«Похищение» и убийство императора Михаила II

 

105 лет минуло со дня убийства в Перми императора Михаила II, а обстоятельства трагедии остаются актуальными и политизированными вопросами исторического исследования.

Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин в апреле прошлого года на Первом Всероссийском школьном историческом форуме «Сила – в правде!» емко и замечательно сказал[1]: «Глубокое знание своей истории, уважительное, бережное отношение к великому патриотическому, духовному, культурному наследию Отечества позволяет делать верные выводы из прошлого».

Продолжая серию наших документальных публикаций, восстановим происходившие в г. Перми и связанные с пребыванием императора Михаила и лиц его окружения, исторические факты и события весны-лета 1918 г.

***

В предыдущих статьях авторы отметили, что Михаил Александрович Романов, в силу своего фактического юридического статуса «Императора Михаила II», являлся потенциально опасной политической фигурой, как для Временного правительства после волюнтаристского провозглашения «Российской республики» (с 1 сентября 1917 г.)[2], так и для Советской власти после разгона Всероссийского Учредительного Собрания (с 6 января 1918 г.)[3].

9 марта 1918 года решением СНК РСФСР[4] он был выслан в г. Пермь, под контроль и ответственность Пермского Совета рабочих и солдатских депутатов.

В Пермь Михаил II прибыл вместе с высланными Н.Н. Джонсоном, П.А. Знамеровским, А.М. Власовым 17 марта 1918 года. О приеме высланных председателем Пермского городского Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов А.Л. Борчаниновым была составлена соответствующая расписка[5]. «Пермские большевики препровождают Михаила Александровича в одиночную камеру больничного отделения Пермской губернской тюрьмы, а прибывших с ним – «на общий тюремный режим». О нарушении решения СНК М.А. Романов направляет телеграмму[6] управляющему делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевичу. На следующий день уходит телеграмма[7] на имя Наркома просвещения А.В. Луначарского. Она подписана уже всеми высланными.

25 марта В.Д. Бонч-Бруевич посылает в Пермь ответную телеграмму[8]: «В силу постановления Михаил Романов и Джонсон имеют право жить на свободе под надзором местной советской власти».

Документально не установлено, когда М.А. Романов, Н.Н. Джонсон, П.Л. Знамеровский и А.М. Власов вышли из губернской тюрьмы. Немедленно Михаил Александрович был поселен в общежитие Губернского Совета, расположенное во флигеле бывшего Дома благородного собрания. Подобная мера была вполне логична, т.к. и здесь каждое движение Михаила II продолжало контролироваться приставленными красногвардейцами.

Зам. пред. Пермского Губисполкома В.Ф. Сивков позднее рассказывал[9]: «Произошло это утром; при уходе на работу, одновременно со мною в коридор вышел высокий стройный блондин с военной выправкой, в сером свободном плаще, в фуражке военного образца и в начищенных сапогах, при виде которого невольно возникало дореволюционное представление - «гвардеец». Заинтересовавшись этим человеком, явно не нашей среды, пропустив его вперед, я пошел следом за ним, и так мы дошли до губчека. При входе в здание этот человек зашел в комнату дежурного коменданта, а я прошел к Малкову и, сразу же рассказав о встрече, спросил, кто это такой. Павел Иванович, улыбаясь, спокойно ответил: - Это «калиф на час» - Михаил Романов, в пользу которого Николай II отказывался от царства, он здесь в ссылке и обязан утром и вечером регистрироваться в нашей комендатуре, и за ним установлено наблюдение».

Охрана и наблюдение были поручены Губернскому военному комиссару А.М. Звереву, который сообщал[10]: «Михаил, по указанию свыше, находился, по существу, под домашним арестом, будучи поселен в номера быв. «благородного (офицерского) собрания». Андрей Ильич, как мой заместитель, на каждые новые сутки, подбирал из абсолютно надежных красногвардейцев наряды (в гражданской одежде, но с револьверами под полой), я утверждал состав наряда, инструктировали товарищей, как нести охрану Романова, и это было самой противной работой из всех дел Губвоенкомата.

И так как высшую ответственность за сохранение персоны Романова нес, безусловно, и Губисполком, то проживающие в тех же номерах «благородного собрания» члены Губисполкома (Немчинов, Гаряев, Красильников, Борисов-Даниленко, член штаба Губвоенкомата Янсон и др.) тоже должны были проявлять бдительность: что творится вокруг данного объекта и днем и ночью».

Авторы делают на этом акцент специально, чтобы показать читателю, что в этот период: во-первых, форма «гласного надзора» имела характер «домашнего ареста; во-вторых, пермские большевики в полной мере, с одной стороны, ощущали свою высокую ответственность перед Центром за последнего легитимного руководителя империи, и, с другой, не могли «своевольничать» относительно указаний Москвы.

Переезд Романова и Джонсона в гостиницу «Королевские номера» произошел 9 апреля, об этом можно судить из письма Михаила Александровича Н.С. Брасовой[11]: «Вчера утром нам было сказано, что нас выпустят, и мы провели томительный день в ожидании. Благодаря настойчивому требованию Василия, мы, наконец, в 11 ч. вечера были освобождены, и мы немедленно переехали в нанятые комнаты в Королевских номерах. Голова как-то кругом идет, столько хочется сказать и столько уже пережито за эти пять недель ареста». О том, что заселение произошло «на четвертой неделе Великого поста», которая заканчивалась 14 апреля 1918-го, позднее подтверждала и горничная М.С. Богданова[12].

Чуть более месяца Михаил II находился в относительно свободном положении, отмечаясь в отделении милиции. При этом, страх ответственности заставлял местные органы ужесточить форму гласного надзора.

12 апреля Комиссар Управления Пермской городской советской милиции М.Ф. Барандохин запросил ПОЧК «где находится в настоящее время Михаил Романов (бывший великий князь) и под чьим надзором»[13]. На что получил ответ: о том, что тот «живет в части и должен находиться под Вашим наблюдением»[14]. Сменивший Барандохина в должности, более надежный, член РСДРП (б) с 1902 года В.А. Иванченко немедленно «перестраховался»[15]: «В 1918 г. апреля мес. был избран пермским Советом и исполкомом командирован на должность комиссара по охране города Перми (нач. гормилиции). При занятии этого поста, мне с первой же недели передали под надзор Михаила Романова с его личным секретарем и свитой телохранителей - двух жандармов; я и по настоящее время не знаю - чье было постановление передать его под надзор милиции, но мне был строжайший наказ пор. от исполкома, а также Чрезкомиссии «хранить Романова как зеницу ока». Чтобы он не смог удрать, я в свою очередь со своей стороны принял меры: вместо одного раза назначил являться ко мне 3 раза в неделю, и я отмечал в журнале, где расписывались (Романов и его секретарь Джонсон). И мало этого, сам часто приходил к ним в Королевские номера, справлялся, у себя ли надзорные, но очень часто не заставал, и на вопрос его свиты: где же Романов? Завсегда отвечали: ушел гулять».

Но, кроме гласного надзора, вероятно, существовал и постоянный негласный, организованный ПОЧК. Скорее всего, он осуществлялся агентурно-оперативными методами. Так, ЧК стало известно о встрече Михаила Александровича с князем П.П. Путятиным, о чем написано в воспоминаниях его дочери Н.П. Путятиной[16]: «Весной 1918 года князю Павлу Павловичу Путятину удалось навестить великого князя Михаила Александровича в ссылке в Перми. В результате Павел Павлович оказался в списке лиц, подлежащих немедленному аресту. После возвращения в Петроград он был вынужден скрываться и постоянно менять место ночлега. И вскоре супруги Путятины решились бежать в «белую зону» — в ту часть страны, которая контролировалась верными императору войсками. Павел Павлович один бежал инкогнито, а его семья осталась на лето 1918 года в Петрограде». Привлекали внимание ПОЧК и некоторые другие встречи, например, с бывшим военнослужащим Собственного Его Императорского Величества железнодорожного полка В.С. Обыденовым, приехавшим из г. Екатеринбурга, по факту которой было заведено отдельное оперативно-розыскное дело[17].

Между тем ситуация вокруг Советской республики и в г. Перми стала накаляться. Выполняя возложенные Центром функции по контролю за потенциально опасной политической фигурой, местной Советской властью 20 мая было принято решение о передаче гласного надзора непосредственно ПОЧК и ужесточении его: «Гражданину Романову М. А. (Королевские номера.) Предлагаем Вам ежедневно в 11 часов утра являться в Чрезвычайный Комитет: Петропавловская-Оханская, д. № 33 – Пермякова.

Председатель Комитета

Заведующий отд. борьбы с контрреволюцией Секретарь»[18].

С 23 мая 1918 года переписка к М.А. Романову идет через ПОЧК^[19], то есть происходит гласный контроль входящих телеграмм. Контроль исходящих, вероятно, происходил негласно.

21 мая в дневнике Михаила II^[20] появилась запись: «В 11 час. Дж., Василий и я отправились в Пермскую окружную Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Я получил бумагу, в которой мне предлагается являться туда ежедневно в 11 час. (Люди добрые, скажите, что это такое) …»

Ежедневная дневная отметка в середине дня существенно сокращала его свободу и возможности для побега …

Готовился ли побег?

Антисоветское подполье в городе Перми вполне могло готовить побег. Достаточно сказать, что непосредственно в самом ПОЧК «служили»: бывший жандармский полковник Н.М. Никифоров на должности бухгалтера, в следственном отделе бывший Товарищ прокурора суда С.А. Алешинский и некий Борисов, в аппарате – Т.О. Горвиц. Бывшие следователи и прокурорские также служили в Следственной комиссии Ревтрибунала и Военно-следственной комиссии. Такое положение дел стало следствием трудностей комплектования новых структур грамотными лицами, имеющими достаточное профильное образование (юридическое, экономическое и т.д.).

Пермский исследователь М.Г. Ситников пишет[21]: «Пермское антибольшевистское подполье организовалось еще в 1917 году. На данный момент известна подпольная организация Оленева, которая существовала с 1917 по 1919 год, которая занималась только сбором информации. (…) По сообщению пермской большевистской газеты «Красный Урал» возглавляли организацию: постриженный дьякон Оленев, купец Седянин, управляющий свечным заводом Ворзаков и бухгалтер Горюнов. (…)

Затем в Перми был создан филиал подпольной Алексеевской организации, в которой ведущую роль играл архиепископ Андроник. На эту группу в феврале 1918 г. вышел инженер тяги Пермской железной дороги Белобродский, который бежал из Петрограда 6 декабря 1917 года, где был приговорен Троцким к расстрелу. Они совместно стали готовить вооруженное восстание. После убийства архиепископа Андроника, 17 июня 1918 года, Белобродский вышел на организации подпоручика Лобашева Павла Георгиевича к которой впоследствии примкнула группа Симонова, работавшая в городе с мая 1918 года.

С августа 1918 года пермским антисоветским подпольем стал руководить Давид Иванович Симонов, бывший социал-революционер. Должность начальником штаба занимал штабс-капитан Левашов, который также руководил своей офицерской организацией. После его ареста Симонов попросил эту должность исполнять капитана Н.А. Протопопова, который прибыл из Москвы с группой офицеров, направленных для освобождения последнего российского императора Михаила Александровича Романова, но к их приезду он был уже расстрелян.

После приезда офицеров Симонов соединил две организации в одну. Имея опыт нелегальной работы в царские годы, Симонов умело поставил дело в организации. Так он втянул в организацию женщин, которые Работали в самых важных учреждениях у большевиков, получая через них важные сведения. Так, Тамара Оскаровна Горвиц работала в ГубЧК и только благодаря ей, удавалось избежать больших арестов».

В книге самого капитана Н.А. Протопопова «По Закамским лесам» сказано[22]: «Сегодня 19 августа, день, который в простонародьи называют «Спасов». (…) Спасов день памятен мне не только как полковой праздник, но и как день, когда мне пришлось перейти на нелегальное положение. Это было в Перми в 1918 году. Мы целая группа офицеров гренадер, входящих в монархическую Алексеевскую офицерскую организацию г. Москвы, были командированы в город Пермь в 1918 г., в начале июля, для усиления пермской офицерской организации и возможности спасения Е. И. В. Великого Князя Михаила Александровича из большевистского плена. Ехали мы все добровольно и, конечно, с большой радостью. Нас было 17 душ» …

Однако к этому времени Михаила Александровича уже более, чем полмесяца не было в живых.

А в мае – июне ему не на кого было опереться, кроме своих друзей и личных знакомых. Однако, бывший командир «Дикой дивизии» не сидел, как «агнец, ожидающий заклания». Он искал возможности для побега.

Достаточно сказать, что за 12 дней (с 9 по 20 мая) М.А. Романов семь раз переправлялся на правую сторону Камы, где совершал походы вверх и вниз по течению на расстояние до 10 км, что может трактоваться как «разведка местности». Четыре раза (12, 13, 15 и 16 мая) общался с «фотографом» В.Н. Второвым, который на самом деле являлся членом самого богатого купеческого семейства в России. Три раза встречался с датскими дипломатами: вице-консулом Рее (10 мая и 2 июня) и его секретарем – австрийцем Шейфлером (10 мая, 2 и 6 июня). В это же время произошли встречи Михаила II с архиепископом Андроником и ректором семинарии архимандритом Матфеем, обозначившими свою позицию на Поместном соборе как активные противники Советской власти и монархисты.

В ходе современных исследований стало известно, что в Курье проживал знакомый М.А. Романова по учебному курсу в Михайловском артиллерийском училище — Михаил Лукич Елькин. Его внук А.М. Елькин в беседе^[23] с автором рассказал: «Михаил Лукич Елькин … после революции проживал в г. Перми на правом берегу возле перекрестка (по адресу Борцов Революции, 167), раньше называлась 4-я линия (в 50-х годах). Когда М.А. Романова в 1918 г. сослали в Пермь, и он проживал в «Королевских номерах», М.Л. Елькин пришел к нему. Во время встречи сказал: «Как-то надо выручать Государя и его семью?!» На что М.А. Романов обнял его и сказал: «Благодарю тебя, Миша, за верноподданнические чувства, но ничего делать не нужно. На все воля Божия. Останешься жив, расскажешь своим. И подарил на память Георгиевский крест». При этом внук уточнил, что «Георгиевский крест» вообще-то был дан в качестве некоего аванса за какие-то неизвестные заслуги.

Пермский исследователь А.И Авраменко обратил внимание еще на один «странный» контакт Михаила II и «сына псаломщика и секретаря волостной зем. управы» Александра Михайловича Чечулина[24]. В своей статье^[25] он пишет: «Итак, в окружение Великого Князя вдруг становится вхож сын псаломщика из села Никулино. Почему — становится понятно, если найдем на карте Пермской губернии село Никулино. Его расположение идеально, если ставить целью скрытно вывезти из Перми известного каждому жителю бывшей Российской империи Михаила Романова. Это село расположено на Соликамском тракте и скрытно провезти человека гужевым транспортом неизмеримо легче, чем по железной дороге, которую постоянно контролировали органы ЧК. Плюс к этому — расстояние от Перми достаточное, чтобы быть в необходимом отдалении от органов сыска, и в то же время не настолько большое, чтобы утерять возможность получения оперативной информации о складывающейся в городе обстановке.

А она менялась в то время очень быстро, приближался фронт. Ну и, наверное, самое главное — Никулино расположено на необходимом расстоянии от железной дороги. Два-три часа поездки на гужевом транспорте — и можно оперативно попасть в Пермь поездом. Кроме гужевого и железнодорожного сообщения можно было использовать и речной транспорт Камы. Сопоставляя эти факты, становится понятно, что человек из Никулино совсем не случайно стал вхож в окружение Великого Князя. Маловероятно, что местом скрытного проживания в Никулино мог быть соборный сельский храм, а вот скиты в тех таежных краях не редкость. В связи с вышеизложенным, становится понятен и планировавшийся переезд Михаила Романова в дом Тупициных. В отличие от гостиницы, из этого дома можно было бы выехать довольно скрытно на извозчике».

Действительно, если взглянуть на карту Пермского уезда 1909 года, возникают мысли о том, что этот «медвежий угол» на реке Косьве достаточно удален от крупных уездных центров, а восточная часть волости сплошь закрыта лесами. Основным населением этих мест были коми-пермяки, соседние села и деревни носили еще старые названия — Вильгорт (ныне Перемское) и Кумгорт. Недалеко от села Перемского находится деревня с названием Монастырь, топонимика которого может свидетельствовать о наличии здесь монастырских скитов. В подобном месте можно было скрыться до времени. Наличие же доверенного лица в Средней Курье повышало возможности подготовки к побегу на моторной лодке для движения вверх по Каме и Косьве.

Второй момент, который справедливо выделил А.И. Авраменко, — это последующий приезд на север Пермской губернии князя Владимира Алексеевича Вяземского. Уральские исследователи Юрий Гунгер и Михаил Ситников в статье «Адъютант Михаила Романова корнет князь Вяземский»[26] достаточно подробно исследовали его личность и пребывание в Прикамье. Они отмечают: «Окончательно домой, уже в Козельск, где проживала Александра Гастоновна, вынужденная покинуть Попелево, князь Вяземский вернулся в конце декабря 1917 года. В начале февраля, когда весь Козельск заговорил о «Варфоломеевской ночи», Вяземские перебрались в Москву. В мае в Москву приехала графиня Брасова и уговорила их переехать в Гатчину. В июне 1918 года Н.С. Брасова получила телеграмму из Перми: «Наш общий любимец и Джонни вывезены неизвестно кем и куда». 22 июня В.А. Вяземский и Р.М. Нахтман, значившиеся агентами по розыску грузов, выехали из Москвы. Этот момент хорошо запомнился Т.А. Аксаковой-Сиверс, дочери Александры Гастоновны^[27]: «При переезде через Москву Вяземский был одет в какое-то потрепанное пальто. На голове у него была железнодорожная фуражка; в одной руке он держал фонарь».

Эту же информацию Судебному следователю по особо важным делам Омского окружного суда Н.А. Соколову подтвердил и сам Р.В. Нахтман^[28]: «Нужно было ехать в Сибирь и отыскать Михаила Александровича. Этого хотела Наталия Сергеевна. Эту роль взял на себя князь Вяземский. Я должен был провезти его через фронт. Пришлось добывать мне и князю советские документы. (…) Прибыв в Томск, я однако не получил там никаких указаний о месте нахождения Михаила Александровича и вернулся в Омск. В Омске дежурный по станции вручил мне письмо от князя Вяземского, в коем он мне писал: «Я нахожусь в отряде Вержбицкого в Тюмени; в Челябинск я не поехал. Приезжайте ко мне». Я отправился к князю и нашел его в Камышлове. Я ему все рассказал о своей поездке. Князь мне ответил, что и ему также ничего не удалось узнать о судьбе Михаила Александровича.

Создался у нас план: я должен ехать к фронту и ожидать скорого взятия Перми, что предполагалось, приблизительно, через месяц. Фронт тогда был около станции Шаля. Командовал здесь чех Жак. Однако вместо продвижения на Пермь чех начал отступать. Я проболтался на фронте дней 5 и приехал в Екатеринбург. В виду взятия в это время нами Симбирска я решил съездить в Гатчину выяснить там положение Наталии Сергеевны, узнать, может быть, что-нибудь про Великого Князя и привезти в Сибирь княгиню Вяземскую».

Князь В.А. Вяземский продолжил свои поиски в Пермской губернии. Он вступил в состав 16-го Ишимского полка, командовал эскадроном. Прошел через Сосьвинский завод (ныне — Сосьва), Верхотурье, Лобву, Ивдель и на Сибиряковский тракт^[29], а затем вернулся в Надеждинск (ныне — Серов) …

Однако это все косвенные признаки, формирующие версию о подготовке побега. А были ли прямые свидетельства?!

Конечно, были… Тот же самый Р.В. Нахтман, в срочном порядке вывезший из Перми Н.С. Брасову, допрошенный 11 декабря 1919 года в качестве свидетеля, сообщил Судебному следователю Н.А. Соколову^[30] интересную деталь, которая свидетельствует, что Петр Людвигович Знамеровский не только имел представление о готовившемся побеге, но и участвовал в его подготовке. Слова Р.М. Нахтмана заставляют взглянуть на «подготовку к побегу» силами самих ссыльных уже гораздо более реально: «На другой день к Знамеровскому пришел Великий Князь Михаил Александрович с супругой Наталией Сергеевной. В это время я впервые и был представлен Великому Князю. Михаил Александрович с супругой были у Знамеровского часа два. Великий Князь интересовался общим положением в России. О своем личном положении Он ничего не говорил.

После ухода Великого Князя Знамеровский стал говорить мне: «Знаете, Роман Михайлович, положение ужасное. Это невозможно. Князь волнуется; в Мотовилихе — сборища, разные угрозы. Это Его нервирует. Доктора Катона нет. И я боюсь опять открытия у Него язвы в желудке. Не можете ли Вы вывезти Наталию Сергеевну куда-нибудь на Украину через Курск? Мы же сами собираемся уехать на север по Каме. Если вы скоро отсюда не уедете, может быть, Вы будете нужны. Княгине и Джонсону ничего не говорите». Знамеровский достал карту. Мы рассматривали с ним ее. На карте были нанесены по Каме к северу отдаленные монастыри. Знамеровский, указывая их, высказывал надежды получить помощь при бегстве в этих монастырях.

После этого нашего разговора Знамеровский ходил к Князю и, видимо, говорил там с Ним и с Наталией Сергеевной, подготовляя почву. Через день после посещения квартиры Знамеровского Великий Князь с Наталией Сергеевной снова пришли к Знамеровскому. Наталия Сергеевна сказала мне: «Роман Михайлович, я вижу Вы честный человек. Вы нам можете помочь».

Из сказанного следует, что в курсе подготовки к побегу были только сам Михаил Александрович и П.Л. Знамеровский[31], которые использовали для этого личные связи и удачные знакомства.

В эту же картину укладываются и встречи Михаила II с руководством Пермской епархии. Ведь только оно, связанное с антибольшевистским подпольем и обладающее авторитетом среди монашества, могло указать на уединенные «тихие» монастырские скиты и организовать связь с ними.

Именно из-за этого, последовавшая внесудебная расправа над Михаилом II и его секретарем Н.Н. Джонсоном, организованная ПОЧК под видом «тайного побега», дала возможность лицам, знакомых с планами ссыльных, уверовать в их претворение.

Так, Р.М. Нахтман 12 декабря 1919 года уверял следователя Н.А. Соколова[32]: «Я ни малейшего сомнения не имею в спасении Михаила Александровича. Конечно, Его вместе с Джонсоном похитила организация и увезла по Каме. Весь вопрос в том, где Он теперь находится. Недаром же Знамеровский говорил тогда об этом, изучая карту. Коршунов с архиереем, безусловно, в полном курсе дела. Но они не говорят ничего, молчат».

Даже П.Л. Знамеровский, арестованный ПОЧК, добросовестно предполагал, что Михаил Александрович мог бежать по заранее намеченному плану, о чем он рассказывал своим сокамерникам А.А. Волкову и С.Н. Смирнову. Последний пишет[33]: «Знамеровский радовался, что вовремя похитили М.А-ча, ибо в губ. тюрьме уже было готово помещение и для него и свиты».

Князь В.А. Вяземский, общавшийся с Н.С. Брасовой, также верил в успешный побег, о чем сообщает его падчерица Т.А. Аксакова-Сиверс[34]: «В середине лета у нас на кавелинских антресолях неожиданно появился Вяземский в обличии железнодорожного проводника. Дело в том, что дня за два до этого в газетах появилось туманное извещение об исчезновении великого князя Михаила Александровича. При этом говорилось, что к гостинице, в которой он жил в Перми, подъехала тройка с неизвестными людьми. Люди эти попросили великого князя и его секретаря следовать за ними и куда-то их увезли. Узнав об этом в Гатчине, Вяземский сказал, что его место — быть при Михаиле Александровиче, где бы тот ни находился, в особенности, если великий князь в опасности. На такие слова маме нечего было возразить, и наступила разлука. Вяземский поехал на восток разыскивать Михаила Александровича, что было делом трудным, так как по Волге проходил фронт восставших чехословаков и шли бои. Мама же осталась с Брасовой в Гатчине».

В дознании от 30 июня 1919 г.[35] агента Екатеринбургского уголовного розыска Коллежского Асессора И.М. Сретенского, направленного в Пермь, было написано: «…Удалось мне выяснить следующее: жительница г. Перми Вера Константиновна Кобяк говорит, что (…) Куда и как они были дальше отправлены Кобяк не знает, она убеждена, что Великий Князь был похищен какой-нибудь монархической организацией, но существовавшая в то время в Перми монархическая организация участия в этом не принимала. (…) При случайной встрече с помощником Начальника Пермской губ. тюрьмы Николаем Вас. Бехтеревым, он мне сказал, что Великого Князя Михаила Александровича предполагалось заключить в тюрьму и о порядке его содержания прислана была “особая инструкция”, которую, по занятии Перми Сибирскими войсками, взял из тюрьмы комендант мест заключения капитан Игорь Алексеевич Березин, живущий в гор. Перми по Обвинской улице в соб. доме. (…)

Более подробное обследование о Великом Князе я не произвел потому, что на это не имел от Вас уполномочия. Представляю Вам газету “чехословаки” в которой напечатано сообщение со слов офицера С[36]. о месте нахождения Великого Князя Михаила Александровича. Об этом офицере Вера К. Кобяк отозвалась, что за время пребывания в Перми Великого Князя, его никакой офицер С. никогда не навещал и что оф. С. приходится родственником /зятем/ Пермскому домовладельцу, по Большой Ямской ул., Григорьеву /страховой агент/. Вообще, к объяснению Веры К. Кобяк следует отнестись с полным доверием».

Какой же была реальная ситуация в Перми?

События в Перми.

Ситуацию в г. Перми рассмотрим в контексте исторических событий, происходящих в молодой Советской республике весной и летом 1918-го.

Стоит отметить тот момент, что главным органом государственной власти на местах являлись Советы, имеющие свой центральный исполнительный орган — ВЦИК. Территориальные Советы отчитывались о своей деятельности Президиуму ВЦИК. В этой связи положение дел в республике определял председатель ВЦИК Яков Михайлович Свердлов, который одновременно был и организационным руководителем Бюро ЦК партии^[37].

О внимании к Романовым со стороны ВЦИК свидетельствует тот факт, что еще в начале марта «В Москву, куда в это время переехало центральное Советское правительство был командирован Член президиума Совета^[38] — Областной Военный Комиссар Ф.И. Голощекин. На заседании ВЦИКа им был сделан доклад о положении дел в Тобольске и о необходимости принятия срочных мер по отношению к царской семье. Президиум ВЦИКа согласился на перевод Николая Романова в Екатеринбург, при условии личной ответственности за него Голощекина, старого партийного работника, хорошо известного ЦК партии. Для организации перевоза бывшего царя ВЦИК решил послать особого комиссара, о чем было сообщено через Голощекина Уралсовету»^[39].

Известно и о решении Президиума ВЦИК от 6 апреля 1918 года^[40], по которому все арестованные направлялись на Урал: «По вопросу о бывшем царе Николае Романове. (ПОСТАНОВЛЕНО:) В дополнение к ранее принятому постановлению поручить т. Свердлову снестись по прямому проводу с Екатеринбургом и Омском о назначении подкрепления отряду, охраняющему Николая Романова и о переводе всех арестованных на Урал. Сообщить С.Н.К. о настоящем постановлении и просить о срочном исполнении настоящего постановления». Это решение коррелирует с другими событиями.

В частности, в Вятке, где находились другие Романовы, собрался 2-й Губернский съезд Советов, на котором присутствовал председатель Уральского областного Совета А.Г. Белобородов. Он и председатель Вятского губернского бюро РКП(б), одновременно председатель Вятского губисполкома В.И. Попов выступили на съезде по вопросу Романовых, в результате чего 19 апреля 1918 года была принята резолюция «О выселении находящихся в г. Вятке представителей дома Романовых»^[41] из пределов губернии в недельный срок. Место высылки определяется по соглашению с Областным Советом — Пермь или Екатеринбург. «Резолюция принята большинством, против 1 и двух воздержавшихся».

27 апреля в Екатеринбург пришла телеграмма Вятского губисполкома с извещением о высылке Великих князей: «Постановлению губернского съезда выселяются Екатеринбург бывшие князья Романовы числе шести человек прислуги три человека. №64. Председател губ ис кома Чирков».

Вследствие этих перемещений к концу мая 1918 года в Екатеринбурге, Перми и Алапаевске оказались некоторые представители Императорской фамилии. Уралсовет к концу апреля 1918 года получил от Центра полномочия по собиранию членов императорского Дома Романовых под свою ответственность.

29 апреля членом Следственной комиссии Пермского революционного трибунала И. Гилевым на основании постановления Следственной комиссии от 27 апреля 1918 года, утвержденного юридическим отделом совместно с президиумом губисполкома и ПОЧК, у Пермского архиепископа Андроника произведен обыск, взята подписка о невыезде. Основанием для возбуждения предварительного следствия^[42] явились написание им двух воззваний о проклинании всякого, кто осмелится захватить церковное имущество и о «защите церквей и монастырей от насильников и захватчиков», рассылки их во все причты в количестве около 550 экземпляров, вопреки п. 12 и 13 Декрета СНК РСФСР от 23 января 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от церкви»^[43].

30 апреля, не смотря на предъявленное Следственной комиссией постановление от 27 апреля, Преосвященный отправил в Пермский губисполком на имя председателя В.А. Сорокина письмо^[44]: «Поставленный на страже охранения всего верующего народа и церковного имущества от расхищения и захвата и, пребывая в полном согласии с верующим полуторамиллионным народом епархии, заявляю Исполнительному комитету: примите безотлагательные меры к прекращению подобных посягновений на свободу Церкви и на церковное достояние; примите меры против грозного по своим возможным последствиям оскорбления верующего народа через обыски, беззаконные штрафы, контрибуции и аресты священнослужителей. Против подобных проявлений насилия не имею физической силы, но вынужден буду прибегнуть к самым решительным в моем распоряжении мерам иного, духовного порядка, и тогда будете поставлены в неизбежную необходимость иметь дело с самим возглавляемым представительствуемым мною верующим народом…».

Это фактически явилось демонстрацией неподчинения Советской власти.

1 мая пришлось на среду Страстной недели, когда согласно церковному календарю проходят богослужения, где вспоминается предательство Иуды. Поместный собор выпустил специальное постановление, запрещающее верующим участвовать в праздновании 1 мая и содержащее призыв — наполнять храмы^[45]. Подобные призывы также противоречили лозунгам Советской власти.

2 мая Следственная комиссия Пермского Губревтрибунала провела обыск^[46] в Духовной консистории. 5 мая — Светлое Христово Воскресенье. 6 мая — Окружным земельным комитетом была национализирована архиерейская дача в Нижней Курье^[47].

9 мая «состоялся торжественный общегородской крестный ход во главе со святителем. В нем участвовали тысячи людей. (…) Архиепископ, напутствуя расходящиеся по своим храмам приходские крестные ходы, говорил, что враги христианства восстали на Церковь Христову, а в Церкви — наши устои, сохраняющие от развала и уничтожения нашу нацию. Враги Церкви посягают на церковное имущество, собранное в течение веков верующим народом; владыка заявил, что, преемственно получивши власть, данную Христом апостолам «вязать и решить грехи людские», отлучает от Церкви посягающих на храм Господень, доколе они не исправятся. А если ему и смерть придется принять, то он готов умереть»^[48].

15-18 мая в Перми и Мотовилихе состоялись «контрреволюционные выступления» правых эсеров и меньшевиков, в Пермском округе было объявлено военное положение^[49].

В целом ситуация в стране с мая 1918 года стала изменяться в худшую сторону. Недальновидные действия большевистского правительства, втянувшегося в дипломатические интриги, привели к тому, что 40-тысячный Чехословацкий корпус, остановленный в движении и растянувшийся на всем протяжении Транссиба, выступил против Советской власти.

27 мая 1918 года части Чехословацкого корпуса под командованием полковника Войцеховского взяли Челябинск, разгромив брошенные против них силы Красной гвардии, а также заняли города, расположенные по Транссибирской железной дороге — Петропавловск и Курган, свергнув в них власть большевиков и открыли себе дорогу на Омск.

29 мая 1918 года легионеры под командованием Чечека после кровопролитного боя, длившегося почти сутки, овладели Пензой. Другие части «белочехов» вошли в Новониколаевск, Мариинск, Нижнеудинск и Канск.

С 29 мая в Перми было введено военное положение.

30 мая был намечен епархиальный съезд Союза приходских советов, созданного еще в июне 1917 года, проведение которого власти запретили. Тогда владыка Андроник перенес его на 16 июня. По свидетельству бюро печати «устроители неразрешенного собрания последнего не только не отменили, а расклеили по городу объявления о нем»^[50] …

2 июня 1918 года в Москве подписано Наставление всем местным Совдепам и всему населению «Как поступать в случае нашествия неприятеля на доказавшую свою твердую волю к миру Советскую Социалистическую Российскую Федеративную Республику»^[51], в котором сказано: «Всем Губернским, уездным Совдепам… (…) Обеспечивать себе тыл. А для этого поголовно истреблять шпионов, провокаторов, белогвардейцев, контрреволюционных предателей, которые оказывают прямое или косвенное содействие врагу.

Председатель Всеросс. Ц.И.К. Я. Свердлов

Совет Народных Комиссаров. Предс. С.Н.К. В. Ульянов (Ленин)».

Одновременно на места, имеющий важное стратегическое значение, были посланы представители центра. Одним из первых в Пермь прибыл член ЦК РКП (б) И.Т. Смилга. В воспоминаниях председателя боевого отряда пермских партийных дружин И.И. Сигова четко отмечено^[52]: «В мае 1918 на партсобрании дружинников по докладу тов. Смилги было решено перейти на казарменное положение. Это решение было выполнено 2-го июня 1918 года, правда, нас в первый день собралось 32 человека. Мы получили название боевой единицы штаба Пермских парт. Дружин. Расположились лагерем в палатках, в саду быв. Духовной семинарии в гор. Перми».

Вторым представителем центра, прибывшим уже по линии СНК, стал и.о. главного комиссара Народного банка РСФСР А.П. Спундэ, который одновременно был членом Уралсовета и Уралобкома. 4 июня 1918 года^[53] он председательствовал на заседании Совета партии в Перми (на следующем заседании 11 июля 1918 года руководил собранием Председатель Пермского общегородского комитета РКП(б) А.А. Ляк). Председательство Спундэ на заседании высшего партийного органа Пермской губернии при наличии действующего руководителя парткома (А.А. Ляка) свидетельствует о его высоком статусе и полномочиях. А.П. Спундэ еще в 1917 году руководил Пермским комитетом партии большевиков, отсюда был избран членом Уральского Совета и Уральского комитета РСДРП(б), а также членом Учредительного собрания. Возможно, в 1918 году в Пермь он прибыл для подготовки запуска печати советских ассигнаций, что также может говорить о высочайшем уровне доверия к нему со стороны советского правительства, а также о таком же доверии к местной власти.

Таким образом, в конце мая и начале июня 1918-го в губернской столице уже находились представители центральных органов партии и Совнаркома, поэтому говорить о какой-либо «самодеятельности» местной власти в принятии решений не представляется возможным. Тем более в условиях действий принципа партийного «демократического централизма» и вертикали власти в условиях военного положения.

4–5 июня 1918 года неподалеку от Самары легионеры разбили красногвардейские отряды. Антанта объявила Чехословацкий корпус частью своих вооруженных сил и заявила, что будет рассматривать его разоружение как недружественный акт в отношении союзников.

Далее произошло то, что должно было произойти: 8 июня 1918 года в Самаре членами Учредительного собрания, не признавшими разгон собрания декретом ВЦИКа от 6 января 1918 года, было создано первое антибольшевистское Всероссийское правительство России — Комитет членов Всероссийского учредительного собрания (КОМУЧ).

9 июня 1918 года им была сформирована 1-я добровольческая Самарская дружина численностью 350 человек, ставшая основой антибольшевистской армии. Командовать дружиной вызвался зять бывшего Горного начальника Пермских пушечных заводов, действительного статского советника С.А. Строльмана – подполковник Генерального штаба В.О. Каппель, направленный в Самару в качестве военспеца в штаб Приволжского военного округа. Отряды КОМУЧ под его командованием в течение лета 1918 года наносят ряд тяжелых поражений превосходящим силам Красной армии.

11 июня В.И. Ленин подписывает обращение «От Совета народных комиссаров Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Всем трудящимся» о борьбе с белочешским мятежом и контрреволюцией в Сибири»^[54], в котором было сказано: «Совет Народных Комиссаров считает необходимым принять исключительные меры: (…)

3. Всем Совдепам вменяется в обязанность бдительный надзор над местной буржуазией и суровая расправа с заговорщиками… Но офицеры, заговорщики, предатели, сообщники Скоропадского, Краснова, сибирского полковника Иванова должны беспощадно истребляться»^[55].

Из написанного читатель может понять, что оперативная обстановка в регионе по сравнению с относительно благополучными мартом-апрелем, когда Михаил II находился в Пермской губернской тюрьме, существенно осложнилась. Теперь, в более опасных условиях он оказался не под арестом, а только под гласным надзором. Между тем местным властям стало известно о том, что на 16-е июня готовится массовая манифестация верующих.

Некогда спокойный и далекий «тыл Республики» оказался под угрозой внутреннего выступления.

Это же ощущал и Михаил Александрович, еще 29 мая он записал в своем дневнике: «Газет не было из Петрограда уже два дня, а из Москвы почему-то сегодня поезда не пришли. Утром читал, а после завтрака играл на гитаре. В 4 часа Дж. и я пошли к Тупициным, другой семье, которая живет рядом с нами. У них три дочери, две замужем. После чая еще немного посидели. Возвратились домой по Набережной. До обеда видел Обыденова, только что возвратившегося из Екатеринбурга, по-видимому, там военнопленные взяли власть в свои руки и арестовали Советскую власть, то же самое совершилось и в других некоторых городах Сибири. Вообще трудно понять, что творится, но что-то крупное назревает»[56] …

Секретное совещание на даче в Верхней Курье

О том, что «назревает, что-то крупное» полагали и руководители Советской власти, озабоченные «укреплением тыла» молодой республики. Наученные выступлением правых эсеров и меньшевиков, пермские большевики объявили мобилизацию и перевод членов партии «на казарменное положение». Одновременно стали укреплять проверенными людьми и местные силовые структуры.

В числе прочих, 27 мая 1918 года партийный комитет Мотовилихи принимает решение о направлении Г.И. Мясникова на работу в ПОЧК. Позднее тот писал^[57]: «В течение трех дней мне удалось отделаться от председательствования в мотовилихинском Совете и вступить в члены ЧК Перми. ЧК помещалось на Сибирской улице, на той же, что и Королевская гостиница, в помещении бывшей городской управы. (…) В первый же день моего прибытия состоялось заседание ЧК: Лукоянов, Малков, Ивонин и я. Председательствовал Лукоянов. Он предложил наметить порядок дня.

Я с места в карьер: предлагаю сделать доклад ЧК об ее работе, чтобы меня ввести в курс дела, и второй вопрос — о моей работе здесь. Предложение было принято» (…) Я, продолжая свою реплику, предлагаю:

1. Круто изменить линию ЧК и ни рабочих, ни крестьян не расстреливать, кроме как за попытку террора, и при этом в каждом случае вести самое тщательное расследование для установления действительной виновности.

2. Конкретно установить, кто подлежит немедленному расстрелу: высшие чины полиции, жандармы, шпики, провокаторы, а из низших чинов — только отличившиеся своей жестокостью в борьбе с революционным движением.

3. Общая линия ЧК должна быть направлена в сторону борьбы с партиями буржуазии, помещиков, попов. И чем правее направление, тем круче расправа. Принимаются все три пункта без какой бы то ни было попытки борьбы и возражения.

На этом обсуждение доклада и закончилось. Стали обсуждать вопрос о моей работе. И без прений мне дали отдел по борьбе с контрреволюцией. Когда собрание закрыли, то я подумал: «Все идет как по-писаному, — и тут же направился в Мотовилиху. На другой день приехал в ЧК и принял отдел Малкова».

2 июня 1918 года в воскресенье на даче в Верхней Курье проходит совещание, в котором участвуют:

— председатель губисполкома, председатель Пермского окружного комитета РКП(б) В.А. Сорокин;

— председатель горисполкома, член Пермского комитета РКП(б) А.Л. Борчанинов;

— член ЦК РКП(б), представитель центра И.Т. Смилга;

— член ВЦИК 3-го созыва, председатель Мотовилихинского исполкома, председатель Мотовилихинского комитета РКП(б), член Пермского комитета РКП(б) и вновь назначенный зав. отделом ПОЧК Г.И. Мясников;

— заведующий отделом ПОЧК П.И. Малков;

— комиссар Пермского Совета по социальному обеспечению А.А. Постаногов;

— секретарь Мотовилихинского исполкома, член Мотовилихинского комитета РКП(б) М.П. Туркин;

— бывший председатель Пермского горисполкома, член Пермского комитета РКП(б) В.И. Решетников;

— заведующий следственной комиссией Мотовилихинского исполкома, член Мотовилихинского комитета РКП(б) А.А. Миков;

— и еще два неустановленных лица (возможно речь идет о А.П. Спунде и председателе ПОЧК, бывшем студенте Ф.Н. Лукоянове, с которым мотовилихинцы конфликтовали, но игнорировать не могли).

Об этом знаменательном событии позднее было сообщено А.А. Миковым^[58]: «В апреле или мае 1918 г. я организовал нечто вроде «коммуны» — дом отдыха для «своей братии», т.е. всех «мнимо беспризорных» старых подпольщиков, моих ближайших тов. и друзей, работающих в Мотовилихе на разных постах и работе. …Отыскав за р. Камой в поселке Верхняя Курья по 1-й Линии бывшую деревянную дачу, дом, двухэтажный, пустовавший и принадлежавший какому-то богатому, жившему в Перми чиновнику, управляющему пароходством бр. Каменских или Любимова, или торгового дома, хорошо обставленный кой-какой мебелью и кроватями, я, как действительно беспризорный (квартиры я не имел), «занял» (без ордера) одну комнату в этой даче, с комодом и комфортабельной мягкой кроватью. А Пастаногов Александр со своей женой Тиной — две комнаты в нижнем этаже (тоже с мебелью и мягким матрасом) и объявили: «Дом-коммуна для ответственных работников», и… (…)

Первым явился Мясников Гавриил (он уже работал в Перми секретарем городского к-та партии), а вместе с ним явился и Мих. Туркин, тоже работавший там же, но кем, какую он нес там работу, хорошо не припомню. Вслед за ними вскоре весь дом, все комнаты и койки были уже заполнены «отдыхающими». Каждый забронировал за собой комнату и койку. Рядом со мной расположился Вася (Василий Под…вич) Селивановский (тюремный житель совместно со мной по 1906–7–8–9 годам, теперь давно уже агроном, живет в Перми). Внизу расположились в комнате две учительницы (фамилии их не припомню). Двухэтажный флигель в огороде занял комендант г. Перми т. Сорокин со своей семьей и каждое утро уезжавший в Пермь на подаваемой ему из города большой моторной лодке. (…) Часто бывал на даче с весны т. Решетников, председатель испол. к-та г. Перми. С середины лета на даче жил Смилга, бывший в то время командующий Восточного фронта. Часто бывали все ответственные работники гор. партийного к-та и др. учреждений. Одни уезжали, а другие прибывали и ночевали на даче вповалку на полу второго этажа в большой комнате на разостланных одеялах и простынях. …Частым гостем на даче была и Войдзий, бывшая жена М. Туркина. Сам он тоже постоянно обретался на даче и воскресные дни все «прикрепленные» к даче были дома, и всяк проводил время, как ему заблагорассудится по-своему. Никто никого не стеснял».

В ГАПК имеется фотография из фонда А.Л. Борчанинова^[59] с подписью: «На даче в 1918 г. после реквизиции дач у богачей: 1. Миша Туркин. 2. Миков Костя. 3. Борчанинов. 4. Решетников. 5. Пастаногов Ал. 6. Пастаногова с сыном. 7. Маркова. 8. Миславская М.Д.». О существовании подобных фотографий зафиксировано и в воспоминаниях А.А. Микова^[60]: «…На даче в мае или июне все обитатели ее снимались, человек 15: Борчанинов, Мясников, Туркин, Войдзий, Миславская, Пастаногов, Селивановский, Сорокин, Смилга и пр. Карточки были у всех. У меня она не сохранилась, но следует ли попытаться отыскать эту фотографию у Селивановского (сделайте это) и Тины Пастаноговой (жена А. Борчанинова)».

Таким образом, доказано даже фотографиями то, что указанные лица действительно жили с мая 1918 года и встречались на даче в Верней Курье.

В 1956 году А.А. Миков вспоминал[61]: «Военная обстановка того времени слагалась слишком напряженно. Колчак неудержимо и быстро двигался по Уралу, держа путь на Пермь. К июлю или августу 1918 года был оставлен Челябинск, к октябрю - Екатеринбург. Смилга информировал нас кое-чем и были суждения об обстановке. Все находили, что обстановка очень серьезна. Вот эта обстановка на фронте и создала необходимость поставить на обсуждение в нашей тесной среде вопрос: Что делать с Мишкой Романовым?

Мишка, как мы его называли, Романов содержался у нас в Перми на положении какого-то ссыльного, проживая свободно в верхнем этаже быв. гостиницы - против «козьего загона» угловой дом рядом с банями - вместе со своим секретарем «Сельтиссоном» (особый вид колбасы из отходов колбасного производства), как мы его называли для смеха ради условным именем, и лейб-хирургом «Его Императорского Двора» Боткиным. Временем своим он располагал свободно; ходил, как и когда ему «вздумается», «по гостям», по купечеству, что осталось еще не ликвидированным в городе: агентурные сведения указывали, что около него начала группироваться разная черносотенная сволочь с целью тайного увоза его и офицерство старое возглавляло эти планы. Все это мы подробно обсуждали, судили и рядили в большинстве случаев в частных разговорах друг с другом.

А в середине августа - а скорей, июня - м-ца, день не припомню, вечером на даче я увидал Малкова Павла Ив. - председателя ЧК в г. Перми. С ним я хорошо был знаком давно. Жил он в Мотовилихе за прудом, в своем домишке. По утрам от 9-10 ч. Малкова всегда можно было видеть на перроне Мотовилихинского вокзала ожидающего поезда межгородного сообщ. «Пермь I - Мотовилиха», едущего на работу. Помню хорошо - день был воскресный.

Под вечер уже около койки т. Решетникова в углу в большой комнате собрались: Мясников, М. Туркин, Смилга, Борчанинов Александр, Постаногов и еще двое из города, но фамилии их уже не припомню. Был, кажется, и жилец из флигеля - Сорокин. Опять, уже который раз, речь была относительно Мишки Романова. Малков выразил опасение, что дальше «держать Мишку» опасно: может сбежать, хотя наблюдение за ним и строгое. Мясников «посоветовал» - настаивал - отправить его обратно в Москву - «эвакуировать». «На какой черт возить его туда и обратно - ликвидировать его и все! Спустить в Каму - и всего делов!» - Эта моя реплика как будто смутила всех, и все же я был уверен, за нее были все и, я уверен, что это подтолкнуло на более решительное разрешение вопроса о «Мишке».

Через некоторое время с Трофимовым Александром я два раза заходил к Романову. То обстоятельство, что Трофимов был мне близкий товарищ и по боевой организации 1905 г., с ним вместе побег из тюрьмы устраивали из одиночек в 1907 г., а затем опять вместе работали после каторги в 1917 году, и что Трофимов работал в Особом Отд., между нами были вполне откровенные разговоры и беседы относительно этого «дела». Романов при нашем «визите» к нему последнем был настроен, видимо, сильно «неврически». Холодный острый взгляд его буравил вопросительно нас обоих, видимо он догадывался, что вскоре будет с ним, а по нашему «визиту», мрачно стоял у стола, хотел определить - что означает сей «визит»?

Об обстановке, как и где все «это» произошло вскоре, кем все это было выполнено - все мы об этом хорошо знаем, кому это следует знать».

Надо полагать, что на этом совещании был разработан план проведения спецоперации, предполагающей превентивный удар по потенциальным врагам и лидерам антисоветского движения, а именно: бессудную ликвидацию Михаила II и привлечение к судебной ответственности Архиепископа Андроника, на основании дела, возбужденного еще в конце апреля Следственной комиссией Пермского революционного трибунала. Указанные мероприятия должны были быть проведены в период до 16 июня (даты епархиального съезда).

Однако на ликвидацию Михаила Александровича требовалось получить разрешение Центра, поэтому, вероятно, как «страховочная мера», было принято решение о подготовке камер в губернской тюрьме для его ареста и «свиты», о чем позднее стало известно из дознания И.М. Сретенского[62]. Кроме того, на этот момент принимавшие решение еще не представляли, как организовать убийство последнего руководителя Империи, чтобы не возмутить общественное мнение. Было принято решение о передаче этого вопроса ПОЧК.

Получить же разрешение Центра «на истребление» можно было «явочным порядком»: 7 июня 1918 года в Москве начал свою работу 1-й Всероссийский съезд военных комиссаров, на котором по должности от Пермской губернии должны были присутствовать член Военного отдела ЦК РКП(б) И.Т. Смилга и губвоенком М.Н. Лукоянов. В Москву на 1-ю конференцию ВЧК (5-11 июня) отправлялись председатель ПОЧК Ф.Н. Лукоянов и зам.зав. отделом по борьбе с контрреволюцией Г.Ф. Воробцов.

Кто автор плана «похищения» Михаила Александровича?

В архивном деле «О похищении б. великого князя Михаила Александровича Романова из гостиницы Королевские номера», начатом Пермским Окружным Чрезвычайным Комитетом 13 июня 1918 г. сохранились любопытные документы - «Предварительного следствия произведенного Следственной Комиссией Пермского городского Совета рабочих и солдатских депутатов по подозрению в подготовке побега М.А. Романова Веры Павловны Кулеш с перечислением вещественных доказательств. В их числе - Письмо на имя М. Романова[63].

Рассмотрим их внимательно.

29 апреля в Пермь прибывает юная и милая девушка — Вера Павловна Кулеш, которой только в феврале 1918 года исполнилось 16 лет. По официальной версии, ехала она к своему отцу акцизному чиновнику Александру Даниловичу Кулеш, проживавшему в Камышлове. Девушка красиво улыбалась, легко вступала в общение, захватывала внимание мужчин. Но мало, кто понимал, что под ангельской внешностью скрывается целый сонм демонов. 10–12 марта 1918 года опять тайком от мамы она выехала в Камышлов, но «по дороге остановилась в Перми по случаю предложения … некоего грузина Цквирашвили, торговца шелковыми материями, проживающего в гостинице Боярский двор, который обещал дать … место службы в земстве или управе»[64]. Остановившись в гостинице Боярский двор, она прожила здесь в отдельном номере один день, а потом, вероятно по подсказке того же Цквирашвили, поселилась в комнате в квартире гражданина Тифлисской губернии Ф.Н. Егорова по адресу: Кунгурская ул., дом №5, кв. 1.

Сказать, что владельцу новой квартиры «не повезло» будет слишком слабо. Даже в выборе места проживания в Перми просматриваются происки «демонических сил» — ведь «Ф.Н. Егоров» был никто иной как Егоров Федор Николаевич, 1862 года рождения, на воинской службе с 1879 года, офицером с 1882 года, полковник отдельного корпуса жандармов, бывший начальник Чусовского отделения Пермского жандармского полицейского управления железных дорог. Напомним, что в это же время прямо на противоположной стороне улицы в доме №8, также в квартире №1, помещение снимал другой бывший полковник отдельного корпуса жандармов — Петр Людвигович Знамеровский, высланный в Пермь вместе с Михаилом Александровичем, также ранее являвшийся начальником Гатчинского отделения жандармского управления Северо-Западных железных дорог.

Веселой девушке было скучно жить просто так, без паспорта, без знакомых, без куража. И она начала действовать… Предоставим слово протоколу допроса^[65]: «Пробыв на квартире Егорова дня два, я пошла в Первый участок милиции, где явилась к Барандохину с просьбой выдать мне паспорт или какой-нибудь вид на жительство. По предъявленному мной удостоверению личности с фотографической карточкой, Барандохин приказал выдать. Через несколько дней я послала ему визитную карточку, в которой просила прийти его ко мне на квартиру, на мою просьбу он пришел ко мне в первый день Пасхи, т.е. 22 апреля с[тарого] стиля или 5 мая нового стиля, приглашала его без всякой цели, желая с ним познакомиться ввиду моего пристрастия к нему при первой встрече, т.е. при просьбе у него паспорта. Просидев у меня часа три, мы вместе с ним пошли к нему в гостиницу Урал, где проживал в то время Барандохин. У Барандохина я пробыла суток двое или трое... (…)

В субботу на Страстной неделе (прим. авт. — 4 мая) я здесь в Перми на неизвестной мне улице увидала одного знакомого офицера Ерофеева в сопровождении неизвестного мне офицера, которые пригласили меня к себе по прошлому знакомству Ерофеева, в ответ на их приглашение я сказала, что не пойду, приходите лучше ко мне на Пасхе.

На другой день утром часа в четыре они пришли [ко мне] в сопровождении неизвестной мне барышни в полупьяном виде и принесли с собой вина, название которого я не знаю, вино было принесено в корзине в количестве 8 бутылок; разговор был весьма веселый, мы много шутили, смеялись и во время этого разговора мною была сказана следующая фраза: «Я всесильна, могу поднять весь город на ноги», на эту фразу все засмеялись, этот смех задел мое самолюбие, и я стала доказывать, что это для меня возможно, в это время незнакомый мне офицер предложил пари в сто (100) руб., я согласилась и решили встретиться через неделю у меня в комнате в 6 часов вечера. Потолковав еще кой о чем, они ушли, а я легла спать.

(…) На пятый день Пасхи (прим. авт. — 9 мая) я вспомнила о пари с офицерами, взяв книгу «Похождения княжны Таракановой», и по этой книге я составила план для выигрыша пари, надеясь на благополучный исход. По прочтении книги я пошла в Исполнительный Комитет и застала там Башкирова^[66], которого приняла за Борчанинова, что было выяснено при очной ставке в Арестном доме, и обратилась к нему со словами, что «мне нужно переговорить с вами по секрету, при этом находились здесь неизвестные мне люди, между которыми я знала только одного Барандохина. На мое обращение к Башкирову он сейчас же вышел и я сказала ему «Что сейчас же необходимо ехать на пристань и арестовать княжну Голицину с ее слугой, имеющим переписку к Михаилу Романову от Татьяны Романовой».

Башкиров пригласил с собой неизвестного мне человека и представил его мне Начальником Бюро и мы втроем поехали на пристань «Русь». Приехав на вышеуказанное место, они пошли на пристань, а я уехала в совет, где вела беседу с секретарем, от которого узнала, что спутник, неизвестный человек есть Начальник Бюро контр-разведки Ануфриев. Спустя некоторое время вернулся Башкиров и на вопрос мой как дела, он сказал «все благополучно», и спросил мой адрес, обещая навестить вскоре, записав мой адрес, я ушла домой.

Спустя некоторое время я пошла к Барандохину, где вела загадочный разговор, называя себя героиней и политической деятельницей, предлагала ему свою поддержку в политической карьере, говорила о грозящей ему опасности в падении престижа и убедив его на несколько дней спрятаться, дабы избежать ареста на что он ответил, хорошо я спрячусь у товарищей, хотя ничего не понимаю кто и за что хотят отмстить мне. После этого с ним разговора я ушла к Мите и сказала ему, что Барандохину грозит опасность, от которой может его спасти только его помощь, которую Вы можете сделать при помощи письма. На это он ответил: «Чтобы выручить вашего брата, я готов на все», затем он взял перо, конверт и бумагу и начал писать диктованное мною письмо (находящееся здесь вместе с конвертом) (все это было мною вымышлено ради выигрыша пари с поднятием города на ноги).

Шутовский шифр написанный в заключении письма был написан моей рукой, смысл которого я сама не знаю и не понимаю. Закончив это письмо, я взяла его и ушла домой.

Видя, что город по настоящее время моей выдумкой не встревожен и жизнь идет обыкновенно, я поехала в Чрезвычайный Комитет и заявила дежурному члену о приезде княжны Голициной с перепиской и прочее, он вызвал Малкова и Воробцова и вместе с ними я поехала во все пермские гостиницы и номера с проверкой новоприбывших, обыскав все гостиницы и, конечно, ничего не найдя, они возвратились в Чрезвычайный Комитет, а я пошла к Барандохнну, где я ему рассказала всю историю от начала до конца, говоря, что пари я выиграла и всех оставила дураками, при этом мы долго с ним смеялись над недогадливостью власти, как то: Исполнительного Комитета и Чрезвычайного Комитета при этом я сказала, что вот дураки, которые послушали меня и взбеленили весь город, он же Барандохин поддерживал мои взгляды и сказал «да, действительно неумные», в смехе и рассказе я положила ему на стол канцелярский пакет со следующей надписью: «Михаилу Александровичу Романову в собственные руки, секретно, немедленно». На углах обеих сторон пакета была приложена сургучная печать с оттиском козлика и собачки, снятым с пресс-папье, принадлежащего Мите, во время этого разговора в комнату постучали, Барандохин поспешил открыть дверь, я же в это время спряталась под одеяло стоящей в комнате кровати.

В комнату зашли Малков с Воробцовым и стали разговаривать с Барандохиным, думая, что я сплю, но Барандохин сказал им, что она не спит, они умолкли и попросили меня встать, на их просьбу я попросила их выйти из комнаты, что они и исполнили. (…)

«Вы арестованы, княжна Голицина, идемте с нами», — шутя и смеясь сказал Малков, а я еще больше расхохоталась, думая, что они шутят.

(...) Затем Малков обратился к Барандохину со следующими словами: «Миша, ты обещаешь к 10 часам утра доставить ее нам?» Барандохин на это ответил: «Я против нее бессилен, берите сами». Затем Барандохин стал грубо убеждать меня следовать за ними. Я, видя, что и Барандохин против меня, взволновалась, схватила лежащий на столе барандохинский кортик и со словами: «И ты против меня, изменник, я тебя убью» — бросилась на него с кортиком. Малков и Воробцов выхватили из карманов револьверы и направили на меня. Видя Барандохина под их защитой, я направила кортик себе в грудь, причем сильно разрезала себе фуфайку (вязанную рубашку). видя это Барандохин закричал «успокойся я тебя не отдам ни в каком случае, только отдай кортик», но я долго не отдавала его…(…)

…Выйдя в подъезд, я, Малков и Воробцов с веселым смехом и шутками сели на ожидаемого их извозчика и поехали.

Во время езды я положила руку в карман с целью вынуть записку мою к Барандохину, написанную накануне и объясняющую пари, Малков же, видя это, соскочил с извозчика и побежал по тротуару, Воробцов же с револьвером в руках соскочил на подножку пролетки и застыл в недоумении и страхе, я же спокойно вынула из кармана записку, положила ее в рот и погрызла, затем выплюнула. Видя все это, они со смехом возвратились на извозчика и, продолжая шутить, привезли меня в Чрезвычайный Комитет, где посадили меня в роскошную комнату и шутя продолжали разговаривать.

Так продолжалось до прихода неизвестного мне человека, оказавшегося начальником Чрезвычайного Комитета, который по приходе сразу же начал прислушиваться к нашему разговору и уловил мою фразу: «Как легко вас околпачить, шутку вы приняли за политический заговор, я еще вас не так проведу, эх вы». Тогда начальник сказал: «Товарищи, что вы слушаете ее, отправьте в тюрьму, Малков пишите сопроводительную записку

На это Малков ответил: «Я не могу, ведь я люблю Вас, Верочка», тот плюнул, ушел и написал сам и через несколько минут под шутки и поклоны присутствующих я с двумя конвоирами уходила из Чрезвычайного Комитета».

Между тем в ходе обыска 11 мая в комнате Кулеш были изъяты визитные карточки и пресловутое письмо в розовом конверте^[67] с надписью: «Г. Пермь Королевские номера Михаилу Александров. Романову Секретно».

Содержание письма^[68]:

«Милый дядя! Ввиду новых порядков письма идут очень долго и поэтому я посылаю с известным нам лицом на которую и вы можете положиться Зная ваше стремление попасть в Гатчину и пишу что надежды наши скоро увенчаются успехом Пишу смело ибо знаю что это письмо не перехватят наши враги Пускай (?) новые правители воображают что вечно будут властителями но ошибаются скоро померкнет их сила. Все готово к вашему бегству остается это отложить на какой-нибудь праздник когда нынешние вожди будут заняты весельем Действуйте по тем правилам которыя я прислала 16 апреля (Далее следует непонятный набор знаков)».

«Невинная девушка» Вера Кулеш за 12 дней (с 9 по 20 мая) вовлекла в свои фантазии (только по документам, имеющимся в РГАСПИ в фонде 588) ни много ни мало: председателя Пермского горисполкома А.Л. Борчанинова, его заместителя И.В. Башкирова, начальника Бюро контрразведки Ануфриева, председателя ПОЧК Ф.Н. Лукоянова, заместителя председателя ПОЧК П.П. Ивонина, председателя Пермского окружного Революционного трибунала М.М. Палкина, заведующего отделом ПОЧК по борьбе со спекуляцией П.И. Малкова, заведующего отделом ПОЧК по борьбе с контрреволюцией Г.Ф. Воробцова, комиссара городской Советской милиции М.Ф. Барандохина и других лиц, ответственных за надзор за Михаилом Александровичем.

Их первая реакция была закономерна – ужесточить надзор. И 20 мая принимается решение, которое сводило «на нет» наличие неконтролируемого времени для осуществления вероятного побега.

Вторая реакция – еще более серьезная – использовать «шутку» Кулеш, как сценарий спецоперации по ликвидации Михаила II.

Эта идея оказалась настолько «удачной», что прибывший в Пермь в январе 1918 года вновь назначенный прокурор Пермского окружного суда П.Я. Шамарин в протоколе допроса 3–5 октября 1919 года^[69] обобщает существовавшие в пермском обществе мысли по поводу июньских событий 1918 года: «Относительно похищения Михаила Александровича, или убийства его, я могу показать следующее. В Перми было распространено мнение, что Великий Князь Михаил Александрович был увезен с целью его спасения. Помощник управляющего Пермской губернией Михаил Васильевич Кукаретин говорил мне, что в Перми существовала организация, имевшая специальную цель спасти Михаила Александровича, и высказывал убеждение, что он действительно спасен, причем он был увезен на моторной лодке по направлению к Чердыни».

Вероятно, подобные суждения имели под собой какие-то известные ему основания. Ведь даже первая реакция жены Великого князя, Натальи Сергеевны Брасовой, была довольно необычна: в ответ на телеграмму П.Л. Знамеровского от 13 июня 1918 года со словами «Наш друг и Джонни бесследно исчезли»^[70] она озаботилась только вещами^[71] (?!): «16 июня 1918 г.

Срочная: Сергею Владимировичу Тупицину. Пермь, Екатерининская, 212. Петрограда, Зимнего дворца.

Очень обеспокоен, сообщите подробности и где служащие: Петр, Василий, также вещи. Наталия Сергеевна просит, если возможно, приехать, захватив оставшиеся вещи. Матвеев».

Вернемся к событиям начала июня 1918-го. О давних и неформальных связях пермских большевиков с Председателем ВЦИК (Я.М. Свердловым) будет рассказано отдельно. Вероятно, в 10-х числах соответствующая санкция из Центра была получена. Документальные следы ее искать бесполезно, т.к. все могло быть оформлено устным разговором или «кодовым» сигналом.

После 10-х чисел июня в Перми появился еще более высокий представитель центра – член ЦК партии и член ВЦИК М.М. Лашевич. Дата его приезда не установлена, но известно, что 15 июня он находился в г. Перми, о чем свидетельствует объявление^[72] в газете: «В субботу, 15 июня 1918 года, в 6 часов вечера в помещении Казенной палаты состоится общее собрание членов Пермской организации Российской Коммунистической партии (большевиков), на котором будет сделан доклад членом Цент. Исп. К-та^[73]. Вход по членским билетам. Пермский Обще Городской К-т».

Имеются сведения также об участии его во второй части спецоперации – аресте и бессудном расстреле Пермского Владыки Андроника.

В своих воспоминаниях зав. отделом ПОЧК, член РСДРП(б) А.В. Трофимов сообщает^[74]: «Когда и почему именно в Пермь был выслан Михаил, сказать затрудняюсь. После строгих телеграфных распоряжений арест с него снят, наблюдение за ним оставлено, но он был обязан еженедельной явкой в милицию для отметки. В мае м-це ЧК ему предложено ежедневно являться в комиссию и расписываться в особом журнале. С большими протестами он согласился. Распоряжений на этот счет из центра мы никаких не получали. Часто перед нами (в)ставал вопрос - почему бы его не истребить. Ведь он при нашем поражении будет царем. Контрреволюция будет собирать свои силы его именем и его использует в своих целях широко. Но наши желания всегда наталкивались на то, как это сделать так, чтобы в этом не фигурировала ЧК, чтобы и тени участия ЧК в этом ни у кого не было.

В конце мая м-ца к нам был командирован Мясников. Разговорились и ему сказали о наших мыслях. Мясников заявил, что он найдет для этого дела людей. В это приблизительно время нами было арестована, … одна дама, именующая себя урожденной Голициной, графиней, которая якобы была у Михаила и передала ему письма. И что, по ее сведениям, тут подготавливается побег. Это нам помогло построить свой план истребления. План сводился к следующему: Михаила крадут, мы, ЧК, усиленно его разыскиваем, арестуем всех, кто посещал Михаила или кто к нему ходил, за пособничество к побегу придаем их суду. В случае какой-нибудь неудачи Мясников берет всю вину на себя. Технически план разработал Мясников. В ЧК изготовили мандат, подписали Малков и я, что такому-то ЧК разрешает с отрядом перевезти куда-то Михаила. С этим мандатом Мясников, Марков, Жужгов и Колпащиков отправились в Королевские №, приготовив лошадей.

Явившись в гостиницу, они заняли телефоны, спросили, где Михаил. К ним вышел Джонсон. Предъявив мандат ему, они потребовали, чтобы Михаил немедленно собрался. Джонсон хотел позвонить в ЧК, но ему этого не разрешили, тогда он заявил, что едет вместе с Михаилом. Оснований для отказа не было и товарищи согласились взять и его. Когда вышли они, освободив телефон, один из камердинеров сообщает к нам в ЧК, что сейчас Михаила забрали и увезли. Мы бежим в Королевские №№, по дороге остановились у милиции; я узнаю, что ни начальника, ни его помощника нет там. По условию Иванченко должен быть на своем месте. Обсуждаем, как быть. В это время один из камердинеров, бежавший к нам в ЧК, нас заметил и сообщает, что вот только что проехали лошади вот туда, указав рукой по направлению к Мотовилихе. Нужно сказать, что Мотовилиха в то время очень отличалась тем, что у ней чаще всего совершали побеги арестованные охранники, провокаторы и другая нечисть царская.

Мы трое тогда уж смело бежим в Королевские №№, зная, что там не застанем воров. Нам нужно было выиграть время. В №№ расспрашиваем, как это было. Нам надпоминают, что нужно поднять на ноги милицию, что может быть можно догнать. Благодарим за надпоминание и бежим в ЧК, а не из гостиницы начинаем звонить по всем милицейским участкам, что Михаил бежал, что всех необходимо поднять на ноги, все тракты, станции, вокзалы занять. Поездов и пароходов без осмотра нашими сотрудниками не выпускать из Перми. Сотрудников своих направляем на вокзалы и пристани. Телеграфируем в Екатеринбург, что Михаил украден и шифровкой извещаем Белобородова, чтобы он особо не беспокоился…»

Результатом этой цепи событий стало то, что легитимный Император Михаил II и его секретарь Николай Николаевич Джонсон в ночь с 12 на 13 июня были вывезены в район долины реки Большая Язовая[75] и там убиты. Намеченный на 13-е число арест архиепископа Андроника (в миру – Владимира Александровича Никольского) не состоялся из-за его болезни. Однако это не помешало проведению специальной операции в ночь с 16 на 17-е, задержать и расстрелять его ночью 20 июня 1918-го.

В эти же дни были арестованы бывшие деятели Союза Русского Народа и «за агитацию было арестовано 13 священников и диаконов, которые были доставлены в Чрезвычайный Комитет по борьбе с контр-революцией. После допроса они были Комитетом освобождены, причем с них была взята росписка следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, даю эту росписку в том, что никогда не буду вести агитацию против Советской власти, а также по поводу ареста епископа Андроника». (Подпись)»[76].

Таким образом все задачи по укреплению Пермского «тыла республики» были выполнены. А председатель ПОЧК Ф.Н. Лукоянов Центром был направлен в г. Екатеринбург создавать Уралобл ЧК, куда он и выехал с 60-тью надежными мотовилихинскими большевиками…

Людмила Анатольевна Лыкова, доктор исторических наук, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории

Александр Борисович Мощанский, полковник полиции в отставке, член Межведомственной рабочей группы по поискам при Агентстве по делам архивов Пермского края (2016-2019), член Пермского отделения РСПЛ