28 января исполняется 57 лет нашему давнему автору, другу редакции поэту В.Н.Новоскольцеву. Сердечно поздравляем Валерия Николаевича, желаем творческого вдохновения, душевного благоденствия, доброго здравия. Многая лета! Публикуем в этот день стихи из книги «Королевский гамбит».
Памяти дорогого учителя Виктора Сосноры
Копья поют на Дунае...
Над Путивлем Солнце-радость
велико,
а светит слабо.
На валу,
ограде града,
плачет лада Ярославна...
Виктор Соснора
—
ЗАЧЕМ ТЕБЕ, ДЕВОЧКА, ЭТА ВОЙНА?..
14.03.2011 г.
Зачем тебе, девочка, эта война,
Где каждое слово – патрон?
Уже на коленях больная страна,
И снайпер считает ворон.
Уже зачитали стране приговор,
Согнали на площадь толпу,
И лицам немым улыбается вор,
Клеймо открывая на лбу.
Остаться в живых – значит, маской лица
На зрелище смерти смотреть.
Тебе повезло быть в начале конца.
Так жизнь продлевают на треть.
И строем не надо ходить в никуда,
И рынок открыт в выходной,
А ночью твоя голубая звезда
Взойдёт над убитой страной.
И голос твой выстрелит спящим в лицо,
Сметая сновидящий тлен,
И вечная совесть продажных певцов
Взорвётся в последнем котле.
Я В БЕЛГРАДСКОМ АЭРОПОРТУ
Le Roi, 1999 г.
Я – в белградском аэропорту
С Маленьким Чернобылем во рту.
День вчерашний – Господи, прости!
Похмели и в небо отпусти.
Я засну тогда в Твоих руках.
Может быть, проснусь на облаках,
И начну всё заново – с Тобой.
Научусь смотреть на мир земной,
Не болея им по пустякам...
Господи! Ударим по рукам!
Или – если хочешь! – по щеке.
Мой билет давно в Твоей руке.
И давно небесный Твой контроль
Виртуальный проскочил король.
МАРОККО
Февраль. Налить чернил и выпить!
Мир – разноцветие страниц.
Иосиф, сосланный в Египет,
Не знал закрытости границ.
Аэропорта арабески.
Мы – на краю чужой земли.
Сидят японцы по-турецки,
Арабы пьют «Сиди Али».
За фантастическим фонтаном
Идёт таможенный контроль.
На прилетевших к океану
С небес глядит Хусейн Второй.
Наш Третий Рим стал третьим миром,
А первый мэр – вторым эмиром.
Когда мы бьём в колокола,
То слышится: «Алла! Алла!..»
И потому зимою – в лето
Летим, природе вопреки.
Мулла, как снайпер Магомета,
На нас глядит из-под руки.
НОСТАЛЬГИЯ
Как человек с душой имперской,
Я выпью самогонки зверской,
Колбаской местной закушу...
И ностальгию заглушу.
Я здесь сижу, как Врангель новый,
Как буревестник после бури.
О, где ты, поле Куликово?!
О, сколько в нас славянской дури!
Война для трезвых не годится,
Но слава Богу, слава Богу!..
Как нас встречает заграница,
Когда шагаем мы не в ногу!
Мы, россияне, не линейны,
Что Западу известно слишком.
Как завещал великий Ленин,
Нам воздаётся по делишкам.
Какие жёлтые страницы
Истории листает ветер!
Как будто это – Солженицын
Переписал и не заметил.
АНГЕЛ И КОЛОБОК
Слеплю из праздничного теста –
Не дрогнет дерзкая рука! –
В порядке дивного процесса,
И Ангела, и Колобка.
Втроём присядем на дорожку,
В четыре глаза оглядев
Свою унылую сторожку,
Весьма похожую на хлев.
Леп Колобок. Ему не страшно.
С ладони – в мир, как в кегельбан...
И катится слепое брашно
По всем оврагам и буграм.
За ним, с мешком, в нём Ангел дремлет,
Иду, неведомо куда,
Где – мхом укрытые деревни,
И красная горит звезда.
Висит звезда! И светом алым
Синюшный разгоняет мрак.
Я не всегда был трезвым малым,
А тут и вовсе стал – дурак.
Лишь Ангел, выйдя из котомки,
Присев на правое плечо,
Пронзает взглядами потёмки
И что-то шепчет горячо.
Его язык мне неизвестен,
Но кровь вскипает и поёт!..
И мир, что стал предельно тесен,
Толкает Ангела в полёт.
И в небесах, где чёрный космос,
Где света красного кулак,
Я слышу леденящий голос:
– Ну что, допрыгался, дурак?!
Слеп Колобок. Я – нем, как рыба,
Мы оба – не при козырях...
Но небо содрогнулось, ибо
Взошла полночная заря.
И Ангел – белая невеста! –
Спускалась с неба прямо к нам...
А Колобок вздохнул, как тесто,
И разломился пополам.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МАРИНЫ
жене
Если просто тебя любить
До иголок-мурашек, блин...
И однажды во сне слепить!
И ослепнуть.
А мир – един.
Мир поеден, лежит костьми.
Виден берег – крутой, иной.
Собираю тебя горстьми,
Просыпаюсь, пока живой...
—
Ой, ты, ночка тёмная,
Ночь бесснежная!
Как ты там, родная моя,
Жёнка нежная?
Ветер мой скулит за окном,
Псом заброшенным.
Засыпай безрадостным сном.
Спи, хорошая.
Я опять сижу у огня,
Думу думаю.
Знаю, что ты есть у меня,
Ночкой лунною.
Время поворотится вспять,
Выйдем на люди.
Спать моя хорошая, спать!..
Окна – в наледи.
Завтра будет первый снежок,
Лыжи-саночки.
Спи жена, мой нежный дружок,
Щёчки-ямочки.
В небесах застыла луна.
Тишь глубокая.
Спи моя, родная, одна.
Одинокая.
Ой, ты, ночка тёмная!
Ночь бесснежная.
Как ты там, подруга моя,
Жёнка верная?
МАРИНЕ
Посмотри в окно – в морозной дымке,
На краю земли,
Новый дом на розовой картинке,
Пчёлы и шмели.
Сад цветёт, сирень струит свой запах,
Гуси на пруду...
Сенбернар стоит на задних лапах,
Ждёт свою еду.
Виноград и голубые ели,
Ивы у воды...
А в углу, в твоей оранжерее,
Райские плоды.
Белая мощёная дорожка,
Кухня и ледник.
И тобой закрытая сторожка,
А за ней – родник.
И густой, как мёд, весенний воздух,
И ребёнка плач.
И для нас рассыпанные звёзды,
И в печи – калач.
Посмотри в окно – в морозной дымке,
В зеркале твоём,
Мы на этом вечном фотоснимке –
Навсегда вдвоём.
ДВА РАЗНЫХ ПОЛЕНА В ПЕЧИ
Марине
Два разных полена в печи.
Одно – пересохло до звона,
И жаром, в ноябрьской ночи,
Себя отдаёт неуклонно.
Другое – сырое совсем,
Горит кое-как, неохотно...
Но их положили затем,
Что вместе им будет комфортно.
Иначе – дрова не горят.
Иначе – сгорают, как порох.
А так: оптимален заряд
И путь прогорания долог.
И я, вороша кочергой,
Подумаю: странное дело,
Я сам, как полено, сырой.
И ты – до сих пор не сгорела.
ДОМА
Сербия, С. Есенин
Когда на улице метель,
Сугробы у порога,
Залягу в тёплую постель,
Как в старую берлогу.
Потёртый томик под рукой
Великого поэта,
А за окном – мороз какой!
А под периной – лето.
Пусть весело трещат дрова,
Тепло идёт сухое!..
Я буду впитывать слова
И думать – всё-такое.
Потом, когда-нибудь, усну
С открытыми глазами,
Уйдя и в книгу, и в весну,
И в домик – под Рязанью.
ПАСХА
Ум молитву исполнить тщится,
Сердце выкупано в любви...
К банкомату и к Плащанице –
Незнакомые, но свои.
Не хмелея и без елея
За движеньем слежу – сердец.
Так когда-то и к Мавзолею
Мы стояли толпой овец.
Волки целы и овцы сыты.
Кто-то крестится, и – двумя,
А какой-то квадратный мытарь
Шепчет: «Боже, помилуй мя!»
Всех собрало: «Христос Воскресе!»,
А кому-то – вот-вот рожать.
И владыка на «Мерседесе»
Не торопится уезжать...
ПОСЛЕ ПРИЧАСТИЯ
Во мне весь мир, и я в нём растворён.
Течёт река народная от Чаши,
Божественным питаема Огнём.
Здесь все равны.
– Остави долги наша...
Ещё снегов неубранных не счесть,
Курганом встал сугроб у места боя.
Ликует и поёт Благая Весть.
И смерти нет, а есть – покой и воля.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Марине
Полотно льняной зари
Расстелилось на кровати.
Никому не говори
О внезапной благодати!
Не спугни её, пока
Бьётся сердце неуклюже.
Кружат в нимбе облака,
Свет внутри и свет снаружи.
Отречение моё –
Вход в невидимое царство.
Ангел в сердце запоёт
О высоком без лукавства.
И поселится внутри
Что-то вечное, живое...
Полотно льняной зари.
Звуки, знаки, всё такое.
ИДУТ ДОЖДИ, ЗВЕНЯ
Идут дожди, звеня,
Гремя и громыхая,
И в доме нет меня...
А где я? – сам не знаю.
Я телу /управлять/
Доверенность доверил
И вышел погулять...
Невелика потеря.
У тела есть дела,
Оно – свечной заводик.
Небесная стрела
Куда-то да заводит!
И знание моё –
Как личное пространство;
Там также дождь идёт
В местах для депортаций.
Письма из Италии
1. В АОСТЕ
Дни выстроились в линию и от жары смердят,
Уже Друзилла Ливия подсыпала свой яд.
Аки Кремль, велик Монблан.
При дверях его сижу я.
Граппу пью, вхожу в туман,
Как положено буржую.
П а р а л л е л ь н ы е м и р ы
Тайных образов и чисел.
Продолжение игры
Горько-сладкой, сладко-кислой.
Спит мой белый «Шевроле»,
На стоянке – третьи сутки.
Мира нет по всей земле,
А в газетах – индоутки.
Гость Аосты. Впереди,
От Женевы до Белграда,
Грозы. Тернии. Дожди.
Баррикады, баррикады!
День субботний. Благодать.
Баньки топятся в России...
Никому не передать!
Да меня и не просили.
2. У КАПИТАНА
Марине
Руки жгут цветаевские письма.
От её свечи
И моя уже дымится пристань, –
Зарево в ночи.
—
Благословляю август и дожди!
Чадит на европейской сковородке.
А мы с тобой уже на полпути
К подводной лодке. К подводной лодке.
У капитана Немо бастурма,
Запасы рома, прочие припасы...
А там, мой друг, опять придёт зима,
И мы – в пампасы. И мы – в пампасы.
Всплывая там, где нас никто не ждёт,
И растворяясь в карнавальном вихре,
На августовский мы ступаем лёд,
А дальше – титры. А дальше – титры.
ДВЕНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ
И гений, парадоксов друг!
А. Пушкин
Сухое португальское вино
Сгодится для китайского жаркого...
Я опытом делюсь с послом Дракона,
В Россию распахнув своё окно.
От МЧС слетает смс,
Фронт грозовой и ливни – на подходе!
Альтернативен ветреной природе
В посудине бушует мой процесс.
Я даже рюмку виски растворил
В подливе с термоядерной приправой...
Друзья, за стол! – голодною оравой –
Я два часа и жарил, и варил!
А если друг за стол не сядет мой,
По самой уважительной причине,
Оставлю хлеб и мясо для мужчины,
Для поэтессы – разговор с женой.
АРКТИКА
И опыт, сын ошибок трудных...
А. Пушкин
Гирлянду солнечную раз
В неделю, может быть, включаю,
И ритуальной парой фраз
Движенье года отмечаю.
Ах! Ёлочка горит моя
На службе, как солдат в мундире,
Но стервой крутится Земля
У нас в квартире.
Земную умаляя прыть,
Природы режутся... акценты.
Ножи – конструкцией прикрыть,
На колокол похожей чем-то,
Взбивая облака в пюре
С приятной (лёгкою) текстурой.
Ах, эта «осень на дворе»
Со всей её сетературой!
Но ёлочка глядит бодрей:
Всё ближе новый миг триумфа!
Рукой подать – до декабрей
Её Колумба.
СУДАЧКИ
Марине
4 декабря 2020 г.
Креветки королевские, ага,
Текила, «Алазанская долина»...
Сегодня жизнь Прекрасна и Нага,
Катись, коронавирус вражий, мимо!
На выходных обещана метель.
Прохожие снуют, как автоматы,
А судачки, ма шер а... натюрель,
На кухне источают ароматы.
Имбирь горит. Текилы жёлтый свет,
Как светофор, меж красным и зелёным
Мне говорит: «Пока движенья нет,
Раскусывай, что Бог послал влюблённым!
Любовь у вас блаженствует внутри...
Носи её, лелея, и не ахай!»
Плывут в поход донские осетры –
В добычу туркам, персам и казахам.
А судачки на яростном огне,
Расписанные ломтиком лимонным,
Даруют силы выжившей стране
И всем её закрытым гарнизонам.
УРИМ
Не знаю я порядка этих снов,
Есть только нить под будущие бусы...
Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл...
М. Булгаков
Стихотворения кристалл
Таил в себе шестнадцать граней.
О, как я, Господи, искал
Тебя в своей пустыне ранней!
Росла сердечная тоска,
Слова крошились и ветшали...
О, как же я Тебя искал
В высоких сферах, в дальней дали...
Когда же в зареве зари,
В озоновом венце рассвета,
Ты Сам со мной заговорил,
Не сразу я поверил в это.
Но Ты оставил мне ключи.
А в них, как в янтаре, застыли
Любовь и Вечность для свечи,
И эти крылья.
ТУММИМ
Невыразимый мир моей души,
Которую так просто оглушить...
Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты.
М. Булгаков
Марине
Как трогателен греческий хрусталь...
Покачивая виски с горним светом,
Жена вздохнёт, посмотрит мирно вдаль
И жизнь наполнит сладким винегретом.
Плывёт ковчегом Ноева кровать.
Калории – союзники короны.
Гуляйте там, где дышит благодать! –
Такой вот символ пешей обороны.
Тем, что над пищей кружат – всё равно,
У них своя надежда на спасенье.
Мы ж будем пить целебное вино.
А лучше – виски, но по воскресеньям.
Как трогателен солнечный кристалл...
ФЕВРАЛЬ СОВЕТСКИЙ
Летит же времечко, однако!
Февраль. Рунет. Потоки слёз.
Рукой подать до Пастернака,
Чтоб тут же сесть ему на хвост!
Взять у весны свой займ сердечный
И покатиться колобком...
Вдвоём, на улице Заречной,
Про комсомольский спеть райком!
Пусть в Переделкино смутьянов
Давно всех выжил патриарх.
Весны другой певец – Фатьянов
Нас ждёт с тальянкою в руках.
Летит февраль. Он всех отметит,
Покрутит пальцем у виска...
Зачем, зачем на белом свете
С поэтом пьянствует тоска?
ПЯТЫЙ АКТ
На родине моей – всё тот же звон
Колоколов соборной колокольни...
И обмелевший неприглядный Дон –
Такой же тихий, как любой покойник.
Жив монастырь, а в городе моём
Убито время, но народ не ропщет...
Он также собирается втроём
И что-то пьёт, и смотрит, как извозчик.
Там сила человеков-лошадей
Ушла в пески и превратилась в глину.
Там гул пропал с торговых площадей
И груза нет, чтобы подставить спину.
Поэтому – свободная спина
Ушла в живот и в килограммы сала.
«Брюхатая» небритая Страна!
Ты всё-таки «беременною» стала.
Каким ты нас порадуешь мальцом?
Родится ль он здоровым и тверезым?
Но если мир земной – перед концом,
Хотя бы пусть он будет не обрезан!..
КОЛУМБЫ
1988 г.
Провожатые машут платками и чертят кресты...
Штурман корабль проведёт сквозь игольное ушко.
Кто-то требует ясности с наступлением темноты,
Его возьмут на поруки или возьмут на пушку.
Первое плаванье после латания дыр.
Часть команды с потерей банкнот потеряла рассудок.
Море меняется, если меняется мир.
Вернутся те, кто имеет крепкий желудок.
Почему-то стареют сидящие на берегу...
Те, что на судне, не доступны для тех, что на суше.
Если верить штурману, можно не верить врагу.
Если бьются сердца, разобьются ли вдребезги души?..
Чем дольше плаванье, тем меньше еды и острот –
Повесят носы, а кого-то повесят на рее.
Вселенная заперта, словно сибирский острог,
И знание цели не делает личность добрее.
Существует надежда, пока не кончается ром,
Но белые пятна наводят на чёрные мысли.
Европа открыла Америку, чтобы устроить погром,
И встречает посланцев её, как членов высоких комиссий.
Плывущие в ночь вместо берега встретят рассвет.
Поход бесконечен, как терпение Господа Бога.
Сменились ветер, команда и чей-то портрет.
И что-то чернеет вдали, по правому борту.
ПЕСЕНКА СОСТАРИВШЕГОСЯ ПРИНЦА
2002 г.
Како спаде с небесе денница восходящая заутра; сокрушися на земли посылаяй ко всем языком...
Исайя 14, 12
Я поверю, что мёртвых хоронят, хоть это нелепо,
Я поверю, что жалкие кости истлеют во мгле,
Но глаза – голубые и карие отблески неба,
Разве можно поверить, что небо хоронят в земле?..
Блаженный Айзенштадт
Мой храм разрушенный на вид,
Но служба в нём идёт.
У алтаря всегда стоит
Там Ангел и поёт.
Поёт он песню, и слова
Струятся в небеса...
Вокруг – лишь дикая трава
И гиблые леса.
Здесь до Москвы не добежать,
Здесь горожан – под ноль.
И будет /здесь/ в земле лежать
Ещё один король,
Чьё царство было выше гор,
Дороже слёз земных,
Но он был нищ, но он был горд
И жил – без выходных...
Бог знает, был ли он умён,
Но царствовать – привык,
И начал строить Вавилон,
И разрушать язык.
Он начал лгать – сперва друзьям,
Потом уже врагам,
И съёжилась его земля,
К чужим упав ногам.
Ему остался лишь кусок
Непаханых полей,
И кто-то выстрелил в висок
Из выросших детей.
—
А мне, последнему в роду,
По прихоти небес
Достался этот храм в саду,
И этот чёрный лес,
И эта тощая земля,
Заросшая травой...
И буду царствовать здесь я
Наедине с собой.
Мне будут Ангелы служить,
Откроются врата.
Я буду тихо восходить
К подножию Креста.
И в чашу царскую мою,
Прижатую к груди,
Слезу я красную пролью
О всём земном пути.
О всех, кому за упокой
Я сослужу теперь.
И Ангел хлеб положит свой,
И отойдёт – за дверь.
И вот тогда, наедине,
Когда лишь – я и Бог,
Всей неприкаянной стране
Я подведу итог.
И Чашу к небу подниму –
С причастием Твоим.
И всех прощу, и всё – пойму.
И стану – молодым.
