День Русского Добровольца

В Калязине

На пленарном заседании VIII Калязинских чтений «Русского Собрания» 25 Февраля 2021 года в своем выступлениях лидер всероссийского общественного движения «Народный Собор» Олег Юрьевич Кассин говорил о необходимости учреждения православно-патриотическими организациями России Дня Русского Добровольца. В качестве даты он предложил 12 Апреля, как этот день сейчас отмечается в Сербии, чтобы со временем этот день стал и государственным праздником России. Положительными комментариями в своих выступлениях предложение поддержали секретарь Международной организации «Русское Собрание» Андрей Витальевич Сошенко (Калуга), помощник главного редактора «Русской Народной Линии», переводчик с сербского Павел Вячеславович Тихомиров (Новозыбков) и некоторые другие участники чтений.

Накануне — ещё 19 Февраля в Союзе писателей России при поддержке писательской организации «Народный Собор» провёл в Москве вечер памяти русских добровольцев.

В информационном сообщении «Народного Собора» о мероприятии было пояснение:

«12 Апреля 1993 года в Восточной Боснии случилось событие, достойное встать в один ряд с героической обороной Брестской крепости и подвигом 28 панфиловцев. Пятнадцать русских добровольцев в течение 6 часов вели неравный бой за высоту Заглавак против нескольких сотен исламистских боевиков, рвавшихся в сербский Вышеград, чтобы устроить там этническую резню. Трое из добровольцев погибли, ещё трое были тяжело ранены. Но враг не прошёл – на месте остались более 80 боевиков (по данным радиоперехвата – 96), включая командира бригады, ещё более сотни было ранено. Наступление захлебнулось, и при виде подходящих на помощь добровольцев-казаков боевики бежали. Вышеград был спасён… 12 апреля в Республике Сербской (автономная часть республики Босния и Герцеговина) на государственном уровне традиционно отмечается День русских добровольцев. Праздник этот был учрежден в память о героической обороне горы Заглавак. В Сербии стоит шесть памятников русским добровольцам, в России – ни одного. Не говоря уж о том, что нет у нас в стране ни музея русских добровольцев, ни “Дня добровольца” как одного из государственных праздников…»

А уже после Калязинских чтений снова в Москве 11 Марта 2021 года в Москве была создана и провела своё первое заседание инициативная группа нового общественного проекта «Русский доброволец».

По моему глубокому убеждению, инициативный замысел ежегодного чествования Русских Добровольцев именно 12 Апреля — в День Космонавтики — достоин самого пристального внимания всех православно-патриотических организаций России. Было бы прекрасно, если бы инициативу «Народного Собора», Союза писателей России, ряда участников «Русского Собрания» на этапе становления поддержали хотя бы несколько православных организаций. Всё-таки Юрий Алексеевич Гагарин тоже был великим русским добровольцем, который с громадным риском для своей жизни, но вместе с тем с горячим сердечным желанием отправился в неизведанное ровно 60 лет назад — 12 Апреля 1961 года. Всем теперь памятна его фраза в начале полета: «Поехали!» Но Юрий готов был и к жертве, когда в ходе цепочки нештатных технических ситуаций при спуске он увидел в иллюминаторе языки пламени и ручейки расплавленного металла, подумал, что: вот гибель — и коротко проговорил в шлемофон: «Я горю. Прощайте!»

Выступал тогда на Калязинских чтениях и один из участников боя 12 Апреля 1993 года на горе Заглавак — известный русский журналист, заместитель главного редактора «Русского Вестника» Борис Юрьевич Земцов. Правда, он по скромности говорил не о своём боевом прошлом, а о необходимости участникам «Русского Собрания» выступить в поддержку великого русского ученого Олега Анатольевича Платонова и писателя Валерия Михайловича Ерчака, которых осудили по 282 статье якобы за «разжигание» межнациональной розни, а на самом деле выполнили заказ антирусских сил наказать передовых бойцов жестокой информационной войны за выживание России.

В перерыве между заседаниями Борис Юрьевич вручил мне свою книгу «Я — русский доброволец» с дарственной надписью.

Россия и Сербия

Для меня духовно-этническая солидарность с православными Славянами Балкан, и особенно с Сербами стала частью моего самосознания и глубинных чувств ещё в пору моего воцерковления, когда в 1986 году начал изучать литературу об этапах прославления Преподобного Серафима Саровского, а через то и материалы о Святом Царе Страстотерпце Николае Александровиче.

Ведь заступаясь именно за Сербский народ наш Святой Император вынуждено вступил в войну с Австро-Венгерской и Германской империями 19 Июля 1914 года — в День Рождества Серафима Саровского и Перенесения Его Мощей в Саровский собор для общецерковного поклонения. В Июле 1903 года Сам Государь вместе с Великими Князьями и нес Раку с Мощами Святого.

В детстве и юности мне многократно доводилось слышать от стариков, родившихся ещё в конце XIX столетия или в самом начале XX века выражение «в мирное время». Поначалу я думал, что речь идет о годах до начала Великой Отечественной войны. Но потом из расспросов понял, что стариковское выражение «мирное время» относится к эпохе аж до Первой Мiровой войны! В сознание стариков уже все последующие десятилетия — «империалистическая», обе революции, гражданская, первые пятилетки, военные конфликты на Халхин-Голе, Хасане, с финнами, Великая Отечественная, войны с Японией, в Корее, Кубинская революция, война во Вьетнаме, Карибский кризис, конфликты на Ближнем Востоке, в Африке и наконец Афганистан воспринимались как время отнюдь немирное.

И в самом деле, день 19 Июля / 1 Августа 1914 года стал зримым рубежом для нашего Отечества и его вступлением в немирную эпоху, которая продолжается и до сего дня. А Преподобный Серафим, который пророчествовал о когда-то — в далеком грядущем чудесном перенесении Царь-Колокола в Дивеево, о своем чудесном трехдневном воскресении и о своей проповеди всемiрного покаяния, в тот роковой для России день четырнадцатого года как бы сам засвидетельствовал о далеком грядущем: «Началось!» И началось именно с Сербии. А потом была и Екатеринбургская Голгофа Царской Семьи…

Русский беженец, выросший, получивший воспитание и образование в Югославском королевстве, но после войны вынужденный уехать в Канаду, удостоенный степени доктора филологии в Монреальском университете, профессор Павел Николаевич Пагануцци (31 Июля 1910 — †19 Апреля 1991) так выразил внутреннюю духовную взаимосвязь Сербии, Святого Царя-Мученика Николая и России:

«Прошло немного более десятилетия со дня Екатеринбургской трагедии, и погибший Монарх впервые был назван Святым, правда еще не у Себя на Родине. В 1930 году в Белграде освящали храм Святого Александра Невского заложенный в 1877 году благодарным Сербским Народом в память Русским Воинам, живот свой положившим на свободу и независимость Сербии, и Белградская печать ожила воспоминаниями 1914 года: “Царь Николай, благодетель славянства, защитник православных братьев с берегов Дуная, спаситель бесконечных верениц солдат, беженцев и учеников из пропастей Албании, воскрес в эти дни Своим Святым Ликом”. Синод Сербской Православной Церкви не раз поднимал вопрос о причислении погибшего Государя к лику Святых наравне с Просветителем Сербским Святым Саввой, Царями Стефаном и Симеоном, Князем Лазарем... В высокочтимом монастыре Сербском Святого Наума на Охридском озере в Южной Сербии среди 15 ликов Святителей в овалах написан и скорбный Лик последнего Русского Царя. История написания Лика такова: однажды в сумерки художник-иконописец, расписывающий храм, вошел во внутрь. Внизу был уже мрак, и только купол прорезывали последние лучи заходящего солнца, на стенах храма была какая-то чарующая игра светотеней. Все кругом казалось неземным и чудесным И в этот момент художнику почудилось, что оставленный им чистый овал ожил, и в нем он явно мог различить скорбный Лик Русского Царя. Пораженный чудесным видением, долго стоял иконописец в полном оцепенении, охваченный молитвенным порывом... А придя в себя, он начал лихорадочно работать углем, набрасывая контуры чудесного видения»[1].

Но глубинная мистическая связь Руси и Сербии таится в ещё большей глубине столетий. Первое Сербское королевство с Династией Неманичей во главе было провозглашено в 1217 году в области Рашка, ныне на территории Черногории. Область была названа по древнему — ещё римских времен — городу балканских Славян Рас или Расция. В историко-филологических исследованиях встречаются такие варианты наименования данной области: Рашка / Raška — Рашка, Рашка земља / Raška zemlja — Рашка земля (страна), Расија / Rasija — Расия, Расција / Rascija — Расция; лат. Rassa — Расса, Rassia — Рассия, Raxia — Раксия, Rascia — Расция, в русской литературе встречается кириллическое написание «Расия»[2].

У принявшего Православие обрусевшего в четвертом поколении немца с мадьярскими корнями, историка и филолога, по убеждениям славянофила, по службе — российского консула в Боснии — Александра Федоровича Гильфердинга есть знаменательный пассаж о Рашке.

«Местность эта называется Расью. Это имя принадлежало собственно речке, которая протекает через Новый-Пазар. Рась есть тоже самое слово, произнесенное на Сербский лад, что Рось (собственно Ръсь, в родительном падеже Рси) знаменитое в древней Русской истории имя реки в Малороссии. От Раси получила свое название вся окрестная страна (Рась, Раса или Рашка земля), которая вместе с Зетою[3], была колыбелью Сербской Державы. Византийские летописи упоминают об Раси уже в IX веке. Сербские Государи носили титул королей Сербских и Рашских земель. У западных народов, Итальянцев и Венгерцев, Сербия была известна преимущественно под именем Рассия или Расция, Rassia, Rascia; Сербов называли Rasciani, и до сих пор Мадьяр не знает Серба под другим именем, как Рац; иногда только он прибавляет к этому имени, в виде комплимента, слово вад и называет его Вад-Рац, т.е. дикий Рац. Странная игра случая, что два народа, родные братья, получили имена, которые различаются только одним оттенком гласной: Рась, Русь, Рассия, Россия; но как различно прозвучали эти два имени в истории!»[4] — полагал русский ученый из немцев в 1859 году, когда впервые издавал свои путевых исторические заметки «Босния, Герцеговина и Старая Сербия». Конечно же, он не предполагал, что в путях Божьего Промысла через 55 лет судьбы Русских и Сербов намертво переплетутся в мiровом военном конфликте так, что Сербы 1914 года не без гордости принялись говорить своим противникам: «Нас с русскими 150 миллионов!»

Так я видел Сербию тогда — в середине восьмидесятых. Наступившие вскоре — на рубеже восьмидесятых и девяностых — волнения в Югославии воспринимались мною как проявления Промысла Божия в связи с тем, что началось ещё в 1914 году…

Югославия в огне

С самого начала девяностых с душевной болью переживал все, что было связано с Сербией, Сербским народом, с исконными Сербскими землями. Большинство моих соратников горячо волновали известия о гражданской войне Югославии: и некоторые из них в наших собраниях стали восклицать: «Нас с сербами 200 миллионов!», тем более на наших православно-патриотических собраниях в доме Н.Д.Телешова на Покровке, в различных домах культуры Москвы и Подмосковья, в конференц-залах московских библиотек стали появляться и Сербы, как правило, работающие на стройках новых элитных сооружений Столицы и её предместий (например, они строили громадный административный офис Трансгаза на Калужке), студентов и представителей разных фирм.

Особенно нас потрясло сообщение из Сербской Крайны, где во время сражения за Вуковар осенью 1991 года в ходе геноцида местного мирного сербского населения усташи в детском саду изуверно замучили сорок сербских младенцев. Сербскую брошюру о том изуверстве с фотографиями тел мучеников, в том числе с фото двух распятых там младенцев для нашего Братства Святого Царя Мученика Николая достал Леонид Донатович Симонович-Никшич.

Великим Постом 1992 года священники, близкие к нашему Братству — Отцы Александр И., Александр А., Александр Н., Сергий (Б.) по договоренности с Батюшкой из какого-то храма на окраине Москвы или в ближнем Подмосковье в канун одной из Родительских Суббот решили совершить ночную Божественную Литургию в Память о Сорока Вуковарских Младенцах-Мучениках с молениями к ним как Святым. Конечно, такой церковный акт довольно молодых тогда Батюшек сдержал ряд каноническо-дисциплинарных нарушений, но он однозначно выражал наш общий духовный настрой того времени и чувства по отношению к Братьям-Сербам. Той уникальной службе, несомненно, были отверсты Небеса. Нашему ликованию в тот день не было предела! Когда Литургия была завершена, уже светало. Мы постарались прибраться побыстрее, очистить подсвечники возле придела, где совершалась Литургия, поскольку вскоре должен был прийти Настоятель и начинать общую для прихожан храма службу Родительской Субботы.

Тогда же братчики изготовили большой транспарант-складень с кратким пояснительным текстом, образами Святых Царя-Мученика Николая, Царя-Мученика Лазаря и фотографиями истерзанных тел младенцев, на двух из которых были следы распятия с характерными ранами на ладонях, ступнях и с левой стороны груди. Можно было только предполагать какой жестокий сатанинский ритуал совершили изуверы.

С транспарантом мы регулярно по Воскресным дням и в большие Праздники выходили на молебны к Часовне Иконы Божией Матери «Державная» рядом с бассейном «Москва», там, где потом был восстановлен Храм Христа-Спасителя.

А 24 Мая тот транспарант Л.Д.Симонович-Никшич установил перед молебном на открытии и освящении Памятника Святым Кириллу и Мефодию работы великого русского скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова. Тогда место именовалось Старой площадью, а сейчас называется Славянской.

В то же время от знакомых наших знакомых слышали, что кто-то собирается или уже отправился воевать добровольцем на стороне Сербов. Но тогда подобные случаи были единичными. Вспоминается один из них.

Тем же летом — в конце Июня или уже в Июле в Храме Всех Святых Красного Села (в ту пору я входил в приходской совет храма и правление Братства Святителя Филарета Московского, учрежденного в приходе) мне довелось побывать на отпевании казака, убитого, как говорили вслух, где-то в «горячей точке». Покойный был не из москвичей, как и другие казаки, присутствовавшие на службе. Где именно казак был убит, его сотоварищи при сторонних расспросах почему-то не поясняли, несколько с вызовом говорили: погиб за Россию! Но от одного из знакомых клириков узнал: гроб из Югославии, отпевают здесь, а хоронить будут на родине, там рядом то ли нет храма, то ли опасаются местных властей, что помешают печальному торжеству проводов «наёмника». Именно так либеральные СМИ, многие российские чиновники, а вслед за ними и некоторые неумеренные в послушливости властям Батюшки называли русских добровольцев, сражавшихся в Карабахе, Приднестровье, Абхазии, в Среднеазиатских республиках, а теперь и в Югославии.

Впрочем, в казачьем эскорте других добровольцев не было. Они сами приехали в Москву лишь за гробом земляка. А в Россию доставляли покойника Сербы-фирмачи по просьбе родственников. Из-за досады на вызывающее отношение приезжих к нам — москвичам — даже забыл записать для своего помянника имя павшего героя, о чем жалею до сих пор. Вечная Память и Царствие Небесное душе Русского Воина, его же имя ведает Бог!

А осенью 1992 года появились сообщения в СМИ о том, что уже существуют великорусские и казачьи добровольческие отряды. Видимо, среди них были и три репортажа Б.Ю.Земцова в «Русском Вестнике», который побывал с группой других журналистов в Югославской командировке.

Мне доводилось читать в Сети мемуарные или несколько беллетризированные описания о той поре. Встречаются и дневниковые по формальным признакам тексты, но по стилистике чувствуется, что они значительно перерабатывались авторами спустя значительно время после описываемых событий. Те, кто интересовались темой, думаю и сами, их помнят, а я не хочу какими-то «литературоведческими» сравнениями давать конкретные оценки и задевать чьи-то авторские или читательские чувства: разные произведения, разные подходы…

Записки добровольца

25 Февраля 2021 года в Калязине после пленарного заседания, великолепного концерта и торжественного застолья, посвященного и Чтениям, и 60-летию главы Калязинского района Константина Геннадьевича Ильина, добрались до пригородной гостиницы «Палуба» уже хорошо за полночь. Кто-то из участников Чтений продолжил беседы и даже негромкое пение под гитару в номерах. На посиделки звали и меня, но я уже «вырубался» от прежнего недосыпа. Принял душ и сразу завалился спать, упоенный тишиной речного простора за приоткрытым окном. Однако ещё перед сном на прикроватную тумбочку все же уложил подаренную днем книгу. Вскоре после трех часов ночи отчего-то пробудился, словно стук вагонных колес, громкие разговоры, тревожные возгласы и даже ссоры в импровизированных казармах, свист и взрыв минометного снаряда донеслись до моего слуха из-под обложки ещё непрочитанных страниц и отвадили мой безмятежный сон.

Впрочем, на удивление совершенно отдохнувшим за краткий сон, затеплил ночник над головой и погрузился в чтение. В прежние годы в режиме достаточно медленного «быстрого чтения» я проглатывал рукописи и книжки вроде такого текста в 230 страниц часа за три, в крайности за четыре. И даже подумал, что в ключе внимательного просмотра закончу книжку ранним утром и смогу ещё подремать. Но пробежал первые пять абзацев «От автора», написанных уже потом — специально для книги, столкнулся как с грубыми бетонными блоками блок-поста, с блокнотными записями в уже совсем далёкого Марта 1993-го:

«Хуже болтовни либеральной может быть только болтовня патриотическая. Убеждаться в этом можно чуть ли не каждый день — достаточно только взять руку газету патриотической направленности или послушать ораторов… Призывы и лозунги. Лозунги и призывы… И ничего конкретного, ничего реального, что могло бы хотя бы как-то изменить ситуацию в стране. Неужели этот порядок — вечен? Неужели в этом судьба моего Отечества? Если так, то это уже не судьба Отечества, а приговор ему… Задумываешься об этом и очень четко начинаешь понимать, что в этой самой жизни может грянуть момент пронзительного осознания, что всё — не так… Человек почувствует, что непременно надо совершить что-то очень серьезное м очень важное. По крайней мере, поучаствовать в чем-то очень серьезном и важном. Не решиться на это — значит совершить серьезную ошибку, о которой придется жалеть всю оставшуюся жизнь, какой бы длинной она ни была и как бы ни была богата яркими событиями»[5].

Ясно, что тут не «философствования по поводу». Из тона слов, подобранных без стилистических красивостей, понятно, что решение ехать добровольцем на «чужую» войну уже окончательно принято и психологическая точка невозврата пройдена: рассуждение записано именно тогда же, когда было для себя всё решено — в совершенно определенном состоянии духа. Никак не потом, когда можно было бы сказать о том же, но как-то «покрасивше». Потом уже ничего не правилось. Борис мастерски владеет словом и может рассуждать вполне изысканно. Но тут жесткий психологически документ, который честный перед самим собой и Богом автор не стал «улучшать»: что выдержал блок-нот, то пусть потерпит и читатель-соотечественник.

Как сыграл труса

Почему я так уверен в психологической документальности начальных страниц записок[6]? Да потому что в Декабре 1992-го — в Январе 1993-го я переживал подобное желание, но отступил, очевидно, струхнул. Мотивы были несколько иные. На счет грядущего России я не волновался: как уверовал в начале 1986 года духом в пророчества Русских Святых о Воскресении после всех смут Самодержавной России, так держался того и в конце 1992-го, держусь такого твердого убеждения и сейчас[7].

Но вот то, что касалось моего собственного места в жизни, в служении Отечеству, тогда заколебался: ещё в Мае от меня ушла жена и подала на развод. Сына пристроил к Родителям в Пахре. Летом произошел раскол в нашем Братстве. Постоянная работа в «Радонеже» не складывалась: после выставки «Царский Архив» никаких новых проектов для меня не было. Существовал на случайные небольшие пожертвования то от кого-нибудь из Батюшек, то от О.Н.Куликовской-Романовой… С Августа начал сотрудничать с личной пресс-службой Митрополита Иоанна (Снычёва). Написал для Владыки две «официальных» записки об отречении Государя и о расследовании цареубийства, и одну неофициальную — с изложением позиций двух ученых по вопросу о так называемых «екатеринбургских останках». В начале Декабря была встреча с Митрополитом, передал ему записки. Беседовал Владыка очень тепло и доброжелательно, но притом дал понять, что на основании неофициальной записки от ученых-скептиков выступать в Синоде не станет, пока те ученые сами публично не заявят о своих основательных сомнениях. Вот я и «загрустил», и даже пару раз впадал в ещё совсем непривычный для меня запой — дня на три-четыре, что меня испугало… Пугала тахикардия, аритмия, ужас перед пошлой и безсмысленной смертью от «сердечной недостаточности» в запое. Именно такой стыд порождал схожие рассуждения: «…Непременно надо совершить что-то очень серьезное и очень важное. По крайней мере поучаствовать в чем-то очень серьезном и важном» (С. 7). Меня тогда просто одолевали мысли о возможной безцельности собственного существования. И я, конечно не так решительно, как Б.Ю.Земцов, предпринял попытку навести контакты, чтобы отправиться в Сербию. Однако по мнению практиков оказался негодным к такому подвигу, и сам же согласился с таким мнением, хотя самооценка моя была унижена[8].

Тогда — в Январе 1993-го — посрамленная гордыня уедала вместе с желанием повторить попытку отправиться на Балканы, совсем неожиданно через несколько дней для меня многое переменилось. В связи с «екатеринбургскими останками» в «Canadian Press» 13 Января с заявлением выступил Тихон Николаевич Куликовский-Романов. Сразу следом корреспонденты уже в британской «Sunday Express» по телефону о том же взяли краткое, но выразительное интервью у Митрополита Иоанна. А 24 Января в той же газете вышел материал Виталия Козликина и Кетти Скотт-Кларк с интервью К.Ю.Душенова, В.В.Архипова, моим, а также у тех двух ученых, которые прежде не решались публично высказываться…

Идея церковно-научного форума, которая умозрительно предлагалась мной в разговоре с Владыкой в начале Декабря и, как мне показалось, не была им воспринята, к концу Января именно по инициативе и с благословения Владыки Иоанна приобрела совершенно ясные очертания и перспективы.

9-11 Марта 1993 года в Международном фонде славянской письменности и культуры в Черниговском под председательством В.М. Клыкова с благословением и напутственным приветствием Владыки Иоанна успешно прошла первая в Москве международная научно-богословская конференция по вопросам цареубийства, с участием нескольких докторов наук, многих ученых рангом пониже, юристов, криминалистов, священников, православно-патриотических деятелей. И хотя в житейском отношении моя жизнь с материальной неопределенностью на фоне разрушенной семьи некоторое время оставалась прежней и лишь через полтора года я обзавелся новой семьей, в информационной войне именно тогда почти на три десятилетия вперед определился мой «мирный» одиночный окопчик. Судьба Сербии и Сербского народа меня продолжала волновать, но побуждения отправиться туда добровольцем уже воспринимались мной как несбыточные.

Однако чувство стыда за моё очевидное позорное отступление от военной добровольческой стези в Январе 1993 года нет-нет да с горечью вспоминалось и вспоминается. Вместе с тем оно укрепило меня в безмерном уважении и высоком почтении ко всем нашим добровольцам, воевавших за Сербию, как и к добровольцам и ополченцам, с которыми мне доводилось общаться журналистом в Августе 2014 года на Донбассе. И без относительно того, какими мотивами в своем жертвенном выборе они руководствовались или какими чертами характера обладали.

О разном патриотизме

Именно поэтому в калязинском ночном чтении книги Бориса Земцова беглость меняю на мерный шаг. Более того, прочитав несколько страниц, возвращаюсь назад, чтобы четче уловить именно психологические особенности, повороты в движениях души, последовательность событий… Становится понятно, что в рассуждениях о патриотизме, в оценках современников автор блокнотных заметок прямолинеен не только к другим. Он жестко относится и к самому себе, упрекая себя в гордыни, стараясь смириться перед лицом неведомого грядущего… И жесткость оценок оправдывает именно исповедальных характер записей перед отъездом на войну:

«…Итак, завтра. “Страшно?” — спрашивают друзья, посвященные в мои планы. Я не лицемерю, отвечаю: “Да”. Мне не семнадцать, не двадцать три. Мне тридцать семь. Есть, что терять, есть, кому сиротеть. Но… Решение принято… Дай Бог не струсить, не поскользнуться… Хочется запомнить, как пахнет голова трехлетнего сына, как щебечет милые глупости дочь-первоклассница… Хорошо бы иметь возможность спустя какое-то время перечитать эти строки и от души посмеяться над собственной сентиментальной слабостью… Возможность перечитать то, что написал утром, и посмеяться, представилась уже вечером. Стыдно: рассопливился…» (С. 8).

Очевидно, что резкость к самому себе немного смягчает и другие оценки: «Что же касается моих жестких, почти “наотмашь”, оценок ситуации в патриотическом лагере, понимаю, что такие слова могут задеть многих честных людей, искренне желающих добра и процветания Отечеству. Менее всего хотел бы их обидеть, нисколько не сомневаюсь, что они вносят посильный вклад в “РУССКОЕ ДЕЛО”. Вот только где сегодня конкретные результаты этой деятельности? Каков КПД всех этих статей, митингов, речей, монографий? Где реальные люди, готовые превращать теорию в дела, разумеется, при этом жертвуя не только своим благополучием, но и жизнью?» (С. 10).

Тема русского политического патриотизма в виде таких горьких, горько-обличительных, хотя и внутренне сочувственных характеристик, пассажей и потом на странице книги возникает неоднократно.

«Наш отряд — превосходное поле деятельности для психологов, социологов и т.п. Сколько характеров! Какие нравы! Что за личности! Ещё в поезде я обратил внимание, что “просвещенных патриотов” (регулярных читателей “Русского Вестника”, “Дня”[9], “Нашего Современника” и т.п.) среди нас нет. Добрая половина моих “однополчан” попросту не знают, что такие издания существуют. Наверное, в этом нет ничего удивительного, ибо в нашем обществе давно определилось — основная масса “записных”, “крутых” патриотов — представители “доблестной” интеллигенции. Этих людей хлебом не корми — дай вволю порассуждать о судьбах России, о паутине масонского заговора, о гнусной сущности “временного оккупационного режима”. Что же касается конкретизации любви к Отечеству, предел их возможностей — статейка в патриотической прессе. Они вечные, безплодные теоретики. Здесь же, в Сербии, люди другого плана. Их патриотизм — национальный инстинкт, заставивший, рисуя жизнью, отправиться за тридевять земель на помощь православным братьям. Они несильны в теории, но надежны в бою. Глядя сейчас на них, вспоминаешь патриотическое тусовки Москвы и Санкт-Петербурга. Грустные воспоминания. Похоже, на сегодняшний день в национальном русском движении две тенденции: теоретическая (за ней стоят “записные” патриоты из “интелей”) и инстинктивная (люди, ее олицетворяющие, держали фронт в Приднестровье, сражались в Абхазии, воюют в Сербии). Первая тенденция — тупиковая, больная, безплодная. Вторая — здоровая, перспективная, но пока, увы, мало просветленная Знаниями. По сути, эти тенденции — две параллельных, которым очень не скоро суждено пересечься» (С. 48-49).

Честно говоря, и я с давней поры чувствовал и потом стал постепенно понимать, что политический русский патриотизм[10] во всем многообразии его течений в общественно-политической практике ведет куда-то не туда и до практической государственной политики в нынешних проявлениях и политического патриотизма, и до самого государства никогда не дойдёт… То есть на словах о возрождении России «единой и неделимой» у одних русских патриотов или о восстановлении Советского Союза у других русских патриотов, или с лозунгами «Хватит кормить Среднюю Азию! Хватит кормить Кавказ!», «Даешь национальную республику Русь!» у третьих патриотов всё было вроде бы понятно. Уже к концу 1990 года ещё при СССР и Горбачеве, но уже и при Ельцине и заявленных суверенитетах большинства союзных республик, понятно было и то, что названные, а ещё больше неназванные варианты разновекторных русских патриотов никогда не объединятся и не создадут единую и всенародную политическую Русскую силу, чтобы принять и удержать политическую власть в тех реальных политических условиях, которые были в 1990-м, и в 1991-м, и в 1992-м, и весной 1993 года, о котором идет речь в книге Б.Ю.Земцова.

Хорошо помню различные большие патриотически собрания и митинги конца восьмидесятых — начала девяностых. Памятны массовые вечера в крытом стадионе «Крылья Советов» с участием наших знаменитых писателей, деятелей культуры и науки. Регулярные митинги партии Жириновского в Сокольниках. Другие массовые площадные толковища. При всех сочувственных симпатиях к искренности ораторов, радеющих о судьбах нашего Отечества и обличающих его внутренних и внешних врагов, мы, представители православно-патриотического направления отправлялись на такие мероприятия не с целью выступить там или вдохновиться призывами, принять более активное участие в политической деятельности, например, в каких-то демократических выборах, а в качестве небольших групп поддержки наших книгонош — Бориса Кондратьева, Михаила Сафонова, некоторых других. Они продавали наш православный монархический самиздат — альманах «Царь-Колоколъ», газету «Земщина», ксерокопии монархических брошюр Царского времени, а так же литературу сугубо церковную вроде «Жития Преподобного Серафима Саровского» или «Краткого православного катехизиса»[11].

Наша деятельность — Братчиков Братства Святого Царя Мученика Николая, союзников Союза «Христианское Возрождение» и шире — участников Предсоборного совещания по подготовке Всероссийского Земского Собора в светскую политику не была направлена. Мы не видели своего места в демократических процессах и многие из нас просто считали, что уже очень скоро в России будет Богом избранный законный Православный Самодержавный Русский Царь. У нас было всего две стратегические задачи:

1. Добиваться от руководства Русской Православной Церкви Московского Патриархата скорейшего официального прославления Святого Царя Мученика Николая и Его Семьи (в РПЦЗ Святые Царственные Мученики были канонизированы ещё в Ноябре 1981 года). И мы на наших монархических заставах вместе с распространением наших изданий собирали подписи под таким требованием к Патриарху и Синоду.

2. Разъяснять народу религиозно-изуверный характер цареубийства, которое легло заклятием на сознание Русского Народа. И только деятельное Всенародное Покаяние освободит нас от того кровавого заклятия и будет предшествовать чуду Воскресения России.

Мы считали, что при стремлении к достижению таких целей всё остальное, что касается политического благоустройства Отечества, будет постепенно разрешаться при множестве различных частных и конкретных усилий.

На наших относительно малочисленных, по сравнению с политическими митингами и вечерами, общественных мероприятиях мы призывами к политическому и тем более вооруженному сопротивлению Горбачевскому, а потом и Ельцинскому режимам не призывали. Не из страха, но видя безполезность и безплодности таких кличей в подобной борьбе за национальное единство. Со всей наглядностью было ясно, что различные группировки русских политических патриотов без веры не объединить.

Но и комплекса бездеятельности среди моих Соратников совсем не было. Подавляющее большинство участников Предсоборного совещания жили полнокровной церковной жизнью. Они входили в церковные двадцатки множества восстанавливаемых и строящихся храмов. Богатых спонсоров и возможности нанимать в строители иноверных «военнопленных» из республик Средней Азии у новых и возрождаемых приходов тогда не было. Всё старались делать своими силами, минимальными средствами и собственными руками. Многие из православных «интелей» (по выражению Б.Ю.Земцова) освоили тогда специальности плотников, каменщиков, подсобных рабочих, в крайности поваров или церковных сторожей. При новых приходах с недавно рукоположенными энергичными Батюшками бурлила и просветительская деятельность. Действовали воскресные школы, как для детей, так и для взрослых. Большим сектором приложение сил для наших энтузиастов-царистов было издание и распространение сугубо церковной литературы. Мы прекрасно понимали, что люди, не имеющие представления об азах Православия, не поймут и значение для России и Русского Народа Православного Самодержавного Царства. Жажда православного чтения тогда была так велика, что в 1990-1993 годах первые тиражи некоторых наших книг в 30, 50 и даже в 100 тысяч экземпляров в основном усилиями наших книгонош и лоточников по всей стране разлетались в считанные недели и месяцы[12]. Ситуация кардинально изменилась после кровавой Октябрьской капиталистической революции 1993 года, когда миллионы русских людей за последующее полугодие оказались на грани или за гранью нищеты, их покупательная способность резко снизилась, и распространение православных книг и периодики многократно пошло на убыль.

Март — Июнь 2021 года

Окончание следует

Документальные записки Бориса Земцова «Я — русский доброволец» (М.: Русская Цивилизация, 2017) были недавно переизданы под названием «Боснийская тетрадь» в книге: Земцов Б.Ю. За Русское Дело на Сербских фронтах. М.: Книжный Мир, 2022. С. 10-199. По поводу приобретения книги надо обращаться в издательство «Книжный Мир» 84957206202, www.kmbook.ru