Из Почаевской Лавры пришлось уехать. Случилось это летом 1980 года. В стране полным ходом шла подготовка к Олимпиаде. В этот не совсем подходящий момент монастырское начальство подняло вопрос о возвращении монастырского сада, экспроприированного в период хрущевских гонений. Приехала из Киева комиссия и стала разбираться с монастырской молодежью. Благочинный о. Панкратий посоветовал мне уехать. Собрал я вещи и отправился на автостанцию. Здесь меня вдруг «осенило» - а что, если попытаться поступить в семинарию? Вернулся в Лавру, взял благословение у о. Амвросия. Когда я уже был в Даниловом монастыре, однажды приехал бывший ректор МДС и МДА, а тогда митрополит Ростовский и Новочеркасский Владимир (Сабодан). Я обслуживал за столом. Выходя из помещения, услышал какие-то слова владыки обо мне. Потом наместник мне сказал, что владыке стоило некоторых усилий, чтобы контролирующие органы меня допустили к учебе в семинарии, так как я был с высшим светским образованием. Все-таки меня приняли, ибо я был уже послушником, приехавшим из Почаевской Лавры.
Однажды маститый протоиерей Иоанн из Сухуми высказал такую мысль: лаврские старцы должны принимать исповедь у абитуриентов – будущих священников – подходят ли они по канонам к принятию сана или нет. Идея, на мой взгляд, не лишена здравого смысла. В самом деле, поступая в семинарию мы получали характеристику от приходского священника, в лучшем случае, от духовника. Конечно, он мог не придать должного внимания каноническим препятствиям для принятия сана. Поступив в семинарию, и проучившись в ней 3 – 4 года, женившись, такой студент подавал прошение о рукоположении. Его, как правило, рукополагали, так как просто поучиться считалось непозволительной роскошью ввиду острой нехватки духовенства.
Вспоминаю поездки по Московским храмам вскоре после поступления в семинарию, поездку в Ярославль. Здесь владыка Иоанн (Вендланд), геолог по светскому образованию, радовался как ребенок куску горной породы, который мы ему преподнесли. Поездка с владыкой Питиримом в Иосифо-Волоцкий монастырь, в Введенскую церковь села Спирово и Волоколамск. Я часто отпрашивался в Москву на престольные праздники столичных храмов.
Три года обучения в семинарии (1980-1983 гг.). Дни проходили так: ранний подъем, посещение Литургии в академическом храме, иногда до нее – братского молебна. Напряженные занятия до обеда, получасовой отдых, небольшая прогулка, 9-й час в академическом храме и занятия в читальном зале до вечерней молитвы, и пока все улягутся – чтение канонов в притворе академического Покровского храма.
В семинарии запомнились лекции профессора К.Е. Скурата по катехизису, прот. Вадима Смирнова (брата владыки Евлогия) по Истории Русской Церкви, владыки Питирима по сравнительному богословию и, конечно же, профессора А.И. Осипова по основному богословию. В академии – лекции о. Виталия Борового по истории западных исповеданий и опять профессора А.И. Осипова. Лекции Алексея Ильича я стремился посещать в первую очередь, и не только по программе. Посетил как-то его беседу с заочниками. Вот что запомнилось. Профессор Осипов: богословие – неудачный, малопонятный термин. Древняя Церковь не знала того богословия, которое знаем мы, она знала истинное богословие. По словам Иоанна Лествичника, совершенство чистоты есть начало истинного богословия. Мы же под богословием понимаем науки, сочинения, книги. Богословие не есть философия.
Для философии не важно нравственное состояние человека, чистота его сердца. Под влиянием запада мы стали подразумевать под богословием не праведную чистую жизнь, а заучивание текстов, богословские трактаты, философские мнения, но упускаем главное, что богословие есть боговедение. Невозможно стать богословом не научившись молиться. Нельзя позволять мыслим бродить, не должна каждая тварь оставлять в голове след. Необходимо постоянно обращаться к Богу. Необходимо поставить цель – научиться молиться – не выстаивать службы, не вымахивать поклоны, а именно молиться. Для этого нужно внимание и сокрушение сердца.
«Да знают Тебя Единого Истинного Бога и Его же послал Исуса Христа»- сказано в Священном Писании. Конечно дело не в знании – и дьявол знает. Богословская наука открывает не духовный мир, а только правильный путь к тому, что мы можем узнать. «Вкусите и видите, яко благ Господь» - необходимо не только рациональное познание, но опытное – это главное. То, что Бог есть Любовь можно познать только опытно.
Мы грешим подменой боговедения теоретизированием, занимаемся празднословием о Боге. Чем чаще мы обращаемся к Богу, тем скорее согреется душа. Духовная жизнь начинается с борьбы с помыслами – кто с ними не борется – не победит себя. На Западе нарастает тенденция стирания граней между истиной и ложью. Что раньше считалось ересью теперь рассматривается как личное богословское мнение. На одной из Ламбетских конференций был поднят вопрос: как епископ Робертсон может быть епископом, если он отрицает Божество Христа? В итоге решили – что это его частное богословское мнение.
Я был свидетелем, как на Западе католические кардиналы и епископы и протестанты причащались друг у друга. Единство возможно только при условии достижения единства в вере, в догматическом учении, единстве в принципах духовной жизни. На Западе появляются новые переводы Писания, которые, по сути, являются его толкованием. Появляются целые фразы, которых там нет – переводчики считают, что эти фразы позволяют лучше понять содержание Писания. Такие понятия как «покаяние», «Царство Божие» совершенно выбрасываются.
На экуменических ассамблеях, например, в Бангкоке говорилось о чем угодно – о проблемах образования и экономики, но не о спасении и вечной жизни. Происходит полнейшая материализация. Человек, который верит в Христа как в Бога считается старомодным. Если сейчас на один день открыть границу - нас завалят псевдорелигиозной литературой (что и случилось – и. К.).
Нарастают процессы подмены, ведущие к признанию другого мессии. Экуменизм имеет не только положительные стороны, но и отрицательно влияет на его участников с нашей стороны, особенно, на молодежь – я свидетель. Мы не имеем должного иммунитета – болезни Запада воздействуют на нас.
Нельзя молитву творить, как заклинание, магическое действие вне связи с Богом. Истинная молитва, по словам епископа Игнатия Брянчанинова, должна совершаться со вниманием, благоговением и с сокрушением сердца. Вне христианства есть ощущение Бога, но нет истинного знания о Нём, много фантазий».
На встрече с преподавателями гомилетики в 1983 году запомнился такой пассаж: «Состояние проповеди на приходах в настоящее время, мягко говоря, желает быть лучшим. Во многих церквах её вообще нет, их даже не читают – и это священники, которые заканчивали Духовную Академию». Большим событием для нас был приезд митрополита Антония (Блюма). Актовый зал не вмещал всех желающих. Живое слово владыки воспринималось на одном дыхании. Запомнились его слова: «Мы так далеки от светлого идеала, который представляет собой Христос, и в какой-то мере святые. Склонимся перед Крестом Христовым. Освободим сердца от всего, что их отягощает. Будем поддерживать друг друга».
Не самые приятные воспоминания остались от изучения славянского и греческого языков. Я просто изнывал на этих занятиях; совершенно отторгалась и не воспринималась методика изучения их через очередную изрядную порцию склонений, исключений и т.д. Старался, пользуясь, как насельник Данилова монастыря, правом свободного посещения, уходить в другие классы, к тем преподавателям, у которых я не учился. Иногда это было даже в форме слушаний в коридоре у полузакрытых дверей класса. Представляю, какие могли быть впечатления от этой картины у видевших ее. Блестящими были лекции по Ветхому Завету о. Владимира Иванова во втором классе (в семинарии меня перевели после 1-го класса в 3-й, а о. Владимир преподавал во 2-м классе). Парадоксально, что в Академии уровень преподавания Ветхого Завета был ненамного выше, чем в семинарии, как, кстати, и Истории Русской Церкви. В Академии о. Владимир интересно читал лекции по церковной археологии. Нестандартно вел цикл лекций по Истории Русской Церкви XX века о. Михаил Турчин – выпускник Ленинградских духовных школ. Батюшка мог себе позволить некоторую смелость и откровенность в изложении – то, что в период перестройки, как из чаши изобилия посыпалось на наши головы.
Вообще я заметил, что эффективным было преподавание тех, кто не прирастал к конспектам, а излагал живо, стало быть, сам хорошо переварил материал. Именно таким был, например, преподаватель догматического богословия протоиерей Владимир Кучерявый. Колоссальным потенциалом знаний обладал преподаватель академии по Истории Древней Церкви профессор Нелюбов, но в том виде, как он это преподносил, а именно: шквал дат, имен, терминов – это было неудобоваримо.
Забавными были коллизии с преподавателем русского языка Макаровым. Совершенно чеховский персонаж, напоминавший своей фигурой знак препинания, он изводил студентов своей требовательностью. Студенты, как известно, народ находчивый, они пользовались невоцерковленностью преподавателя, который на молитве «Царю Небесныи» в начале занятий никогда не крестился, а стоял, держа руки по швам. Студенты начинали после «Царю Небесныи» петь все, что только знали, занимая изрядную часть учебного времени. Когда же преподаватель заставлял повторять всем вместе какие-то тексты, начинали так громко скандировать, что стены дрожали. Преподаватель же оставался невозмутимым.
Русский язык преподавала мама архимандрита Петра, известного регента, настоятеля Казанской церкви в Узком. Эта одухотворенная женщина не напрягала учебным материалом, часто поднимала различные духовные темы.
Пожилая «англичанка» нередко с подачи студентов отвлекалась от программы на рассказы об Англии и о разных архиереях, которые учились у нее.
Некоторые преподаватели входили в класс со звонком, например, о.Николай Иноземцев, читавший лекции в 3-ем классе по Ветхому Завету, другие могли прийти чуть ли не к середине урока – конечно, это расслабляло.
Самый лучший метод подготовки к экзаменам – составить тезисы по всем темам, чтобы запомнить основное и не тонуть в деталях и частностях, а постоянно «держать быка за рога». На переменах я часто готовил записки для преподавателей, порой с довольно острыми вопросами. Их я клал на кафедру. При первой возможности стремился приходить на лаврские богослужения. Под влиянием одного лаврского насельника у меня было свое сожжение «Мертвых душ» - многочисленных выписок из прочитанных книг. Иеромонах был скептически настроен к изучению наук (при этом он ссылался на святителя Игнатия (Брянчанинова). Впрочем, батюшка не настаивал, это был мой необдуманный порыв, о чем я сожалею. Питался я за монашеским столом в малом зале трапезной. Здесь не было слышно чтения житий святых в большом зале. Я старался приносить для чтения святоотеческие творения. Однажды принес книгу «Патриарх Сергий и его духовное наследие», изданную в 1947 году. Помню, как некоторые студенты возмутились отдельными пассажами книги, изложенными в духе т. н. «сергианства».
Интересными были внеурочные лекции, например, о берестяных грамотах или творчестве Лескова. Важными были встречи с преподавателями Литургики и других предметов, где можно было устно и письменно задать ряд вопросов.
Тема моей первой проповеди – «Значение Православной веры». Текст её я заучил наизусть, и громко и четко произнес после вечерней молитвы в Академическом храме. После этого мои проповеди, иногда по нескольку раз за службу посыпались как из рога изобилия. Где бы я ни был – В Почаевской Лавре, в Донбассе и в других местах, я стремился их произносить. Однажды попытался произнести в Москве – в Никольском храме на Рогожском кладбище, но священник не разрешил, сказав, что могут быть осложнения с уполномоченным по делам религий. Вообще, как я заметил, в церковной жизни очень важно качественно совершить первый шаг, преодолеть барьер. Особенно это касается проповеди и совершения крещения через полное погружение.
После вечерней молитвы в Академическом храме вся студенческая братия, подходя ко Кресту, пела тропарь «Иже Крестом ограждаеми» с последующими стихерами и тропарями св. ап. Иоанну Богослову и преп. Сергию Радонежскому. Впечатления от этого единодушного пения среди мерцающих лампад было очень сильным.
Возвращаясь к теме проповеди, хочу заметить, что они произносятся либо заученно, как стихотворение, либо в несколько раскованной форме, напоминающей непринужденную беседу. В последние годы я стал именно так их произносить.
Спали мы в больших помещениях со скрипучими полами. Я часто приходил уже после отбоя, снимал подрясник, ложился в постель и сразу отрубался. Утром лежать до сигнала дежурного было безсмысленно, так как многие студенты поднимались каждый по своим делам. Я вставал и шел на братский молебен в Троицкий собор к 5.30, а потом либо на раннюю монастырскую Литургию, либо в Академический храм. Из-за такой нагрузки на занятиях меня часто «развозило», клонило ко сну. В некоторых конспектах заметны каракули, когда я пытался что-то записывать, находясь в полуобморочном состоянии.
Однажды я был дежурным в распоряжении помощника инспектора, и меня послали с каким-то поручением. Я неспеша передвигался, с кем-то по ходу общался, одним словом, «завис». Возвращаюсь и вижу, что помощник инспектора, из-за моего долгого отсутствия чуть не плачет. Впоследствии у меня не раз возникало напряжение с помощниками, которые где-то застревали и приходили с опозданием. Не действует ли здесь закон возмездия?
Учился я с Вячеславом Полосиным, выпускником философского факультета МГУ. Приняв сан, он перешел на заочное отделение и служил в соборном храме Душанбе. Затем в Москве активно занимался общественной деятельностью и законотворчеством в сфере отношений государства и церкви. При этом он редко служил. Неожиданно перешел в ислам. Сохранилось его обращение ко мне на церковнославянском языке в виде древнерусской грамоты с просьбой о материальной помощи. В классе я сидел на задней парте с Андреем Тороповым (впоследствии он стал старшим священником Серафимо-Дивеевской обители). Помню, как мы с ним перелистывали старые номера «Журнала Московской Патриархии».
Преподаватели были разными: замкнутыми и очень общительными, «сухариками» и живчиками, скрытными и в меру откровенными. Вот, например, игумен Иона (Карпухин) (впоследствии – митрополит Астраханский и Енотаевский). Это был не просто живчик, а суперживчик. Занятия у него проходили в высоком тонусе энтузиазма и энергии. Правда, начало было не для слабонервных – о. Иона влетал в класс одновременно со звонком и начинал нагнетать. Зависала напряжённая тишина, муха пролетит – слышно. Угрожающим тоном он вызывал к доске, размеренно и внушительно ставя вопросы. Помню, как медленно надвинулся он на Анатолия Баскакова (впоследствии старообрядческий епископ Антоний, трагически погиб) и как хрястнет указкой по его парте, тот даже подпрыгнул. За несколько десятилетий преподавания литургики в его памяти смешались фамилии выпускников разных лет. Эти фамилии он постоянно путал. Бывало, вызывает: «Лихоманов, к доске!» Студент робко: «Батюшка, я – не Лихоманов, я – Лихоносов». - «Не имеет значения, отвечайте!» Постепенно атмосфера умиротворялась, градус спадал, начинались шутки, лирические отступления и т.д. Меня он называл – «Послушником». Часто спрашивал старообрядца, учившегося с нами: «Авдий, а как у вас?» Авди́й (ударение он делал на втором слоге) отвечал: «А у нас только Богородицу именуют Марией, а других святых жен Марьями называют». Это тот самый Авдий, который сейчас в сане Патриарха возглавляет Русскую Древлеправославную Церковь.
Кроме о. Ионы, литургику преподавали протоиерей Геннадий Нефедов, настоятель собора б. Богоявленского монастыря, архимандрит Матфей (Мормыль), насельник Троице-Сергиевой Лавры, главный регент здесь и знаменитый архимандрит Иоанн (Маслов).
Отец Иоанн был еще грознее и требовательней. Необходимо было записывать, например, совершенно нереальные по объему схемы сочетания количества стихир на службе двум почитаемым святым и т.п. Был весьма скуп на оценки. Его учебник по литургике многие годы был для меня незаменимым пособием. Спокойно и размеренно проходили занятия по общецерковной истории с о. Серафимом Соколовым, руководителем заочного отделения.
Не очень приятные воспоминания оставили послеобеденные занятия по самоподготовке. Нужно непременно быть в классе, где каждый занимался чем-то своим – кто-то в сопровождении пианино исполнял церковные песнопения, кто-то громко разговаривал – ни о каком плодотворном проведении времени не могло быть и речи. Иногда я вырывался в читальный зал в эти часы. Однажды не выдержав, произнес целый спич, мол, мы теряем время и тем самым себя обкрадываем. Впрочем, мой демарш не произвел какого-либо впечатления на студентов, и все продолжилось по-прежнему. Администрация пыталась решить проблему, улучшить ситуацию, направляя на эти часы самоподготовки воспитанников из старших классов и студентов Академии. Особого эффекта это не дало, так как эти посещения были эпизодическими. Некоторые «дедушки» пытались давить на младших, требуя что-то написать или приготовить для себя – это напоминало армейскую дедовщину.
Хотел бы еще вспомнить Б.А. Пушкаря, преподававшего Библейскую историю в 1-м классе семинарии. Ныне он митрополит на покое. Пересказ им Библии с комментариями, без всяких пособий, был очень важным. Запомнился он также своими блестящими видео- и аудиозаписями на библейские темы.
Архимандрит Елевферий (Диденко) разработал очень эффективную методику преподавания Нового Завета. Послания апостола Павла, например, разделялись на основные темы, все это оформлялось в виде схем, что весьма способствовало запоминанию.
Сектоведение вел профессор И.А. Глухов. За многие годы преподавания предмета он знал его наизусть. Имел обыкновение перед изложением нового материала, довольно подробно вспоминать предыдущий. Это очень способствовало усваиванию. На экзаменах драл три шкуры. Сдача экзаменов затягивалась далеко за обед. Лекции Глухова давали обильный базовый материал, но, тем не менее, явно недостаточно вооружали из-за нехватки тех сведений, которые необходимы при непосредственном наблюдении и живом общении с адептами разных сект. Очень потрясла Ивана Александровича смерть его матери. Похоже, что от этого удара он не оправился до самой своей смерти. Из лаврских монахов особенно запомнился архимандрит Илия (Рейзмир) очень душевный, чистый человек. Часто бывал у него я на исповеди.
Во время учебы в семинарии я был старшим пономарем академического храма. Когда уже стал настоятелем Никольского храма на Берсеневке, и у нас под престольный праздник служил владыка Питирим, было приятно услышать из его уст о том, что он запомнил «любознательного студента – послушника Александра (Сахарова)»… Был такой кризис в семинарии, когда мне показалось недостаточно эффективным обучение из-за того, что 2-й час учебной пары отводился на ответы учащихся. Мне было скучновато, и одно время были даже мысли о переводе в Ленинградскую духовную семинарию. Там я дважды побывал для знакомства с лекциями, преподавателями.
В конце обучения в академии я испытал большой удар – срыв попытки защитить кандидатскую работу у профессора А.И. Осипова на тему: «Значение Православия для личности и общества». В процессе написания работы пообщаться с научным руководителем практически не удавалось. Работа получилась компилятивной, главным и единственным ее достоинством был большой объём фактов и цитат, собранных мною за время обучения в Духовных школах. Этого было явно недостаточно, и крах был закономерным. После разгромного отзыва я даже не пытался защищаться. Помню, несколько дней был в прострации, бродил по лесу на окраине поселка Струнино. У Осипова многие терпели фиаско. Я не прислушался к предупреждающим голосам. У меня было острое чувство неполноценности без кандидатской степени. С большим трудом взял себя в руки, выбрал новую тему, о прп. Паисии Величковском, как продолжателе исихастской традиции. Работу писал у И.А. Экономцева (впоследствии архимандрит Иоанн, председатель Отдела религиозного образования и катехизации). Работу писал два года, ездил в Кишинев для ознакомления с архивом, брал книги и общался на тему кандидатской с о. Александром Менем, которого несколько раз посетил в Семхозе. Вопросы на разные темы возникали, прежде всего, на лекциях профессора Осипова. Сохранившиеся у меня записи его ответов теперь уже не столь актуальны, как прежде, так как любой может ознакомиться с выступлениями Алексея Ильича по каналу «Спас» или по многочисленным кассетам.
От учебы в Духовных школах у меня сохранились записи лекций, практически это стенография, приблизительно 250 общих тетрадей. Сохранились все сочинения, а в записях были зафиксированы даже «лирические отступления» преподавателей, которых особенно много было у владыки Питирима. Читая массу книг и журналов, я всегда делал выписки, которые потом были отпечатаны на пишущей машинке. В итоге получилось 20 сборников, в каждом из которых по 200 страниц. Это неоценимый материал для проповедей и бесед.
Окончание семинарии совпало с открытием Данилова монастыря. Назначенный туда наместником эконом Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Евлогий пригласил меня помогать ему в качестве секретаря. Это был 1983 год.
Завершая, хочу подвести некоторые итоги, отметить как положительные стороны, так и недостатки на мой, конечно, взгляд. Хорошо отложились в памяти и душе семинарские лекции по догматике и истории Церкви, как Древней, так и Русской. В четвертом классе архимандрит Иннокентий (Просвирнин) преподавал историю Русской Церкви не по событиям, а по святым отцам.
Резко сократил бы я количество часов на изучение языков, как древних, включая церковнославянский, так и современных. Их преподавание, на мой взгляд, страдало слишком глубоким погружением в дебри грамматики. Явно не дотягивало до должного уровня изучение Литургики – одного из самых главных предметов в Духовной школе, на мой взгляд. Студентов не познакомили, например, с уставом о поклонах, не изучалась должным образом древнерусская традиция. Богослужения в Академическом храме совершались в усеченном виде (это касается, конечно, вечерни и утрени) – это расхолаживало будущих священнослужителей. Проповеди должны были звучать чаще, чтобы окончательно преодолеть барьер и закрепить навык. Не хватало живого общения с известными священниками, служащими на приходах. Как я впоследствии убедился, мы были далеки от реальных приходских проблем, как в духовном, так и в хозяйственном плане. Навыки духовничества, опыт выстраивания отношений с архиереем, благочинным, с собратиями, с сотрудниками, с властями, наконец. Как я убедился, дело приходского, тем более, общинного устроения очень непростое. Здесь очень важно было бы услышать предостережения и советы. Мне запомнился только один совет – став настоятелем в каком-либо храме, в течение года присматривайся, не принимай кардинальных решений и ещё по важности «свидетельства внешних». Абсурдным, на мой взгляд, является требование бриться будущим священникам – впоследствии все это сказывается. Выскажу криминальную мысль: не хватало молитв своими словами – после какого-либо урока или мероприятия – это бы оживляло религиозное чувство, которое, что греха таить, иногда увядает из-за механического вычитывания по шаблону. Святитель Феофан Затворник говорил, что Богу приятен на молитве наш детский лепет.
В целом, несмотря на отмеченные мною недостатки, семинария давала хороший базис.
.jpg)
.jpg)
 Сафиуллина кв.jpg)
1. О поклонах