«Ракиты рыдают о рае…»

Символические смыслы слова «ракита» в поэзии Н.А. Клюева

Ракиты рыдают о рае,

Где вечен листвы изумруд.

Поэты значительно обогащают образные и духовные смыслы слов русского языка в своих произведениях. Особенно это относится к традиционному словарю устойчивых поэтических символов, которые талантливые поэты виртуозно используют для выражения самых различных тем, чувств, мыслей. Так, слово ракита в поэзии Николая Клюева удивительным образом наполняется целой гаммой символических смыслов в лирических сюжетах его стихотворений и поэм.

Исследователей творчества Н.А. Клюева удивляет органическое родство его поэтики народно-поэтическому искусству. Сам поэт постоянно подчеркивал кровную связь своей поэзии с устным народным творчеством [5, с. 30, 53 - 62, 117, 154-155]. Фольклорные основы творчества Н.А. Клюева исследовали многие филологи [1; 2; 10; 11; 12; 19]. В меньшей мере описаны лингвистические аспекты фольклоризмов в его поэтическом языке [16;17; 20; 21].

Лексика растительного мира является наиболее употребительной по сравнению с другими тематическими группами слов в поэзии Н.А. Клюева. По нашим данным, слова этой группы встречаются около трех тысяч раз. По частоте употребления их незначительно превышает только лексика животного мира [14, с. 247-248]. Данный факт объясняется тем, что многие названия растений у Клюева сохраняют символические функции, характерные для фольклора.

Слова ракита (39 употреблений), ракитовый (3 употребления) относятся к наиболее частотным в поэзии Н.А. Клюева [14]. Известно, что «семантика образа дерева предельно амбивалентна» [6, с 86; см. также: 8]. Смысловая неоднозначность образа ракиты характерна и для поэтики Н.А. Клюева, впитавшей в себя древние культурные традиции употребления этого слова у славян. Русское слово ракита восходит к праславянскому *orkyta, образованному от индоевропейской основы (< индоевроп. arku – ‘изогнутое’) [18, с. 173-174]. Оно обозначает разновидность ивы, вербы. У каждого из этих слов есть свои символические функции, хотя в фольклорных текстах нередко они взаимозаменяют друг друга, что наблюдается и в поэтических произведениях Н.А. Клюева.

Рассмотрим основные символические смыслы фольклорных образов ракита и ракитовый куст в текстах поэта.

Символ Родины и Святой Руси

Как символ России слово ракита встречается у Клюева в весенних и летних пейзажах родных просторов:

…………….Стожарней

Играют зори меж ракит,

И вихорь скулы не трудит,

Ласкаясь росней и купавней.

О, жизнь! О, легкие земли,

Свежительнее океана!..

Как в фольклорных текстах верба [15, с. 83], ракита в поэзии Клюева ассоциативно связана с зорькой, небом, солнцем, рекой:

Зорька в пестрядь и лыко

Рядит сучья ракит,

Кузовок с земляникой –

Солнце метит в зенит.

Или еще подобный пример:

Растрепало солнце волосы –

Без кудрей, мол, я пригоже,

На продрогший луч и полосы

Стелет блесткие рогожи.

То обшарит куст ракитовый,

То распляшется над речкой!...

Этот словесный ряд сохраняется даже в развернутой метафоре в поэме «Песнь о великой матери», когда красоте белой ракиты поэт уподобляет гармоническую архитектуру строящегося храма:

С товарищи мастер Аким Зяблецов

Учились у кедров порядку венцов,

А рубке у капли, что камень долбит,

Узорности ж крылец у белых ракит –

Когда над рекою плывет синева,

И вербы плетут из нее кружева,

Кувшинами крылец стволы их глядят,

И легкою кровлей кокошников скат.

Как мы уже отмечали ранее, слова ракита, ива и верба в народных песнях могут взаимозаменять друг друга. В связи с этим, интересно отметить, что у этой метафоры Клюева есть параллель в русском фольклоре: «В севернорусских свадебных песнях «золотая верба» напрямую соотносится с Божьим храмом:

«На горе высокой ...

Выросла верба золотая ...

Посередке золотой вербы

Списана Спаса Пречистая

Божья Матерь Богородица» [ 15, с. 83].

Словосочетание белая ракита в поэзии Клюева стало символом Святой Руси, поэтому в поэме «Деревня», где описывается кощунственное разорение новой властью святых мест (упоминается Саров, мощи Никиты Новгородского), Клюев опять обращается к этому светлому образу:

Отчего же на белой раките

Не поют щеглы по утрам?

Мы тонули в крови до пуза,

В огонь бросали детей, –

Отчего же небесный кузов

На лучи и зори скупей?

В поэме «Песнь о великой матери» ракита символизирует бедственное положение Родины после революции 1917 года:

Двенадцать лет, как пропасть, гулко страшных.

О горе, горе! – воет пес,

О горе! – квохчет серый дрозд.

Беда беда! – отель мычит.

Бедою тянет от ракит.

Ср.: у А. Тарковского Россия в беде также ассоциируется с ракитой:

Мы шли босые, злые,

И, как под снег ракита,

Ложилась мать Россия

Под конские копыта.

Особо следует отметить употребление лексемы ракита в составе лексических рядов контрастных слов, выражающих оппозицию свое – чужое пространство:

Улыбнутся вигваму чумы,

Тамаринду – семья ракит,

Журавлями русские думы

Взбороздят Таити зенит.

Этот же прием используется в стихотворении «Клеветникам искусства». Противопоставляя свое вечное высокое искусство поэта сиюминутной значимости псевдопоэзии некоторых его современников, Клюев создает оксюморонный образ:

Я содрогаюсь вас, убогие вороны,

Что серы вы, в стихе не лирохвосты,

Бумажные размножили погосты

И вывели ежей, улиток, саранчу!..

3а будни львом на вас рычу

И за мои нежданные седины

Отмщаю тягой лебединой! –

Все на восток, в шафран и медь,

В кораллы розы нумидийской,

Чтоб под ракитою российской

Коринфской арфой отзвенеть.

И, наконец, ракита у Клюева в поэме «Песнь о великой матери» символизирует дух русского народа, его потаенные глубины:

Так я лишь в сорок страдных лет

Даю за родину ответ,

Что распознал ее ракиты.

Поэт познал дух своего народа и через его устное творчество, поэтому в конце поэмы Клюев пишет:

…………………………….Народ,

Пречистый воск потайных сот,

Ковер, сказаньями расшитый,

Где вьюги, сирины, ракиты.

Символ смерти и одинокой могилы

В народных песнях под ракитой хоронят убитого героя, постоянным спутником одинокой могилы является ворон. Данный фольклорный архетип встречается и у А.С. Пушкина в стихотворении «Ворон к ворону летит», которое перекликается с шотландской балладой, записанной Вальтером Скоттом, но имеет все атрибуты, характерные для русского фольклора [9], в их состав входит и ракита: В чистом поле под ракитой / Богатырь лежит убитый. Авторы учебника «Русский фольклор» Т.В. Зуева и Б.П. Кирдан приводят различные варианты песен «Под ракитою зеленой...» и «Черный ворон...», которые пелись народом во время войн в XIX и XX веках и дошли до наших дней [3]. Приведем зачины некоторых из них:

1. Под ракитою зеленой

Русский раненый лежал,

Ко груди, штыком пронзенной,

Крест свой медный прижимал;

2. Под ракитою зелёной

Казак раненый лежал

И к груди, насквозь пронзённой,

Крест свой медный прижимал;

3. Под ракитою зеленой

Боец раненый лежал,

Он к груди своей пронзенной

Красный орден прижимал;

4. Под ракитою зеленой

Русский раненый лежал

Ко груди своей пронзенной

Красный орден прижимал.

М. Исаковский по мотивам народной песни написал свой вариант:

В чистом поле, поле под ракитой,

Где клубится по ночам туман,

Там лежит, лежит зарытый.

Там схоронен красный партизан.

Во всех вариантах песни, созданных в разное время и отражающих разные исторические события и войны, неизменными остались ракита и ворон, что говорит об устойчивой символизации этих слов. Н.А. Клюев в своем творчестве неоднократно обращается к этим устойчивым символам смерти и одинокой могилы. Особенно показательна в этом отношении его песня, по сюжету и поэтике близкая к народной:

Под плакучею ракитой

Бледный юноша лежал.

На прогалине открытой

Распростертый умирал.

Кровь лилась из свежей раны

На истоптанный песок.

Оглядеть простор поляны

Взор измученный не мог.

Каркал ворон в выси синей,

Круги ровные чертя,

Умирало над пустыней

Солнце, дали золотя.

Вечер близился к пределу,

Затемнялась неба гладь.

К отстывающему телу

Не пришла родная мать.

В вечный путь не снарядила

Дорогого мертвеца,

Кровь багряную не смыла

С просветленного лица.

Только заревом повита,

От заката золотым,

Одинокая ракита

Тихо плакала над ним.

Индивидуально-авторское своеобразие этой песни-стихотворения заключается в том, что слово ракита и в этом тексте включается в лексический ряд: солнце, заря. Только, если в предыдущих примерах (см. выше) это было восходящее солнце и утренняя заря, а ракита была символом Родины и радости, то здесь умирало над пустыней солнце, дали золотя, и заревом повита, От заката золотым, Одинокая ракита была символом смерти и печали.

Сюжет стихотворения Н.А. Клюева «Небесный вратарь» совмещает в своей поэтике особенности народной песни о раненом солдате и духовного стиха. Его текст также начинается с фольклорного кустышка ракитова, под которым умирает раненый гусар:

Как у кустышка у ракитова,

У колодечка у студеного,

Не донской казак скакуна поил,–

Молодой гусар свою кровь точил,

Вынимал с сумы полотенышко,

Перевязывал раны черные...

Уж как девять ран унималися,

А десятая, словно вар кипит...

С белым светом гусар стал прощатися,

Горючьми слезьми уливатися:

“Ты прощай-ка, родимая сторонушка,

Что ль бажоная теплая семеюшка!

Уж вы, ангелы поднебесные,

Зажигайте-ка свечи местные, –

Ставьте свеченьку в ноги резвые,

А другую мне к изголовьицу!

Ты, смеретушка – стара тетушка,

Тише бела льна выпрядь душеньку”.

<…>

Фольклорный образ ракиты, символизирующей смерть человека, в стихотворении Клюева «Старикам донашивать кафтаны...» преобразуется в символ разрухи и погибели Русской земли после Октябрьского переворота:

Вороном уселся, злобно сыт,

На ракиту ветер подорожный,

И мужик бездомный и безбожный

В пустополье матом голосит.

См. также:

Есть в Смольном потемки трущоб

И привкус хвои с костяникой,

Там нищий колодовый гроб

С останками Руси великой.

«Куда схоронить мертвеца», –

Толкует удалых ватага...

Поземкой пылит с Коневца,

И плещется взморье-баклага.

Спросить бы у тучки, у звезд,

У зорь, что румянят ракиты...

Зловещ и пустынен погост,

Где царские бармы зарыты.

Их ворон-судьба стережет

В глухих преисподних могилах...

Вместе с Россией гибнет и русская красавица девушка Настя:

Виноградье мое, виноградьице,

Где зазнобино цветно платьице?

Цветно платьице с аксамитами

Ковылем шумит под ракитами!

Символ весны и воскресения

Как и любой символ, ракита может получать в разных поэтических текстах противоположные смыслы. Будучи христианином, Клюев верил в воскресение после смерти, поэтому ракита в его поэзии не только символ смерти, но и воскресения:

Ракиты рыдают о рае,

Где вечен листвы изумруд.

Как известно, в русской православной традиции сложился обычай в праздник Входа Господня в Иерусалим, за неделю до Пасхи, приходить в храм с распускающимися вербами и освящать их святой водой. На Севере нет пальм, поэтому приходят приветствовать Христа с ветками растений, которые первыми пробуждаются от зимней спячки и выпускают пушистые почки. В народе этот праздник наступающей весны и ожидаемого Воскресения Христа называют Вербным воскресением. Таким образом, вербы и ракиты совмещают в себе смыслы природного и духовного возрождения, в которых смерть понимается как переход к жизни вечной. Именно их и воплотил Клюев в своих образах:

Чую – на кладбище колокол ухает,

Ладаном тянет от вешних ракит.

<...>

Свесила верба сережки мохнатые,

Меда душистей, белее холста.

<...>

Белые вербы в кадильном дыму.

В упоминаемом выше стихотворении «Небесный вратарь», в первой части повествуется о смерти молодого гусара у кустышка у ракитова. А во второй части изображается картина его новой жизни: в Царстве Небесном его, как и других погибших воинов, братски встречает святой Димитрий Солунский, тоже в земной жизни воин:

Откуль-неоткуль добрый конь бежит,

На коне-седле удалец сидит,

На нем жар-булат, шапка-золото,

С уст текут меды – речи братские:

“Ты признай меня, молодой солдат,

Я дозор несу у небесных врат,

Меня ангелы славят Митрием,

Преподобный лик – Свет-Солунскиим.

Объезжаю я Матерь-Руссию,

Как цветы вяжу души воинов...

Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,

Лазь на тучу-ель к солнцу красному.

А оттуль тебе мостовичина

Ко маврийскому дубу-дереву,-

Там столы стоят неуедные,

Толокно в меду, блинник масленый;

Стежки торные поразметены,

Сукна красные поразостланы”.

Образ ракиты объединяет в едином апокалиптическом символе смерть и воскресенье в таких поэтических строках Клюева:

Придет пора, и будут сыты

Нездешней мудростью умы,

И надмогильные ракиты

Зазеленеют средь зимы.

Символ горя, печали и одиночества

В русском фольклоре ракита является символом печали и одиночества, ее поэтический образ ассоциируется с переживанием беды, горя [7, с. 86; 6]. Например, об этом повествует мифологический сюжет народной баллады:

От чего ты, горе, зародилося?

Зародилось горе от сырой земли,

Из-под камешка из-под серого,

Из-под кустышка с-под ракитова .

Мотив печального одиночества, воплощенный в образе старой ракиты, положен в основу лирического сюжета стихотворения А.М. Жемчужникова «Старая ракита»:

Часто грезится мне, что стоит средь полей,

Долгий век доживая, ракита,

Ей живется еще, но чувствительно ей,

Что могучею жизнью забыта.

Не нужна никому; далеко от жилья;

На просторе родном одинока –

Она ветви свои к долу низко склоняя,

Ожидает последнего срока.

Ракита в данном символическом значении встречается в ранних стихотворениях Н.А. Клюева:

По сердцу ль парню в кудрях

Никнуть плакучей ракитой?

Плыть бы на звонких плотах

Вниз по Двине ледовитой.

Слово ракита в этих символических контекстах сочетается с прилагательными плакучая, седая, пожелтевший, которые усиливают мотив печали:

Помнишь ракиты седые, надводные,

Вздохи туманов, безмолвия жуть?

Ты повторяла: «Туман – настоящее,

Холоден, хмур и зловеще глубок.

Сердцу пророчит забвенье целящее

В зелени ив пожелтевший листок».

В этих текстах Клюева слово ракита уже не входит в постоянный лексический ряд солнце, заря, как это наблюдалось, когда образ ракиты символизировал Родину. Здесь выстраивается иной ассоциативный лексический ряд: вздохи туманов, безмолвия жуть, туман – холоден, хмур и зловеще глубок, а ракита - не золотящаяся на солнце, не белая, а в лиловых потемках:

Не весела нынче весна,

В полях безголосье и дрёма,

Дымится, от ливней черна,

На крышах избенок солома. <...>

Душа по лазури грустит,

По ладану ландышей, кашек.

В лиловых потемках ракит

Не чуется щебета пташек.

Образ «росной ракиты» символизирует печальное одиночество женщины, выданной замуж за нелюбимого. Свою героиню Прасковью в поэме «Песнь о великой матери» поэт сравнивает с ракитой. Голос Богородицы, исходящий от иконы «Утоли моя Печали», утешает Прасковью:

Как я, вдовцом укрыта,

Ты росною ракитой

Под платом отцветешь

И сына сладкопевца

Повыпустишь из сердца,

Как жаворонка в рожь!

Символ потустороннего, инфернального мира

Данное символическое значение ракиты (и вербы), распространенное в славянской мифологии и в фольклоре [15, с. 83], также встречается в ряде произведений Клюева. Если в ранний период его творчества это значение ракиты связано с нарочито фольклорным изображением безобидного лесового (У лесового нос – лукошко, / Волосья – поросли ракит), то позднее, в поэме «Каин», это слово участвует в создании страшного образа наступающего на лирического героя темного видения - беспощадного демонического начала, от которого веет адом:

То было в числах октября

В завечеревший понедельник,

Когда, как тартара насельник,

Боролась с тучами заря,

И мыши грызли половицы,

Гнилушки гроба вурдалак,

Свечой неодолимый мрак –

Казался крыльями орлицы.

В излуке крыл увидел я

Лицо мертвецки испитое.

В его изваянном покое

Сокрытой чуялась змея.

И уловил я тонкий смрад,

Как на погосте листьев тленье...

«О, кто ты, темное виденье?» –

Спросило сердце наугад.

И как над омутом ракита,

Корнями пеленая труп,

Мгла зашептала: «Не укрыто

Зерно от жернова и ступ <...>