«Был болен некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее.
Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими.
Сестры послали сказать Ему: Господи! вот, кого Ты любишь, болен.
Иисус, услышав то, сказал: эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий.
Иисус же любил Марфу и сестру ее и Лазаря.
Когда же услышал, что он болен, то пробыл два дня на том месте, где находился.
После этого сказал ученикам: пойдем опять в Иудею.
Ученики сказали Ему: Равви! давно ли Иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда?
Иисус отвечал: не двенадцать ли часов во дне? кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего;
а кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним.
Сказав это, говорит им потом: Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его.
Ученики Его сказали: Господи! если уснул, то выздоровеет.
Иисус говорил о смерти его, а они думали, что Он говорит о сне обыкновенном.
Тогда Иисус сказал им прямо: Лазарь умер;
и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему.
Тогда Фома, иначе называемый Близнец, сказал ученикам: пойдем и мы умрем с ним.
Иисус, придя, нашел, что он уже четыре дня в гробе.
Вифания же была близ Иерусалима, стадиях в пятнадцати;
и многие из Иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их.
Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома.
Тогда Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой.
Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог.
Иисус говорит ей: воскреснет брат твой.
Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день.
Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет.
И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?
Она говорит Ему: так, Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир.
Сказав это, пошла и позвала тайно Марию, сестру свою, говоря: Учитель здесь и зовет тебя.
Она, как скоро услышала, поспешно встала и пошла к Нему.
Иисус еще не входил в селение, но был на том месте, где встретила Его Марфа.
Иудеи, которые были с нею в доме и утешали ее, видя, что Мария поспешно встала и вышла, пошли за нею, полагая, что она пошла на гроб — плакать там.
Мария же, придя туда, где был Иисус, и увидев Его, пала к ногам Его и сказала Ему: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой.
Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих, Сам восскорбел духом и возмутился
и сказал: где вы положили его? Говорят Ему: Господи! пойди и посмотри.
Иисус прослезился.
Тогда Иудеи говорили: смотри, как Он любил его.
А некоторые из них сказали: не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер?
Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней.
Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе.
Иисус говорит ей: не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?
Итак отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня.
Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня.
Сказав это, Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон.
И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет.
Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него» (Ин. 11: 1- 45).
Согласно историческим преданиям, как было сказано выше, готы издавали такой запах, что к ним нельзя было подойти. Именно грязь варварского мира, «путь внешней правды», «фраза и эффект», «красивая поза» и «картинное положение» (Аксаков) стали уводить добродушную русскую природу в сторону от правды. Русский человек в силу своей доброты восприимчив и потому в простоте душевной поддаётся и моде, и примитивизму, завуалированному под глубокомысленность. Но и отрезвление присуще русскому сознанию. Обнаружив внутреннюю неправду, он становится на «путь внутренней правды», на «путь совести», и нет в нем «ни единого эффекта» (Аксаков), и главное: для русского человека материальное благополучие не является самоцелью. Если Богу угодно богатство, то принимает с благодарностью. Это подтверждает тот факт, что даже революцию совершали не ради материального благополучия, а ради правды и всеобщего счастья. Место Апостолов заняли 12 красногвардейцев. Была неузнанная ложь, но и какое самопожертвование. Это генетическое и русское. Да и надо сказать откровенно, что христианство тем и сильно, что в годы потрясений не за меч берется, а за Крест. Вспомним, что революцию совершило меньшинство, гневное, агрессивное, но меньшинство. Большинство сохранило веру во Христа, сохранило любовь и самопожертвование. Сколько в лагерях томилось верных? Бог весть. Была русская Голгофа. Необходимо было пройти через болезнь, и даже смерть. Надо было избавиться от иллюзий и соблазнов искать правду вне церковной ограды. И даже после стольких потрясений мы сохранили единство веры. Прав Самарин, Русь – это «неразрывная связь с православною верою, из которой истекает вся система нравственных убеждений, правящих семейною и общественною жизнью русского человека». В то время как «в Германии, в сущности, религии нет» (Хомяков). И это в 19 веке! Неудивительно, что в этой стране родился национал-социализм, обратная сторона которого интернационал Маркса, призывавшего к стиранию наций. Видимо, хотели сформировать единый интернационал арийской расы. Только думается, что потомки неприятно пахнувших готов, может быть, и арийцы, но отщепленные какие-то. Потому-то истинные арийцы – славяне – отторгали от себя готов, которые всемерно мстили им за это. Вспомним, сколько ненависти питал к славянам Гитлер. Прямо-таки готская патология. В принципе Гитлер делал то же самое, что когда-то совершал готский Рекс Винитар в 376 году, вероломно убивший славянских князей и дружину во главе с князем Божей. Это врождённая патология, так свойственная слабым, обиженным и неполноценным. Бог им судья. Они и католицизм приняли, ибо давал возможность не только с крестом проповедовать, но и с мечом и огнем. Вся Пруссия стоит на славянских землях, залитых кровью. Причём хочу напомнить, что славяне и христианство уже принимали, но их всё равно уничтожали. Надо признать, что национализм был в крови у готов, потому их уход с исторической сцены ни у кого не вызвал сожаления. Их смерть только к пользе Европы. Другой вопрос правильно ли осознали их уход? К сожалению, Германия Средних веков наряду с римским правом хранила в сердце своём и готское варварство. Языческое наследие античного мира, смешавшись с германским варварством, дало суррогат, который называем среднеевропейской цивилизацией. И прав Хомяков, когда говорил, что «язычество ещё таится во всей Европе». Да, конечно же, языческая стихия присутствовала и в русской душе. Но это была стихия во многом наносная, ибо идея единобожия, единства человека и природы, понимание того, что Бог есть Творец, и не Он в нас нуждается, а мы в Нём – эта идея была в славянстве изначально. Поэтому так легко Русь приняла христианство. Кстати, и понятие Троицы для славян не было чуждо. Троичность циклов известна ещё с ведических времен (рассвет, день, закатная ночь). Конечно, абсурдно утверждение Аксакова, что в русской «душе не было воспоминаний языческих». Забыл он происхождение древнерусских колядок. Коляда – это праздник рождения и изменения, радость движению, совершаемого человеком. Христианская церковь мудро вплела глубинные генетические понятия в празднование Рождества Христова. К сожалению, не всегда к славянскому миру правильно относились некоторые клерикалы. Но в целом, Русь благожелательно и добровольно приняло Учение Христа как своё родное и близкое. И не со страхом, но любовью. Будучи истинно арийско-ведическим народом Русь действительно получила «свободное воздействие христианской веры на наш народ, не закованный в языческую греко-римскую образованность» (Киреевский). Ещё раз повторюсь, что славянские представления о мире были настолько глубоки и верны, что, соединившись в христианстве, уже не требовалось никакого другого мифа. Греческий миф был совершенно не нужен славянам в силу своей примитивности и склонности к фактическому атеизму. Когда боги спят с женщинами, крадут их, совершают жуткие преступления, изнасилования, то может ли это вызвать в религиозной душе славянина благоговение? Там, где благоговение, происходит не философствование, не театр, а богословие и реальная сопричастность к Божественной вечности. Славянский миф был реальностью, для греков же он превращался в игру. Кстати, это была одна из причин обращения эллинов в христианство. Театр уже не удовлетворял грека: он жаждал Простой Истины. К тому же не стоит забывать о благотворном славянизировании Эллады, которое происходило, начиная с 6-го века. Происходил взаимный обмен. Эллада и славянский мир стали воистину кровными и духовными братьями. Славянство получило христианский эллинизм, грекам же была привита генетическая врождённость к свободе, умение без страха любить Бога. Как известно, славяне не боялись смерти: они знали, что их ждёт Дед Вселенной Сварог, что значит по-гречески феос, то есть огонь, или Бог. Таким образом, Христос был понятен славянской душе изначально. Если быть справедливым, то на Руси языческой серьёзное антихристианское выступление было лишь однажды, когда во времена князя Владимира убили Феодора Варяга с сыном. И это потрясло и князя, и киевлян. Русь не принимала кровавых жертвоприношений. Видимо, поэтому не пользовались почётом древляне, имевших обычай убивать разонравившихся жён деревянными колотушками. Но это было присуще только древлянскому племени, да и думается, являлось заимствованием, ибо не свойственно всему славянскому племени. Киреевский писал, что «племенные особенности славянского быта помогли успешному осуществлению христианских начал», на Руси было: «Согласие нравов с учением веры». Можно добавить слова Хомякова: «…кроткие нравы и семейно-общинный быт, согласуясь с <…> требованиями христианства, прониклись его живым духом», Аксаков дополняет: «Когда вспоминаешь, как крестился Русский народ, невольно умиляешься душой. Русский народ крестился <…> как младенец, и христианство озарило его младенческую душу. В его душе не было <…> огрубелой, определённой лжи». Вот это важно – отсутствие лжи. Русь изначально тянулась к Правде. Не зря Господь остановил свой взор на ней, предвидя великое настоящее и будущее. Русь согласилась стать частью Римской империи ради Единства и Правды, дабы подготовиться и закалиться мыслью христианского эллинизма и родить величайшую славяно-православную цивилизацию и культуру. У нас и философия другая, она воистину означает любовь к Божественной мудрости. Русь в сути своей является православной, её отличает: «Живое, цельное понимание внутренней, духовной жизни», и главное, «церковь никогда не выставляла <…> никакого учёного богословия за основание своей истины» (Киреевский). Т.е. русский человек искренне следовал соборному преданию святых отцов, славяно-христианскому эллинизму. Совсем другая история наблюдается в Европе. Вместо живой веры «христианство на Западе исказилось своемыслием» и «вся совокупность веры опиралась на силлогическую схоластику» (Киреевский). Европа пыталась и пытается создать новые духовные начала, «но путём чисто аналитическим» (Хомяков).
Как известно, разложение по полочкам, измерение неба циркулем, рациональное познание бытия приводит к односторонности, неполноте бытия, а значит и к ереси. Ересь же приводит к духовной смерти, даже если материально благополучен. Проблема Европы в самообольщении, отсюда замеченное еще Киреевским «римско-схоластическая нетерпимость» у католиков и «господство личного разума» у протестантов. Неполнота и ересь породили в католичестве «односторонность римского определения единства в покорности (следовательно, единства внешнего)», а в протестантстве – «односторонность свободы в разномыслии (следовательно, внешней) (Хомяков). Совсем другую картину, по Хомякову, представляет Русь. В ней истинно христианское «тождество единства и свободы» - «в законе духовной любви». Даже, исходя из вышесказанного, можно чётко и ясно понять насколько мы разные. Мы должны учиться друг у друга полезному. И не копировать негатив, но взаимно обогащаться. К сожалению, Русь с петровских времён копировала западный образ жизни и их модель поведения. Но смогут ли они жить по нашим образцам? Полагаю, вряд ли. Но есть та общность, которая может нас объединить – христианство. При этом, необходимо сохранять своё этническое лицо, которое всегда оригинально у любой нации. Например, русским весьма интересны иностранцы, потому что русская жизнь богата и разнообразна, принимает всех желающих. Иностранцам, чтобы нас понять, надо отказаться от эгоизма. Корень нашей разности в понимании личности. Славянофилы отмечали, присущие европейцу черты: «индивидуальная, отдельная независимость», «индивидуальная изолированность» (Киреевский), «личное произволение каждого», «развитие германского начала личности, представленной себе самой» (Самарин). В прошлом – «дикие понятия германца о неограниченных правах личности», ныне – «всеразрушающая личность, логически развивающаяся из протестантизма» (Хомяков), «свобода внешняя, политическая», «рабское чувство покорённого легло в основание Западного государства <…> Запад, из состояния рабства переходя в состояние бунта, принимает бунт за свободу» (Аксаков). Безусловно, что с такой демократической дорогой нам не по пути. Наблюдая за Русью, славянские мыслители сделали противоположные Европе выводы: «Никакая личность <…> никогда не искала выставить свою самородную особенность как какое-то достоинство: но всё честолюбие частных лиц ограничивалось стремлением быть правильным выражением основного < общинно-православного > духа общества» (Киреевский); «свободное чувство разумно и добровольно призвавшего власть легло в основание государства русского»; в русской общине – «хоровое чувство», «личность,<…> не подавлена: она только лишена своего буйства, эгоизма, исключительности» и «свободна<…> как в хоре» (Аксаков); «христианская свобода есть свободное согласие. Бог есть свобода для всех чистых существ» (Хомяков); «общинный быт <…> предполагает высший акт личной свободы и сознания – самоотречения» (Самарин). Вот этого самоотречения у русского человека от древности было предостаточно. Вся русская история – это история самоотречения. Это строительство общего блага, своей Земли. Гордости и самолюбия нет места, когда строишь Землю. Поэтому иностранцы, приезжавшие к нам, и не понимают нашей жизни. Очень смешно, когда ставят фильмы про нас. Ни одного толкового фильма за всю историю кинематографа. Может быть, разве что «Доктор Живаго», да и то и весьма сомнительно. В основном показывают каких-то уродцев и нравственных дебилов. Западный человек так себя воспитал, что русский не может быть положительным. При этом забывают, что история обеих Америк – сплошная Голгофа индейских народов. Несопоставимо человеческое отношение к сибирским народам и эскимосам. Замечу, что практически все сибирские народы сохранили своё этническое лицо, более того с помощью русских обрели письменность и христианскую веру, стали осознавать себя личностями в истории. В Америке индейцы до сих пор придерживаются традиционных верований, ибо христианство ассоциируется с кровожадными бледнолицыми. Вся проблема в том, что «западный человек почти всегда доволен своим нравственным состоянием», «всеобщим эгоизмом» (Киреевский), им правит «чувство самолюбия, которое не допускает сознания прежних заблуждений», у них «строй души, из которого развивается и родовое чванство, и презрение к другим народам» (Хомяков). Вот этого презрения и нет у русского народа. Русскому человеку присуще чувство жалости, он жалел и басурманина, и иностранца, печаловался от его ереси, но при этом не заставлял переходить в свою веру. Это у немцев царь Пётр научился преследовать за инакомыслие, да и у туркогреков Никон, беспощадно преследовавший приверженцев старого обряда. Идиотизм, порожденный не толерантным отношением к жизни, не выходящим из строя русской жизни. Кстати, Никон был мордвином, т. е. человеком из народа, только-только приобщившегося к русской культуре. Неофитам всегда свойственна некая нетерпимость и торопливость. Русский же отличается терпимостью, ибо понимает, что каждый – греховен. Аксаков писал: «Русский народ <…> это народ христианский <…> постоянно чувствующий свою греховность», «в русском мире нет ничего гордого»; «терпение, простота и смирение». Воистину русского человека отличает «смирение, кротость <…> терпение, способность к самопожертвованию <…> верность преданию» (Хомяков); «недоверчивость к себе, требовательность нравственного усовершения» в семейной жизни – «закон постоянного, ежеминутного самоотвержения был <…> делом общей и обыкновенной обязанности» (Киреевский); отсутствие национальной гордости – предрасположенность «принимать впечатление и сливаться с жизнью иноплеменников» (Хомяков). Кстати, русский, действительно, может вжиться в иноземное общество и при этом сохранять русскость. Конечно, это не значит, что нет тех, кто забывает своё национальное лицо, и готовы продать душу и место в Бытие материальному европейскому благополучию. Это европейцы с русскими фамилиями, пытающиеся забыть свои корни, и потому уже не русские. В основном, это люди без веры, а если без веры, то и без Отечества. Они не помнят своих дедов и отцов: славянство их формальное. Печально, но факт. Однако чаще русский остаётся русским. Это типологическое. Тип мышления и просвещения различен. Нам суждено идти разными путями. Наше мироощущение не философствует, но выше, богословствует. Наша «главная сила <…> образованности» - «в полноте и чистоте того выражения, которое христианское учение получило в ней» (Киреевский), для Руси важен «дух единомыслия» и искание «истины в братстве человеческом» (Хомяков). Русь готова к братству и свободе, но вот готова ли Европа, которую отличает «односторонняя рассудочность» (Киреевский), «всё формулируется», «правила и предписания» (Аксаков), «сознание формальное и логическое», «правильная алгебраическая формула была действительно тем идеалом, к которому бессознательно стремилась вся жизнь европейских народов» (Хомяков). Для европейского сознания характерно господство «рационализма над преданием» (Киреевский). Рационализм помогает устроить комфортное существование, но не онтологическое бытие. Запад бунтует, но во имя чего? К какому свету обращается сердце европейца? Ф.Бухарев размышляет: «В той же внутренней тяжкой борьбе западного человечества открылось и развивалось и западное европейское просвещение, блистательно широкое, потому что нужно ему было ответить на все духовные, неудовлетворённые потребности, но (греховно) – человеческое, не проникнутое в своей общности истинным светом Христовым, не достигающее потому истинно живых, глубоких и удовлетворительных результатов, напыщенное, впрочем, самонадеянностью и самоуверенностью, которое не дозволяет смиренно внять стороннему внушению, потому ещё более ограничивает и суживает взгляд на вещи в мерку личной односторонности и ещё более закрывает глаза для света истины» (Письмо Гоголю). История подтвердила правду этих слов. Европа сегодня после десятилетий революций и войн представляет собой эгоистическое собрание государств-ничтожеств, идеалом которых не является Христос, но иллюзорное народовластие и всеобщее оглупление, выдаваемое за разумное сосуществование. Это видели уже в 19 веке. Тот же Феодор Бухарев продолжает: «Такое европейское развитие, начатое, правда, в христианстве, только тронутом в своём основании, и потому одностороннее, фальшивое, не проникнутое истинною жизнью развитие тем паче не может удовлетворить живым и бесконечным потребностям духа. Внутренние тяжкие противоречия и страдания в западном человечестве были неизбежны. Западная церковь, с своею развившеюся односторонностью, чем больше хлопотала бы о примирении человека со Христом и о разрешении в Нём всех вопросов, тем более вносила бы раздора, будучи не в силах осветить узким светом своим всякий нынешний предмет со всех сторон, и тем далее отталкивает человечество от Христа и от себя самой. И чем более и усиленнее напрягался бы, с другой стороны, сам европейский человек удовлетворить всему, сам в собственном сокрушенном кладенце открыть живой источник – тем менее, на самом деле, он может удовлетворить и успокоить свой дух своими измышлениями, тем менее может привнести жизнь в стройность своими проектами; потому-то отчуждённее он становится от Христа, в любви Которого и в преданности Которому только и можно найти всё потребное».
Поиск Правды – вот смысл жизни даже заурядного русского человека. Жить по правде, стремление к целокупности, присуще русичам издревле. Это, безусловно, связано с истовой и искренней религиозностью славянского народа. Это также отмечали славянофилы, говорившие, что «стремление к цельности бытия внутреннего и внешнего, общественного и частного, умозрительного и житейского» является сутью народною. И далее Киреевский продолжает: «русский человек каждое важное и неважное дело своё всегда связывал непосредственно с высшим понятием ума и с глубочайшим средоточием сердца» - с молитвой. Молитва вырабатывает «потребность жить вместе в согласии и любви, сознанная каждым членом общины как верховный закон» (Самарин). Какая разница с Европой, где и сейчас наблюдается «разрыв между жизнию и знанием» и «довела себя до состояния чисто аналитической машины, утратившей всякое живое сознание фактов» (Хомяков). «Многомыслие, разноречие кипящих систем и мнений, при недостатке одного общего убеждения <…> раздробляет самосознание общества» и действует «на частного человека, раздвояя каждое живое движение его души»; «Западный человек раздробляет свою жизнь <…> В одном углу его сердца живёт чувство религиозное <…>; в другом - <…> силы разума <…>; в третьем – стремление к чувственным утехам, в четвёртом – нравственно-семейное чувство, в пятом – стремление к личной корысти, в шестом – стремление к наслаждениям изящно искусственным» (Киреевский). Из эгоизма рождается изнеженность и значит постепенное уничтожение этнического лица. Империи исчезают, согласно Юрию Миролюбову, в результате изнеженности. Потому Русь сильна, что лишена эгоизма и всегда способна оказать помощь, жертвуя собой. «Что-то это качество, эта отзывчивость на жертву всё же означает! Нам кажется, причина этого лежит в способности понимать страдание других людей, и, главное, в благородной отзывчивости на эти страдания. Эта характерная особенность не могла образоваться в результате каких-то «неизвестных причин». Она всегда существовала, потому что русы уже не раз жили высоко культурной жизнью. Только такое далёкое прошлое отражалось в действиях руссов, ибо оно издавна вошло в их плоть и кровь. Короче говоря, русы неоднократно жили высоко культурной жизнью, и это обстоятельство диктовало их поступки, неизвестные в жизни других народов» (Ю. Миролюбов). Самопожертвование, отличающее русских, действительно, могло зародиться только в том народе, где весь быт пронизан религиозной жизнью. Христианское зерно, упав на благодатную почву, стало давать добрые всходы. Идеи христианской взаимопомощи могли успех иметь только там, где традиции и нравы были близки сущностно к христианству. Западный мир лишь внешне являл благопристойность, внутренне он оставался варварским. «Гражданский быт, полагающий в основание своё (греховно) – человеческую, а не Божественную правду, сам находится во внутренних противоречиях; власти и подчиненные им только думают каждые о своих правах и интересах и недоверчиво, враждебно смотрят друг на друга; сословия находятся во взаимной ненависти; всюду озлобленные партии» (Феодор Бухарев). Надо признать, что западный мир давно себя исчерпал. Единственное, на что он способен, так это рождать лжемифы и иллюзорные фантазии. Ещё в 19 веке отмечалось «духовное замирание западного мира» и «язва духовного пролетарства» (Хомяков) «Взгляните теперь на все европейские народы: каждый из них уже совершил своё назначение <…> Англия и Германия находятся теперь на вершине европейского просвещения; но <…> их внутренняя жизнь уже окончила своё развитие, состарилась. Европа <…> в девятнадцатом веке <…> докончила круг своего развития, начавшийся в девятом» и должна «принять в себя другое новое начало, хранившееся у других племен, не имевших <…> всемирно-исторической значимости» (Киреевский). Кстати, к размышлению, всемирно-историческую свою значимость католический мир определил для себя сам. Для Востока, Индии, Китая, а тем более Японии европейская гордыня может только снисходительную улыбку вызвать. Человек западноевропейской культуры только себя и считает частью всемирного процесса. Но как быть с цивилизацией инков, майя, ацтеков и глубинной ведической культурой. Не забудем, что апостолы дошли до Индии, безусловно, оказав влияние на самобытное становление индийской культуры. К сожалению, Запад перестает быть христианским. Правда, был ли он христианским в последние два века? Во время революции 1848 г. Аксаков писал: «Запад разрушается, обличается ложь Запада; ясно, к какой бездне приводит избранная им дорога». А Хомяков добавляет: «…современные происшествия <…> подготовлены всею историею Западной Европы и составляет последний вывод векового развития её жизни».
И в это же время Бухарев пишет: «И вот уже раздаются вопли страданий всего человечества, которыми заболел почти каждый из нынешних европейских народов, и мечется бедный, как в страшной горячке, не зная сам, как и чем себе помочь, всякое прикосновение жестко разболевшимся его ранам, всякое средство, всякая помощь, придуманная умом, ему груба и не приносит целения. Хотя в то же время есть люди, которые, вооружаясь взглядом современной близорукости, мечтают постигнуть тайну истории человечества без Бога и Христа, мечтают поправить в мире дела. Западное развитие, таким образом, доходит до своих последних результатов, уже созрело для полного раскрытия своей односторонности и фальшивости; западное человечество такой металл, который уже отлился в свои формы и готов застыть. Воплем своих страданий, однако, ещё зовёт к себе милующую небесную любовь, и она носится над ним». Этот металл только будет способен породить две мировые войны, где столкнутся амбиции европейских народов. И надо признать, что только две державы вели справедливые войны: Россия и Сербия. И эти войны - это истории предательств европейцев. И если можно понять подлости немцев, то, как объяснить удар в спину русской монархии со стороны союзников в 1917 году (достаточно вспомнить убийство Григория Распутина резидентом английской разведки, сделавшим контрольный выстрел в голову старца). Ответ лежит на поверхности. Кстати, большевики лишь продукт февральского хаоса. Отрезвление наступит в начале 20-х годов, но для державного строительства этого будет недостаточно: поднимать же меч недостойно христианина, ибо поднявшие меч от меча и погибнут. Необходимо покаяние и возвращение к истокам, а они, слава Богу, есть. Русь сохранила в себе стремление к правде и любви, сохранила духовный потенциал и способность вести за собой тех, кто жаждет Истины. Киреевский писал: «Одного только желаю я: чтобы те начала жизни, которые хранятся в учении святой православной церкви, вполне проникнули убеждения всех степеней и сословий наших, чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским <…> обнимая его своей полнотой, дали ему высший смысл <…> чтобы та цельность бытия, которую мы замечаем в древней, была навсегда уделом настоящей и будущей нашей православной России». Славянофильский мессианизм в какой-то степени был оправдан. Ведь так хотелось верить, что человечество будет привлечено Истиной православия, и что Россия станет «впереди всемирного просвещения» (Хомяков). В идеале, возможно, но надо быть объективным, дороги наши всё-таки разные. Соприкосновение, может быть, только на личностном уровне. Действительно, как можно соприкасаться, когда европейские народы теряют своё неповторимоё лицо. Отсутствие лика ведёт к саморазрушению. Нивелированные народы, придя на встречу с русской личностью, могут только озлобиться. Эти народы имеют другую этнографическую историю. И эта история устремлена вовне, а не во внутрь, и потому Европа обречена потерять своё бытие, чтобы стать совершенно иной цивилизацией, по недоразумению называемой европейской. Уже сегодня можно говорить о дехристианизации Европы, её обезличивании и духовной патологии.
«На восточной половине христианства другое зрелище. Здесь Церковь, как целомудренная дева, сохранилась от времен апостольских в непорочной, первоначальной чистоте своей. Она не принимала в Себя никаких новостей, кроме тех, которые были внесены святыми людьми лучших времен христианства и первоначальными отцами Церкви. Она, при неблагоприятных ли обстоятельствах со стороны мира или не развлекаемая его шумом, не принимала участия в его ходе, направленном к расточению её же сокровищ и как бы умерла для мира. Подобно скромной Марии, отложивши всё попечение о земле, поместилась она у ног самого Господа, чтобы лучше наслушаться слов Его. И неразвлекаемо внимала Ему, исполнялось Его жизни, хотя сестра ея – Церковь западная, хлопотавшая с людьми подобно Марфе, уже было осмеливалась называть её мертвым трупом и даже заблудшею и отступившею от Господа. Эта свобода восточной Церкви от увлечений мирских выразилась уже и в том, что представители её, хранители и раздаватели её сокровищ – духовенство – и доселе находятся в некотором отдалении от мира и света, хотя при том стоят во внутренней связи и соприкосновении с Ним, особенно в проповеди и исповеди» (Бухарев Ф.).
Так было 150 лет назад, но и сегодня можем сказать, что произошло еще большее углубление оврага между Западом и Востоком.
Внешний эпатаж, чувственность, яркая напыщенность, например, в религиозных праздниках многих поражает, и создает впечатление, что перед вами самый религиозный народ, но стоит через день начаться карнавалу, как светящийся народ валит на языческое торжище и бесовские кривлянья. Западный мир жаждет праздника тела, Восток – души. Западный мир и храм превратил в торжище. Сегодня никого не удивишь, что для того, чтобы завлечь народ в храмы, то католическую мессу готовы превратить в рокенрольное действо, очень напоминающее сатанинский шабаш. «Вопреки проповедникам католичества западного, исторгающим скоро высыхающие слёзы искусственным или напряжённым красноречием рыданий и слов, проповедник православный имеет долгом сказать слово, хотя бы простое и просто, спокойно, но от души, живущей изрекаемыми Божественными истинами, так, чтобы при своём проповедании и он сам, а от того и слушатели его слышали присутствие Самого Бога. И на задорные крики со стороны западной Церкви восточная блюстительница и владетельница живых сокровищ Божественной всеобъемлющей любви и милости отвечает великим спокойствием. Будучи вся жизнь, она не иначе желает и возвестить свою истину, как благоуханием душ и жизни своих детей.
Эта Церковь распространилась и утвердилась в России, пространство которой – с её странами далекими, равнинами широкими, с реками великими, с высокими горами, с осмью морями – уже обещает такой великий простор, такое широкое поприще для дел» (Феодор Бухарев).
И надо сказать, что Церковь Христова непоколебимо отвечает на волны житейского моря скалистой твёрдостью. Русский народ воспитан тысячелетней традицией, и разрушить её не так легко. Меняются политические системы, но церковный народ остается тот же. Это зерно, из которого прорастает колос. Зерно, принявшее Учение Христа добровольно, не насильно, как в странах Западной Европы, а потому и сохранившая свободную душу. Русская свобода видна в наших широких просторах, которые боятся европейцы в своём вавилонском столпотворении. Даже потеря территорий всё равно не уменьшила русскую землю: Русь по-прежнему свободна в своём полете. Ушедшие иверни либо исчезнут как этнические личности, либо вновь воссоздадут себя в русском соборном бытии. Русь ментально открыта к воссоединению. Бухарев продолжает: «В самой духовной природе русского человека заключалось много близкого закону Христову: это чуткая душа, в движениях и звуках которой уже мало видно привязанности к жизни и её предметам, но много привязанности к чему-то безграничному, тоска по лучшей отчизне, этот русский ум, умеющий сделать великие выводы и из бедного времени, эта отвага рвануться на дела добра, которая у нас дает вдруг молодость старцу и юноше и сливает в одно чувство всю разнородную массу, эти видные и доселе в нетронутой русской натуре следы патриархальной величавой простоты, это побратание людей, всегда бывшее у нас роднее кровного родства…» И это качество настолько сущностно, что сохраняется в нашем народе до сих пор. Мы устремлены в небесное отечество, но это не значит, что забываем земное. Нет, земное царство хотим сделать иконой небесного. Созидание иконы – долгий и мучительный путь, но надеюсь, что Русь не изменит своему Божественному предназначению. Русь призвана свидетельствовать Истину и доказать миру, что не только меркантилизм, прагматизм и торжество материальной культуры могут давать земные блага. Созидающий в себе лик Господень не может быть бедным человеком: его богатство внутри него. И это богатство он свидетельствует миру. Не могу не вспомнить Хомякова, который, по словам Флоровского, «свидетельствует и описывает». А это важно, чтобы каждый задумался и взял с собой в путь ключ, ключ веры. Тот же Хомяков скажет: «Христианское знание не есть дело разума испытующего, но веры благодатной и живой».
Мы - странники, но, странствуя во времени и пространстве, жаждем запечатлеть Образ Вечности, явленный во Христе. Господь не оставил нас, как не оставил Он дом Лазаря, его двух сестер. Они отвечали Ему любовью и покаянием. И если Русь поспешит навстречу Господу, то Он не только примет, но и воскресит. И в этом нет нашей заслуги. Многие из нас умерли, и если произойдёт воскресение, то только по великой Богомилости и заступничеству святых, страждущих о нашем народе. К сожалению, во времена, когда писал Бухарев Гоголю, начиналось умирание русского народа, особенно в среде образованной элиты. Их учения смердили трупным разложением, но эти химические процессы выдавали за достижения науки. Свободное же исследование подвергалось прещению и преследованию. Людей церковных показывали невежами и самодурами. Себя представляли носителями прогресса. Вот только товарищ Сталин скажет слово, и вся наука молчит или говорит, что из арбуза можно получить крыжовник. Это, конечно, утрированно и никто не мог представить, что в 19-м веке зарождается то самое научное рабство, та самая ликвидация человеческой личности. Начинали с «Петербургских вечеров», ими через сто лет и заканчивали. Не католическая страна примерила на себе европейские одежды, стала идти по чужой дороге и, естественно, запуталась, искривилась. Жизнь народа должна быть естественной и выходящей из сути этого народа. А если есть западные или восточные названия той или иной сути, то это не важно. Главное – это должно быть органично. Эта органичность есть непременное условие национального бытия.
Так уж было угодно Богу, чтобы Русь, славянски свободолюбивая, приняла из рук христианской Эллады и Восточного Рима Наследие богоизбранного народа, главное в котором, сделанная святым Моисеем прививка Божественной любви и свободы, проповедь и жертвенность Христа, апостольская сила духа и соборность мышления. Всё это пало на благодатную русскую почву. И отказ от почвы приведёт к ликвидации этнического бытия, богоизбранности. Кстати, уничтожение богоизбранности русского народа есть задача не только секулярной западной цивилизации, но и атеистически-иудейской. Они странным образом выполняют её совместно, дополняя друг друга. Наши великие мыслители предупреждали об этом, но кто их слушал? Прав Флоровский, когда пишет, что «история русской интеллигенции проходит в прошлом веке под знаком религиозного кризиса». Отчасти это происходило вследствие поиска нового мифа. Дело в том, что сознание человека насквозь мифологично, и атеизм представляет собой усредненный тип мифологического мышления. Этот, по словам Алексея Лосева, левиафан материализма невероятно уживчив, способен мимикрировать в любых условиях, имитируя образ бытия, тем самым, убивая творчество. К сожалению, «русское «самосознание» не ровнялось и не следовало за творчеством» (Г.Флоровский). Не за Гоголем шли, не за Пушкиным, но за парадоксальным и болезненным разрывом бытия. С одной стороны гениальные профеты, с другой – «на новый подъём художественного гения было ответом «разрушение эстетики» (от Писарева до Льва Толстого), а религиозной тоске и боли противопоставляли так часто самый плоский и невежественный рационализм…Это был снова разрыв и распад: «интеллекта» и «инстинкта», рассудка и интуиции…» (Г. Флоровский). Но самое страшное, что русский интеллигент, которого принято называть реалистом, таковым, на самом деле, не являлся. По словам Семёна Франка, он «сторонится реальности, бежит от мира, живёт вне подлинной, исторической, бытовой жизни, в мире призраков, мечтаний, благочестивой веры». Однако эта вера не в Бога, но в отдаленное мифическое будущее, которого никто никогда не видел. И ради этой веры он готов испытывать рахметовские аскетические страдания. Но это «худший и самый мрачный «аскетизм», - любовь и воля к бедности…» (Г. Флоровский).
Но в этой бедности он испытывает не смирение, а гордыню невиданную, естественно напитанную злобой. И эта злоба готова была разорвать всякого несогласного. Потому совершенно естественно, что новые мифотворцы создавали миф под названием «нигилизм», т.е. всеобщее отрицание. Это привлекало молодое поколение, которому в этом виделось новый образ жизни, что, как мне думается, отдает романтическим пафосом, столь нелюбимый нигилистами. Собственно, русские нигилисты шли вослед первого искусителя. Тургенев в беседе с Чернышевским сказал: «Вы, Николай Гаврилович, просто змея, а Добролюбов – очковая». Но самое печальное, что вослед этим очковым змеям шла не только искренняя русская молодёжь, но и русская интеллектуальная элита. Тот же Тургенев, прекрасно понявший опасность нигилизма, не призвал вернуться к истокам духовной жизни, коей, безусловно, является Православная Церковь. Даже умирая, наш великий писатель отказался от спасительного таинства исповеди и причастия. Как это не прискорбно, но именно Тургенев, Белинский, Некрасов, так преданно любившие народ, искавшие для него идеал, подготовили почву для нигилизма, уничтожавшего русскую религиозную культуру. Отрицание культуры ведёт неизбежно к отрицанию этнического лица. Нигилизм, отрицая культуру, тем самым, отрицал историю и, конечно же, онтологичность Бытия. Происходило опрощение, не имеющее ничего общего с сократовской и евангельской простотой. Познание сводилось к утилитаризму.
Николай Бердяев писал: «Право философского творчества было отвергнуто в высшем судилище общественного утилитаризма». Но более того, в обществе происходила настоящая травля всякой здоровой и зрелой мысли. Всем известно изречение Чернышевского, что «смех и свист лучшие орудия убеждения». Казалось бы, странно такое услышать от образованного и умного профессора, любившего Христа и с горечью писавшего: «И жаль, весьма жаль, мне было расстаться с Иисусом Христом, который так благ, так мил душе своею личностью, благой и любящей человечество, и так вливает в душу мир, когда подумаю о Нём». Но именно они, наши доблестные рев-ры-демократы, находясь в поисках идеала, отрицали его, впадая в «нигилистический морализм» и максимализм, причём этот максимализм не знал абсолютных ценностей, о чём Франк и писал: «Русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, никаких критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые». Место Бога и Чуда занял «безысходный психологизм» (Г. Флоровский). Этот психологизм носил характер религиозного надрыва. Ведь практически все известные нигилисты прошли через духовный кризис, приведший их к религии атеизма. Достаточно вспомнить Писарева, предлагавшего свой перевод «Мессиады» в духовный журнал «Странник», Добролюбова, которого смерть родителей, переживания по поводу кажущейся несправедливости привели в лагерь отрицателей. Они предметно искали Свободу и Справедливость, но уводили в своеволие и безысходное скитальчество. Эту сторону жизни великолепно показывал Достоевский. «Он показывает и самое страшное, - саморазрушение свободы. Упорство в своём самоопределении и самоутверждении отрывает человека от преданий и от среды, - и тем самым его обессиливает. В беспочвенности Федор Достоевский открывает духовную опасность. В одиночестве и обособлении угрожает разрыв с действительностью. «Скиталец» способен только мечтать, он не может выйти из мира призраков, в который роковым образом его своевольное воображение как-то магически обращает мир живой. Мечтатель становится «подпольным человеком», начинается жуткое разложение личности. Одинокая свобода оборачивается одержимостью, мечтатель в плену у своей мечты…Достоевский видит и изображает этот мистический распад самодовлеющаго дерзновения, вырождающагося в дерзость и даже в мистическое озорство. Показывает, как пустая свобода ввергает в рабство, - страстям или идеям» (Г. Флоровский).
Достаточно вспомнить Раскольникова, Ивана Карамазова и героев-одиночек из романа-предупреждения «Бесы». Поэтому Свобода для Достоевского в Любви. Образ Сони тому подтверждение. Софья Семеновна не разумом, но сердцем приняла истину и чудо воскресенья, которое не дано понять лужиным и свидригайловым. Любовь Сони свободна, в отличие от любви господ нигилистов. «И ведь Великий Инквизитор есть, прежде всего, именно жертва любви, несвободной любви к ближнему, не уважающей и не чтущей чужой свободы, свободы каждого единого из малых сих. Такая любовь в несвободе и чрез несвободу только выжигает воспаленное сердце, и сожигает мнимолюбимых, - убивает их обманом и презрением» (Г. Флоровский). Ответом могла быть только любовь в Церкви, свидетельство об этой любви. Достоевский знал, о чём писал: позади был и мечтательный опыт религии утопизма, и страшная мнимая казнь декабрьским серым утром и реальность Мёртвого Дома, в котором он оказался, благодаря заразительному влиянию того же Белинского и предтеч нигилизма. Комарович удачно сказал, что «христианский социалист Достоевский ушел от позитивиста Белинского».
Но чтобы уйти, надо было пройти путь страданий и жестокого опыта, причём, пройти не только через атеизм (его-то Достоевский избежал, ибо любил Христа, которого ругал Белинский), но и соблазны социализма. Фёдор Михайлович скажет: «В каторжной жизни есть ещё одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие. Это вынужденное общее сожительство» Для писателя страшно было именно общежитие, в котором необходимо «во что бы то ни стало, согласиться друг с другом». Такое согласие ведет к уничтожению личностного начала, проявлению одержимой мечтательности, в объятиях которой возможно задушить (от большой любви) конкретного человека. Но конкретного человека способен любить только тот, кто не мечтает о любви, а живёт ей и в ней. Не романтические грёзы спасительны, но почва, т.е. возвращение к целокупному бытию, в основе которого вера, личностная вера в Христа. И эту веру Достоевский искал в глубокой древности, когда жил и творил Златоуст. Недаром, многие упрекали писателя (в частности Константин Леонтьев), что старец Зосима из «Братьев Карамазовых» не соответствует духу русского монашества, духу современной ему Оптиной пустыни. Видимо, так. Но стоит согласиться с Василием Розановым, писавшим: «Если это не соответствовало типу русского монашества ХVIII-ХIХ веков (слова Леонтьева), то, может быть, и даже наверное, отвечало типу монашества IV-IХ веков» И далее Розанов добавляет: «Вся Россия прочла его «Братьев Карамазовых», и изображению старца Зосимы поверила». Русь Святая не в сказках, но в реальности показывала свой лик: она восставала и преображалась, подобно Лазарю и его сестрам, увидевшим великое чудо. Начинался великий русский Ренессанс, русская интеллигенция возвращалась к Богу. И огромная заслуга в этом, безусловно, Святых Амвросия Оптинского, Святителя Тихона Задонского, замечательных поэтов: Тютчева, Майкова, Григорьева и, конечно же, Достоевского. Россия, в который раз возрождалась, но не дремали и те, которые жаждали поработить её, привлекая масонскими трёххвостыми идеалами Великой французской революции:
«А некоторые из них пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом.
Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете,
и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино. С этого дня положили убить Его. Посему Иисус уже не ходил явно между Иудеями, а пошел оттуда в страну близ пустыни, в город, называемый Ефраим, и там оставался с учениками Своими. Приближалась Пасха Иудейская, и многие из всей страны пришли в Иерусалим перед Пасхою, чтобы очиститься. Тогда искали Иисуса и, стоя в храме, говорили друг другу: как вы думаете? не придет ли Он на праздник? Первосвященники же и фарисеи дали приказание, что если кто узнает, где Он будет, то объявил бы, дабы взять Его» (Ин. 11: 46-57).
Они действовали как справа, так и слева, как бомбой и кинжалом, так и печатным жалостливым словом. Губернатор Трепов выпорол студента, и вся Россия аплодировала Засулич, стрелявшей в него. Россия была в негодовании, ведь унизили человеческое достоинство. Но пройдёт несколько десятков лет и вся эта масонская массовка даже и не пикнет по поводу ужасов красного террора, более того, даже будет оправдывать массовые убийства чрезвычайными обстоятельствами. Те, кто бросал бомбы в ненавистных царедворцев из любви к народу, спокойно разрежали пулемет «максим» в так любимый ими народ. Никаких угрызений совести, когда полстраны умирало с голода. Приносили в жертву Святую Русь, пытаясь уничтожить Православие. Безусловно, многие искренне верили, что строят царство справедливого социализма, но кукловоды знали, что на самом деле они строили. Необходимо было уничтожить государство, идеологически воспринимавшее себя как Третий Рим, как наследие славяно-христианского эллинизма. Архитекторы антихриста обдуманно создавали царство серпа и молота, царство «вольных каменщиков». Именно для этой цели приносился в жертву народ Христов. Это видели и понимали Достоевский, архимандрит Феодор (Бухарев), Катков, Святитель Филарет Московский, это понимал Государь Александр II, давший свободу русскому крестьянству, но этого не хотели замечать те самые искренние нигилисты и революционеры, так удачно показанные Тургеневым в «Отцах и детях» и Львом Толстым в романе «Воскресенье». Но опаснее были те, кто рьяно насаждал христианство не любовью, но страхом. В этом отношении весьма примечательна фигура Аскоченского, не способного чтить в каждом разбойнике распятого Христа, чтить в каждом икону Божию, как это виделось архимандриту Феодору. Аскоченский восклицал: «Как? Стало быть, и цыганки, и проститутки, и жиды, и канканьерши – всё это досточтимые иконы самого Бога? Господи помилуй! Ведь это открытое иконоборство, договорившееся до последнего слова». Воистину ужасен Достоевский, нашедший в своей Софье Мармеладовой Образ и Подобие Божие, безобразен Тургенев, который в умирающем Базарове, приветствующем царственный жест Одинцовой, видит «внутренний протест больного против собственного рабства, невыносимого для души, не терпящей оков всего темного и безотчетного…» (Ф.Бухарев).
В русском человеке искали зерно, из которого должно было прорасти древо любви. Герой Достоевского князь Мышкин скажет: «Сущность религиозного чувства (а следовательно, и сущность всякого нравственного добра) ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы, вечно будут не про то говорить… Всего скорее и яснее на русском сердце это заметим». И это русское сердце пытались развратить либо невежеством, либо изуверством, либо сектантством (достаточно вспомнить вопли Толстого и анархо-нигилистической интеллигенции по поводу молокан и духоборов), либо атеизмом.
Стоит заметить, что именно во время оживления русской христианской жизни, усиливается не только внутреннее наступление на Святую Русь, но и внешнее. Восточная (Крымская) война тому свидетельство. Вся Европа обрушилась на Россию. И не потому, что являлась «жандармом Европы», но вследствие того, что следовала христиански-легитимным традициям. Русь спасала балканские страны от уничтожения, а они, в частности, Румыния и впоследствии Болгария будут проводить откровенную русофобскую позицию, ориентируясь на западные стандарты жизни. Казалось бы, это их право, право каждого народа выстраивать своё бытие в соответствие со своим национальным укладом. Всё так. Но странная получается вещь. Когда эти народы подвергались уничтожению и русские, рискуя собой, своим имуществом, спасали их, то Европа только лицемерно вздыхала. Но стоило России исполнить свой христианский долг, как её отпускали, как отправляют уставший караул. Россия не собиралась присоединять эти страны к себе, она желала иметь на своих границах друзей, но получала врагов. Что всё-таки привлекает в Западе? Ответ, как это не покажется странным, прост. Не желая участвовать в имперском величии России, малые государства согласны на роль ничтожного, но спокойного существования под эгидой западной демократии. Та же Болгария и Румыния согласны быть великими на региональном уровне и чаще всего за счёт России. Общеправославное дело предаётся в угоду этнического государства. Другая история у Сербии, которая с помощью России образовала мощную югославскую федерацию, но и погибла, когда ослабла Россия, когда согласились стать ничтожной частицей Европы, что наблюдаем сегодня. Величие Сербии и России в совместном союзе, основанном на общеправославных ценностях, но захотят ли этого народы – вот вопрос. Однако другого пути нет, если хотим сохранить свои православные этносы. Когда-то Николай Данилевский писал: «…сохранение общего славянского характера жизни и культуры невозможно без тесного взаимного соединения с Россией».
Именно эту задачу пытался реализовать Николай I и Александр II, втягивая в орбиту русских интересов славянские и православные народы. Эти имперские интересы служили величию не только России, но и других славянских народов. История доказала, что не один народ не потерял своего лица в составе России.
Плач украинофилов требует особого рассмотрения, так же как и плач девушек Прованса о проезжих французских менестрелях, так же как и народные требования каталанцев, галисийцев, андалусийцев, басков, корсиканцев, бретонцев и гасконцев. Не забудем фламандцев и валлонов, созидающих свои грандиозные «государства». Представим себе Францию, Бельгию и Испанию вне названных областей, являющихся историческим фундаментом их культурно-этнического лица. Думаю это невозможно. А вот представить, что Украина, изначально исторически составляющая первооснову Руси, оказывается, не есть эта основа, европейцам можно, даже более того, поощряется самый махровый национализм и местечковый сепаратизм, имевший место ещё в древней Руси во времена княжеских междоусобиц. Но Бог с ними, европейцами, страшно, когда сами русские согласны отказаться от своего начала ради европейской тусовки и похлёбки, ради ничтожного почкования на древе чуждой среднеевропейской цивилизации, отказываясь от древнего названия, т.е. собственной идентификации в пользу, то ли украин, то ещё какого-нибудь именования. И это не просто предательство народа, его истории, это предательство Предания, из которого вышел народ. Слово Русь тщательно замалчивается, заменяется таким краеведческим понятием как Украина. Перечёркивается тысячелетняя история, уникальную самобытность южнорусского типа вписывают в легендарный украинский этнос, который с успехом лепят доморощенные последыши брестской унии. Именно тогда, в 1596 году, оформилось предательство Руси, началась ликвидация русского религиозного типа на пространствах Речи Посполитой, созидался новый религиозный симбиоз в виде греческого католицизма. И роль Польши здесь была не последняя. Вспомним, что Русь никогда не стремилась к гегемонии над Польшей. Начиная с десятого века, только и наблюдаем постоянные вторжения поляков на Русь. Москва не приходила в Краков, но поляки заняли Киев – Мать городов русских, господствовали в вотчинах, где создавалось бессмертное творение Русичей «Слово о Полку Игоревом». Не Русский ли царь Василий Шуйский умер в польском плену, не нам ли навязан был Владислав, не у нас ли был отобран Смоленск, не в Костроме ли (не в Люблине) свой подвиг совершал Сусанин.
И потому Русь, когда решался вопрос собственно существования православного этноса, была вынуждена обрушиться на Польшу. На славянском теле Речь Посполитая представляло собой паразита, которого было необходимо раздавить. Это был рассадник воинствующего католицизма, а потом из ненависти к России, продавшаяся в руки революционной Франции и безбожника Наполеона, отправив на войну с Россией 200 тысяч своих неразумных сынов. При этом Наполеон и йоты не дал того, что дал Польше великодушный Александр. Русский царь дал им совершенную конституцию, сохранил армию, суд, родной язык, государственность, наконец. А в ответ получил постоянные мятежи и бесконечные предательства даже от тех, кого считал своими друзьями (Чарторыйский, например). Поэтому польский вопрос всегда носил и носит тяжёлый характер. Русь всегда готова к равноправному диалогу, но вот готова ли Польша? Россию упрекают в агрессии, но не Польша ли, освободившись в 1918 году, начала захват Литвы, Белоруссии и Украины. Предатель славянского дела и апологет немецкого империализма Пилсудский что-то искал в городе Киеве в 1920 году. Но Бог с ней Россией, но даже братскую Чехию помогали разорвать на части в результате мюнхенского сговора. Хотя есть ли братья среди подлецов? Потом негодовали, что Россия забирала свои исконные земли, спасая соотечественников от фашизма. Не дождётся русская мать и благодарности за погибшего сына, спасшего Краков и Варшаву. Вся их благодарность заключена в осквернении могилы этого сына. Россия сохранила польскую нацию от уничтожения, положив на польских полях 600 тысяч воинов. Этого други-поляки не помнят, как не помнят грузины, вырезающие бедных осетин, как не помнят украинофилы, кто их спас от польской и немецкой резни. Поймут ли это те, кто действительно жаждет добра славянству? К сожалению, понимание только в России. Потому что Россия не может не быть великой, не может не быть империей в положительном смысле этого слова. Её империализм заключен в глубинной соборности. Россия не тюрьма народов, но, как правильно считал В.Соловьёв, семья. Поэтому необходимо восстановить великую русскую идею, способную противостоять антихристианскому универсализму. Русская душа отличается, согласно мысли Достоевского, «всемирной отзывчивостью». На России, на самом деле, лежит великая миссия – спасение христианской цивилизации. Не могу не вспомнить того же Достоевского: «Русская душа… гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия». Умение прощать означает способность уважать чужое мнение, понимать свободу другого человека, что, безусловно, связано с русским православием. Иван Ильин скажет: «Православный русский верит в свободную волю и свободную совесть». А у Николая Бердяева читаем: «В глубине русского народа заложена свобода духа большая, чем у более свободных и просвещенных народов Запада… Огромность свободы есть одно из полярных начал в русском народе и ней связана «русская идея»». Таким образом, «русская идея» - это путь к свободе, путь к Христу, путь к истинно соборному универсумуму, а не национально ограниченное дело. В своей «Народной монархии» Иван Солоневич напишет: «Русская национальная идея всегда перерастала племенные рамки и становилась сверхнациональной идеей, как русская государственность всегда была сверхнациональной государственностью».
И эта государственность мыслится только как соборная, причём объединяющая различные народы и различные культуры. Николай Лосский, размышляя над русской соборностью, напишет: «Соборное единение различных народов предполагает возможность взаимопроникновения национальных культур. Как аромат ландыша, голубой цвет, гармоничные звуки могут наполнять одно и то же пространство и сочетаться воедино, не утрачивая своей определенности, так и творения различных национальных культур могут проникать друг в друга и образовать высшее единство». Вот это высшее единство и призвана осуществить Россия. Кстати, это единство замечательно проявляется в русском хоре: «Русский поющий хор есть истинное чудо природы и культуры, в котором индивидуализированный инстинкт свободно находит себе индивидуальную и верную духовную форму и свободно слагается в социальную симфонию» (И.Ильин).
Вот этого западный мир принять не может ни в каком виде. Они скорее согласятся на убийство Христа, чем отвергнутся своего утилитаризма и мещанского демократизма. В то же время «русская идея», это надо чётко понять, есть явление абсолютно вселенское. О. Павел Флоренский писал: «Живя, мы соборуемся сами с собой – и в пространстве, и во времени, как целостный организм, собираемся воедино из отдельных взаимоисключающих – по закону тождества – элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр. и пр. Подобно мы собираемся в семью, род, в народ и т.д., соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир». Россия призывает к единству не потому, что хочет господствовать, но в силу своей естественной сущности, всемирности, понимании того, что только в соборности истинное проявление личностного христианского чувства. К великому сожалению, Россия одинока на своем пути. Видимо, её удел – быть великой духовной пустыней, в которой к ней присоединятся верные, её удел погибнуть ради сохранения христианской цивилизации. Но в этом и её спасение, ибо только смерть во Христе может даровать истинное воскресение. Назначение России – стать Вифанией, в которой Христос возлежит с воскресшим Лазарем, и Мария от избытка любви помазала ноги Нашего Господа.
