Алексей Степанович Хомяков

Публикуемое жизнеописание А. С. Хомякова написал монах Лазарь (в миру – Виктор Васильевич Афанасьев, 1932 – 2015) – замечательный поэт и писатель, специалист по русской литературе XIX века, в прошлом постоянный автор «Русской народной линии». Его перу принадлежит ряд книг и множество статей о поэтах первой половины XIX столетия – М. Ю. Лермонтове, В. А. Жуковском, К. Ф. Рылееве, И. И. Козлове, Н.М. Языкове, К. Н. Батюшкове и многих других. Я имел счастье знать этого удивительного человека.

Уже в зрелом возрасте он принял монашеский постриг на подворье Оптиной Пустыни в Москве. Не имея возможности нести послушания в монастыре, он служил обители своим литературным талантом – составил жизнеописания многих оптинских старцев, подготовил ряд публикаций для «Оптинского альманаха» и даже написал серию сказок для детей про маленького Ежика, который паломничал в знаменитую обитель.

В начале XXI века в Туле появилось движение за канонизацию Хомякова, которое активно поддержали и некоторые насельники Оптиной Пустыни. По просьбе почитателей Хомякова из числа братии монастыря в марте 2002 г. отец Лазарь и написал жизнеописание знаменитого славянофила. Поистине, лучшего автора для выполнения этой задачи найти было нельзя. Очевидно, сам отец Лазарь весьма глубоко проникся идеей канонизации – это видно из текста, написанного с большой любовью к Хомякову. В то время инициатива тульских и оптинских почитателей мыслителя так и не была реализована, но нельзя исключать, что во благовремении она все же будет воплощена в жизнь.

Отец Лазарь печатал свои произведения на машинке, как правило, в нескольких экземплярах, один из которых он подарил мне – в то время молодому преподавателю Московской духовной академии. Долгие годы эта машинопись хранилась в моем архиве среди разных бумаг, и, честно говоря, об ее существовании я позабыл. Но в прошлом году благодаря карантину – вот уж воистину, не было бы счастья, да несчастье помогло! –у меня наконец дошли руки до своего архива. Как известно, рукописи не горят, тем более не страшна им архивная пыль – поэтому сегодня мы получили возможность впервые прочитать небольшой, но значительный труд отца Лазаря, посвященный А. С. Хомякову.

Этот текст впервые был опубликован в журнале Тульской духовной семинарии «Духовный арсенал» (№2 (4), 2021).

Игумен Евфимий (Моисеев),

Ректор Тульской духовной семинарии

***

Монах Лазарь (Афанасьев)

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

Краткое жизнеописание подвижника благочестия

У благочестивых и богатых супругов бояр Хомяковых — Степана Александровича, отставного поручика гвардии, и Марии Алексеевны (урожденной Киреевской) — 1 мая (по старому стилю) 1804 г. родился второй сын. Был день памяти пророка Иеремии.

Хомяковы жили тогда в Москве, на Ордынке, в приходе Егорья на Всполье. Здесь они проводили зимние месяцы года, а с наступлением теплых дней отъезжали в какое-нибудь из своих многочисленных поместий, чаще всего в любимое ими Богучарово Тульской губернии [3], где впоследствии много времени проводил и трудился Алексей Степанович.

«Тульский уезд, версты и века его, неразрывно связаны с именами Хомяковых, старые усадьбы и церкви, памятные могилы на сельских погостах — все это, как корни дерева, мощно питало его мысль и чувство, побуждало к духовному совершенствованию и неустанному труду во имя Бога и человека», — пишет историк края [9, с. 256]. Вокруг Тулы много сел и деревень и всяких — лесных и полевых — угодий принадлежало Хомяковым. Почти все предки Алексея Степановича имели страх Божий и во всем поступали согласно совести. Это касалось и передачи наследства.

В середине XVIII века Кирилл Иванович Хомяков остался единственным владельцем Богучарова и принадлежащих к нему деревень (а также имения под Рязанью и каменного дома в Петербурге). Наследники были, но он не видел достойных. Что же сделал старик? Он собрал богучаровских крестьян и предложил им самим выбрать себе помещика, но с тем условием, чтобы он был все же из рода Хомяковых. Крестьяне разослали ходоков… После долгих исканий они выбрали двоюродного племянника Кирилла Ивановича, молодого гвардейского сержанта Федора Степановича Хомякова, человека бедного. Кирилл Иванович ранее не знал его, но пригласив его к себе, убедился, что это добрый, благочестивый и разумный человек. Ему-то и завещал старик все свое богатство. Сержант этот и был прадедом Алексея Степановича, который знал историю своего рода во всех подробностях за двести лет и помнил, что земельные богатства Хомяковым переданы народной сходкой, по Божьему смотрению. Поэтому и не считал принадлежащую ему собственность исключительно своей и во всем соблюдал интересы крестьян, которых еще до освобождения их от крепостной зависимости в 1861 году перевел на оброк, притом весьма необременительный.

Его отец, Степан Александрович, бывший долгое время предводителем дворянства Тульской губернии, имел хорошее образование, блестяще знал европейские языки и собрал богатую библиотеку. В отношении хозяйства он был не так деятелен, как его супруга, Мария Алексеевна. Именно она распоряжалась всем и назначала управляющих имения. Крестьяне любили хотя и властную, но добрую и благочестивую барыню, заботившуюся и о достойном поддержании церквей в своих селах. Что касается ее домашнего быта, то вот что писала об этом ее внучка, Мария Алексеевна: «Несколько раз в неделю в ее комнате служили молебны, какие в какой день положено. Икон и лампадок было очень много, и было тепло и уютно… Посты она соблюдала все, как и мы тоже, но кроме среды и пятницы, она постилась еще и в понедельник» [8, с. 182].

Когда сыновья Федор и Алексей пришли в соответствующий возраст, она призвала их к себе и высказала свой взгляд на то, что мужчина должен, как и девушка, сохранять целомудрие до брака, и взяла с них слово, что они свято исполнят это. Они обещали и исполнили. Мария Алексеевна скончалась в Москве 86 лет.

Алексей Степанович с раннего детства воспринял и сберег до конца жизни тот церковный дух, который с такой теплотой и любовью поддерживался в семье матерью. Он писал позднее Уильяму Пальмеру (в 1844 г.)^[1]: «Что до меня касается, то я, воспитанный в благочестивой семье и в особенности набожной матерью, был приучен всем сердцем участвовать в этой чудной молитве церковной. Когда я был еще очень молод, почти ребенком, мое воображение часто воспламенялось надеждою увидать весь мир христианский соединенным под одним знаменем истины» [6, с. 286].

У него были самые блестящие способности, – Господь щедро одарил его. Вместо детских игр он, при помощи домашних учителей, усваивал языки и уже в юности писал и говорил на всех главных европейских языках. Изучал и древние, — у него были глубокие познания в отношении церковнославянского, древнегреческого языков и даже санскрита. В библиотеке отца он перечитал все русские и иностранные книги, не оставив без внимания ни одной научной. Учителя к братьям Федору и Алексею приглашались из Московского университета и Благородного университетского пансиона. Среди них был словесник Андрей Андреевич Жандр, профессор философии Андрей Дмитриевич Глаголев, математики — Павел Степанович Щепкин. Затем учился Хомяков на математическом отделении Московского университета.

Впоследствии он многих удивлял обширностью своих знаний, казалось, что одному человеку невозможно столько и вместить. В огромном своем труде, условно названном «Семирамида», где Хомяков стремился выяснить духовные истоки мировой истории, он свободно оперировал разнообразными и редкими сведениями по лингвистике, этнографии, географии (в ее историческом развитии), философии, искусству (с самых древних времен), археологии. Поразительна была логика его неожиданных и блестящих умозаключений, замечателен был и язык этого труда. Как было не удивиться его друзьям, когда он изобрел паровую машину особенного типа и запатентовал ее, а потом — новый вид гранаты и нового ружья для армии, сражавшейся в Крыму во время обороны Севастополя (ружье Хомякова делали лучшие тульские мастера). Математика, механика, физика, сельское хозяйство во всем объеме — все известно было ему так, как специалисту в каждой из областей. И он много раз доказывал это. На полях своих поместий он использовал новейшие машины, часто приводя их к более совершенному виду какими-нибудь переделками. И, наконец, он очень серьезно занимался медициной, в том числе гомеопатией. Многие лекарства Хомяков изобретал сам. В холерные годы успешно лечил крестьян и многих спас от смерти. Это был гениальный русский человек.

Однако всего значительнее и нужнее для него было богословие. Алексей Степанович не просто перечитал творения святых отцов Православной Церкви, но стремился все исполнять делом, а тексты помнил так, что, при разговоре, цитируя по памяти, мог указать и страницу.

Упомянем также о его чисто литературной деятельности, которая, однако, часто приближалась к богословию. Хомяков был поэт — известный и не из последних поэтов пушкинской эпохи, — среди его стихотворений есть много духовных, весьма замечательных и живых, не забытых по сию пору. На сцене в Петербурге ставились две его стихотворные драмы — «Ермак» и «Дмитрий Самозванец», сочинения яркие и глубоко патриотические. Кроме того, в журналах он напечатал немало литературно-критических и публицистических статей. Везде у него в этих сочинениях — взгляд русского церковного человека.

В молодости Алексей Степанович лет восемь прослужил в разных полках, воевал под Шумлою, был ранен, в течение службы награжден тремя орденами. Его командир, генерал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен^[2], писал: «В физическом, нравственном и духовном воспитании Хомяков был едва ли не единица. Образование его поразительно превосходно, и я всю жизнь свою не встречал ничего подобного в юношеском возрасте… Ездил верхом отлично. Прыгал через препятствия в вышину человека. На эспадронах дрался превосходно. Обладал силою воли не как юноша, но как муж, искушенный опытом. Строго исполнял все посты по уставу Православной Церкви, в праздничные и воскресные дни посещал все богослужения. В то время было уже значительное число вольнодумцев, деистов и многие глумились над исполнением уставов Церкви, утверждая, что они установлены для черни. Но Хомяков внушал к себе такую любовь и уважение, что никто не позволял себе коснуться его верования» [8, с. 261].

Как литератор Алексей Степанович знал в Петербурге всех, кто писал или издавал что-нибудь, в том числе и издателя альманаха «Полярная Звезда» К. Ф. Рылеева, декабриста, у которого собирались будущие повстанцы, разгромленные на Сенатской площади в декабре 1825 г. Хомякову случалось бывать на тайных сходках, но, как вспоминали сами декабристы, он высказывался всегда в том духе, что «всякий военный бунт сам по себе безнравствен», что подобные действия «ненациональны», то есть не в духе религиозных убеждений русского народа. Александр Иванович Кошелев^[3] вспоминал, что Хомяков «пуще всего ненавидел насилие, в каком бы виде оно не являлось. Благотворения путем насилия возбуждали особенно его негодование, и он беспощадно разил либералов, которые желали быть благодетелями народа вопреки его желаниям» [8, с. 271].

Во время декабрьского восстания Хомяков находился в Париже, куда приехал на время к брату Федору, служившему там по дипломатической части. В столице Франции Алексей Степанович решил поупражняться еще в одном деле, о котором мы не упомянули, — в живописи, так как он с детства хорошо рисовал и весьма неплохо писал акварелью и маслом. Париж — многолюдный, преисполненный всяких соблазнов и развлечений город, здесь прожигатели жизни со всего света сорят деньгами. Однако братья Хомяковы как бы не замечали этого. Они жили по своим обычаям. Дмитрий Николаевич Свербеев^[4], их московский приятель, вспоминал: «Приехав в Париж в начале нашего Великого Поста, я как очевидец свидетельствую, как строго этот двадцатилетний юноша соблюдал в шумном Париже наш пост, во все продолжение которого он решительно ничего не ел ни молочного, ни даже рыбного, а жившие с ним Шаталов и Голохвастов сказывали, что он не разрешал себе скоромного в обычное время и по средам и пятницам» [8, с.199]. Позднее дочь Хомякова Мария свидетельствовала: «С вечера четверга на Страстной неделе до субботы мой отец ничего не ел» [8, с.186].

В 1836 году Алексей Степанович женился на сестре поэта Николая Михайловича Языкова, Екатерине Михайловне, которая росла в Симбирске, в очень церковной семье, и о девушке говорили, что она воспитана «как монастырка». 4 апреля 1837 года у молодых супругов родился сын Степан, через год — Федор. В конце октября 1839 года оба младенца скончались от скарлатины. Алексей Степанович был настолько потрясен горем, что начал седеть. Той же ночью, когда умерли дети, он так выразил свою скорбь:

Бывало, в глубокий полуночный час,

Малютки, приду любоваться на вас;

Бывало, люблю вас крестом знаменать.

Молиться, да будет на вас благодать,

Любовь Вседержителя Бога.

Стеречь умиленно ваш детский покой,

Подумать о том, как вы чисты душой,

Надеяться долгих и счастливых дней

Для вас, беззаботных и милых детей,

Как сладко, как радостно было!

Теперь прихожу я: везде темнота,

Нет в комнате жизни; кроватка пуста;

В лампаде погас пред иконою свет.

Мне грустно, малюток моих уже нет!

И сердце так больно сожмется!

О дети, в глубокий полуночный час

Молитесь о том, кто молился о вас,

О том, кто любил вас крестом знаменать.

Молитесь, да будет и с ним благодать,

Любовь Вседержителя Бога.

Впоследствии Господь благословил супругов —у них было еще двое сыновей и пять дочерей. Жизнь семьи шла в добрых «хомяковских» традициях, — она истинно представляла собой малую церковь. Православный образ жизни, постоянная забота о благочестии не только не стесняли детей, но давали им чувство свободы, так как постоянство родителей в добром отношении к ним избавляло их от нарушений в их характере и настроениях. Хомяков, отъезжая вместе с женой по делам за границу, брал с собой и старших детей, и там был для них самым знающим и полезным гидом и учителем. Но, пожалуй, поездки, а иногда и походы в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру их увлекали больше. «Каждый вершок дороги был нами пройден пешком, каждое место было нам чем-нибудь заметно» [8, с. 85], – писал Хомяков.

Но Екатерина Михайловна скончалась все-таки рано, на 35-м году жизни, 26 января 1852 года от случайной простуды. О ней многие скорбели, — прежде всего родные, супруг и дети, а еще ближайшие друзья — среди них Николай Васильевич Гоголь (скончавшийся вскоре в этом же году). Крестьяне в Богучарове в знак скорби своей о доброй молодой барыне целый год положили не петь песен. Юрий Федорович Самарин^[5] вскоре после этого печального события ночевал в кабинете хозяина, будучи у него в гостях. Хозяин был в этой же комнате. «Далеко за полночь, – вспоминал Юрий Федорович, – я проснулся от какого-то говора в комнате. Утренняя заря едва-едва освещала ее… Он стоял на коленях перед походной своей иконой, руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось до утра... На другой день он вышел к нам веселый, бодрый, с обычным добродушным своим смехом. От человека, всюду его сопровождавшего, я слышал, что это повторялось почти каждую ночь» [8, с.79].

Один современник Хомякова записал: «В генерал-губернаторство графа Закревского велено было дворникам поочередно ходить в пересыльное помещение преступников, ссылаемых в Сибирь, в подмогу сторожившим их. Дворник Хомякова, возвратившись домой, рассказывал, что двое ссыльных вспоминали при нем о своих подвигах и говорили, что они были задержаны под Тулою, намереваясь ограбить господскую усадьбу. С наступлением ночи они засели в кустах и дожидались, чтобы в барском доме потухли огни. Долго ждали они, но в одной комнате все горела свеча; они подошли ближе и в окно увидели, что кто-то на коленях молится, и молился до рассвета, пока их схватили проснувшиеся люди. Дворник спросил, в какой усадьбе они попались и узнал, что было в Богучарове у А. С. Хомякова. “Барин наш спасся молитвою от ограбления», – говорила хомяковская дворня”» [11, с.200].

Дочь Алексея Степановича вспоминала: «В ночной тишине я слышала его мерное и тихое чтение Псалтири, которое в нашем сухом деревянном доме в Богучарове раздавалось вдоль стен коридора. Кончивши чтение, он тихо приходил благословить нас спящих, я ждала этого и засыпала. Есть где-то Псалтирь, в которой он записывал, как начинал и кончал кафизму… Вечером он нам читал вечерние молитвы. В определенном месте вечерней молитвы, которое он означал в молитвеннике, он прибавлял от себя молитву: “Слава Тебе, Царю Христе, явившему нам Отца и пострадавшему за нас и ниспославшему нам Духа Святаго. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу (трижды) и ныне и присно и во веки веков”» [7, 187]. Хомяков говел во все посты, причем Великим Постом дважды. Замечали «сияющую радость» в нем, когда его поздравляли после причастия.

Жизнь продолжалась. Алексей Степанович занимался воспитанием своих детей. Старших, Митю и Машу, он начал учить, кроме других предметов, греческому и церковнославянскому языкам. «Пусть они себе читают Евангелие по-гречески вместе, – писал он, – как будто слушая прямо из апостольских уст».

Осенью этого года увидел Алексей Степанович в тонком сне покойную свою жену. Она сказала только: «Не унывай!» И он стал спокойнее, собраннее. Осенью этого же года он написал стихотворение «Воскрешение Лазаря»:

О, Царь и Бог мой! Слово силы

Во время оно Ты сказал,

И сокрушен был плен могилы,

И Лазарь ожил и восстал.

Молю, да слово силы грянет,

Да скажешь «встань!» душе моей, –

И мертвая из гроба встанет,

И выйдет в свет Твоих лучей.

И оживет, и величавый

Ее хвалы раздастся глас

Тебе — сиянью Отчей славы,

Тебе — умершему за нас!

Таков Хомяков-поэт. Если он что писал — он это пережил… Так, читая его стихотворение «Ночь», видишь и его самого, исполняющим сказанное:

Ты вставай, во мраке спящий брат

Освяти молитвой час полночи!

Божьи духи землю сторожат,

Звезды светят, словно Божьи очи.

Ты вставай, во мраке спящий брат!

Разорви ночных обманов сети!

В городах к заутрене звонят,

В Божью церковь идут Божьи дети.

Помолися о себе, о всех,

Для кого тяжка земная битва,

О рабах бессмысленных утех!..

Верь, для всех нужна твоя молитва.

Далее мы коснемся того, как Алексей Степанович Хомяков, озаренный светом Христовым, стремился раскрыть истину Православия в спорах с инославными проповедниками — католиками и протестантами. Кроме того, он много говорил в защиту нашей веры в московских домах, где собирались образованные люди, литераторы, профессора университета. Хомякова слушали с увлечением, в спорах он блестяще разбивал доводы противников. Вспоминали также, что ходил он на Ивановскую площадь в Кремль, где возле Успенского собора спорил с раскольниками, которые любили его слушать и даже говорили, что «быть этому барину епископом». Вот что писал он в связи с этим:

Иду свершать в труде и поте

Удел, назначенный Тобой,

И не сомкну очей в дремоте

И не ослабну пред борьбой.

Не брошу плуга, раб ленивый,

Не отойду я от него,

Покуда не прорежу нивы,

Господь, для сева Твоего.

В 1840-х годах Хомяков написал известную работу под названием «Церковь одна», которую хотел издать без обозначения своего имени. После смерти Хомякова его богословские труды издал Юрий Федорович Самарин. Впоследствии собрание сочинений Хомякова в восьми томах переиздавалось несколько раз. «Хомяков покорял Самарина, – писал один исследователь его жизни, – остротой своей отвлеченной мысли и глубиной своей веры… Хомяков, нежно любивший Самарина, открывал ему всю полноту самых личных, самых внутренних своих переживаний. Самарин не был мистиком; напротив того, рассудочность всего его душевного облика закрывала в нем ключ, откуда бьет непосредственно религиозный энтузиазм и вдохновение. Но сила, с которой этот источник бил в душе Хомякова, заражала Самарина и воспитывала в нем непреклонную уверенность в вероисповедной и церковной истине» [1, с. 66].

Вот что писал в ко второму тому сочинений Хомякова Самарин: «Хомяков вовсе не относился к Церкви: именно потому, что он в ней жил, и не по временам, не урывками, а всегда и постоянно, от раннего детства… Церковь была для него живым средоточием, из которого исходили и к которому возвращались все его помыслы; он стоял перед ее лицом и по ее закону творил над самим собой внутренний суд; всем, что было для него дорого, он дорожил по отношению к ней; ей служил, ее оборонял, к ней прочищал дорогу от заблуждений и предубеждений, всем ее радостям радовался, всеми ее страданиями болел внутренно, глубоко, всей душою. Да, он в ней жил — другого выражения мы не подберем» [6, с. 14].

Первая из богословских работ Хомякова невелика (всего 26 страниц), но ёмкость и глубина ее удивительна. Это как бы катехизис, разделенный на одиннадцать параграфов, заключающий в себе в сжатом виде все признаки истинной Церкви. Вещь написана мастерски, отточенными фразами, продуманными формулировками. «Церковь знает не отчасти истину, – писал Хомяков, – и отчасти ложь, а полную истину и без примеси лжи… Церковь не ошибается сама, ибо есть истина, не хитрит и не малодушничает, ибо свята… Чем святилась бы земля, если бы Церковь утратила свою святость? Где была бы истина, если бы ее нынешний приговор был противен вчерашнему? Она принадлежит всему миру, а не какой-нибудь местности, потому что ею святятся все человечество и вся земля, а не какой-нибудь народ или одна страна, потому что сущность ее состоит в согласии и в единстве духа и жизни всех ее членов, по всей земле, признавших ее; потому, наконец, что в Писании и учении апостольском содержится вся полнота ее веры, ее упований и ее любви» [6, с.40–41].

Рассказывать о содержании этого сочинения нет смысла — его надо читать. Ограничимся лишь еще несколькими цитатами, по которым уже можно видеть, почему святитель Филарет, митрополит Московский и Коломенский, одобрил его. Гоголь, также верный сын Церкви, переписал его, когда встретился за границей с Хомяковым. «Катехизис необыкновенно замечательный», – писал он графу Александру Петровичу Толстому (впрочем, Хомяков не открыл ему, что он сам автор рукописи).

«Всякий, ищущий доказательств церковной истины, – пишет Хомяков, – тем самым или показывает свое сомнение и исключает себя из Церкви, или дает себе вид сомневающегося, и в то же самое время сохраняет надежду доказать истину и дойти до нее собственною силою разума; но сила разума не доходит до истины Божией, и бессилие человеческое делается явным в бессилии доказательств… Христианское же знание не есть дело разума пытающего, но веры благодатной и живой» [6, с. 48]. «Каждое действие Церкви, направляемое Духом Святым, духом жизни и истины, представляет совокупность всех его даров — веры, надежды и любви, ибо в Писании проявляется не одна вера, но и надежда Церкви и любовь Божия, и в деле богоугодном проявляется не любовь одна, но и вера, и надежда, и благодать, и в живом предании Церкви, ожидающей венца и совершения своего от Бога во Христе, проявляется не надежда одна, но и вера, и любовь. Дары Духа Святаго неразрывно соединены в одном святом и живом единстве… Посему должно понимать, что исповедание и молитва и дело суть ничего сами по себе, но разве как внешнее проявление внутреннего духа. Поэтому еще не угоден Богу ни молящийся, ни творящий дела, ни исповедующий исповедание Церкви, но тот, кто творит и исповедует, и молится по живому в нем духу Христову» [6, с.48].

«Исповедав свою веру в Триипостасное Божество, Церковь исповедует свою веру в самую себя, потому что она себя признает орудием и сосудом божественной благодати и дела свои признает за дела Божии, а не за дела лиц, по-видимому ее составляющих. В сем исповедании она показывает, что знание об ее существовании есть также дар благодати, даруемой свыше и доступной только вере, а не разуму. Ибо какая бы мне была нужда сказать: верую, — когда бы я знал? Вера не есть ли обличение невидимых? Церковь же видимая не есть видимое общество христиан, но Дух Божий и благодать таинств, живущих в обществе. Посему и видимая Церковь видима только верующему, ибо для неверующего таинство есть только обряд, и Церковь только общество» [6, с. 45].

Вот последний, одиннадцатый параграф: «По воле Божией Святая Церковь, после отпадения многих расколов и римского патриаршества, сохранилась в епархиях и в патриаршествах греческих, и только те общины могут признавать себя вполне христианскими, которые сохраняют единство с восточными патриаршествами или вступают в сие единство. Ибо один Бог, и одна Церковь, и нет в ней ни раздора, ни разногласия. Посему Церковь называется Православною или Восточною, или Греко-Российскою, но все сии названия суть только названия временные. Не должно обвинять Церковь в гордости, потому что она себя называет Православною, ибо она же себя называет Святою. Когда исчезнут ложные учения, не нужно будет и имя православия: ибо ложного христианства не будет. Когда распространится Церковь или войдет в нее полнота народов, тогда исчезнут все местные наименования, ибо не связывается Церковь с какой-нибудь местностью и не хранит наследства языческой гордости; но она называет себя Единою, Святою, Соборною и Апостольскою, зная, что ей принадлежит весь мир и что никакая местность не имеет особого какого-нибудь значения, но временно только может служить и служит для прославления имени Божьего, по Его неисповедимой воле» [6, с. 55–56].

В 1850-х годах Хомяков напечатал в Германии и Франции три брошюры и три статьи полемического характера (в переводе на немецкий и французский языки). «Иностранные богословы были озадачены его брошюрами, – писал Ю. Ф. Самарин. – Они почувствовали в них что-то небывалое в их полемике с православием, что-то неожиданное, совершенно новое. Может быть, они и не осознали ясно, в чем заключалось это новое, но для нас оно понятно. Они услышали, наконец, голос не антилатинской и не антипротестантской, а православной школы. Встретившись первый раз с православием в области церковной науки, они смутно почуяли, что до сих пор их полемика с Церковью вертелась около каких-то недоразумений, что вековая их тяжба с нею, казавшаяся почти оконченною, только теперь начиналась на почве совершенно новой, и что самое положение сторон изменилось, а именно: они, паписты и протестанты, становились подсудимыми, их звали к ответу, им приходилось оправдываться» [6, с. 27].

В 1879 году при содействии Великого князя Константина Николаевича (сына императора Николая Павловича) Святейший Синод разрешил печатать богословские сочинения Хомякова в России. Архиепископ Харьковский Нектарий (Надеждин), член Синода, представил благоприятный отзыв о них. Вспомнили при этом слова покойного Государя Николая I о трудах Алексея Степановича: «Я знаю Хомякова, — он делает дело». Василий Дмитриевич Олсуфьев^[6] писал Хомякову, что первую его брошюру «покойный Государь Император с удовольствием читал» и «остался ею доволен» [6, с. 105].

Когда вышла первая брошюра Хомякова на французском языке («Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях», 1853), ею заинтересовались в Оптиной Пустыни. И. В. Киреевский писал преподобному Макарию Оптинскому 30 августа 1855 г. из Долбина: «Не успел написать к Вам на прошедшей почте, милостивый батюшка, спешу теперь принести Вам искреннюю и сердечную благодарность за те дни и часы, которые Вы удостоили провести у нас. Пребывание Ваше у нас привлечет к нам благословение Божие… Посылаю при сем книжку Хомякова на французском языке о нашей Церкви. Ее прислал Кошелев нарочно для Вас и пишет ко мне так: “Я слышал, что в Оптиной Пустыни желают прочесть брошюру Хомякова, потому прошу послать от меня ее в дар отцу Макарию. Хотя я его не знаю лично, но надеюсь скоро иметь возможность с ним познакомиться”. Когда Кошелев приедет к Вам, то сделайте одолжение, милостивый батюшка, известите меня об этом с нарочным. Я бы желал быть в то время в Оптиной» [4].

Анна Федоровна Тютчева^[7] (впоследствии вышедшая замуж за Ивана Сергеевича Аксакова^[8]), фрейлина императрицы Марии Александровны, оставила замечательные воспоминания о своей эпохе — «При дворе двух императоров». В них говорится и о богословских трудах Хомякова. «Я никогда не забуду, – писала она, – какой лучезарной радостью исполнилось мое сердце при чтении этих страниц… Моя душа и мое сердце сроднились с Россией благодаря брошюрам Хомякова» [8, с. 198].

Десятилетняя (1844–1854) переписка А. С. Хомякова с английским пастором Уильямом Пальмером, склонявшимся к переходу в православие, — также значительное явление в русской богословской литературе. Ю. Ф. Самарин писал в предисловии к ней: «Из этих писем читатель увидит, с каким глубоким, сердечным, ничем не развлекаемым участием А. С. Хомяков следил за начавшимся в Англии поворотом к православной истине, увидят также, как резко он смотрел на это дело и как, несмотря на пламенное желание свое облегчить и ускорить осуществление своих надежд, он никогда, говоря о православии, не отступал ни на шаг от разумной строгости своих требований, призывая друзей своих к единству полному, безоговорочному» [6, с. 284].

«Не сомневайтесь в силе православия, – писал Хомяков Уильяму Пальмеру. – Хотя я еще не стар, но помню то время, когда в обществе оно было предметом глумления и явного презрения. Я был воспитан в благочестивой семье и никогда не стыдился строго соблюдения обрядов Церкви; это навлекло на меня то название лицемера, то подозрения в тайной приверженности к латинской церкви: в то время никто не допускал возможности соединения православных убеждений с просвещением. Я видел, как росла и развивалась сила православия, несмотря на иное временное угнетение, которому, по-видимому, должно было бы сломить его, несмотря и на иное покровительство, которое, казалось, должно бы было его унизить. Несмотря на все это, оно и теперь развивается, растет и крепнет день ото дня. А Рим, при всей своей обманчивой деятельности, поражен насмерть протестантством, своим законным исчадием. Поистине, я не думаю, что можно бы указать хоть одного последователя римской церкви, который при полном богословском и философском образовании, верил бы в нее серьезно и искренне. Над протестантством произнесли приговор замечательные из его учителей… Невредим и цел только ковчег православия, несмотря на все волны и бури. Скажем за возлюбленным апостолом: Ей, гряди, Господи Иисусе!» [6, с. 311].

Архиепископ Аверкий (Таушев) назвал Хомякова «удивительным светским богословом… богословом Божией милостью» [2, с. 299].

В 1858 году Хомяков простудился и получил воспаление лёгких. Случилось это 26 января (день смерти его жены). Болезнь оказалась настолько тяжелой, что Алексей Степанович сказал своему духовному отцу, священнику Павлу Беневоленскому: «Если я умру, это будет правда Божия. Если выздоровею, это будет Божия милость». 2 февраля (по старому стилю) был праздник Сретения Господня. Хомяков, находясь почти без сознания — ожидался кризис болезни — лежал на постели. Вошла его старшая дочь. Он открыл глаза и спросил, была ли она у обедни. Услышав, что нет, он, как вспоминала дочь, «с укоризной в голосе сказал: – Такой большой праздник, и ты не была в церкви… Что же будет после меня?» Он попросил дочь прочесть о Сретении из Евангелия. Она стала читать, и он внимательно слушал. Болезнь длилась три недели, и в этот раз Хомяков выздоровел.

В 1860 году Алексей Степанович весну и начало лета провел в Москве, а в июле один поехал в свое рязанское поместье Ивановское. В тех местах была холера. Хомяков, не считаясь с собой, начал деятельно лечить заболевавших крестьян, и с Божьей помощью многих спас от смерти. Но случилось так, что не избежал заражения холерой он сам. Некоторое время он перемогался, принимая лекарства, но все же слег и понял, что это всерьез. Узнав это, приехал в Ивановское сосед Хомякова по имению Леонид Матвеевич Муромцев. «Что с Вами? – спросил он. «Да ничего особенного, – отвечал Хомяков, – приходится умирать. Странная вещь: сколько народу я вылечил, а себя вылечить не могу». 23 скнтября он скончался. Перед кончиной соборовался и причащался Святых Христовых Таин. В последние минуты жизни твердо, уверенной рукой осенял себя крестным знамением. Так, с крестным знамением и испустил дух. 15 октября состоялись похороны в Московском Даниловском монастыре. Мария Алексеевна Хомякова вспоминала: «Когда мы шли за гробом моего отца, мне думалось, что Сам Христос шел вместе с нами» [8, с. 196]. Весть о смерти Хомякова потрясла многих его друзей.

Иван Сергеевич Аксаков писал 19 октября 1860 года: «Сколько света дал он людям, сколько мыслей, сколько возвышенных звуков, сколько радости и отрады, – без гордости, а с детской простотою расточавши направо и налево сокровищницу своих даров! Не только был он человек гениальный, но и святой человек, не только деятель общественный и мыслитель, и поэт, но и великий человек христианства, великий учитель Церкви» [8, с. 224].

Александр Иванович Кошелев, друг Хомякова и потом опекун его осиротевших детей, писал в своих воспоминаниях: «Простота его обхождения была очаровательна. Он себя ценил очень невысоко, никогда и никому не давал почувствовать свое над ним превосходство и ко всем относился как к существам, вполне ему равным… Обряды церковные, и в особенности посты, он соблюдал строго… В церковь ходил очень прилежно, и хотя имел привычку вставать по утрам поздно, однако по праздникам не пропускал обедни и часто ходил даже к заутрени. Молился он много и усердно, но старался этого не показывать. Никто и никогда не мог упрекнуть его в святошестве… Да! Жизнь этого человека была постоянным подвигом на благо ближнего, подвигом, который достойно оценится разве потомством» [7, с. 130].

Труды Хомякова не забыты. Дореволюционное восьмитомное Собрание сочинений выдержало несколько переизданий. Много раз переиздавались его стихи и драмы, выходили отдельными книгами богословские сочинения, публицистика и литературная критика. «Церковь одна» в самое последнее время печатался неоднократно. Творчество Хомякова на протяжении более чем ста лет постоянно и внимательно изучается. Пишутся диссертации, монографии, статьи. Есть труд профессора В. З. Завитневича «Алексей Степанович Хомяков (Киев, 1902). В известном труде протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия» (Париж, 1937) много страниц посвящено богословским трудам Хомякова. В 2000 году издана и капитальная биография Хомякова, написанная доктором филологических наук В.А. Кошелевым. В Томске, при университете, начал выходить «Хомяковский сборник» — периодическое издание.

Словом, Алексей Степанович Хомяков — явление живое, украшение нашей культуры и церковной жизни. Растет интерес не только к его трудам, но и к его личности. Он, в особенности для интеллигенции, — пример высокой духовной жизни, глубокого и правильного понимания смысла жизни во Христе, непоколебимой верности Единой, Соборной Апостольской Церкви.

Монах Лазарь (Виктор Васильевич Афанасьев (1932 — 2015)), поэт, прозаик, литературовед

Март, 2002

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Барон Б. Э. Нольде. Юрий Самарин и его время. — Paris: Soc. anonyme impr. de Navarre, 1926. – 245 С.
2. Каплин А. Д. Из истории русской религиозной мысли XIX в. — Харьков. — 2000 г. 366 С.
3. Н. И. Троицкий. Село Богучарово, родина А. С. Хомякова. — Тула, 1914.
4. РГАЛИ. Фонд 236.
5. Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. Т.1. — М.,1907.
6. Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. Т.2. — М., 1907.
7. Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. Т.8. — М., 1907.
8. Хомяковский сборник. Том I.. — Томск: 1998.
9. Юркин И. Н. Тульские помещики Хомяковы в Екатерининскую эпоху // Хомяковский сборник. Том I. С 245–257. — Томск: 1998.