Счастье

1.

О смысле жизни удобнее всего думалось после ужина. Пока Люська помыла посуду, разобралась с холодильником, перекладывая «на завтра» что-то из морозилки в основной отдел, сменила полотенца и подготовила мусор к выносу, хрустко замяв скопившиеся за неделю пластиковые бутылки, Алексей Александрович автоматически, без вкуса выкурил на заставленном пропылёнными стульями, тумбами, коробками и мешками балконе сигаретку, окончательно убедив себя в том, что всё не случайно. Всё.

Даже то, что городок его несладкой жизни назывался «Счастье-Щастя», тоже наверняка промыслительно. Что в своём окончании прояснится неизбежно. Или в окончании его, Алексея Александровича.

Точно об этом же он думал и тогда, в четырнадцатом, глядя в такое же малолунное, розовеющее с восточного края июньское небо над непривычно ещё вдруг почерневшим, посечённым страхом городком, когда после неожиданно короткого, но жёсткого боя его оставили повстанцы.

Тогда в полночь кемпинг на въезде в Счастье захватил взвод региональной теробороны под командованием самой Надежды Савченко. А дальше полусотня из двадцать четвёртого батальона «Айдар» плотной автоколонной пронеслась сквозь город до выезда в сторону моста, где началась уже жёсткая перестрелка, продлившаяся до утра. Обидно было донельзя – если б не инвалидность, вряд ли бабы уговорили бы его всю ночь просидеть меж ними на полу под буфетом, сдвинутым к кухонному окну от возможных залётных пуль или осколков. И потом, слушая отдаляющиеся куда-то за канал перемётные перестрелочные всплески, гранатные, миномётные бахи и рыки бронетехники, Алексей Александрович уговаривал и уговаривал себя: всё, всё не зря, в конце концов, всё будет справедливо, только это не просто, не линейно. И правда вернётся, обязательно вернётся.

Первым делом командир батальона «айдаровцев», бывший комендант «Самообороны майдана» Сергей Мельничук приказом сместил главу Живлюка, растерянно метавшегося меж приказами из сепаратистского Луганска и из промайданного Лисичанска, и назначил военную администрацию с опорой на местную казачью Академию «генерала» Ткаченко. Населению объяснили, что это вынужденная и временная мера, поскольку «правоохранительные органы коррумпированы, а гражданская власть работает неэффективно». Но «Айдар» вскоре перебросили под Луганск, где, при попытке лобового штурма столицы самовозглашённой республики, батальон сильно потрепали. А после затяжных боёв у луганского аэропорта, айдаровцев и вовсе отвели для переформирования в Северодонецк, где в первый раз попытались растворить в десятой отдельно-штурмовой бригаде.

Сменившие теробороновцев бойцы девяносто второй бригады ЗСУ первое время особо не наглели: никто ведь не понимал, что такое АТО, надолго ли и чем кончится. Более того, армейцы активно демонстрировали максимальную обособленность от гражданских. К тому же, как ветеран Афгана, комбриг Виктор Никалюк привёз свои бизнес-интересы и с мистячковыми атаманами из ментов и казаков в дружбы не играл. Местные в ответ попытались подловить его на организации масштабной контрабандной торговли с луганскими сепаратистами, в том числе и оружием. Однако следственная группа как-то неловко подорвалась на фугасе, и дело замялось.

Первое время по восточным регионам ориентация власти переменялась в зависимости от прогноза погоды. Граница ещё не сформировалась, и на памяти счастьинцев остался дерзкий диверсионный рейс с того берега с попыткой захватить в плен «казачьего генерала», славно, что Ткаченко успел выпрыгнуть в окно и убежать в лесопосадки. Но удары правопорядку прилетали и с тылу: последним местных атаманов напугал самовыдвиженец на промежуточные выборы шестнадцатого года харьковчанин Андрей Лесик, который призывал ректорат к «украинско-русскому миру»! Пришлось скинуться на то, чтобы вызванное киевское СБУ арестовало наглого «москаляку». Собранный из селян добровольческий батальон особого назначения милиции порядка не добавил – так, пугал алкашей и обкуренную молодёжь. Да! уже при реорганизации милиции в полицию в Счастье спустили тоже офицера-харьковчанина из армии Максима Кокшарова, который сгоряча обещал народу прекратить взяточничество и хамское отношение служащих МВД. Но, подёргавшись в одиночестве, через год вернулся на контракт с армией и где-то пропал.

Не смотря на наполнение военными, всё равно улицы города заметно опустели. К шестнадцатому году из тринадцати тысяч жителей в Счастье осталось едва ли половина. Позакрывались мелкие магазины, аптеки, бытовые мастерские, детсадики. Вокзальная площадь теперь функционировала как рынок, на котором больше слушали, меньше говорили. Слушали-смотрели и по квартирам, как по телевиденью Киёв страшно лякав Москве европейской «реакцией» и обещал блаженства от совсем скорого уже вступления в ЕЭС. Для чего Верховная Рада с кулачными потасовками голосовала за тотальную десоветизацию, народные академики разоблачили искажения москалями «прекрасной та геройичной украйинськойи истории», а эстрадные звёзды вот так запросто звали молодёжь «резать русню».

Но то взбудораженная майданом столица. Местные же власти, оборонясь бетонными блоками, через утяжелённую бронежилетами, разгрузками и касками охрану призывали к спокойствию и благоразумию – мол, всё-всё устаканится. А кого, собственно, надо было призывать? Буйные и дерзкие сбежали и засели за Северным Донцом, неугомонные утекли на запад, так что в городке остались, может быть и недовольные, но тихо согласные. Только когда в городок вернулись два взвода «Айдара», мэрия провела наказную десоветизацию: для начала свалив памятник Ленину, Комсомольскую улицу переименовали в Спортивную, Советскую в Центральную, Ленина в Каштановую, Ворошилова в Радужную, а Чапаева в Цветочную. «Десоветизация» получалась ещё та – как раз при советах их Счастье сравнивали с незнайкиным цветочным городом. Тогда юным винтикам-шпунтикам, кнопочкам-пилюлькиным и прочим коротышам это очень льстило.

Хотя основные части ЗСУ, прибывавших в зону объявленной президентом АТО, базировались в Лисичанске и Северодонецке, Счастью тоже перепало: тугие спирали колючей проволоки обвили-обозначили «вийскови объекты» – штабы, склады и гаражи, особо охранялась ТЭЦ, да пустующий детский сад теперь был занят под казарму. Военное командование и гражданская администрация, в конце концов, вступили в договорные отношения, и самостийный «Айдар» оттеснился на въездные-выездные блокпосты. Более того, при участии ОБСЕ появилась «международная договорённость» об обустройстве стационарного контрольно-пропускного пункта на закрепившейся границе. Пока утверждались план и бюджет, уже прошла вербовка ткаченковских козаков в погранцы – «зарплата без задержек, полный соцпакет».

И понемногу городок привыкал, прилаживался к новому режиму погранично-прифронтовой зоны: свет горел, вода текла, администрация что-то решала, несла службу милиция-полиция, почта, банки, школы, больница-поликлиника, кое-что из предприятий и, главное, Луганская ТЭЦ, продолжали работать. Плюс появились новые околовоенные и приграничные подработки.

Из-за переизбытка теперь мужского населения над женским, не затихала жизнь вокруг кафешек и пивнух, осекаемая только комендантским часом. И вот загадка: ладно б колы розлывный «наполэон» та пыво з ракамы спожывалы зэсэушникы, но откуда лишние деньги у местных безработных? Какие-такие у них околовоенные приработки? Мародёрство? Обслуга? В чём и чем?..

Гарными квитками распустился до того чахоточный «бизнес» алексеевской соседки по лестничной площадке Ксюхи Панько – «салон красоты Кэ-энд-Пэ». Ну, цирюльни. Наискось от салона, как раз в бывшем детском саду расположилась казарма девяносто второй бригады. Молодцэвати лэйтэнанты и брави сэржанты с утра до вечера в очередь натирали много повидавшие кожзамовые кресла, почти ежедневно поновляя крутые «полубоксы», «площадки» и «фрейды». Ошалевшая от счастья Ксюха в свои критические сорок переименовалась в пани Касеню и перешла в львивьску мову даже у себя на кухне.

Ремучастку Алексея Александровича армия тоже подкинула давно не виданную халтуру – заказ на перемотку двух сотен трансформаторных якорей для дизельных двигателей броневиков «Kozak». Так что смена теперь растягивалась на двенадцать часов. И тогда он, трудно убегая от нагоняющих южных сумерков, смешно подпрыгивал, как Паниковский из «Золотого телёнка», дабы не пришлось прятаться по закоулкам от патрулей.

Шестнадцатый год их семья встречала под телевизор, без гостей. Хотя бутылка шампанского и курица с заливным, оливье, мандарины с «коркуновым» на столе, как полагается, отметились. Понятно, что Алексей Александрович и Юля всю радость праздника сосредоточили на дочурке: Люська, которой через неделю исполнялось десять, заранее напридумывала семейный спектакль, распределив-раздав родителям роли каких-то профессора Альбуса Дамблдора и профессорши Минервы Макгонагалл, а сама, надевая-снимая очки без стёкол и меняя голос, перевоплощалась то в мальчика Гарри Потера, то в девочку Гермиону. Алексей Александрович быстрее заучил роль, нежели имя своего героя Дамбил… Дамблдора. То ли дело – Минерва. Хотя её фамилию он не смог даже произнести. Все постоянно махали волшебными палочками и творили чудеса. Понарошку. Ну, как бы. А, главное – пока с досадными запинками и потешными импровизациями представление двигалось, невидимый русский Дед Мороз подложил под детскую подушку синюю козочку, альбом для девочек «мои секреты» с наклейками и спортивный костюмчик.

Пробежала бойкая и пышная южнорусская весна, за которой навалилось безжалостно палящее, месяцами безоблачное лето, облегчённое дождиками очень неспешащей в тот год осени…. Запылённые каштаны и пирамидальные тополя с жестяной листвой меж редко расставленных трёх-пяти этажных домов, полопавшийся от жары асфальт и выгоревшие до серости клумбы. Все, кто и когда мог, выбирались пройтись-погулять по набережным двух огромных прудов-отстойников теплоэлектростанции, а если искупаться? Для этого нужно было выезжать на Чистенькое озеро. Но, это только по выходным, семьями. А в такие мутные времена лучше бы большими компаниями… Так что охлаждающего, с дождливыми ветрами, октября Счастье едва-едва дождалось.

Гражданская война, яростно прогремев по угольно-шахтовым югам, их район, в общем-то, пощадила. После нескольких стычек, оба берега Северного Донца прокопались рядами кривых траншей, укреплёнными блиндажами и дотами, а единственный сохранившийся мост на въездах глухо забаррикадировался бетонными плитами блокпостов и настороженно заминировался. В окопах и по-за окопами, одинаково вооружённые советским оружием и экипированные советским же камуфляжем, советскими касками и бронежилетами, недавние одноклассники и друзья, вдруг отказавшиеся друг от друга родственники и взаимопроклятые кумовья, стали напряжённо чего-то ждать, изредка перестреливаясь и перекидываясь минами, да, пользуясь непогодой, делать мелкие диверсионно-разведывательные вылазки для острастки недавних, отказавшихся и проклятых.

Конечно, Алексей Александрович не мог знать, как оно там, в центральной Украине и Прикарпатье, но тут, в восточных регионах, на его глазах политические предпочтения делили народ на три, примерно равные, части: перши упорото заклыкалы за Европу, другие упирались за Россию, третьи держались тилькы за сэбэ. В затяжном затишье первыми обрели былое громкоголосие радетели того, шо Украйна не Россия. У них теперь любой бытовой конфликт на рынке или в поликлинике легко превращался в «политическую пропутинскую провокацию». Особенно пришлось осторожничать в словах, когда в город на смену туземному приблатнённому «Айдару» с запада подтянулись культурно-свидомые «Правого сектора». Они открыли свой штаб в опустевшем офисе «аэрофлота», вывесив над дверями гигантские красно-чёрные знамёна, в библиотеке создали «Культурную крепость» с центром гражданской активности, в давно разорённом пионерском лагере организовали для старшеклассников двухнедельные военно-спортивные сборы, и двадцать четвёртого августа провели по Центральной улице марш в поддержку захыста украйинськой мовы. С народными песнями, с декламированием стихов Тараса Шевченко. Подростки к ним тянулись как зачарованные.

Далее правосеки очень демократично, согласно народным наказам поменяли местных чиновников из былых «Батькивщины» и «Партии Регионов» на членов новоявленного «Народного фронта». А вот «фронт» уже сам, по бойовому гучно, с хлёсткими разоблачениями местными газетами «Счастьенские вести» и «Жовтневка» в коррупции и превышений полномочий, сместили городских начальников милиции, пожарной части и санэпидстанции, выявили коллаборантов среди учителей школ и лицеев, даже среди преподавателей училища профессиональной подготовки работников милиции и ПТУ на Чистеньком озере. Тогда-то ИО городского головы стал Александр Богиня. Мгновенная народная реакция не имела авторства: «жили под Богом, проживём и под Богиней».

В девятнадцатом году в Счастье прошли первые, после девятилетних недоумений, выборы президента Украины, и, наконец-то, торжественно, в присутствии иностранных наблюдателей и корреспондентов, на мосту открылся долгожданный пропускной пункт через границу. Ну, как в Европе: с электронной выдачей пропусков, с комнатой матери и ребёнка. И, казалось бы, всё теперь устоялось, опять как-то можно жить. Глядишь, и АТО отменится…

Но пока одни минские соглашения сменялись другими, пока Америка, Англия, Франция и Польша клятвенно обещали Украине всемерную помощь, на случай любой обиды от Москвы, именно тогда по Европе волнами покатились какие-то супер масштабные учения. То НАТО с Польшей, то России с Беларусью, и каждый раз на границе опять становилось тревожно. Лишь ничем не смущаемые служащие ОБСЕ на красивых белых джипах переезжали по мосту от ЗСУ к Народной милиции и обратно, чуть брезгливо выслушивая обе стороны о нарушениях режима тишины: «один взрыв, один пролетевший неопределённый боеприпас, две вспышки дульного пламени, пять осветительных ракет, двенадцать очередей из автоматического стрелкового оружия»… Ну кто, что, а, главное, кому предъявлял здесь какие-то претензии по несоблюдению какого примирения? Мелочь на мелочь. Тут Крым Москва отдавать не думала, а Киев, по переговорам с Америкой и Англией, то шёл, то не шёл на особый статус Донецка и Луганска.

Оскомина от большой и дальней политики доводила «мелочь» до тошноты. На работе, в гаражах и за кружкой пива разговоры у мужиков с мировой политики и «европейского украиноцентризма» неизбежно сворачивались в витчызняну социальность. Это ж слепому видно, что многообещающая Европа бесплатным салом делиться совсем не спешит, а вот ридна коррупция – туточки, никуда не делась. Хоть и поменяла партийность. И после столичных майданов дви тысячи чэтвэртого и чотырнадцятого рокив остались-залышилыся местечковые родство-кумовство, чванство и злобная завистливость – городской бюджет и прибыльную торговлю делили всё те же, как и при советах, и при Кучме, и при Порошенке, семьи. И ментовское самодурство со взяточничеством имело прежние фамилии. Короче, никакого обновления местному суспильству политические перемены не донесли. Взрослым многое можно перетерпеть, но жалко было детей и молодёжь, чьи лучшие годы выпадали на это проклятое «перетерпение».

Как и в городке, терпеливая жизнь продолжалась и в подъезде их четырёхэтажной хрущёвки: обе квартиры наверху по-прежнему стояли пустыми, жившая напротив Алексея Александровича махонькая и сухонькая бабулька Татьяна Марковна всё так же ходила в свою церковь, на втором этаже вечно вспаренные Платон и Галинка от зари до зари безуспешно утихомиривали своих четверых вечно орущих и визжащих мальцов, а пани Ксеня перебивала детские запахи ароматами офицерского парфюма. На первом три раза в неделю гнали «горилку» и в остальные дни сами её потребляли давно не сидевшие за мелкое воровство братья Цвяхи.

Если б не жена, потерявшая с банкротством своей транспортной компании хлопотную, но столь ей нравящуюся должность делопроизводителя, Алексей Александрович также совершенно смирился бы с происходящим. И дело же не в деньгах, которых всегда мало, а в том, что супруга затосковала. Словно что-то выпало, потерялось вместе с десятью годами сложнейшего бумаговращения с непрестанными чепэ и форс-мажорами из-за человеческого фактора. Теперь Юлия тяжело спала до полудня, а с трудом поднявшись, бессмысленно медленно шаркала по дому в незапахнутом сине-чёрном шёлковом халате поверх застиранной ночнушки. Перестала не только краситься, но и поновлять причёску у Ксюхи. На все вопросы через паузу выдыхала едва слышные «да» и «нет». А, главное, это почти никогда ранее от Юлии неслыханное «пускай», которое своей повторяемостью даже дочку пугало. Люська, придя со школы, к матери теперь не приближалась. Зато, когда возвращался с работы отец, от него буквально не отлипала. О, эти обнимашки с шёпотом о том, что за день произошло в школе и дома: в школе опять новый учебник об истории украинцев на мове, а дома к маме заходила баба Таня Марковна, зазывала её в церковь, и Люське дала скуснейшую пастилку. Так и шептала с причмокиванием – «скуснейшую». Аж у Алексея Александровича самого во рту сладко-кисло становилось.

Было время, когда Алексей Александрович только самодовольно хмыкал, слушая за спиной мужицкие подколы, порой даже по грани терпимого – чем он, хромой сорокатрёхлетний старик смог заманить, но, главное, чем он удерживает молодайку, младше себя на двадцать лет. И ведь не дурнушка какая-то, очень даже заметная. Особо эта тема сверлила карщика их смены Мишку-Шкалика, мелкого, черняво-цыганистого живчика, женатого уже пятый раз, но наверняка опять ненадолго:

- Да он колдун, буха-муха, колдун! А как иначе? Любой, буха-муха, может молодую сговорить, а вот дальше? Тыр-пыр, цветочки-конфетки, комплиментики, от них любая на-на, а потом? Буха-муха, конкретно психологическое рабство, типа сектантства. Есть такая сексуальная магия. Саныч, ты где ей обучался? У кого? Чё молчишь? Клятву, поди, давал о молчании. Ну, хоть пару поз покажи, только пару, баха-муха. Кто кому как?

Стоило им где-то пересечься – в курилке, столовой, раздевалке, как всё у Шкалика сползало на это – «чем ты её держишь»? Один раз на доставшего своей дятловостью Мишку он, было, закусился, сгрёб, сдавил недовеска за ворот, но каким-то чудом удержался. Долго мыл руки, недоуменно разглядывая себя в зеркале: пятый десяток разбил, пора поумнеть.

Через десять лет Мишка сгинул страшно – под двумя выстрелами огнемётчика-нацгвардейца, когда в марте двадцать второго Шкалик попытался на своей баклажановой «четвёрке» вывезти из Северодонецка по объявленному русскими гуманитарному коридору троих детей и двух жён последних браков. Все шестеро сгорели заживо. Все.

Конечно, Алексей Александрович, выслушивая версии своей мужицкой власти, как ни старался, не мог равнодушничать. Немножечко, но самохвалился. Право, завидуйте-завидуйте: да, хромой, да, не молод. Хотя накручивать лишнего тоже не надо: Юлия младше его только на шестнадцать лет, а не на двадцать. Ну, да, действительно, – вашим вниманием очень даже не обижена. Но разве кому-то стоило объяснять, что «секрет» их семейного лада состоял в том, что это не он её «держал», а она его. Надо ли было это объяснять, и кому надо?

По окончании школы Юлия три года безуспешно пыталась поступить в Харьковский национальный медицинский университет. Совершенно правильная почти отличница, настоящая славянская красавица с сильными формами, рослая, белокожая, со, лет сто уже немодной, тяжеленной косой, гордо откидывающей совершенно античную голову, казалось, не должна была встречать противления ни в чём. Любые обстоятельства должны были растрескиваться и осыпаться под несуетным взглядом, но вот поступить на, со школы вымечтанную, детскую терапию у неё не получалось. Видимо, так её воспитали родители-колхозники, или же врождённая романтичность виновата, но Юлия совершенно искренне не догадывалась, что в мире есть злость, грязь, подлость, низость. Уж тем более, извращения. И что они – грязь, низость и извращения – не прощают красоту и чистоту. Ей даже не делали неприличных предложений, даже не намекали на взятку и что ещё, а просто, если могли, обрубали всякие её намеренья. На зло, со зла. От зла.

После третьей неудачи на экзаменах, Юлия не вернулась в Передельское к родителям, а задержалась у очень престарелой тётки в Счастье, и по соображениям географической близости устроилась на ТЭЦ. Место для ничего не умеющей девушки нашлось на их ремучастке: вести график выхода на работу, выписывать и закрывать наряды, принимать заказы на инструмент и расходники.

Алексей Александрович с первого дня, совершенно без задней мысли, стал покровительствовать новенькой, незаметно для Юлии пресекая ещё только затеваемые вокруг неё шутки, очень даже не всегда милые. Ведь юная красавица с первой же минуты попала в эпицентр мужского внимания, а так как команда у них трудилась , гм, пёстрая – кто-то с реальным тюремным стажем, кто-то просто блатнящийся, так что, кабы не авторитет Саныча, девчонку очень могли обидеть.

Юлия, даже не подозревая о, не раз уже опробованных, подленьких ловушках и засадах, как-то сразу почувствовала на себе заботу крупноголового и тяжелорукого, невозмутимо-степенного сильного человека. И при встречах, иной и десять раз на дню, всегда спешила светло-солнечно улыбнуться, как совершенно своему. Ответно у Алексея Александровича по груди расползалось тепло. Становилось сердечно светло от того, что кто-то, точно так же без всяких-яких подтекстов, ему рад. Давно он такого не переживал. Давно.

Через две недели Юлия остановилась у его верстака и, забавно смущаясь, спросила: не найдётся ли у Алексея Александровича время подремонтировать у тётушки перекосившуюся и насмерть заклиненную входную дверь? Так как домик второй день не закрывается, тётушка очень боится. Ну, или пусть Алексей Александрович подскажет – к кому можно обратиться за помощью?

Зачем к кому-то? Вечером они пили чай в пропахшей кислым тестом и айвовым компотом крохотной кухоньке старой, с округлыми окнами, мазанки, явно пережившей ещё Великую Отечественную. Да, точно, тётушка помнила немецкую оккупацию, крепко помнила, как перед отступлением фашисты заняли их домик, выкинув мать с пятью детьми на залитую дождями улицу. «Мы выкопалы яму, застэлылы та пэрэкрылы очэрэтною соломою з плавней. Та то ненадовго, русские швыдко прыйшлы, й мы у хату повэрнулыся». Некогда крупная, ширококостная, а теперь высохшая, согнутая в поясной поклон, черносливно сморщенная тётушка из-за толстенных линз внимательнейше рассматривала Алексея Александровича. Так неотрывно беззастенчиво вглядываются в собеседника не только слепые, но и давно не имевшие общения с незнакомцами одинокие люди.

- Ты, добрый чоловик, одружэный? – Тётушка прислонялась почти до касания.

- Был женат. Теперь вольный.

- Чому?

- От глупости. И моей тоже.

Юлия сморщила нос, извиняясь за вопросы. Но Алексей Александрович упредил:

- Пять лет уж как попрощались. Даже не больно.

- Пишла?

- Ушла.

- До иншого?

- Да.

- З дытыною?

- С сыном.

Сделав какие-то выводы, старуха отвалилась. Теперь она с тем же приближением вслушивалась, почти внюхивалась в щебет Юлии, наскоро рассказывающей про родителей, школу, университет, про то, как позапрошлой зимой, до начала майдана, поработала в профилактории луганской ТЭЦ, а в прошлую зиму – в передельском сельском детсаду. Со скрипом стула поворачиваясь на сто восемьдесят градусов, старуха точно так же вглядывалась-внюхивалась и в неспешные, через паузу, рассудительные комментарии к юлиным историям Алексея Александровича.

По опустошению большого, вербилкинского фарфора заварника и заметном уменьшении горки овсяных оладышек, выяснилось, что в доме уже три года не работает старинная, ещё ножная швейная машинка «Зингер». Что-то там заело, не прокручивается. А ещё хозяйка давно уже не пользуется перегоревшей электродуховкой. Договорились на ближние выходные, так как для машинки и плиты требовался другой инструмент.

Со следующего дня Юлия и Алексей Александрович отчего-то старались встречаться как можно реже, издалека придумывая как им проще разойтись-разминуться на дорожках ремучастка – когда появилось внутреннее, общение внешнее стало необязательным, почти лишним.

А потом Юлия пригласила его в кино. Оказалась тупая американская стрелялка, да ещё переозвученая на мову. Зато как они веселились, комментируя увиденное и услышанное. И ещё она попросила сопроводить её в Лисичанск для передачи кому-то наличных: тётушка накопила с пенсии, плюс продала соседям свой давным-давно заброшенный огородный участочек, и теперь через дальнюю родню посылала деньги в Глухов, своему бестолковому онуку Миколе, который собирался эмигрировать в Канаду. Почему туда? Бог весть, наверное, бежит из-под следствия. Или от бандитов. Родня роднёй, но никогда же не виданная, поэтому Юлия, ну, немного осторожничала. И совершенно правильно – лихое время многих перевернуло-перекрасило.

В суетно-деловом, после их сонного Счастья, Лисичанске они в удовольствие погуляли по пышному золотоосеннему парку позади местной Рады, пока окончательно не промёрзли на, вроде и не сильном, но непрерывном восточном ветерке. И тогда-то Алексей Александрович уговорил-усадил Юлию за столик в кафе.

Комплекс «У оленя» расположился прямо над поросшим орешником и акациями обрывом – Лисичьим яром, под которым широко, до неявного горизонта расстилалась пойма Северного Донца. Осенне низкое небо блеклой серостью налегало на притуманенный, но, всё равно, восторгающий цветностью ноябрьский ландшафт. Серость облачности узко отражалась серостью кривящейся, покрытой пупырышками мелких волн, реке.

Беззащитно-безстенная дощатая площадка с двумя десятками пустых пластиковых столиков под зрительно тяжёлой, какой-то китайской, пагодной крышей, продувалась от реки куда сильней, чем аллеи парка. Конечно шашлык, кофе и миндальное пирожное – не идеальная вкусовая гармония. Но от вина или пива Юлия отказалась решительно. Не борщ же предлагать девушке! Минут десять молча ждали заказ. Воробьи садились на столик, заглядывали в лица ёжащихся, по самые уши прячущихся в воротники людей, угрожающе чирикали с требованием честной делёжки. Наконец молоденький армянин с ненужной заботливостью неспешно расставил тарелки, выверил расположение завёрнутых в салфетки вилок и ножей. А вот кофе был в бумажных, под пластиковыми крышками, стаканах. Юлия и Алексей Александрович уже совершенно бесчувственными пальцами похватали парящие слюноточивым духом шпажки с, увы, немного пересушенным мясом и подгорелым луком.

- Вы женитесь на мне?

К такому вопросу не подготовишься. Даже если в самых запретных, самых невозможных мыслях что-то об этом и крутилось, но не так, не в такой форме!

- Вы же хотите на мне жениться?

Да что эта девчонка себе позволяет! Алексей Александрович неосторожно крупно глотнул обжигающий «американо».

- Как и все.

Его шутка не попадала, хотя взрослый, уважаемый товарищами по работе, самодостаточный во всём, даже в чистом холостяцком быту, мужик обескуражено пытался найти выход из того позорища, в который его обрушила молодайка. Ну что эта девчонка себе позволяет!

- Так женитесь!

Ей бы сейчас встать на одно колено и подать ему обручальный перстенёк.

- Алексей, я этого тоже хочу. Пожалуйста, женитесь на мне.

Да, понятно, что потеря работы лишь частично объясняла-оправдывала депрессию Юлии. Слом внешнего режима завершил, сделал видимым долгое невнятное крушение внутренней структуры её мировоззрения – ей приходилось признавать – признаваться! – что в жизни зло не просто присутствовало, но его было куда больше, чем мог вместить её разум, тем паче, принять. Увольнение лишь завершило обрушение, действительно, порой поражающей Алексея Александровича наивностью картины мира.

А первым, и, пожалуй, так и оставшимся главным подломом основ юлиного романтизма стала потеря связи, какой-то безумный разрыв с родителями.

Вот что селюкам давало вступление в ЕЭС? Какая-такая Европа их у себя ждала? Но вышедший на пенсию тесть от телевизора не отходил, каждый день с восторгом узнавая то, что, оказывается, «москали вид нас прыховувалы». Вдруг даже проболтался, что два его дяди по матери служили у нимецькии полиции и потом у Сыбири строк тягнулы. Борци за волю! Некогда тесть, как все его соседи-гречкосеи, только футбол смотрел да областные новости, но с началом первого майдана, а особливо после того, как с очередной попытки «Партия Украины» Ющенки-Тимошенко всё же звалыла бандюка-Януковича, словно кто-то в него вселился, как чем старый заболел. Ещё и тёщеньку заразил. А ведь она-то была много мудрее свого чоловичэнько, хотя даже восьми классов не окончила. С четырнадцати лет вышла работать на совхозную ферму, помогать овдовевшей мамке кормить-тянуть младших.

Деды смаковали даже то, что свою дочку воны назвалы як смилыву Юлэньку Тимошэночку, которая, будь президентом, не сдала бы Крым! Которая вот так и бросила в лицо Путину: «Я подключу все свои связи, подниму весть мир, как только смогу, для того, чтобы, блин, от России не осталось даже выжженного поля!».

Понятно, приезжали «молодые» в Передельское всё реже, а последние три года вообще только на дни рождения. Ужинали с неизбежной ночевой. Но даже тогда тесть едва досиживал до конца застолья, а потом, когда укладывались по смежным комнаткам спать, нарочито громко – хотя как бы только жене – обзывал зятя «путинским агентом».

Алексей Александрович, как мог, уходил от политических тем, пытался даже легко отшучиваться, вроде бы к месту цитируя «Свадьбу в Малиновке»: «Чует мое сердце, что мы накануне грандиозного шухера» и «Тридцать пять лет тебе говорю, Гапуся: не спеши! Потому как непонятно».

Однако от последнего получалось только хуже. К «агенту» добавлялись «ждун», «зраднык» и «колорад». Под поглаживанием чуть не плачущей Юлии приходилось и это терпеть, хотя телевизионная дурь очень даже провоцировала на ответку. Ладно бы древние укры – тут выдумывай во все стороны, но чем перед совхозниками оказалась виноватой советская власть? Всё ставилось с ног на голову: всем сельским неурядицам зачинщиками были Ленин и Сталин, понятно, во их всех бедах, корились Хрущёв с Брежневым. «Свобода слова», «Говорыть вся Украина», «Стосуеться кожного» – киевские политические ток-шоу азартно пересказывались, как семейные хроники. В какой-то момент оказалось, что деды даже про голодомор помнили, хотя родились после Второй мировой.

Юлия, разделяя мужнюю позицию всетерпения, ценя его самообладание, но, уже нескрываемо мучаясь, воспринимала всё более шизоидный разрыв с родителями. Иногда во дворе или на летней кухне пыталась тихо увещевать свою матинку, но та только губы поджимала. Почему старики их от себя так отпихивали? Отчего, от чего вдруг невзлюбили? Из-за Крыма, в котором никто из них ни разу не был?.. Или из-за Валерия Болотова, за чьи вразумительно социалистические убеждения Алексей Александрович посмел заступиться?.. Вопросы без ответов, без убеждающих ответов. Люська, по малолетству не ища причин, просто сердчишком чувствовала эту ярящуюся нелюбовь к папе и маме. И по-своему пыталась родителей защитить, капризничая у дедов по любому поводу. Выбрыкивалась и убегала даже от дежурных прощальных поцелуев «ридненькой онучечкы».

Какое-то время от обескураживающего беспричинностью расхождения с, до недавнего самыми дорогими, самыми родненькими батькамы, Юлю спасала хлопотливая работа. И тут банкротство транспортной компании… «Да», «нет», «пускай»… А, может ещё что? Или кто?.. Нет, нет, она не стала бы скрывать!

Пробудило Юлию письмо от старшей сестры Вероники из Германии, из Кёльна. Наверное, смешно писать и получать письма в конверте с погашенными марками в двадцать первом веке. И, конечно, у них проходили общения по скайпу, не частые, но раз в пару-тройку месяцев точно. Тогда на два часа квартиру заполняли громкие, какие-то стрекочущие звуки высокого женского голоса. Вероника, надо отдать должное, никогда даже не приближалась к политике. Алексея Александровича забавляло, как она своими мелочными бабско-бытными мелочами и наивно-девичьими мнениями-сомнениями, с дефиле-показами купленного и перепадшего в дар от хозяйки, возбуждала встречную азартность Люськи. Племянница ответно бахвалилась сделанным на уроках труда, а так же обновками, отложенными «на вырост». А тётя Вника щедро хвалила золоторукую племянницу, звала в гости, обещая показать аквапарк и музей шоколада, однако неконкретно, тоже «на вырост». Юлия же бесстрастно внимала трескотне сестры, редко давя из себя «да» или «ладно», послушно уступая место перед экраном дочке, уморительно наивно ищущей комплементов за показ обновлённых игрушек, красных туфелек, гребешков со стразами, клеёных салфеточек и пластилиновых морских коньков.

Но, вот надо же, именно бумажное письмо пробило растянувшуюся почти на год пелену морочного бесчувствия. Несколько дней Юлия не расставалась с часто исписанной крупным прыгающим почерком бумажкой, подседая где ни попадя, и погружённо, полушёпотом перечитывала и перечитывала фрагментны от начала, из середины, с концовки. Читала, читала и буквально на глазах наполнялась былой силой, разворачивалась-распрямлялась прежней самоуверенностью. Глаза вновь заблестели, голос обрёл опору. Пока, наконец, субботним вечером, с подмогою восшедшей в восторженность Люськи, подкрасилась в свой привычный «орех».

Алексею Александровичу возрадоваться бы и возвеселиться, но, нет, сердце отчего-то ущемила тоска. Провидчество близящейся беды. Его беды. Как раньше говаривали: «кошки на душе заскребли». Почему кошки? Почему не одна, а сразу несколько? Уходит время, уносит смыслы, а чувство сути остаётся – вот и скребут, именно скребут. Кошки царапают душу.

Предчувствие оправдалось. Пришло и другое письмо.

За новогодним, девятнадцатого року, столом «коркунова» уже не было, как и шампанского с заливным. Вишнёвая наливка, «батончики». И винегрет вместо оливье. Когда отзвучало «Щэ нэ вмэрла Украйины и слава, и воля … Гей-гей, братьтя мыли…», удивительно за это лето вытянувшаяся, вже не дытына, а дивчына Люська тоже чокнулась с родителями яблочным компотом: «С новым годом, с новым счастьем»! Алексей Александрович вдруг поперхнулся. Счасть….

Когда он вернулся за стол, промокая лицо зелёным полотенчиком, его затаённо ждали. Дочка явно уже была посвящена в тайну, которую сейчас предлагалось узнать и ему.

- Я еду в Германию. Пришло приглашение на работу в Кёльн, сиделкой в дом инвалидов и престарелых. Сестра застолбила вакансию в персонале для славянских пациентов. – Юлия попыталась втолкнуть ему в мокрые пальцы толстый жёлтый конверт со множеством одинаковых марок.

- Когда? – единственный его вопрос за эту ночь.

- Мама едет в Германию! Мама едет в Германию! К тёте Внике! А Кёльн – это большой город? – Люська прыгала и кричала, не давая Юлии убедительно изложить логику своего решения начать новую жизнь, принципиально новую. Юлия поедет на разведку, всё там осмотрит, освоится и заберёт их. Они переедут. К ней, туда. Здесь ведь уже никого ничего не держит. Для никого здесь уже ничего нет. Только умирание. Вымирание. Больше здесь не осталось никаких надежд. И совсем уже шёпотом: неужели Алексей, и вправду, думал, что она не узнает про то, как у Платона и Галинки их Ванечку обкуренные айдаровцы изнасиловали?

Алексей Александрович конверт так и не взял. Вытирал и вытирал зелёным старым полотенчиком давно уже сухие руки, пока полотенчико не прорвалось.

- Мама едет в Германию! Мама в Германию!!

Вначале Юлия выходила на связь каждый день. Пришли два перевода по двести евро – нужно было что-то поменять в гардеробе быстро растущей дочери. Потом начались пропуски. По два дня, по три. По неделе. Алексей Александрович знал, когда Люська, прождав весь вечер у компьютера, закрывалась на задвижку и беззвучно плакала в подушку. Наутро обида за предательство матери перебрасывалась отцу. Вечная боль подростков: «родители не понимают». Они ничего не понимают! – потому что уже не помнят страхов, не помнят своего ужаса перед неизбежным, необратимым взрослением. Чего бояться, им, уже давным-давно взрослым?.. Алексей Александрович, раскладывая утреннюю овсянку по пиалам, делал всё, чтобы не заметить пухлости покрасневших век, не услышать дерзостей на грани хамства. И потому главное утром – не позволить к дочкиной обиде приложить свою.

Ведь его подушка тоже знала то, о чём никому и ничему другому он никогда и ни за что не доверился бы. Его подушка тоже знала про страх. Слышала самый приглушённый в мире скулёж, немое мычание от боязни. Боязни потерять дочь – того, что места в «совершенно новой жизни» ему не найдётся, Алексей Александрович ни секунды даже не сомневался. Потерять дочь. После того, как он уже потерял сына….

Темы общения дочери и матери: погода, цены на обувь, успехи в учёбе, цены на масло, чем пообедали.… Разрывы меж сеансами видеосвязи становились всё длиннее, теперь общались, хорошо, если раз в неделю. Когда Люси не было, Алексей Александрович не подключался. А дома по вечерам дочка теперь отсутствовала часто.

Договор был один, но жёсткий: до комендантского часа. Никаких ночёвок у подружек, даже с субботы на воскресенье, – нынче не то время, чтобы доставлять неудобства чужим людям. Так почти и получалось.

Бросая курить, Алексей Александрович попытался отпустить бороду, однако по скулам щетина обильно засеребрила, пришлось терпеть никотиновую ломку без отвлекающих моментов – он ещё отец, а не дед…. В прощёлкивании каналов телевизора на экране мелькнула какая-то ведьмообразная экстрасенша: «Во сне собака – символ верности, а кошка – предательства». Вот оно, вот почему «кошки скребут душу»…. Кстати, поэтому-то не «собаки душу кусают» и не «козлы бодают»....

Хотя какое предательство?! Нет, всё всегда, изначально и до конца было по-честному: «Вы же хотите на мне жениться? Так женитесь – я тоже этого хочу»… А теперь не хочу. И это не каприз, это решение, решение выстраданное, выболенное… . Нет, Юлия не предала их, для предательства нужно второе дно, подлость, тайная, скрываемая корысть, а она всегда искренна, она всегда проста, цельна, где-то аж по границе человеческого и … зачеловеческого. Не ангельского, конечно, но … именно зачеловеческого. И Алексей Александрович это знал, знал же с первого дня их знакомства, с самой первой минуты, как увидел и услышал: Юлию никогда и ни в чём не сможет обвинить её совесть. Юлия говорит и делает только то, что вправду думает, только во что свято верит. Вот теперь она начала новую жизнь, свою совершенно новую. И совесть её не обвиняет – не в чем! Но отчего же тогда бунтует совесть Алексея Александровича? Ему, ему-то почему стыдно?.. Ведь когда-то он и сам такого желал, такой же свободы в решениях, в действиях. В желаниях. «Вы же хотите на мне жениться»… Но разве может немолодой инвалид позволить себе такую свободу…

Люся позвонила утром:

- Пап, мы с Лекой до вечера потусуемся в Клубке. Обедай сам.

«Лека» – Лена Кобзарь, одноклассница и лучшая подруга, «Клубок» – выделенные для старшеклассников три комнаты на футбольной базе «Заря». Хотя девчонки только в восьмом, но из-за старшего ленкиного брата, весной уже выпускника лицея, их туда впустили. Кто выделил помещение? Счастьинское управление министерства культуры, молодёжи и спорта. Чем там занимались? Все спортом, многие фольклором, кто-то литературой или кино. По крайней мере, никаких наркотиков и алкоголя, почти никто даже не курил. На территории «Зари» точно. Ради такого и Алексей Александрович тоже решил бросить: пустые шприцы на улице никого давно не удивляли, подростковое пьянство с драками, грабежами, насилием уже тоже перестало шокировать. А тут – спорт, песни и стихи. Какое-то лотерейное родительское счастье.

Воскресный день, когда ты один, тянется … трудновыносимо. С утра отмочил-отскоблил заляпанную за неделю газовую плиту, за чаем дождался, пока стиралка закончит полоскание и отжим, аккуратно развесил на балконе бельё. Телевизор тупо мельтешил сериалами и криминальными новостями. Алексей Александрович начистил к ужину кастрюльку картошки-моркошки, залил до поры водой. Что ещё? Позвонил бывший сотрудник их ремучастка, а с недавнего пенсионер Николай Матвеевич Теплов, они неспешно поговорили о здоровье, о ремонте стартера тепловского «опеля», вспомнили о пиве в «Шинкарке», но согласились, что погода к прогулке не располагает. И правда, зарядивший с рассвета мелкий дождик почти беспрерывно занудно постукивал по заоконным отливам, лужи перед домом понемногу ширились, и разномастные автомобили, воскресно редко припаркованные вдоль тротуара, грустно блестели безклёвными поплавками.

Алексей Александрович постоял на пороге люськиной комнаты. Повздыхав для самоуспокоения, вошёл – дочка очень не приветствовала вторжения в её жизненное пространство. Никогда не раскладываемый диван-книжка с идеально застеленной постелью, стол с раскрытым ноутбуком меж аккуратных стопок книг, альбомов, тетрадей. Винтажный эсэсэровский красный торшер, который Люська реквизировала из бывшей «родительской», а теперь его спальни-кабинета. Окно за жёлтыми жалюзи, обои старые, розовые с ещё детскими динозавриками из мультиков. И по этим, из детства, обоям вразброс наколоты плакаты-постеры уже молодёжной тематики: рокеры, байкеры, Эйфелева башня. Героев «Гарри Потера» сменили герои «Властелина колец».

Люська, Люсенька. Вытянет ли он? Похоже, хрупкое перемирие с Москвой, тянувшееся уже почти семь лет, заканчивалось. Хитрущий боров Порошенко тормозил и путал, как мог, всё и всех, вялотекущая полувойна его бизнес в обеих странах вполне устраивала. А вот нынешний скользкий крысёнок Зеленский, похоже, не представляет в чём разница между кетчупом в кино и кровью в реальности. Последние два-три года все, кто только мог, ездили из Счастья на очень даже неплохо оплачиваемые министерством обороны фортификационные работы с возведением бетонированных глубинных блиндажей и дотов, с рытьём и оборудованием долговременных траншей. Кому что объяснять – не зря ж такое бабло в землю зарывают. Да и сами ЗСУ на глазах менялись, множились контрактниками, усиливались техникой. В районе счастьенского жэдэ-вокзала развернули мощную автобазу на сотню разномастных автомобилей, на площадке яслей «Ивушка» поставили зенитную батарею из двух «Буков», а в гостинице «Северный Донец» заселились польские и английские советники. По утрам их, предводимые бэтээрами, джиповые кортежи, с помпезным гаишным миганием и покрякиванием, разъезжались по ближним воинским частям, а вечерами украинские захысныки устраивали своим верным союзникам бурные пирушки с подвозимыми из Лисичанска «девочками» и прочим.

Люська, Люсенька... Вытянет ли он? Защитит ли?.. Может, всё же надо было ему надавить на мать, чтобы забрала дочь к себе, и на дочь, чтобы попросилась к матери… Надавить, перешагнув через свои амбиции и обиды, через принципы. Но теперь-то рассуждать нечего. Да и, если честно, тогда Алексей Александрович очень даже самодовольничал, не потакая, а … попуская люськиной протестной дерзости. Ну, а куда девалась его самодовольность теперь? Хотя бы самооправдание?..

Одно дело – ребёнок, и совершенно другое – подросток, да ещё девочка. Скоро девушка. Совсем скоро…

- Папа, я же просила не заходить в мою комнату без меня!

Алексей Александрович, застуканный за нарушением своего слова, вздрогнул, в задумчивости даже не услышав, как Люся открывала входную дверь.

- И вообще не заходить!

Люська швырнула рюкзачок под стол, демонстративно не снимая мокрой куртки, припала на диван.

- Ну, чего тебе?

- Обедать будешь?

- После.

Алексей Александрович неловко развернулся, качнувшись, шагнул на выход. Но левая нога предательски зацепила угол полуоткрытой двери, так что, вцепившись в косяк, он едва устоял. Выровнялся, виновато ссутулившись, вышел.

Люська, прыжком пересекла комнату, захлопнула за отцом дверь. Дёрнула задвижку. Как же её всё бесило! Заходит, шарится, как у себя. А ведь обещал! Никому верить нельзя. И от Леки она такого не ожидала, ну, никак не ожидала: отказаться от совета с лучшей подругой ради понтов! Отказаться от дружбы. А как иначе? Можно подумать, Лека не понимает, что Олег-Ярило выказывает внимание малолетке только для того, чтобы подразнить свою Багиру. Можно подумать, двадцатисемилетний атлет и совершенный красавец, имеющий боевые награды, будет всерьёз отвешивать комплименты тринадцатилетней пигалице! Ладно бы Томагавк с Клином, или Капер, которым по семнадцать. Да и то у них глаза только на старших завёрнуты, все их дурацкие разговоры – у кого какой номер бюста.

На самом-то деле, Ярило относился к подругам очень даже одинаково. Продуманно одинаково. Всегда с добром, равно мягко улыбался, даже если просто здоровался, или доверительно вкрадчиво рокотал своим пробирающим до солнечного сплетения баском, когда поручал очередные задания. И никогда не разделял, обращаясь к ним только вместе, по клубным позывным – Арья и Санса. Вот и в последний раз, две недели назад, когда задание, наконец-то, пришло уже совсем авторитетное:

- Арья и Санса, Родина ждёт подвигов от своих героев. И героинь. Друзи, вы готови?

- Завжды готови!

Непростой Ярило специально усадил их рядышком, чётко напротив – для честного старта, и доверяюще равно – ни сантиметра правее или левее – чуть приклонился через стол:

- Вам необходимо собрать по пять персональных дел зрадныкив, по пять досье на врагов украинского народа. Для сайта «Мыротворець». Это ваше испытание, вашэ выпробування для вступления в члены Клуба. В рыцарство нашего ордена.

Так же продуманно легко откинулся, как бы давая свободу для реакции.

- Понимаете, как всё серьёзно? Ошибки не допускаются – ведь в ваших руках человеческие судьбы. Надо точно доказать, что они враги. Не просто какие-то там, чем-то недовольные ждуны, а активные шпионы в пользу Москвы. Или агенты влияния. Даже возможные диверсанты. Пусть для чужынцив мы только «Патриоты Украины», но для посвящённых наш Клуб – частица «Трызуба». И потому наша главная задача – национальная защитная деятельность. То есть, мы защита чести и достоинства украинской нации, в любых условиях всеми доступными методами и способами. Особенно сейчас – когда неизбежна большая, всеевропейская война, нужно зачищать родину от пятой колонны. Но, повторю: ошибки у нас не допускаются. Вас, конечно же, перепроверят, но вы умницы, сами всё продумаете, просчитаете. Итак, понимаете, какая на вас возлагается ответственность державой-нацией? И вы справитесь. Обязательно справитесь. Потому что в вас верят.

Ярило встал, развернулся во весь рост, и девчонки вытянулись перед ним.

- Слава Украине!

- Героям слава!

- Ну, вперёд! Верим в вас.

На «истории Украины» новенький учитель, уже не молодой, но до смешного тонконогий и тонкорукий, когда что-то рассказывал, впадал в пафосный восторг, смешно закрывая глаза и закидывая набок чубарую голову, за что сразу получил кличку «Птаха»: «Незалэжнисть Украйины, враховуючы, що Республика виробляе пьять видсоткив свитовой продукцьии, а ии насэлэння складаэ всього нуль-висим видсотку насэлэння Зэмли, означае пидвыщення добробуту кожного громадянына... Украйина на пэршых мисцях в колышньому СРСР з выробныцтва на душу насэлэння зэрна, цукру, мьяса, рослынной олйи, молока, чавуну, стали, прокату, труб, вэрстатив и другого, отжэ, пры розумному господарюванни у нас будэ хлиб, и до хлиба, и сусидам що запропонуваты». «Слава Украйине!» – «Гэроям слава!».

А вот на уроке «украинской мовы» зачёт по «Концепции гуманитарного развития Украины на период до 2030 года» почему-то сдавали на русском! У Люськи жирная пятёрка: «Украина будет строить общество, главным в котором станет человекоцентризм, достижение наивысших степеней свободы личности, создание равных возможностей для гармонического развития человека и гражданина…». «Поддержка и популяризация культуры титульного этноса – основа стабильного развития Украинской державы-нации».

«Слава Украйине!» – «Гэроям слава!». По украинской литературе «на выбор» предлагалось несколько тем для сочинений. Вроде как заявлялась свобода, но Люське учителка выдала демонстративно конкретно «Про насыльныцьку русыфикацию». Ещё и постояла, нависнув над партой с каким-то вызовом в глазах. Мол, кое-что знает, но до поры молчит.

«Слава Украйине!» – «Гэроям слава!». Уже желтеющие и синевато-новые фотопортреты погибших «гэроев АТО» провожали школьников по коридору первого этажа до самого выхода. Два крайних героя – их выпускники. А сколько одноклассников погибло на том берегу Северного Донца? Одинаково учились, по одним учебникам, одними учителями. Одни фильмы смотрели. Книжки одни и те же. Фамилии украинские и русские вперемешку. Сейчас стреляют друг в друга…

Мовой в школе их пичкали уже четыре года: «У мамы мыло, мама мыла раму» – звучит совершенно одинаково, только «ы» да «и» пишется по-разному. Четыре года все предметы преподавались на украинском, русский стал теперь «иностранный». Хотя, дети-то знали, что и в учительской зачастую переходили на русский. Так что «напысаты твир» в две-три страницы – не проблема. Проблема – о чём? И как раньше учились? До интернета? Где тогда узнавали про указ Петра Первого о запрещении книгопечатания на украинском языке «У тысяча симсот двадцятому роци»? А ещё указ Екатерины Второй о запрещении преподавания на украинском языке в Киево-Могилянской академии. В тысяча семьсот шестьдесят первом. Она же и гетманство отменила, и Сичь на Азовское побережье выселила. Как, реально, можно было жить до Яндекса?! Где хранились все эти «запреты»? Нашлось даже предписание министра внутренних дел Валуева тысяча восемьсот шестьдесят третьего о прекращении издания религиозных книг и учебников на украинском языке из-за поддержки украинскими националистами националистов польских. А вишенка на «завэршэння твору» – указ Александра Третьего о запрете употребления украинского языка в госучреждениях, народных школах и произнесения на нём церковных проповедей!

Хватит двух страниц. Ведь, если честно, сама Люська не видела в русском языке никакой особой угрозы нации. Спиваты писни на мове, конечно, красивее, а вот разговаривать реально удобно на русском.

Почему? Люська и не сомневалась, что украинцы сверхнация, настоящая белая раса, истиные индоевропейцы, у котороых полуфины и полутатары москали всё покрали – и религию, и язык, и культуру. Знала, но, если по чесноку, даже «обязательные к прочтению» донцовские книги «Национализм» и «Московска отрута» на мове едва-едва одолела. А ведь если б они были на русском, то куда большее количество людей их бы прочитало…Украинцев и в России много.

А так даже ей, имевшей по украинскому языку и украинской литературе только пятёрки, приходилось внутри себя переводить: «Украйины, якой прагнэмо, щэ нэма, алэ мы можэмо створыты ии в нащий дущи. Украинци бэз илюзий, усвидомлюють, що попры Дэкларации та Акты, мы живэмо в окупований ментально чужым элэмэнтом наший Батькивщыни. И тэ, що вона наша, а нэ ихня, – повынни видчуваты мы и воны. …» – «Украины, к которой стремимся, ещё нет, но мы можем создать её в нашей душе. Украинцы без иллюзий осознают, что несмотря на декларации и акты, мы живем в оккупированной ментально чужим элементом нашей Родине. И то, что она наша, а не их – должны чувствовать мы и они. ... пока мы не взрастим в себе страстного желания создать свой собственный мир из внешнего хаоса, пока "малороссийскую" нежность не заступит у нас затрагиваемая любовь, пока теоремы – не станут аксиомами, догмами, "стыдливость" – не обернется в "брутальность", а беспозвоночное "народолюбие" – в агрессивный национализм, до тех пор не станет Украина нацией».

А, может, дело вовсе не в языке? А в том, что Люська как-то не готова расстаться с нежностью и стыдливостью? И ей надо поработать над своей брутальностью и агрессивностью? Она вытянулась перед зеркалом, придала лицу нужную гордую суровость, вскинула ладонь от сердца в небо «Слава Украйине!» – «Героям слава!». Во, совсем другое дело. Справжня дочка украинськои нации. И учительница литры так бы угрожающе не пялилась. Наверное, из-за отца, тот, похоже, опять не проявил патриотической активности на родительском собрании.

«Собирание информации – обретение власти». Вот узнаёшь нечто про человека, нечто такое, чего он не хотел бы никому рассказывать, и – хоп! – этот человек у тебя в кулаке. Интересно, до сего Люська как-то и не вникала. Думала, типа, власть – она, это, принуждение. Когда кого-то в чём-то заставляют не спрашивая. А оказалось.... Ладно, и про кого же Люська точно знала, что они за москалей? Первый круг поиска – школа. Учителя и родители. Однако здесь они могли с Лекой очень даже пересечься. Все знали, как на каждом уроке капал ядом на украинскую историю географ Никита Миронович. И что у Сашки Леркова родители за советскую власть открыто топят – типа, тогда всё было слаще. И у Верки Персиковой предки тоже «совки». И у Вовки Динеки. А у Ольги Кибы дед вообще в райкоме партии или комсомола работал. Короче, только их класса хватило бы на десять досье. Но эти же имена принесёт и Лека.

Другое поле – знакомые родителей, с кем они работали, к кому ходили в гости. И соседи. Правда, по первым будут сложности с адресами и телефонами, и подробностями жизни – год и место рождения, где учился, служил. Может, начать с точно известных ей адресов и дат рождения? Как раз, кого среди маминых подруг и папиных друзей Люська хорошо, с самого раннего детства, знала, они, ну или почти все и против Майдана поставалы, и за советскую власть агитировали. Некоторые даже за российскую империю. Путина уважали. Сейчас замолкли, боятся, но внутри точно те же зрадныкы.

«Петренко (в девичестве Пунька) Вера Николаевна, родилась в Счастье, в1980 году. Закончила школу № 2, раньше № 46, затем ПТУ № 54 по профессии повар-технолог. Замужем за Петренко Николаем Афанасьевичем, 1979 г.р., шофёром. В ходе опроса Центра Разумкова в марте 2011 года заявила, что считает НАТО угрозой для Украины. Ходила на митинги «Русской весны». С 7 по 14 июня 2014 года носила еду сепаратистам до их изгнания из Счастья. 9 мая 2017, 2018 и 2019 годов клала цветы к братской могиле советской армии. Говорила знакомым, что завидует жителям Крыма, которые сейчас живут под Россией. Верит, что Донбасс, Харьков и Одесса, рано или поздно, тоже будут русскими. Адрес, телефон».

«Аника Анна Степановна, родилась в Горловке в 1940 году. Живёт в Счастье с 1970-х. Одинокая пенсионерка, работала нянечкой в детском саду. Постоянно торгует на центральном рынке сельхозпродуктами. В июне 2014 года носила еду сепаратистам. Каждый год 9 мая ходит к захоронению солдат советской армии с цветами. 7 ноября к постаменту бывшего памятника Ленину. Говорит знакомым, что в советском союзе жилось «честно» и «хорошо», а сейчас у власти «бандеровцы», которые всё воруют и врут. Говорит, что надо призвать русских, и они вернут «хорошую жизнь». В Свято-Екатерининской церкви пропагандирует молиться за московского патриарха. Адрес».

«Варин Артур Георгиевич, родился в Воркуте в 1970 году. В Счастье с 1991 года после службы в советской армии прапорщиком. Хозяин мастерской по ремонту бытовой техники. На пророссийских митингах против майдана бывал с марта 2014. 9 мая с 2014 по 2019 годы, надев георгиевскую ленту, ходил к месту захоронения солдат советской армии с цветами. Постоянно критикует президентов Украины Порошенко и Зеленского, обвиняет главу города Александра Богиню в коррупции. Говорит, что российская и белорусская армии разобьют все армии НАТО вместе взятые, и, если начнётся большая война, русские захватят Киев и дойдут до Львова, который отдадут Польше. Жена Мила Тиграновна, бухгалтер на фирме мужа, три дочери в Харькове, Николаеве и Ростове. Адрес, телефон».

«Цигульская (в девичестве Шкиль) Вера Михайловна, родилась в Старом Айдаре в 1988 году. После окончания Луганского медицинского училища работает фельдшером скорой помощи. В Счастье приехала с мужем строителем в 2008 году. Муж Олег Олегович Цигульский активно выступал на митингах «Русской весны» против Евромайдана. В июне 2014 года вступил в вооружённое ополчение сепаратистов, блокировал городскую управу, а, после освобождения города частями ЗСУ, сбежал в Луганскую область, оккупированную пророссийскими бандформированиями. Дети – сын и дочь школьники. Адрес, телефон».

«Теплов Николай Матвеевич, пенсионер. Родился в Петропавловке в 1958 году. Ветеран Афганистана. 1990-2014 годы работал слесарем-механиком на ТЭС. 9 мая каждого года ходит к месту захоронения солдат советской армии с цветами. Считает украинцев и русских одним народом, а украинску мову не языком, но диалектом. Говорит, что желание Украины вступить в НАТО приведёт к войне с Россией, которую Россия легко выиграет. Хвалит Путина как самого дальновидного политика. Жена Полина Сергеевна, пенсионерка. Дочь Елена живёт с мужем в Харькове, сын Пётр служит офицером в армии Беларуси, есть внуки. Адрес, телефон, номер машины».

* * *

В детстве-юности у Алексея Александровича не то, что своей комнаты, даже заветного уголка не было. Жили они в Макеевке, где родители, естественно, работали на шахте имени Бажанова: отец в забое, мама в столовой. Вначале они с младшими братиком Ромкой и сестрёнкой Леночкой спали в проходной комнате вместе со старой-престарой прабабкой Фелей, а когда та померла, почти сразу родилась ещё одна сестрёнка Иришка. Тогда Алёшку, уже десятилетнего, перевели на ночёвки в кухню. К старинному деревянному ларю приставляли сначала одну табуретку, затем две. Постель поутру сворачивалась и пряталась под родительскую кровать, встречно откуда доставался портфель с учебниками и тетрадями. Уже перед самым окончанием Алёшкой школы отец получил от шахты трёхкомнатную квартиру в новейшем пятиэтажном доме. Переезд из почти завалившейся саманной хатки отмечался как бригадный праздник. Даже машину не брали – отцовы товарищи все вещи на руках перенесли. Мебель принципиально купили новую, лёгкую, светло-блестящую. И огромный цветной телевизор «Рубин». А ещё папина бригада подарила новосёлам городницкий фарфоровый сервиз на «двенадцать персон».

Братьев и сестёр расселили по небольшим, но отдельным комнаткам. Но только-только они с Ромкой разложились-расположились – динь-динь-динь! – последний звонок и экзамены. Выбор будущего, как старший и потому образцово показательный сын, Алексей на последний день не откладывал: ещё с восьмого класса твёрдо решил стать лётчиком. Так что документы поехал сдавать в Кировоградское лётное училище гражданской авиации.

В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году конкурс среди абитуриентов оказался каким-то фантастическим, и резали на приёмных безбожно. Сдав физику и математику на «пять» и «четыре», русский Алексей запорол, совершив в сочинении две фактические и четыре грамматические ошибки, плюс не уложился по времени. А ещё выданные перлы, типа «создавая образ Мересьева, Борис Полевой показал черты, присущие светским людям» и «летать Мересьеву на костылях было очень трудно, но он, превозмогая боль, научился», закрывали небо наглухо. На год точно. То есть, на все три: полгода поработать до восемнадцати, потом два отслужить в армии. После которой, кстати, будут льготы, и тогда поступить куда реальнее.

Отец пристроил в свою бригаду. Несовершеннолетним в шахту спускаться не полагалось, но ученик машиниста подземных установок со специализацией на насосной станции после четырёх месяцев стипендии переходил на зарплату. А как только Алексею отметили день рождения, его стразу же перевели на конвейерную линию. Тоже со стажировкой, конечно.

Первый спуск стал для него последним. Когда происходит взрыв метана и угольной пыли – это очень заметная трагедия, гибнут десятки людей. Но, а когда из-за горного удара обрушается «кровля» на небольшом участке – чаще всего этого как бы и не замечают. Вроде как такое случается и на улице: оторвётся сосулька или фрагмент подкрышной лепнины и в человека попадёт. Ибо такое чрезвычайно редко, статистически маловероятно. Так что инженер по технике безопасности не виноват.

К своему «бобику» они шли «одиннадцатым номером», то есть, споро шагали по тоннелю, растянувшись цепочкой. Ну, зачем Алексей заглянул в левую выработку, когда ему велели не отвлекаться от общего маршрута?! Вроде как там блеснуло зелёными искрами. Вроде какие-то глаза. Он только хотел удостовериться…

Копившееся десятилетиями километровое давление в секунду обрушило мелко растрескавшийся над ним пятиметровый пласт породы, словно дождавшаяся добычи мышеловка схлопнулась.

Первое, что, очнувшись, увидел Алексей, было чернильное до блеска лицо отца. Отец что-то кричал, широко открывая такой красный на чёрном рот, но звуки не пробивались сквозь плывущий волнами звон. Несколько налобных фонарей в такт звенящим волнам раскачивали пылевые протуберанцы, и его самого несло, качало, несло, несло…. А потом пришла боль.

- Дык поди он с Шубиным нэ прывитався. Шубин новичков и так-то нэ очень дужэ, а коли они нахамят, караэ видразу. Чого нахамят? Та хоть новой спецовкой похвалятся. Треба, как спецодежду получишь, видразу макнуть ёё в канавку, шоб Хозяина не дразнила. – Сосед по больничной палате хрипел вроде как шёпотом, но с таким присвистом, что слышно было по всему коридору. – Шубин, он такой, гиршый домового, к нему подмазываться надобно, коли хочешь в забое прописаться.

- Просто не нужно родне вместе работать. Всегда не к добру. – В полный голос басил другой сосед. – Знал же Лександр, и нафига сына в бригаду взял?

- Зовсим молоденький. Каково-то за счастьем теперя гоняться-то? Нынче девки стервы, им во всём здорового подавай. Без жалости.

Алексей же, отвернув лицо к выкрашенной до середины синей масляной краской стене, молча трясся, на сотый раз выслушивая неловкие соболезнования. Всем этим сказкам про подземного хозяина Шубина он ещё в детстве верить перестал. Но и явно обвал не случайность. Всё, всё не случайно. Не случайно – ведь это он сам, как дурак, выбрал тему на экзамене, решив писать сочинение про Мересьева! Ещё и в конце добавил: мол, хотел бы повторить подвиг безногого лётчика.

Спасибо хирургу, донецкому профессору Ресновскому, ногу ему сохранили. Но ни в колене, ни в стопе она с той поры не гнулась. Захотел повторить подвиг безного…

(Продолжение следует)