Я всегда с уважением относилась к поэзии Сергея Лапшина, прекрасного православного поэта. Поэтому была очень огорчена его репликой к моей статье о Николае Клюеве.
Видимо, он мало знаком с его жизнью и поэзией, раз так прямолинейно судит о великом русском поэте. Он фактически повторяет то, что говорили палачи поэта, а позднее - враги русской культуры. К сожалению, такое мнение распространено и в наши дни.
Нередко масштабы личности поэта и его творчества неправомерно сужают в социально-культурном плане, включая его в группу новокрестьянских поэтов, ограничивают в географическом плане, называя его олонецким поэтом, и наконец, — в плане духовном, связывая своеобразие его творчества исключительно с расколом и сектантством. С другой стороны, поэтическое наследие Н. А. Клюева пытаются оторвать от исконно русских корней. Так, парижский исследователь Эммануил Райс начинает свою статью с обобщения: “ От всего облика Клюева веет каким-то холодком. Он как бы всем чужой”. Однако это лишь субъективное впечатление. Сам Клюев, как бы возражая против такой оценки его творчества, писал о своей сердечной связи с Россией и ее святынями:
Сердце, сердце, русской удали жилье,
На тебя ли ворон точит лезвие,
Чтоб не пело ты, как воды в ледоход,
Чтобы верба за иконой не цвела,
Не гудели на Руси колокола...
Э. Райс считает Клюева единственным великим мистическим поэтом России. Духовную специфику его поэзии он связывает с хлыстовством, которое считает “специфической религиозной сущностью русского духа”. Подчеркивая таинственность, загадочность Клюева, он предполагает: “ Возможно, что хлыстовство и есть зерно еще не открытой миру тайны России”. Поэзия Клюева опровергает это со всей художественной убедительностью (несмотря на то, что в молодости поэт интересовался хлыстовством, как и другие поэты и философы начала века). Так, для хлыстовства были чужды традиционные святыни крещеной Руси, а Клюев утверждает свою близость к ним. Хлыстам была чужда православная культура древней Руси, а Клюев пишет :
И певчей калиткою стукнет Садко:
“Пустите Бояна — Рублевскую Русь,
Я тайной умоюсь, а песней утрусь”.
И наконец, насколько несовместимы с хлыстовскими антилитургическими настроениями и мистическим эротизмом чистые слова Клюева о Есенине:
Как к причастью звоны, мамины иконы
Я его любил.
Нельзя согласиться также и с утверждением Э. Райса о том, что Клюев чуть ли не единственный мистический поэт России. Дело в том, что мистическое сознание нельзя сводить к ограниченному темному кругу сектантских умонастроений и чувств, свидетельствующих о болезни духа. Мистическая сторона поэзии Клюева отражает духовную жизнь православной России и имеет свои литературные истоки в древнерусском творчестве, а также в русской литературе XIX века: в произведениях Г. Р. Державина, Ф. Н. Глинки, В. А. Жуковского, А. С. Хомякова, И. С. Никитина, А. К. Толстого, Константина Романова, В. С. Соловьева, А. А. Блока.
Главный смысл своего труда Клюев видел в том, чтобы поэтически воспроизвести душу русского народа:
Нерукотворную Россию
Я, песнописец Николай,
Свидетельствую, братья, вам.
Многие исследователи отмечают иконографичность поэтики Клюева, что прежде всего проявляется в особенностях лирического сюжета его произведений, а также в частом употреблении имен христианских святых и названий икон. Вот имена святых, которые встречаются у Клюева: Аверкий, Аграфена, Александр Невский, Алексий, Андрей, Антроп, Власий, Гермоген, Дмитрий Солунский, Дмитрий Донской, Дмитрий (Царевич), Георгий Победоносец, Елеазар, Ефросинья Полоцкая, Зосим (Изосим), Илья, Иринарх Соловецкий, Кирилл Челмогорский, Макарий на Желтых Водах, Михаил Тверской, Никита Новгородский, “Микола” (Святитель Николай), Нил Столпник, Онорий, Парфений, Протасий, Савватий, Сисентий (Сесентий), Федосья (Феодосия), Федор Стратилат (Феодор), Феодор Соловецкий, Фрол и Лавр, Феодосий, Филипп и др. А вот список икон, которые в его время не были музейными экспонатами, а украшали красный угол крестьянской избы: “Дождевой Илья”, “Георгий Победоносец”, “Заклание”, “Зачатия образ”, “Звезда на Востоке”, “Змея и глава Иоанна”(“Креститель Иоанн”), “Микола”( “Святитель Николай”), “Митрий” (“Дмитрий Солунский”), “Мокробрадый Христос”, “Неопалимая Купина”, “Обрадованное небо”, “Образ Суда” (“Страшный суд”), “ Одигитрия”, “ Пирогощая”, “Сладкое лобзание”, “Спас”, “Споручница грешных”, “Судилище Христово”, “Троеручица”, “Умягчение злых сердец”, “Утоли моя печали”, “Успение”.
Николай Клюев прежде всего поэт, а не богослов, поэтому его поэтическое христианство не вмещается в границы догматического богословия. Как говорил Дмитрий Карамазов в романе Ф.М. Достоевского:
«Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».
А как известно, сектанты имеют ограниченное мировоззрение, их жизнь протекает в узком кругу своего ограниченного сообщества.
Я здесь не касалась биографии поэта. Она представлена в книге Сергея Куняева, где подробно и документально рассмотрены все перипетии многотрудной жизни Клюева. Если о Сергее Есенине распространяли слухи как о горьком пьянице, то Клюева в этом обвинить было невозможно, так как все знали, что он совсем не пьёт. Тогда нашли другое. Следует обратить внимание, кто обвинял поэта в содомии, а кто были его друзьями. Тогда многое будет понятно.
