Новогоднего настроения!

История наша, видимо привела нас к тому, что Новогоднее и Рождественское настроения сливаются в единую радость. Рождественские рассказы Н.С. Лескова и новогодние сказки порождают в наших душах одинаково прекрасное настроение. Это в нашем восприятии Новый год и Рождество стали единым светлым праздником с запахами ёлки, мандаринов и надеждами на лучшее. В пожелании «С Новым Годом!» звучат надежды на то, что непременно все неприятности уходящий год оставит себе. С приходом нового года наступит улучшение. Без такого оптимизма жить нельзя.

Уходящий год для нас был юбилейным. Семьдесят пять лет Великой Победы! Отметили его парадом ровно семьдесят пять лет после первого парада Победы. Слава Богу! Не помешал тот несчастный вирус, который в разрез с правилами русского языка назвали каронавирусом, а не короновирусум. Вообще-то в сложных словах соединительными гласными должны быть буквы о или е. Но пусть так и остаётся, это лишний раз показывает на то, что вирус этот – «само по себе неправильно».

А в нашем городе, Кирово-Чепецке, прошли (прошли мимо многих из нас) ещё два юбилея: шестьдесят пять лет городу и пятьдесят пять лет нашему литературному клубу «Поиск», который дал мне много тепла, многому научил. Наверняка у многих людей в нашей стране были и свои юбилеи. Не велика беда, если кто-то не смог их отметить. При встрече с теми друзьями, кто смог встретиться в юбилейный день нашего клуба, я отметил, что если уж Олимпийские игры перенесли на следующий год, то и юбилей наш перенести грехом не будет. Прочёл и припасённые строки:

Ужасный год, имел в себе две двойки,

«Намордники» на всех людей надел.

Мы пережили, оказались стойки,

Неся потери: год наделал дел.

Но смелый дух рождался в этих тёрках,

И «Поиск» в поиске, конечно, отыскал:

Нам этот год поставил две пятёрки,

И клуб поднял на высший пьедестал!

Всё-таки мы растём. В Москве напечатана книга нашего автора Евгения Жуйкова. Творческая мысль наших авторов развивается, выходят новые книги. Я волею судьбы начал печататься на Русской Народной Линии. Наш город Кирово-Чепецк становится известным не только как спортивный, но и как творческий город. С радостью вспоминаю слова В.Н. Крупина, опубликованные в журнале «Наш современник», что Вятку можно назвать поэтической столицей России.

Пусть название нашего города звучит нелепо, помню, даже КВН-щики, видимо узнав о нашем городе, придумали новое название несуществующего города «Суслово-Чепецк» (этого ещё не хватало). Но мы привыкли к названию нашего города. Нас, вятских, хоть горшком назови, только в печь не ставь. Называем город «наш край – Двуречье», или «Там, где встретились Вятка с Чепцой». И не надо выдумывать, каким словом называть тех, кто живёт в нашем городе. Мы –жители Кирово-Чепецка.

Да, остались неотмеченными юбилеи, несыгранными Олимпийские игры и чемпионат Европы по футболу. Не беда. Больше интересного впереди. Только бы верилось в это. Был бы тот новогодний оптимизм. Но будем разумны. Надо быть реалистом со здравым уклоном к оптимизму. Безосновательный оптимизм не выстоит.

А в чём же найти основание для оптимизма? Стоит бросить взгляд на политику, там увидим возвращение демократов, а значит и откровенных русофобов в Белый дом в США. Нет оснований? При взгляде на президентские выборы в этой стране невольно встаёт вопрос: «Неужели во всей стране нет достойных кандидатов на президентский пост»? Не следует так считать. Дело, скорее всего, в другом: в отношении к необходимости государственной власти. Конечно, кто-то увековечит своё имя в истории, как очередной президент США, но и не в этом суть. Институт власти как таковой начинает отмирать в этом государстве. И положительного в этом факте нам искать не следует. Американцы ограничивают свои государственные силовые структуры в правах (имею в виду полицию), но при начавшемся отмирании государственных структур, никуда не деваются, а укрепляются транснациональные компании, имеющие свои структуры безопасности. Готовится новый мировой порядок.

И в этот порядок Россия не стремится вписаться. Сильная государственная власть всегда была свойственна нашему духу. Не зря у нас, русских, давно имеется несущий негативную окраску фразеологизм «без царя в голове». Истоком этой фразы видится то, что страна наша должна управляться мудрым сильным царём, что и было в сознание каждого здравого жителя страны. А кто такие «без царя в голове»? Это тот, кто без внутреннего нравственного стержня, без главной жизненной цели, вообще человек глупый, взбалмошный, непоследовательный, с которым не возможно иметь общих дел. Пока мы не «без царя в голове» – есть основание для нашего оптимизма.

Если взглянем на обстановку эпидемиологическую – следует понять, что существующая ситуация не изменится в ближайшем будущем «по мановению волшебной палочки», но она и не «на веки вечные». Человечество справляется с проблемой. И, чтобы не говорили те, кто придерживается законов конкуренции, причём, недобросовестной конкуренции, именно в России делается много в этом направлении. А на что больше всего следует надеяться? Конечно, на милость Божью. «Богом хранимая Вятка», – говорят в наших краях. «Богом хранимая Россия», повторю я, глядя шире. Полагаю, так и будем продолжать жить: с верой, надеждой, любовью. По русской поговорке «на Бога надейся, да сам не плошай».

Нас невзгоды жизненные закаляют. Мы только сильнее становимся. Это и есть наша самая реальная основа для оптимизма. Наш русский дух. А главное – жить с радостью. Этого всем и желаю.

Не дело, конечно, православному человеку интересоваться, какой там год наступает по китайскому календарю. Но всё равно СМИ все уши прожужжат. А мне и в этом хочется найти повод для оптимизма, перевести китайский календарь на русские рельсы. С задором хочу обратиться к читателям Русской Народной Линии: «Ну что, братья, возьмём быка за рога»?! У нас, в России, бык – наш помощник, не один гектар земли на быках вспахан был.

С Новым годом, дорогие братья и сестры!

***

Разумеется, мы помним своих родителей. Без этой памяти человек жить полноценно не может. Давно уже написал я рассказ, посвящённый моему папе, но для чего? В семейный архив? И вот на РНЛ я встретил рассказ Марины Викторовны Михайловой, написанный на сороковой день ухода её мамы, который затронул мою душу. Я подумал, что опубликовать этот рассказ о моём папе и можно и полезно. Кем он был? Простым русским человеком. Образования четыре класса сельской школы для него оказалось достаточным для того, чтобы прожить достойную и красивую жизнь. Беда моя в том, что я его всегда недооценивал. Каюсь. И вот скоро исполнится двадцать лет с момента его ухода.

Вспоминаю, как один из моих однокурсников по университету произнёс когда-то нелепую фразу: «Мои родители – простые люди и никакого участия в моём воспитании не принимали». Полагаю, с возрастом он пересмотрел своё отношение к родителям. Глядя со стороны, можно было бы также сказать, что у нас с папой не было тех отношений, которые следовало бы назвать воспитанием ребёнка. Но именно это и позволяет мне говорить, что как раз от него я получил основное воспитание.

Папочка, прости!

Рассказ-покаяние

В последний раз я видел своего папу в конце декабря двухтысячного года. В больнице. Ему сделали операцию. По её результатам узнал я от врача, что папе осталось жить недели три – четыре. В этом медицина, как правило, не ошибается.

Сейчас, по прошествии лет, я понимаю, что почти ничего не знаю своём отце, однако именно его считаю самым близким мне человеком. Тогда, в больнице, я предпринял последнюю попытку расспросить папу о его жизни в детстве. Мне необходимо было знать свои корни, которые питают всю мою жизнь. Они должны питать и следующие поколения. Невозможно нить в прошлое порвать. Это – преступно.

– Мне так хочется знать, как ты жил в детстве, как жила ваша семья!

– А мне и вспоминать-то не хочется.

Так и закончился мой последний разговор с папой. На протяжении всей своей жизни он был мало разговорчив. Нет, он не молчал угрюмо, утаивая что-то, весьма важное. Видимо была у его неразговорчивости какая-то неведомая мне причина.

Абсолютно другим человеком была моя мама. Она говорила о себе: «Меня в детстве все звали «Тысяча слов в минуту». О жизни её семьи я слышал не раз. Прекрасно знаю, что отец её, Михаил Александрович Попов, был сыном сельского священника, приговорённого к высшей мере наказания в том самом 1937ом году. Никто не требовал от моего деда отречения от своего отца. Прадед мой, Александр Алексеевич Попов, сельский священник, властям, которые повели его на расстрел не сопротивлялся. Не требовал этого и от детей. Он спокойно знал, что со временем Господь всё расставит на свои места. «Поминать меня не надо, Господь Сам нас всех помянёт», – это тоже его слова. Русские священники – спокойные и мужественные люди, прекрасно знали, что семи смертям не бывать, а одной не миновать. Знали, что единственное, чего следует бояться – своего греха. Так тихо и мужественно ушёл из жизни мой прадед. А деда моего спасла от расплаты за рождение в семье священника женитьба на бедной крестьянке, да некоторая денежная сумма, отданная им «при решении вопроса». Работал он один, но зарплаты бухгалтера в тридцатые годы хватало, чтобы, конечно, минимально, но обеспечить и жену и троих детей. Четвертый ребёнок, младшая дочь Вера, родилась уже в августе 1941-го и отца видеть и запомнить не могла. Дед мой, будучи политруком советской армии, честно отдал жизнь за Родину под Сталинградом. Не буду говорить, что он отдал жизнь за ту власть, которая расстреляла его отца. Об этом он, наверняка, не думал. Воевали за Родину, за неё и погибали. «Я буду честно воевать, ведь если немец придёт сюда, вам хуже будет», – говорил он своей жене. Для меня, как в детстве, так и навсегда, предметом особой гордости был тот факт, что мой дед погиб на фронте.

О папиной же семье родители мои просто молчали.

– А твой папа тоже погиб на фронте? – спрашивал в детстве я отца.

– Да, – односложно отвечал он.

А как-то раз проговорился:

– Вернулся мой отец в сорок шестом, весь больной, недолго прожил.

Откуда вернулся? С фронта? Так с фронта в сорок пятом возвращались. Загадка эта для меня до сих пор не разгадана. Родители мои жили в двухэтажном восьми квартирном доме. И ещё одна информация случайно вылетела из уст папы, когда, показав на этот наш дом, произнёс он фразу: «А наш-то дом побольше этого был. Да амбары ещё. А работать-то приходилось сколько». Тут на его лице появились и усталость и страдание. Разговор сразу закончился.

Единоличное крестьянское хозяйство в тридцатые годы. Каково это? Для нас, сегодняшних это – просто за гранью понимания. Труд неподъёмный, а для ребёнка – и тем более. Можно ли отнести семью родителей моего отца к числу раскулаченных – это мне ещё предстоит выяснить. Для чего? Разумеется – не для того, чтобы копить на кого-то зло в своей душе. О каком зле вообще может идти речь? Многое переплелось в нашей русской истории. В одной семье часто живут потомки раскулаченных и тех, кто раскулачивал, но взаимной любви это не мешает. Просто – чтобы не допустить повторения. Известно мне, что родной брат моего дедушки по отцовской линии, Иван Васильевич Соколов так же и как мой прадед по материнской линии был священником и так же пострадал в 1937ом году. И так же никакой ненависти к власти у родственников его не осталось. Пострадать за веру в высшей степени почётно. Это же – святость!

Не много рассказывал папа о своей жизни в детские годы. В школе учился хорошо, но не долго. До школы – шесть километров пешком и обратно столько же. А потом, когда чуть подрос, его сообразительность и неокрепшие ещё силы понадобились в помощь отцу на лесоповале. Мне сегодняшнему сложно понять, почему так получилось. Почему реально не было возможности у моего папы учиться в детстве. Но это было так. А потом и вовсе семья родителей моего папы вынуждено покинула свою малую родину. Жили в Днепропетровске, где дети, в том числе и мой папа, начали сильно болеть. И лишь приезд в Горьковскую область явился окончанием скитаний.

Принимали ход русской истории, отдавая добровольно все накопленные богатства лучшие представители дворянства. Так же принимал ход истории и наш род. Не было в душах моих родителей никакой ненависти к существующей власти. Сталин же всегда был в особом почёте, к нему было искреннее уважение. «Сразу после окончания войны – такое снижение цен на товары первой необходимости. Это мог сделать только тот, кто действительно заботится о своём народе», – говорила мама, и папа её в этом поддерживал. Гражданская же война, братоубийственная по своей сути, родителями моими не принималась и не понималась. Главное, в чём в семье моих родителей, как и, пожалуй, во всех русских семьях в двадцатом веке, не соглашались с официальной позицией властей – так это в вопросах веры. Мне в наследство от папиной родни досталась одна старинная книга «Толкования апокалипсиса». А книг подобных, по утверждениям моего отца, в их покинутом доме было два сундука. Крепкой веры была семья! Недаром Ярославская область, откуда шли корни семьи моего папы, считалась зажиточной и не принимала советскую власть.

Помню я папины рассказы о тех людях, которые были одержимы разрушением храмов. Рассказывал мне он об одном из таких, я и имени его не запомнил. «Как узнает, что где-то храм рушить собрались, первым бежит. А потом, при очередном разрушении храма, сорвался тот мужик с его стен, упал и долго гнил заживо. Смрад вокруг него стоял такой, что люди к нему подойти не могли. Что ж, человек получил своё. Какое к нему сострадание? За что, как говорится, боролся, на то и напоролся. Стены-то храмов можно разрушить, а вот веру в душе человеческой, если человек избран Богом, – невозможно».

Впрочем, хоть атеизм и был провозглашён официальным мировоззрением в нашей стране, верить в Бога нам никто не запрещал. Пасху, основной праздник православных христиан, отмечали в каждой семье, да и мы, детвора, во дворе радостно обменивались крашеными яйцами. Помнится, среди соседей были и такие, которые в День Светлого Христова Воскресения говорили: «А мы яйца вчера (то есть в страстную субботу) накрасили и все съели», так они, как бы, не в счёт были, на них смотрели, как на непонятливых: что с них взять, у них отец – член партии. Да, именно член партии, а не коммунист, к настоящим коммунистам с уважением относились, а с члена партии, приспособленца, что взять: член – он и есть член.

А мой папа жил именно по вере. Той самой вере, которая заложена в русской душе от рождения. И никакой временной власти не по силам вытравить эту веру.

И вот в чём были плоды этой веры. Соседи звали его «наш Николай-угодник». Почему? К нему обращались все и по любым вопросам: и по хозяйственным, и по другим житейским. Утюг или плитка электрическая перегорели – знают, к кому обратиться, кто сделает, а о деньгах за работу и речи не заведёт: дело соседское. Свет во всём доме погас – кто полезет на столб? Известно дело, он же. И по любым другим делам.

А вот ещё случаи. У соседки тёти Маши повесился сын Рудик. Ну, не сложилась у него жизнь, кто осудит. Человека жаль, сам себя приговорил. К кому идти бедной тете Маше? Разумеется – к нему же, Кольке Соколову, нашему Николаю-угоднику. Он и из петли Рудика вытаскивал, и в морг возил, похороны организовывал.

Тётя Тая из четвёртой квартиры доживала жизнь в одиночестве. Муж умер, детей не было. Помню, как соседские мальчишки, те самые, у которых отец был членом партии, смеялись над ней, что она из ума выжила. Удивлялся долго, откуда в детях бывает столько гнилого сарказма? От молодости-глупости не понимают они, что в лучшем случае их может ждать в отдалённом будущем то же самое. Пожалуй, не только молодость-глупость, но и дурное духовное наследие родителей тоже свою роль играет. Кто смог ухаживать за доброй одинокой тётей Таей? Конечно же – только мой папа. Отмывал её, кормил, вычищал в квартире. Дома меньше бывал, чем у неё. Не мог он по-другому.

Однажды, помню, шли мы с родителями по улице, кто-то кричал о помощи, девушка умирала, он сразу побежал, на глазах посторонних зевак делал ей искусственное дыхание, вот-вот она вернётся к жизни, два вздоха сделала. Долго старался тогда папа, выбился из сил, попросил стоящих рядом помочь, подменить его, но никто не подошёл. И скорая не приехала.

Вот только три вспомнившихся мне примера из папиной жизни, их же было множество. Вся его жизнь была пронизана добром ко всем людям. Именно ко всем, как и полагается Православному христианину. Нет, не буду говорить, что жил папа святой жизнью. Заповедь «не укради» воспринималась в советском простом народе по-своему. Иногда за его услужливость начальство на работе расплачивалось с ним спиртом. Он и этим делился со всеми соседями. Мужики всегда знали, когда у Фёдорыча в сарае «что-то есть». Говорят, что спиртное раскрепощает душу человека и человек становится самим собой. Мой папа, выпив немного, расплывался в доброй улыбке.

Правильно будет сказать, что папа мой был внешне красивым мужчиной. Но красоты своей стеснялся, даже сутулился. О том, чтобы на постороннюю женщину посмотреть – и мысли не мог держать. Это для него было противоестественным. Разговоров об этом в семье не было и быть не могло.

Однако назвать брак моих родителей счастливым в полной мере, я не могу. Мама часто не понимала отца: для всех всё делает, так почему же для своей семьи ничего делать не хочет? Конечно, это было не так. Делал и не мало, просто многое для него казалось ненужной роскошью, без чего можно вполне обойтись. Он привык обходиться малым.

Малым – в материальном отношении, но душа-то какова?!

Только по прошествии времени вижу, как же я недооценивал своего отца. Да и мама тоже поздно это поняла. Помню, после его смерти, и она как-то сказала: «Ведь это всё Коля делал, я за ним, как за каменной стеной была». Папа и действительно делал любые дела, не разделяя их на мужские и женские.

Я всегда считал, что ничего не знаю о жизни семьи моего папы. Для меня очень мало тех знаний, которые я имею. Но всё равно получается, что я – не Иван, непомнящий родства. Я знаю, что произошёл из сильного рода. Сильного до такой степени, что человек способен всю свою боль унести с собой в могилу, не помышляя ни о какой мести, нести свет, помогать всем рядом живущим. Помогать во всём, что ему под силу. Вот он, русский дух! Как-то на папином юбилее я сказал: «Благодаря таким людям и Земля вертится. Живи, папа дольше, чтобы Земля дольше крутилась». Но человек не вечен. Болезней у папы было много.

А от чего они проистекали? Вот, пожалуй, один из важнейших эпизодов его жизни. В подвале цеха, в котором он работал, произошёл пожар. Там была складирована продукция, кирза. Папа был, разумеется, одним из первых, кто приступил к тушению пожара. Мне невозможно представить, как можно тушить горящую кирзу в замкнутом пространстве без всяких защитных средств. Результат: пожар потушен, папа попал в больницу, что не могло не отразиться это на его здоровье в дальнейшем. Но никогда ничего для себя он не просил, а, когда моя мама решила для него хоть что-нибудь попросить через несколько лет, директор завода, прекрасно знавшая ту историю, посмотрела на неё как бы удивлённо и произнесла: «Да Вы что, в этом цехе и подвала-то никогда не было». Вот так, подвиг, он не просто незаметен, его, говорят, и вовсе не было. Так же пытались нам говорить, что и Христа на Земле не было и Его Подвига не было.

Сколь ни тяжела была папина жизнь, он прожил её с радостью. Он радовался, глядя, как на Пасху играет солнце. Никто этого не видел, а он видел. Радовался, слушая хорошую спокойную музыку. В этом он явно понимал толк. Так прожить жизнь может только очень сильный человек. При последнем разговоре, я попытался сказать папе, что Господь примет его, он же столько добрых дел сделал. «А это уже не считается», – смиренно ответил папа. И тем преподал мне главный урок смирения.

А на памятнике его я написал слова: «Тебя не зря соседи знали все:// Наш Николай, наш Николай-угодник,// Так пусть твоя душа во всей красе// Пребудет там, где Божий огородик». Папе моему вечная память.

Так жил мой отец. Впрочем, почему жил? Прожил свою земную жизнь. Душа же человеческая бессмертна. Именно она и представляет самую большую в этом мире ценность. Близкие люди ждали от него больше материальных благ, не замечая того света, который хранился в его душе, который и был настоящим его сокровищем. Позднее, когда я стал химиком по специальности, написал ряд химических стихов. Среди них пришёл ко мне и такой, который, на мой взгляд, относится к оценке папиной души:

Вот золото, вот платина, вот осмий

Имеет цену всё, их покупай на вес.

А вот душа, она безвестна вовсе.

Так значит – не в цене к ней интерес.

На драгметаллы не бросая тени,

Скажу: «Душа всех вместе драгоценней».