страстям. Ведь это Гомер составляет из богов, отличающихся друг от друга своим характером, некое подобие гладиаторских пар и пронзает Венеру стрелой, пущенной человеческой рукой, а Марса тринадцать месяцев держит в оковах и едва не доводит до гибели. Точно так же он и о Юпитере сообщает, что чуть было не одолели прочие небожители, заставляет его оплакивать Сарпедона и позорит его, нежащегося с Юноной, возбуждая похоть сладострастия воспоминанием о своих любовниках и их перечислением. Кто из живых впоследствии поэтов, следуя авторитету своего учителя, не был дерзок по отношению к богам, разглашая о них истину или измышляя ложь? Да и трагики и комики пощадили ли их, говоря об их бедствиях и наказаниях?»
Добавлю, что римляне считали недопустимым, чтобы император участвовал в гладиаторских поединках, но это позволялось богам. И на эти факты трудно было закрыть глаза. Они сами себя являли пытливому сознанию. Мифология, очевидно, представляла свою несостоятельность. Это понимали и многие философы эллинизма, отвергавшие старое мировоззрение. «Их, освобожденных от страха вследствие надменной суровости и непоколебимости учения, обращает против богов некое предчувствие Истины. Так, Сократ с целью оскорбить богов клянется и дубом, и собакой, и козлом» (Тертуллиан).
Их поиск естественно вел к Христу. Поиск Свободы объективно вел к Источнику Свободы и Абсолюту – Богу.
Рим же был погружен в идолопоклонство. Ищущий Свободу неизбежно должен был отойти от явного искажения Истины. К тому же римляне еще не обладали эллинской тонкостью в восприятии культуры. Эллинский мир только начинал движение в грубом латинском сознании: они еще не были готовы абстрагировать свое сознание, как это умели делать представители сократовской традиции.
Помпей Магн, взяв Иерусалимский храм, войдя в Святая Святых, надеялся увидеть реально Бога или Его изображение. Каково же было удивление полководца, когда он обнаружил пустоту, за которую умирали иудеи.
Римскому солдату нужен был фетиш, талисман, а не Бог, которого он не мог увидеть. Поэтому и христиан римская чернь будет понимать не как последователей истинного Бога, Невидимого и Непостижимого, а как поклонников ослиной головы. Причем эта сказка была весьма распространенной в общественном сознании римского мира. Эту сказку распространил в Риме презренный, по словам Тертуллиана, иудей, обкусанный зверями и с сожженной кожей. Чернь, привыкшая к идолопоклонству, верила всяким небылицам. Жизнь этого языческого мира была настолько нравственно распущенной, что судили о других по себе. Характеризуя языческий мир, Тертуллиан писал, что «… ваши кровосмешения свободно совершаются и днем, и ночью, да так, что всем небожителям это известно. Но и это вам на руку, об этом не знаете только вы – открыто совокупляющиеся в кровосмешении на виду у всего неба… По словам Ктесия, персы совершенно сознательно и безбоязненно совокупляются с матерями, македоняне, как показали они сами, занимались этим совершенно открыто. Ведь когда во время спектакля, ставившегося в македонском театре, на сцену вышел лишивший себя зрения Эдип, его встретили смехом и насмешками. Ошеломленный таким приемом, актер снял маску и сказал: «Почтеннейшая публика, разве я вам не понравился?» И македоняне ответили: «Ты-то хорош, да вот ничтожен измысливший это писатель или безумен поступающий так Эдип». И один македонянин говорил другому: «С матерью сошелся»».
Ужас заключался в том, что нравственная распущенность стала нормой, обыденной формой существования. Новому миру, столь еще малочисленному, было не только духовно, но и по-человечески, физически трудно. Чернь душила всякое новое начинание.
Но, слава Богу, что не чернь являлась все-таки фундаментом римского государства, а те, кто задумывался о смысле общественного Бытия. Уже Марк Аврелий, император Рима, задумывается о конечности своего бытия. Он писал: «Александр Македонский и погонщик его мулов умерли и стали одно и тоже – либо приняты в тот осеменяющий разум, либо одинаково распались на атомы».
После таких размышлений переход к Христу не столь долог. Но Марка Аврелия, возможно, из государственных соображений удерживала языческая религия, которую он внутренне не принимал. Ибо невозможно двигаться в сторону Добродетели и отдавать предпочтение меркантильной пошлости. В нем противоречие эпохи, внутреннее тяготение к свободе и пленительное состояние несвободы. В своих размышлениях о смерти император-философ скажет: «Так уходи же кротко, ведь и Тот, Кто тебя отзывает, кроток». Неосознанно душа Марка Аврелия тянулась к Создателю всего сущего – Христу.
В сознании философов Он уже был. Охлос же находился в привычном для себя примитивном состоянии. Но христиане не презирали охлос. Они относились к нему с сожалением, пытаясь на чувственном уровне познания приобщить к Истине. Ибо настоящая Добродетель в каждом человеке видит распятого за этого человека Бога. Отсюда неистовые обличения римского общества со стороны Св. Отцов Церкви.
Блуд, кровосмешение, гомосексуализм разрушали не только общественную нравственность, но фактически уничтожали этот народ. Ведь в своих истоках древнее римское общество было носителем относительной нравственности. И эту нравственность уничтожали кровосмешением и развратом. Известна история, как украли мальчика у знатной римской семьи, продали его в рабство в Азии, а потом он оказался юношей в доме своего отца, который воспылал к нему «греческой» любовью. Пройдет время, и родители узнали в нем своего сына, после чего в ужасе наложили на себя руки. Совесть и стыд не совсем оставили римский мир. Начиналось постепенное прозрение.
Иудейский мир дошел в своем развитии до Богоубийства, римоэллинский, обличаемый христианами, вступив с ним в борьбу, в финале, в отличие от иудеев, склонился пред Его смиренным величием.
Иудеи же до сих пор продолжают вести свой многовековый спор. И там, где не могут силой низложить Господа, используют безграничное лукавство.
«И посылают к Нему некоторых из фарисеев и иродиан, чтобы уловить Его в слове. Они же, придя, говорят Ему: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю, или нет? давать ли нам, или не давать? Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его. Они принесли. Тогда говорит им: чье это изображение и надпись? Они сказали Ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. И дивились Ему» (Мк. 12: 13-17).
Христианская культура спокойно могла сосуществовать с другими религиозными направлениями. Наверно, поэтому эллины и римляне стали с доверием относиться к новому Учению. Это доверие приходило постепенно. Вначале римский мир, также как и иудейский, враждебно встретил Христа и Его последователей.
Державный Рим все подчинял своей воле: христиане рассматривались в качестве смутьянов имперского спокойствия. Начались преследования. Римляне не могли понять, почему так сложно отдать дань почтения гению императора, воскурив пред его скульптурным изображением фимиам. До их сознания не могла дойти мысль, что это не пустая формальность, а нарушение второй заповеди, несоблюдение которой ведет в адскую погибель. Для христианского мира это был не юридический акт, но сугубо духовный. Кесарю можно было отдать тело на служение, но не бессмертную душу. В акте непризнания императора богом, христианин защищал свою свободу, свое право на выбор.
В духовной автономии христиан начиналось освобождение человека. Римская государственная машина, привыкшая работать без сбоев, сопротивление христиан встретило естественно враждебно. За духовное сопротивление христиан объявили врагами народа (как же это все знакомо!). И что характерно, но сами римляне не очень почитали своих цезарей. «Что ж, нам хорошо известна верность римлян своим императорам. Уж где-где, а здесь-то никогда не составлялось никаких заговоров, никогда императорская кровь не обагряла пол Сената или его собственного дворца и в провинциях никогда не знали покушений на его величие. Между тем в Сирии еще не выветрился трупный запах, а в Галлии до сих пор никто не моется в Родане» (Тертуллиан).
Цезари были достойны подданных. Об этом подробно пишет Светоний в своих жизнеописаниях двенадцати цезарей, рассказывая, например, что даже не самый жестокий император Клавдий, празднуя свадьбу с Агрипиной, казнил тридцать пять сенаторов и более трехсот римских всадников.
Взаимное недоверие и ненависть поразило римское общество. Видимо, поэтому оно будет искать опору в державном величии, отдавая душу имперскому орлу. Орлы же собираются там, где трупы. Кто-то становился орлом, кто-то падалью, но в итоге происходило обоюдное внутреннее гниение. Вольно или невольно, но необходимо было выбирать: с Богом или кесарем? И римский мир долго совершал исторический выбор. Он пытался найти приемлемый его народному сознанию религиозный культ, который отвечал бы его страсти к идолопоклонству. Отсюда его метания от одного культа к другому. Стали популярны культы Востока, особенно египетская мифология и сирийская культура.
Приходило понимание, что народная религия не соответствует духовным требованиям и запросам. Но это вызывало не только движение к Христу, но и судорожное стремление нанести разящий удар по тем, в ком обнаружена сила. Причем сила физически слабая, но духовно превосходящая, что приводило в неистовое бешенство.
Римскому миру, казалось, безумием упорствовать в своей вере. Их верования не носили ярко выраженного твердого характера, но не носили в описываемую эпоху (2-3 в.в. от Р. Х.). В древности римляне за свою религию готовы были претерпеть страшные пытки, однако слава древних становились для языческого мира лишь отголоском.
И все-таки, откуда такая ненависть к христианам? Что было необычного в их поведении, мироощущении или мировоззрении? Откуда этот, доводящий до бешенства античный мир, паралич мозга? Неужели в том, что увидели в христианах достойного противника, которого необходимо по старой солдатской привычке сломать и победить? Ведь Рим все народы ломал и побеждал. Очевидно, что в Риме мало кого судили за поведение и мировоззрение. Особенно, когда Римом правили цезари-философы. Но именно философы поняли, какую опасность несут их государству христиане. Христиане видели то, что понимали цезари. Цезари понимали неправду народной религии, прекрасно осознавали пагубность принципа хлеба и зрелищ, но они не могли допустить, чтобы еще кто-то мог понимать так, как это понимали они, даже более того, были выше их понимания. В этом, возможно, была одна из причин того жестокого напора, который обрушивался на христианские общины. Причем бороться с безоружными было невероятно сложно. Христиане не отбывались. Они покорно шли на мучения и смерть во имя Христово. Чувствовали неловкость, отправляя этих людей на пытки. Не все же, действительно, были законченными садистами. Однако признать за христианами царское достоинство, поставить выше кесаря, было выше их сознания.
Пройдут годы, прежде чем римские кесари поймут, что их удел Господь им оставляет в неприкосновенности. Им пространство и время, Церкви Христовой принадлежит Вечность, в которой царствует бесконечная жизнь.
«Потом пришли к Нему саддукеи, которые говорят, что нет воскресения, и спросили Его, говоря: Учитель! Моисей написал нам: если у кого умрет брат и оставит жену, а детей не оставит, то брат его пусть возьмет жену его и восстановит семя брату своему. Было семь братьев: первый взял жену и, умирая, не оставил детей. Взял ее второй и умер, и он не оставил детей; также и третий. Брали ее за себя семеро и не оставили детей. После всех умерла и жена. Итак, в воскресении, когда воскреснут, которого из них будет она женою? Ибо семеро имели ее женою? Иисус сказал им в ответ: этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная Писаний, ни силы Божией? Ибо, когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах. А о мертвых, что они воскреснут, разве не читали вы в книге Моисея, как Бог при купине сказал ему: Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Итак, вы весьма заблуждаетесь» (Мк. 12: 18-27).
Тертуллиан, обращаясь к язычникам, писал: «Мы верим в воскресение мертвых, а надежда на воскресение и наделяет нас презрением к смерти. Что ж, смейтесь над этими глупцами, которые умирают, чтобы потом вновь ожить, но прежде, чтобы вам было проще смеяться и легче издеваться, возьмите и влажной тряпкой или же просто языком вытрите, уничтожьте все те ваши произведения, в которых подобным же образом утверждается, что души умерших вновь вселяются в тела. Насколько же разумнее наше убеждение, что душа вселяется в то же самое тело! И как нелепо ваше, согласно которому дух человека вселяется в собаку, мула или павлина».
Здесь развеивается сомнение древних. Дается четкое понимание, что для христиан загробный мир не некое туманное размышление, но ясная и осознанная реальность. Вот соль и смысл всякого смысла. Если нет вечной жизни, то тщетна, по слову Апостола, вера, и никакой нравственный кодекс не заставит человека терпеть неимоверные пытки и выдержать нападение животных инстинктов. Человечество прекратило бы свое существование во Вселенной. Мы бы вымерли, как вымерли животные прошлых веков. Тогда действительно восторжествовала бы теория выживания сильнейшего.
Но Вечность есть, и она позволяет совершить эволюцию в пространственно-временных координатах. Возражения против загробной жизни свою историю имеет со времен сынов Каина. Но самое поразительное, что не желают признавать очевидных свидетельств, которых хватит на целую книгу. Приведу свидетельство, принадлежащее Св. Сальвию Альбийскому, которое он поведал своему другу Св. Григорию Турскому: «Когда келья моя сотряслась четыре дня тому назад и ты увидел меня мертвым, я был поднят двумя ангелами и отнесен на высочайшую вершину неба, и тогда под моими стопами, казалось, виднелась не только эта жалкая земля, но также солнце, луна и звезды. Затем меня провели через ворота, которые сияли ярче солнца и ввели в здание, где все полы блестели золотом и серебром. Свет тот описывать невозможно. Место это было наполнено людьми и простиралось так далеко во все стороны, что конца ему не было видно. Ангелы расчистили передо мною путь сквозь эту толпу, и мы вошли в то место, на которое наш взгляд был направлен еще тогда, когда мы были недалеко. Над этим местом парило светлое облако, которое было светлее солнца, и из него я услышал голос, подобный голосу вод многих.
Потом меня приветствовали некие существа, одни из которых были облечены в священнические одежды, а другие в обычное платье. Мои сопроводители объяснили мне, что это были мученики и другие святые. Пока я стоял, меня обвеивало такое приятное благоухание, что, как бы напитанный им, я не ощущал потребности ни в еде, ни в питье.
Затем голос из облака сказал: «Пусть этот человек вернется на землю, ибо он нужен Церкви». А я пал ниц на землю и заплакал. «Увы, увы, Господи, - сказал я. – Зачем Ты показал мне все это только для того, чтобы снова отнять у меня?» Но голос ответил: «Иди с миром. Я буду призирать на тебя, пока не возвращу тебя вновь в это место». Тогда я плача пошел обратно через ворота, в которые вошел».
Воистину «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Итак, вы весьма заблуждаетесь».
Христос открыто говорит о заблуждении, и отрицающие Его Слово, Его и отрицают.
В признании же Слова весь моральный кодекс Нового мира. Наличие вечной жизни делает все наше самосознание и существование осмысленным. Человек не превращается ни во что, не становится бездушным атомом, но восходит по знаменитой лествице Иакова в Богобытие. Христос предлагал античному миру совместное бытие. Отказаться от этого мог только больной.
Но болезнь тяжело отступала, многие больные не желали испытывать лекарства, познакомиться с Сутью здоровой жизни. Тертуллиан скажет: «Прокляните же истину, если сможете, но только сначала рассмотрите ее, и одобрите заблуждение, если вы действительно так считаете, но только обнаружьте его. И если вам предначертано любить заблуждение и ненавидеть истину, то почему вам сначала не узнать того, что вы так любите и что так ненавидите?»
А вот именно этого философствующая чернь делать не хочет. Она глуха и нема. Утвержденная в собственных суевериях жаждет зрелищ, и согласна на страшные несправедливости, лишь бы оставаться удовлетворенными в своем неведении. Удовлетворение это – жалкое и животное, примитивное. Великие же умы языческого мира потакали, как отмечали выше, этой черни, соглашаясь с саддукейской ересью (не верить же, в самом деле, в переселение душ, это удел более утонченных мистиков - индусов).
Мир саддукея – это мир сегодняшнего материалиста, для которого нравственный императив – чувство самосохранения. И недаром Господь средь окружающего Его непонимания и ненависти говорит о верховной заповеди.
«Один из книжников, слыша их прения и видя, что Иисус хорошо им отвечал, подошел и спросил Его: какая первая из всех заповедей? Иисус отвечал ему: первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею, — вот первая заповедь! Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет. Книжник сказал Ему: хорошо, Учитель! истину сказал Ты, что один есть Бог и нет иного, кроме Его;
и любить Его всем сердцем и всем умом, и всею душею, и всею крепостью, и любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв. Иисус, видя, что он разумно отвечал, сказал ему: недалеко ты от Царствия Божия. После того никто уже не смел спрашивать Его» (Мк. 12: 28-34).
Заповедь, которую творит добрый Самарянин – Иисус Христос. В ней ответ на все мучимые человечество вопросы. Не искать, кто виноват, что делать и как быть? Но возлюбить! Сколько веков человек ищет Правду, Которая Сама предлагает Путь, по Которому следует идти. Не способны идти вослед Богу только вследствие одной причины: отсутствия любви. Без любви же душа, христианка по природе, жить не может. И это любовь не только к ближним, но и врагам, даже к мучителям.
Возлюбивший становится не от мира сего. Он идет по дороге не смерти, но жизни. В его душе прекращается война, ибо любящий Бога не воздает злом за зло; не прилепляется к мирскому; не на торг идет в день Господень, а в храм Божий; не вещи его хозяева, а он руководит ими. Его радость не при виде купленного ковра, а молитвенного общения с Богом.
Человек, ставший вещью, не способен на Богообщение: его сознание пленено, душа, как в гоголевской поэме, становится мертвой. Мертвая, потому что без любви. Она умирает, продолжая физически существовать. Она разучилась любить: остались только воспоминания детства, да и те покрыты мутной пеленой.
Мертвую душу волнуют только два инстинкта – продолжения рода и самосохранения. Кумир сей души – ее эго. Крест Господень у неё вызывает усмешку и отчуждение, и призыв ее к Богу – сплошная ложь или животный страх. Она с горечью вспоминает, придя на поминание очередной физически умершей души, что не соблюдаем Божий день, не чтим Его Святых праздников, попирая Любовь Божью, не почитаем родителей своих, пребываем в разврате и пьянстве, лжем, что любим свою жену, убегая через черный ход от любовницы от мести ее мужа. Вспоминает, но не прилагает усилий для исправления.
В то время как еще античный философ Плотин писал: «Сбрось с себя все», т.е. отвергнись суетного мира, и иди вослед Того, Кто дарует совершенство и Вечность.
И если душа пробудиться, то произойдет радостное обретение духовного мира. В этом мире нет полумер, потому что любовь их не знает. Понимал ли античный мир так Любовь? В какой-то степени, да. Но в античном восприятии присутствовало одно но…
«Ты взрасти себя самого, выбросив все прочее: и тебе станет явным после такого отказа «Все»… И если нет рядом с тобой других вещей, значит, ты ушел от них прочь. Ты уходишь не от Него (Он всегда там), и уходишь не куда-нибудь, но, оставаясь, ты уже обратился». Это но заключается в том, что воссоединение с Богом достигается самим человеком без Его помощи. Нарушается взаимность, без которой трудно достичь Совершенной Любви. Плотиновский экстаз, его «бег одного к Одному», скорее не в райские кущи возвращает, но в философские категории.
Любой мистический экстаз, вольно или невольно, если не имеет основанием Любовь, может свалиться в чувственную яму. И тогда начинается философское отношение к сменяемым впечатлениям, что демонстрировал друг Плотина цезарь Галлиен.
Скука и тошнота (вот где зародилась экзистенциональная сартровская тошнота), вследствие которой разверзлись небеса, и… обнаружили не страну блаженных, а даже не пустоту, но ад. Любовь не живет среди разврата и холода.
Конечно же, прав был Марк Аврелий, размышлявший о человеческой любви и приближавшийся в некоторых своих высказываниях к Христовой Истине: «Какие пришлись люди, тех люби, да искренно!» Античный философ стоял у Храма Господнего!
Душа императора тянулась к Благу, к творящей Любви. Обращаясь к своим соотечественникам, он формировал в них отношение к Любви. «Любить и тех, призывал он, - кто промахнулся, - это свойственно человеку. А это получится, если учтешь и то, что все – родные, заблуждаются в неведении и против своей воли, и что вы скоро умрете оба, а более всего, что не повредил он тебе, ибо ведущее твое не сделал хуже, чем оно было прежде» (Марк Аврелий).
В этом пониманием кроется не только любовь, но то, что делает нас образом Божьим – способность к прощению. Античная Стоя стояла наиболее близко к Учению Христа. Стоики пошли наперекор общественному течению. «Творя добро, слыть дурным - царственно» - говорил Марк Аврелий. Но, к сожалению, не всегда были последовательны и уступали этому течению исходя из государственной целесообразности, как они ее понимали. Впрочем, в этом тоже была их философия. Они следовали природе, а в природе присутствует и добро, и зло. Значит, приходится принимать все, как есть, ибо первопричина – Любовь. Однако стоики забыли об искажении, которое произошло в природе и человеческом роде, вследствие первородного греха. Они понимали, что необходимо бороться со злом. Однако эта борьба происходила не с помощью добра, но зла. В этом было следование не Первопричине, а природе, сотворившей по свободе своей зло.
В то же время по своему нравственному мироощущению Стоя находилась у подножия Божественной лестницы. Точки соприкосновения становились все ближе и ближе, особенно в понимании любви. Казалось, осталось сделать шаг в сторону Божественного Личности, а не витать в умозрительной природе и отвлеченной духовности.
И античный мир постепенно этот шаг совершал. Под воздействием философии римоэллины стали совершать удивительные чудеса милосердия. Обычно жесткие к побежденным народам римляне начинают предоставлять римское гражданство представителям разных этнических групп. Рим, действительно, становился империей. Его цезарями становятся сирийцы и представители варварских народов. Происходило смешение культур, способствующее узнаванию друг друга. Римский мир искал Добродетель. И уже Александр Север поражает своей добротой, в его воспитании участвуют христиане, закладывая в императоре фундаментальные ценности Бытия.
В сознание цезаря приходит понимание, что миром правит не искаженная природа, но Божественная Любовь. Ненависть ответит в своей обычной манере, посылая христиан на кресты и виселицы, но уже станет понятным, что это ненормально и противоречит чувству милосердия и справедливости.
Человечество устало от ненависти, от гладиаторских поединков: оно хотело прощение и мира. Это прощение и мир давал Христос.
Античная цивилизация подспудно начинала понимать, что любовь несет не только наслаждение, но и Свободу. Каждый христианин знает о прекрасном церковном обычае просить прощение друг у друга в сыропустное воскресенье перед Великим постом. Особенно чудным этот обычай видится неофиту. Груз согрешений валится с души, когда прощаешь, и тебя прощают. Слезы льются ручьями, и на душе весело и хорошо!
Наверно, нечто подобное переживали римоэллины, входя в Храм Божий. Рождался Новый человек. Но это рождение могло произойти только тогда, когда в сердце селилась вера в Бога и Человека.
«Продолжая учить в храме, Иисус говорил: как говорят книжники, что Христос есть Сын Давидов? Ибо сам Давид сказал Духом Святым: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих. Итак, сам Давид называет Его Господом: как же Он Сын ему? И множество народа слушало Его с услаждением» (Мк. 12: 35-37).
Св. Писание свидетельствует об Иисусе, что Он есть Сын Божий. Это краеугольный Камень нарождающегося Учения. Произошло Воплощение, что виделось невозможным древнему миру, да и нынешней «образованщины». Готовы скорее были признать в человеке бога, чем Бога в человеке. Те же книжники и фарисеи будут Ирода почитать мессией, ибо он облечен в царскую порфиру. Христос не с воинством пришел, но с миром в человеческую плоть и дух. Но тупая «образованщина» скорее будет следовать за разлагающимся Иродом, чем за Богопророком из Назарета.
Когда им укажут, во что превратился Ирод Великий, они, не обращая внимания, перенесут свои упования на его сына с тем же именем, умершего, кстати, при схожих обстоятельствах.
Иосиф Флавий писал о первом Ироде: «Его слегка лихорадило, все тело невыносимо зудело, непрерывно болел живот, ноги оттекли, как от водянки, желудок воспалился, детородные части омертвели и зачервивели; наконец его дыхание, в особенности в лежачем положении, было затруднено, и судороги сводили все члены. Прорицатели говорили, что все эти болезни были посланы ему в наказание за то, что он сделал с законоучителями».
Хорош мессия! Под стать ему сын, Ирод Младший, умерший в гордыне, изъеденный червями.
Так и иудаизм становился мертвым, чтобы на его основании родилось живое. Но в этом заслуга не иудеев, но Того, Кто дает жизнь, Который был прежде Давида.
Этого Израиль не может осознать до сих пор. Римоэлинский же мир проникается, казалось бы, невероятным. Видимо, это ему было относительно понятно, хотя бы потому, что его герои, такие, например, как Геракл, пребывали в олимпийском пантеоне. Для иудея это виделось кощунством, хотя все Писание повествует о будущем Мессии. Что сложно было понять эллинам, так это не героизм Христа. В их представлении герой – это, по меньшей мере, Ахилл или Одиссей. Христос же в их древнем представлении был бродячий проповедник. Возможно, что вначале не могли переступить через себя социально-психологически.
И именно из этого мира выйдет прекрасный полемист и богослов, латинский ученый и пресвитер Христа, Тертуллиан. Его словесная рапира блестяще разоблачала языческую религию, показывая превосходство Христа, как над философией, так и над мифологией поэтов и народных суеверий.
«Быть может истина в умозаключениях? Но они ненадежны. В поэмах? Но они мерзки. В добровольном принятии богов? Но это произвольный и обывательский источник. Итак, у философов из-за разнобоя все ненадежно, у поэтов – все гнусно и потому недостойно, у народов же все безразлично, поскольку совершается произвольно. Но ведь божество, если оно истинно, не должно находиться в зависимости от ненадежных рассуждений, не должно оскверняться недостойными его баснями и быть уязвимым, по причине произвольного принятия. Ибо божество должно быть определенным, безупречным и общим для всех, поскольку оно, это ясно, принадлежит всем.
В какого же бога мне верить? В того, в котором сомневается рассудок? В того, которого пожелал иметь город? Гораздо достойнее не верить ни в какого, чем в такого, в котором сомневаются, которого стыдятся, которого произвольно принимают».
Действительно, многие римляне, разуверившись, приходил к атеизму. Лукиан, современник Тертуллиана, откровенно издевался над олимпийскими богами, показывая их человеческое происхождение: его боги, как люди, препираются по мелочам.
Такие смешные картины могли настроить только на негативное отношение к языческой религии. Но Лукиан, будучи человеком переходного периода, еще не смог дойти до Истины Христовой. Философия его периода искала, но находило Богословие.
Условием нахождения – было смирение и страх Божий. Этого явно не хватало философии эллинизма. Героическое начало мешало сосредоточиться на Бытии.
Эллин, не понимая Божественную Простоту, начинал перетолковывать Ее. Для платоника - бог представлялся судьей, находящемся в мире, для эпикурейцев – бездеятельным и вне мира. Их бога невозможно было бояться, и, значит, познать. Их бог был неведом им. Так Фалес отвечал Крезу. Когда Диогена спросили, что происходит на небе, он ответил: «Не знаю, знаю только то, что с ними жизнь легче».
Но древний мир не знал Боговоплощения. Иное дело, когда, зная, что произошло великое Таинство, не признавали Его. Однако и тех и других объединяло одно – отсутствие страха Господнего.
Видимо, человеку это свойственно. Находясь в поисках свободы, он болезненно реагирует на всякое ущемление оной. В страхе перед Богом он видит обыкновенный страх перед обстоятельствами. Отсюда печаль мирская, ведущая, по слову апостола, к погибели. А чтобы не печалиться, предпочитает остаться на своей ладье в Афинской гавани. Где запутано, но есть призрак свободы, есть восхищение искусством. Человеческой юности свойственно было восхищаться Академией Платона и учительством Аристотеля, восторгаться Сократом и античным театром.
Но, когда в мир пришел Христос, странно было наблюдать, как взрослые люди тянулись к материнской груди Венеры Милосской и в элементарных частях, подменяя целое, видели Бога. Тертуллиан писал, что «элементы не являются богами, мы доказываем и то, что все от них происходящее богами не является, поскольку их родители, то есть элементы – не боги. Известно ведь, что бог рождается от бога, как и то, что от того, что богом не является, - не бог. Следовательно, этот мир, содержащий элементы (я буду рассматривать мироздание в целом, восходя от его частей, поскольку каково его происхождение, таково же будет происхождение и его элементов или членов), либо был кем-то устроен, как полагает человеколюбивый Платон, либо никем, как это представлялось суровому Эпикуру. Однако если мир кем-то устроен, то, имея начало, он должен иметь и конец. Но ведь то, чего не существовало до его начала и чего не будет после его конца, не может быть богом, поскольку в нем отсутствует сама сущность божества, то есть вечность, которая, как представляется, не имеет начала и конца».
Древний мир искал Бога в природе, в ее элементах и телах, но Его там, естественно, быть не могло. Августин искал и вопрошал у звезд и у луны, которые отвечали ему, что они не есть боги, но создания великого Бога. Сегодня это кажется смешным, но Варрону звезды на полном серьезе представлялись одушевленными и самодвижными. «Зенон отделяет мировую материю от Бога, или же говорит, что Он прошел через нее, как мед проходит через соты» (Тертуллиан).
Это был не поиск Причины, но следствия. Какая разница, какой величины солнце и луна в смысле познания Бога. Это всего лишь частности, имеющие отношение к физике и астрономии. Хорошо сказал Тертуллиан: «Так что поделом Фалесу Милетскому, который, осматривая небо и блуждая по нему глазами, с позором упал в яму. Египтянин же его осмеял, говоря: «Ты на земле-то ничего не видишь, куда тебе смотреть на небо?» Итак, падение его образно показывает, что напрасны потуги философов, причем именно тех, которые направляют неразумную любознательность на предметы природы прежде, чем на ее Творца и повелителя».
Предметы и частности, существующие в себе, не предполагает к ним обязательного отношения. Значит, отсутствует связь между ними и человеком. Эту связь Воплощением Своим вернул нам Христос.
Конечно, поиски были не напрасны, и не зря Господь отпустил нас в свободное плавание, чтобы убедились в тщетности своих поисках, в которых отсутствует Начало всех Начал. Нам были явлены предметы и частности, чтобы полнее осознали истинную Первопричину Бытия, было предложено мифическое сознание, в котором начинали осознавать свою личностную историю. В этой истории была, конечно же, фантазия, поэтическое осмысление действительности. Человек, пребывая в туманных реалиях, естественно, создавал иллюзию бытия. Недооценивать роль фантазии в формировании человеческого сознания было бы неверным. Полет воображения приближал человеческое естество к высшей реальности. «Ибо что выше человека, то можно считать весьма близким к Богу» (Тертуллиан).
Однако фантазия должна останавливаться там, где начинается истинное Бытие. В изображении реальности поэтические вольности недопустимы. Недаром Платон считал, что Гомера, хотя и с венком на голове, следует выслать из государства. Ложное представление о Боге представляет не просто опасность для сознания как такового, оно способно разрушить мироощущение человека как личности.
В древности, когда имперское сознание приближало к высшей реальности, была опасность скатывания сознания в этно-нациоанальный мир. Язычество и представляло эту опасность, когда обожествляло местную природу или животных. В Египте, например, доходило до маразма, обожествляя кошек, комаров и крокодилов.
На определенном этапе становления сознания общение с животным миром, даже обожествляя его, более или менее понятно. Человек познает мир, и по-своему внутреннему движению стремится к добродетели. И почтение к природе – один из видов этой добродетели. Но это лишь этап познания, задерживаться на котором было бы ошибкой: таковое познание превращается в фарс и лицемерную пошлость. В образе своих богов народы начинают воплощать свои низменные инстинкты и устремления.
«Но так они вознамерились почитать и зверей и людей, то образ тех и других соединили в одном Анубисе, чтобы лучше можно было видеть, что черты своей природы и своего права обоготворил народ буйный, непокорный своим царям, подобострастный к чужим, то есть в полном смысле рабская натура, исполненная собачьей мерзости» (Тертуллиан).
Это о египтянах, но продолжить можно и сирийской Астартой, и персидской Митрой, и, конечно же, историей римских богов, которые не всегда оказывались на божественной высоте. Ромул убил брата и коварно похищал чужих девушек, Ларинтина – откровенная блудница, объявившая, что переспала с Геркулесом; Антиной стал богом только потому, что обладал телесной красотой.
И вот этим богам призывал следовать Марк Аврелий. Но если им следовать, то вся нравственная Стоя окажется гнуснейшей безнравственностью. Это не могло не породить сомнения у великого стоика-цезаря. Он чувствовал, что настоящая Истина ускользает от него. «Боги, - писал он, - или они не могут ничего, или не могут что-то. Если не могут, когда ты взываешь к ним с мольбами, - почему? Если могут что-то, то почему бы не попросить их избавить нас от страхов и бесконечных желаний, жалоб, домогательств или избегания чего-либо? Почему же, если они могут оказать помощь людям, они не делают этого? Возможно ты скажешь: «Боги мне дали силу и умение сделать это мне самому». Так не лучше ли будет, если ты сам себе поможешь, свободно использовав то, что во власти твоей, вместо того, чтобы рабски пресмыкаться в трусливой опаске перед тем, что не от тебя зависит? И кто же тебе сказал, что боги так завистливы, что не захотят поспособствовать тому, кто верит в свою силу? Начни, попроси их об этом и увидишь».
Состояние, близкое к разочарованию и атеизму, но и возрождению. В такую вот почву ложились семена Нового Учения. Античный мир постепенно начинал понимать, что его боги – обыкновенные скоты и блудники. И заложенная в человеке от древности любовь не могла с этим смириться. Вспоминается Апулей с его Амуром и Психеей. Душевная самосуть оказалась важнее телесного влечения.
Таким образом, ломка античного сознания происходило одновременно с его христианизацией. Конечно же, отказаться от привычных стереотипов невероятно сложно. А особенно, если это касается народной религии, тесно связанной с обычаями, т.е. повседневным бытом, устоявшимся укладом определенных отношений.
Надо признать, что древний человек уставал от быта и войны. И тогда в действие вступали гладиаторские бои, олимпийские игры и сатурналии, которые имитировали бытие. И, когда была явлена Истина, то Она показалась вначале римскому миру слабой. Христос не участвовал в игре, не имитировал: Он жил. Отказаться от иллюзии жизни ради жизни полноценной трудно. Необходимо менять всю структуру своего существа. Решиться на это не каждый способен. Необходимо было сбросить с себя все, как говорил Плотин, но при этом войти в Ограду, где господствует Свободный Соборный Разум. Отвергаясь себя, утверждали неповторимую самость во Христе. Приходило понимание, что игра завершена, начиналась правдивая история, в которой личность становится непосредственным участником и собеседником Божественного Бытия.
Человеческое естество внутрь себя получило солнце. И кто готов был к горячему жару солнечной правды, прибрел жизнетворную энергию, претворяющую человеческое естество в огнедышащее тесто. Но эта огненная сущность вызывала не только восхищение, но и естественную реакцию язычников, боящихся огня и пытающихся затушить его. Эти не философствовали: область их видения сужалась до примитивного восприятия окружающего мира, в котором себя ощущали центром вселенной.
«И говорил им в учении Своем: остерегайтесь книжников, любящих ходить в длинных одеждах и принимать приветствия в народных собраниях, сидеть впереди в синагогах и возлежать на первом месте на пиршествах, — сии, поядающие домы вдов и напоказ долго молящиеся, примут тягчайшее осуждение» (Мк. 12: 38-40).
Первые последователи Христа видели пред собой книжников и фарисеев, и потому удалось избежать социального расслоения, которое было в иудейском обществе. Но с постепенной христианизацией римоэллинского мира, имущественное расслоение достигло и христиан. В христианское сознание стали входить музыка, поэзия, живопись, скульптура и архитектура. Начиналось искушение славой и признанием мира. Много знаменитых не выдержали искушение славой, пали, захлебываясь в собственных духовных нечистотах. Пустозвонство оказалось для некоторых дороже Христовой Истины.
Идолопоклонение отказалось от грубого и примитивного торжества своих богов, оно стало тоньше, входя в подсознание человеческого естества, развращая его духовный мир. Слава и богатство ходят рядом. Для христианина было очевидно, что истинная слава и богатство заключены в духовной нищете, дарующей истинное блаженство. И не ждать похвал, но ожидать худшего, чтобы стремится к совершенству, к Богу. Иначе не Истине будет служение, но похотливое рабство идолу. Идолопоклонство же, по мнению древних Отцов Церкви, худшее из преступлений, ибо оно убивает в первую очередь самого человека. Еще хуже, когда, приобщившись Чаши Господней, возвращаешься к языческому образу жизни. Невозможно служить двум господам: одного предпочтешь другому. Более того, возвращаясь к прежней жизни, начинаешь служить соблазном для верных и неверных, а особенно для неофитов. Вглядываясь в современные реалии, думаю, ох, как трудно было победить Церкви Божьей в то далекое время. Представьте себе епископа, идущего к своей пастве, окруженного отрядом телохранителей.
Конечно, эта накипь в дни гонений исчезает, но есть ли необходимость ей в мирные дни? Не отвращает ли неутвержденные души. Если что-то служит соблазном, то не лучше ли удалить соблазн. И древняя Церковь последовательно боролась с языческими извращениями. Строила Храм Божий, не допуская в него нечестивцев. Тот, кто Храму предпочитал торжища, просто-напросто не пускался в Дом Божий.
А искушений, как во все времена было предостаточно. Сатурналии, вечеринки с друзьями, январские календы, матроналии, праздновавшиеся в начале марта (ничего не напоминает?), бесконечные игры и ристалища. Последователь Христа, если хочет сохранить свой духовный мир не замутненным, предпочитает идти к своим братьям. Древнего христианина не интересовало знание, которое ему предлагал античный мир. А этот мир буквально нашептывал будущее, он весь в астрологических прогнозах.
Эта лженаука ставила своей целью оторвать от Истины, чтобы человек поверил бездушным звездам, возвращаясь к обыкновенному идолопоклонству. Став звездочетом, человек становится духовно неустроенным, заменив Бога, математическими вычислениями. Вместо Истины он видит Диогенову пустоту. В пустоте остается только ее чем-то заполнить, и этим чем-то становятся лицемерная пошлость, эгоизм, фарисейство и жажда обогащения.
«И сел Иисус против сокровищницы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Придя же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила всё, что имела, всё пропитание свое» (Мк. 12: 41-44).
Богатый делает Господу одолжение. Смешно! Ему бы быть должником, а он, словно ростовщик. Бедная же вдова живет Богом, Его любовью и свободой. Ей нет необходимости думать о сегодняшнем дне, ибо Отец знает нужду ее: она вся в уповании по Богу. Богатый в стяжании этого века, вдова – вся в Вечности. Каждый совершает свой выбор. Но богатый, видимо, оправдывает себя, что Бог любит его, если позволил ему пользоваться богатством. Он не хочет помнить, что страсть к богатству Апостол дважды назовет идолопоклонством. Оправдываем себя поисками средств на пропитание и жилье.
«И не слишком ловко прикрываемся необходимостью добывать пропитание, если говорим уже после принятия веры: «Мне не на что жить». Сейчас я подробнее отвечу на этот краткий довод. Дело в том, что он выдвигается слишком поздно. Следовало прежде поразмыслить, подобно предусмотрительному строителю, который, до того как начать строительство, оценивает свои возможности, чтобы не пришлось пережить позора, бросив здание неоконченным. Впрочем, слова Господа и Его пример отнимают у тебя возможность ссылаться на что бы то ни было. Ведь ты, что говоришь? «Буду беден». Однако называет Господь бедных счастливыми. «Мне нечего будет есть». Но Господь говорит: «Не думайте о пище» (Мф. 6, 25). А что касается одежды, то в этом примером для нас может служить лилия. «Мне необходимо имущество». Но ведь следует вообще все продать и раздать нищим. «Но необходимо наконец позаботиться о детях и потомках». Однако «никто не в состоянии пахать, положив руку на плуг, и в то же время оглядываться назад» (Лк. 9, 62). «Но я принадлежал к определенному званию». И на это сказано: «Никто не может служить двум господам» (Мф. 6, 24). Если хочешь быть учеником Господа, бери свой крест и следуй за Господом, то есть изволь претерпеть лишения и пройти весь крестный путь, пусть даже крест этот будет всего лишь твоим телом, которое до некоторой степени подобно кресту» (Тертуллиан).
Воистину, стоит ли заботиться о том, что принадлежит Господу: жизнь, пропитание, одежда и т.п. Потому Ему надо отдавать последнюю лепту, ничего не оставляя про запас. Ибо обманываем не только Бога, но и себя.
Конечно же, когда общество постепенно христианизировалось, то Церковь столкнулось с непростыми проблемами со-бытия. Христианство входило в социальную ткань римского общества, одухотворяя его плоть, преображая античный мир и мировоззрение, который, между тем, в своих чувствованиях оставался еще языческим. И пришлось от акривии перейти к икономии. Два спасительных пути, которые предлагает Церковь. Один путь – полное отречение от суетного мира, что положит начало монашескому движению, другой – жизнь среди язычников, общаясь с ними, при этом сохраняя свою духовную самостоятельность. Путь икономии – тяжкий путь. Должен себя сохранить, свою семью, и попытаться спасти тех, кто испытывает интерес к Истине. Путь акривии – еще более тяжелый. Уход от мира (а человек во многом существо социальное) предполагает внутреннее устроение своего храма, собеседование с Самим Творцом, что налагает огромную ответственность на подвижника. Но кроме ответственности перед Богом, начинаются испытания, которые Господь терпел сорок дней в пустыне. И не всякому дано их вынести. Особенно, если от мира ушел не по призванию Божьему, а из гордости или самомнения. Поэтому вступление на определенный путь возможно только тогда, когда получишь благословение от умудренного опытом христианина или действительно услышишь зов Божий. Выбор Господь оставляет за нами, признавая в нас свободных существ. Такова действительность, нравится это человеку или нет.
