За последнее столетие русский народ, писатели и поэты, утратили монархическое национальное самосознание – представление о православном царстве. В силу этого создание литературного образа православного царя, помазанника Божия, является сверхсложной задачей для современного поэта.
Василий Дворцов, на наш взгляд, успешно с этой задачей справился, поскольку в основу образа Иоанна Грозного положил его православное самосознание – понимание царской власти как «Печати и дара Святаго Духа». Этой цели подчинены в поэме «Ермак» особенности языка исповеди царя. Начинается монолог именно с этих ключевых православных молитвенных слов:
Всемогущия святыя
И живоначальныя Троицы,
Отца и Сына и Святаго Духа
во единстве покланяемаго, истиннаго Бога нашего
милостию сподоблены мы, смиренный Иван
Васильевич,
нести крестоносную хоругвь Православия
на Российском царствии
и во иные многие царствах-государствах,
великих же и малых княжествах.
Традиция помазания на царство начинается на Руси с поставления на царство Феодора Иоанновича 31 мая 1584 года, хотя соответствующий чин был составлен ещё при царе Иоанне Грозном митрополитом Макарием, возглавлявшим тогда Русскую Православную Церковь. Венчание на царство самого первого русского царя ещё не сопровождалось помазанием [24; 26, с. 27]. Московский митрополит или впоследствии патриарх, помазуя царя, произносил «Печать и дар Святаго Духа» (в позднейшей редакции «Печать дара Духа Святаго»). Этот возглас соотносится с новозаветной традицией и, сопровождая миропомазание, уподобляет царя Христу, которого «помазал … Бог Духом Святым» (Деяния X, 38) [26, с. 28].
Православные русские поэты знали не только внешнюю сторону этого таинства, но и понимали его глубокой смысл. Это нашло отражение в их творчестве, в поэтических образах царей: у М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, В. П. Петрова, Г. Р. Державина, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, А. С. Хомякова, Л. А. Мея, А. Н. Майкова, Ф. И. Тютчева, Н. С. Гумилёва, С. С. Бехтеева. Священные образы царей были созданы и в произведениях устного народного творчества – в исторических песнях и пословицах [11; 19]. Н.В. Гоголь писал: «Поэты наши прозревали значение высшее монарха, слыша, что он неминуемо должен, наконец, сделаться весь одна любовь, / и таким образом станет видно всем, почему государь есть образ Божий, как это признаёт, покуда чутьём, вся земля наша <…>. Высшее значение монарха прозрели у нас поэты, а не законоведцы, услышали с трепетом волю Бога создать её [власть] в России в её законном виде, оттого и звуки их становятся библейскими всякий раз, как только излетает из уст их слово царь» [4, с. 255-256].
В поэме «Ермак» образ царя Ивана Грозного, как любящего отца своего государства, соответствует подобному православному пониманию царской власти:
Русь моя, дщерь моя, и славутница …
Царь тебе миропомазанный –
Оберегщик и страж заказанный,
Страж недрёманный добродетелей,
Душехранник сквозь лихолетия.
Далее обратимся к особенностям языка монолога Иоанна Васильевича Грозного. Если сравнить первую и вторую цитаты из разных частей монолога Царя, то сразу бросается в глаза их значительное стилистическое различие. Дело в том, что поэт В.В. Дворцов старается передать особенности реальной речи Царя, о которых можно судить по его Посланиям и Духовной [10; 21]. Действительно, академик Д.С. Лихачёв, один из издателей и комментаторов «Послания Ивана Грозного», отмечает: «Никогда еще русская литература до Грозного не знала такой эмоциональной речи, такой блестящей импровизации и, вместе с тем, такого полного нарушения всех правил средневекового писательства: все грани между письменной речью и живой, устной, так старательно возводившиеся в средние века, стерты» [16, с. 452 - 467].
Исторически так сложилось, что царь Иоанн Васильевич осознавал себя единственным в мире православным государем, защитником веры и покровителем всех православных христиан в окружении сильных внешних врагов:
Ополчилась тьма на Царя Московского…
На единственно Православного.
И султан, и папа тщеславные
На Россию зевы разинули,
С двух краёв своих рати двинули.
Двадцать лет уж война-побоище
Обращает мир в пепел и гноище.
Шведы, крымцы, литва с ногаями,
Мои земли людом истаяли.
Ополчилась тьма на Царя Московского…
Ангел выжег сердце отцовское…
В 1558 году Александрийский Патриарх Иоаким так обращается к Царю: «Богом венчанному, и Богом почтенному, и Богом преславнейшему, и Богом пресвятейшему, и Богом возвеличайшему, победопоборнику великого истинного Православия, Святейшему Царю нашему и Самодержцу, и всея земли Богом утвержденныя, благочестивыя, православныя, великая Росия крепкому и смиренномудрому, и согласнику утишному, мужественнейшему и храбрейшему Государю нашему» [13, с. 288; цит. по: 14, с. 6]. В истории России цари были разные по их талантам и нравственному достоинству, но их объединяла одна общая, главная для них, черта. Они мыслили масштабно – в масштабах государства и даже в масштабах вселенной, так как они считали себя помазанниками Бога [24, с. 110-193; 25]. Именно эта главная черта православных царей – сакральный масштаб власти отразилась в образе «Белого Царя» в «Голубиной книге»:
У нас Белый Царь – над царями Царь.
Почему ж Белый Царь над царями Царь?
И он держит веру крещёную,
Веру крещёную, богомольную,
Стоит за веру христианскую,
За Дом Пречистой Богородицы …
О духовном масштабе царской личности рассуждает А.С. Хомяков в своём стихотворении:
Наш царь в стенах издревле славных, Среди ликующих сердец,
Приял венец отцов державных –
Царя – избранника венец.
Ему Господь родного края
Вручил грядущую судьбу.
И Русь, его благословляя,
Вооружает на борьбу.
Его елеем помазует
Она святых своих молитв,
Да силу Бог ему дарует
Для жизненных, для царских битв.
И приклоненны у подножья
Молитвенного алтаря,
Мы верим: будет милость Божья
На православного царя.
Таким образом, в поэме «Ермак» снова возродилась традиция классической русской литературы при обращении к царской теме – понимание власти царя как власти духовной, православной.
В поэме «Ермак» звучит трагическая тема одиночества Православного Царя. В его монологе она разрабатывается в былинном стилистическом ключе, поскольку тема сиротства – одна из любимых в устном народном творчестве:
Обручил Господь юнца со державою…
Поручил дитя тяжким скифетром.
Отрок сел на стол с вещим сирином.
В малолетие сиротливое,
В худолетие немощливое.
Посредь алчных псов, лихоимщиков,
Свар и смут мятежных зачинщиков,
Меж воров-бояр меж поместников
Агнец кроткий встал против резников.
Обручил Господь юнца со державою –
Поднял скорби я вкупь со славою.
Мне ль не знать, каково оно сиротствовать …
Поэт Аполлон Майков также обращался к теме сиротства Царя. В 1887 году он написал стихотворение «У гроба Грозного», в котором перечисляет заслуги Царя перед отечеством и размышляет о его пламенной духовной борьбе, о его тайных страданиях, неизвестных толпе:
быть может, никогда
На свете пламенней души не появлялось…
Она – с алчбой добра – весь век во зле терзалась,
И внутренним огнём сгорел он … До сих пор
Сведён итог его винам и преступленьям;
<>
Но нечто высшее всё медлит с утверждением,
Недоумения толпа её полна,
И тайной облечён досель сей гроб безмолвный …
Со времён Н.М. Карамзина образ Иоанна Грозного в гротескном виде был поднят на щит всеми либерально-демократическими и революционными течениями как доказательство тиранического устройства монархии. И это печальный факт нашей истории. Постепенно в этой среде развилась традиция создавать образ русского царя как тирана и врага народа. Впоследствии это стало официальной идеологией пришедших к власти большевиков. Этот образ тиражируется в книгах по истории русской литературы, в школьных учебниках, на уроках литературы, попадает в комментарии к фольклорным произведениям, изданным в советское время. И этот образ, что самое страшное, заслоняет собой образы других русских царей и в целом идею православного царя. По безбожному рассуждению, раз Бога нет, то не должно быть и православного царя – помазанника Божия. Таким образом, царь объявляется тираном, узурпировавшим власть.
Удивительно, как проникновенно и гениально понял царя Иоанна Грозного А.С. Пушкин в драме «Борис Годунов». Поэт приводит мнение мудрого старца Пимена о Царе, а затем – исповедальные слова самого царя Иоанна, произнесённые в монашеской келье Чудова монастыря.
…здесь видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней.
Задумчив, тих сидел меж нами Грозный,
Мы перед ним недвижимо стояли,
И тихо он беседу с нами вел.
Он говорил игумену и братье:
«Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья.
Ты, Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,
Вы все – обет примите мой духовный:
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася,
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной….
Отметим достоверную историческую возможность подобного смиренного слова Царя, обращённого к монахам, сославшись на документ – послание Иоанна Васильевича в Кирилло-Белозерский монастырь [21, с. 192-192].
О высоком духовном достоинстве царя Иоанна Васильевича и его таланте писателя говорят созданные им стихиры. Их очень ценил известный духовный писатель и исследователь архимандрит Леонид (Кавелин. 1822-1891): "Кто прочтет внимательно эти творения Царевы и сличит их с теми, которые занимают их место в Месячных Служебных Минеях, ныне употребляемых, тот не может не признать, что они заслуживали бы вполне стоять наряду с первыми древними стихирами, и что Царь Иоанн Васильевич, очевидно в этом отношении подражавший Царю Льву Премудрому - потрудился не вотще; словом, можно пожалеть, что эти песнопения не вошли в состав нынешних Служебных Миней на память родам родов" [1; цит. по: 28]. Василий Дворцов в своей поэме «Ермак» продолжил традиции А.С. Пушкина и архимандрита Леонида Кавелина. Образ царя Иоанна Грозного создан поэтом не по мирской, обывательской мерке, не с чуждых либеральных позиций, а прозорливо и духовно достоверно, с пониманием того, что «сердце царское в длани Божией» [6]. В монологе Царя отразилась гимнографическая традиция его произведений. Сравним, например, текст «Канона и молитвы Ангелу Грозному воеводе», составленный Царём [15], и текст его исповеди в поэме «Ермак»:
Текст из Канона:
Святы́и а́нгеле, гро́зныи воево́да, моли́ Бо́га о на́с.
Пре́жде стра́шнаго и гро́знаго твоего́, а́нгеле, прише́ствия умоли́ о мне гре́шнем о рабе́ твое́м [имярек]. Возвести́ ми коне́ц мой, да пока́юся дел свои́х злых, да отри́ну от себе́ бре́мя грехо́вное.
Святы́и а́нгеле, гро́зныи воево́да, моли́ Бо́га о на́с.
Дале́че ми с тобо́ю путеше́ствовати, стра́шныи и гро́зныи а́нгеле, не устраши́ мене́ маломо́щнаго. Дай ми, а́нгеле, смире́нное свое́ прише́ствие и кра́сное хожде́ние, и велми́ ся тебе́ возра́дую. Напо́й мя, а́нгеле, ча́шею спасе́ния!
Сла́ва Отцу́ и Сы́ну и Свято́му Ду́ху.
Святы́и а́нгеле, да мя напои́ши ча́шею спасе́ния и ве́село теку́ во сле́д твоему́ хожде́нию и молю́ся: не оста́ви мене́ си́ра.
Текст из поэмы «Ермак»:
Грозный Ангеле!
Возвести ми конец мой,
да покаюся злых своих дел горько,
да отрину от себе всякое бремя греховное.
Страшный Ангеле, не устраши мене маломощнаго.
Даруй ми, Ангеле, свое пришествие
и напои мя чашею спасения.
Да весело потеку во след твой с молением –
Не остави мене сира.
Как видно из сравнения, автор поэмы почти полностью и дословно воспроизводит фрагмент из текста Канона, составленный самим Царём. Молитвенная мелодика речи, архаичные слова и грамматические формы, библейские образы («напои мя чашею спасения») – всё это создаёт высокий стиль монолога и передаёт исповедальное состояние Царя.
Вместе с тем, как в реальной истории, так и в поэме, обличительные речи царя Иоанна Грозного, обращённые к внутренним и внешним врагам Православного Царства, меняет стилистику. В них преобладает разговорный синтаксис и эмоционально-экспрессивная просторечная лексика, передающие гнев и непреклонную волю Царя:
Выжгу-вырублю, до костей псом выгрызу…
Жезлом выбью дурь, палом выкурю,
По грехам вложу в клещи мытарю.
Как парша ползёт рать бесовская –
Ересь папская да жидовская.
Кто, как Царь миропомазанный,
Исцелитель на то посаженный,
Остановит смерть встречной смертию,
Осечёт соблазн твёрдосердием?
Выжгу-вырублю, до костей псом выгрызу…
Русь до святости саблей выскоблю.
В поэме «Ермак» в художественной форме, но почти дословно воспроизводится также фрагмент «Духовной царя и великаго князя Иоанна Васильевича, самодержца всероссийскаго», написанная в 1572 году. Сравним документальный и художественный тексты:
Текст из «Духовной…»:
…се аз, многогрешный и худый раб Божий Иоанн, пишу сие исповедание своим целым разумом. Но понеже разума нищетою содержим есмь, и от убогаго дому ума моего не могох представити трапезы, пищи ангельских словес исполнены понеже ум убо острюпись, тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася, и не сущу врачу, исцеляющему мя, ждах, иже со мною поскорбит, и не бе, утешающих не обретох, воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое….[10, с. 426].]
Текст из поэмы «Ермак»:
Тело мое
Изнемогло,
и дух болезнует.
Струпы душевные и телесные умножились,
и нет врача на земле, чтоб нашёл исцеление для меня.
Ждал я, кто со мной воскорбит, но нет никого. И
утешителей не сыскал я.
Так воздали люди мне злом за добро, за любовь же
непримиримой ненавистью.
В поэме строки из «Духовной…» и «Канона» объединяются в единой строфе в конце исповеди Царя:
Тело моё
изнемогло,
и дух болезнует…
Страшный Ангеле, не устраши мене маломощнаго….
нести крестоносную хоругвь Православия на
Российском царствии…
Таким образом, текст поэмы «Ермак» почти документально отражает особенности языка и стиля православного царя Иоанна Васильевича, и тем самым воссоздаёт его истинный облик – жертвенного служения Православию и защитника Русского Православного Царства.
Людмила Григорьевна Яцкевич, доктор филологических наук, член Союза писателей России
