Жар его песен опалял – и ныне обжигает: неистов, ярок:
Я затеплю свечу
Воску ярова,
Распаяю кольцо
Друга милова.
Загорись, разгорись,
Роковой огонь,
Распаяй, растопи
Чисто золото.
Пёстрые платки мелькают: расписанные точно занятым у жар-птицы пером, и горят лампады перед ликами, пред иконами – пёстрыми тоже; но речь о земном, о земном…
Но и – другой полюс: доля русская, народная, крестьянская, доля, переплетённая туго с горечью, с думой безрадостной:
Не возьму я в толк...
Не придумаю...
Отчего же так –
Не возьму я в толк?
Ох, в несчастный день,
В бесталанный час,
Без сорочки я
Родился на свет.
…сложно представить переводы Кольцова на другой язык: тут надо переводить песню песней, кровь кровью, млеко – млеком; тут всё настолько национально, что не отделить никогда от плазмы, бушевавшей когда-то; но эмоции: особенно жара любовного – не устаревают, не ветшают: и сейчас стихи Кольцова звучат горячо, обжигая расплавленным воском:
Обойми, поцелуй,
Приголубь, приласкай,
Еще раз, поскорей,
Поцелуй горячей.
Что печально глядишь?
Что на сердце таишь?
Не тоскуй, не горюй,
Из очей слез не лей;
Мне не надобно их,
Мне не нужно тоски.
Не нужно тоски – хоть тоже калит, палит сердце: всё на полюсах, всё по-русски: и многие любовные стихи Кольцова будто принадлежат персонажам Достоевского: Дмитрий Карамазов мог бы написать такие, обладай литературным даром.
Песен много отправил в мир Кольцов: и в них много горечи, сожалений, утрат, таких, например:
Где вы, дни мои,
Дни весенние,
Ночи летние,
Благодатные?
Где ты, жизнь моя,
Радость милая,
Пылкой юности
Заря красная?
Многое - и предельно густо - смешано в мире Кольцова, многое – но главным остаётся именно ощущение невероятной русской субстанции, так точно выраженной поэтом.
