Александр Бобров – московский поэт, публицист, телеведущий, профессор кафедры журналистики МосГУ и МГИК, автор книг поэзии, публицистики, путевой прозы, двенадцати учебных пособий по журналистике. Секретарь Союза писателей России, кандидат филологических наук, лауреат многих писательских и журналистских премий, в том числе «Прохоровское поле», обладатель Большой золотой Пушкинской медали творческих союзов России. Наш разговор – о самом злободневном. Что происходит с российским образованием, а, следовательно, с нашей молодёжью, каковы тревожные приметы нашего времени?..
***
– Александр Александрович, Вы – лауреат премий Дмитрия Кедрина «Зодчий» и Александра Фатьянова «Соловьи, соловьи…». Нередко эпиграфами к своим стихам Вы берёте строки Николая Рубцова, Николая Старшинова… Что, на Ваш взгляд, дал миру (в философском, в нравственном, в духовном смысле) XX век русской поэзии – именно фронтовая и послевоенная лирика?
– Мы раньше всё время спорили, кто назвал наше поколение ровесниками Победы. Моя однокурсница критик Ирина Швецова считала, что Стас Золотцев назвал.Но у меня есть песня «Товарищ ровесник» с припевом: «Мы – дети Победы, мы – вызов войне». Николай Старшинов ценил её и открывал моими словами антологии стихов о войне, подчёркивая как бы суть, характеристику поколений – от поколения творцов Победы до поколения детей Победы, рождённых в 40-х. Мы, действительно, дети Победы, т.е. дети фронтовиков, которые победили в самой страшной войне. Это поколение и моего старшего брата. Он 1921 года рождения, а Коля Старшинов – 1920-го. Именно это поколение спасло страну. А мой отец участвовал ещё в Брусиловском прорыве (я поздний ребёнок).
Это тот пример, когда у кого бы мы не учились – от Пушкина до Серебряного века, это будто бы шло через временные барьеры, заочно, а названное поколение нам всё передавало ЛИЧНО! Это было наше счастье, что мы взрастали рядом с выдающимися поэтами. Они нас опекали и вводили в поэзию. С. Наровчатов хорошо сказал про своё фронтовое поколение, что оно не дало гениального поэта, но всё их поколение было гениальным. Каждый из нас мог назвать целый сонм своих дорогих, любимых учителей – поэтов. Виктор Боков писал в своём посвящении мне: «Саша! Брат, балагур, бродяга, // Конопель среднерусских полей!..» и дальше: «Горе выпьем до самого донца. // Чёрный хлеб словно хлопец рябой. // Улыбается общее солнце // Над твоей и моей судьбой». То есть старшие публично подчёркивали общность судьбы. Или вот ещё «В тебе – душа, и от тебя – душа // По робкой колее карандаша», – так обращался в своих стихах ко мне и Егор Исаев, поддерживая лучшие мои душевные порывы.
И великие учителя старшего поколения были незримо рядом… Как филолог, считаю, что если бы не погиб Николай Майоров, он стоял бы в ряду с классиками XX века Н. Заболоцким, А. Твардовским.
– А Николай Рубцов?
– Николай Рубцов и Юрий Кузнецов – это другое, о них отдельный разговор...
Своим учителем в лирике я считаю Владимира Соколова. «Старшие мои товарищи – // Сплошь фронтовики», – писал он, опираясь на тех же старших. Это же преемственность! В конце XX века мы творили в настоящей поэзии – с направлением, с разнообразием, с разноголосицей, с напряжённой духовной жизнью, с поездками, выступлениями, диспутами, то с гульбой, то с сосредоточенной работой.
Однажды мы сидели за столиком в кафе ЦДЛа с редактором из «Советской России» Мариной Нестеровой и Татьяной Ребровой и вдруг я говорю: «Вы же не были в Питере у памятника моему брату?» Мы все поднимаемся и едем в Питер. Или, например, мы сидим в ЦДЛе с той же Нестеровой, обсуждаем рукопись книги. И вдруг я вспоминаю, что у Вадима Логазько в Киеве завтра День рождения. Марина позвонила маме, чтобы та осталась с ребёнком. Мы едем на вокзал. Билетов в Киев нет. Я показываю писательский билет. Нас сажают в плацкартный вагон, где и так битком – едет экскурсия от «Спутника». Утром мы были у Вадима. А сегодня я не могу к нему приехать в Киев, я не въездной, СБУ меня депортировало за мои статьи об Украине. Я ностальгирую не потому, что мы были тогда моложе (молодого задора я не утратил до сих пор!), просто тогда была другая жизнь – порывистая, чистая, и для поэзии она была крайне важна.
Я всегда был самым младшим в огромных парадных делегациях по СССР и за рубеж. Видел, как в Азербайджане Алиев-старший встречал нашу делегацию, где все писатели были Герои Соцтруда. А сегодня там война и по ТВ я вижу развалины в Гяндже, на месте, где мы тогда выступали вместе с армянами.
В Германии мы были с Юлией Друниной и Риммой Казаковой. Римма ревновала, что немцы с таким вниманием относятся к Друниной, только и слышно было «фрау Друнина, фрау Друнина!» Римма не выдержала и вспылила: «Она ведь в вас стреляла!» А немцы: «Всё равно мы её уважаем».
Приезжаем мы в писательскую командировку в Литву, а у них уже были сложные отношения с Россией, там зарождался нацизм. Я пою свою ратную песню о Куликовской битве. Для литовцев это – больная тема, потому что Ягайло хотел присоединиться к ополчению Дмитрия Донского, но не успел. Подходит ко мне министр печати Некрошюс и приглашает меня летом приехать к ним. «Я думал об истории, когда Вы пели, – говорит он, – и вспоминал, как мама, литовская крестьянка, на хуторе говорила мне: “Если хочешь чего-то в этой жизни добиться, учи русский язык”». Такие были высокие отношения, а сегодня – голое политиканство, антигуманное, античеловеческое.
– В 1978 году Вы были приняты в Союз писателей, являетесь автором книг, выходящих с 1970 гг. и по сей день: «Дань» – с предисловием В. Бокова, «Белая дорога. На север по Московской долготе», «Москва-река от истока до устья», «По рекам Московии», «Московская частушка», «Серебряный век Подмосковья», «Родина облаков…» и других. Чем для Вас дорога Московская земля? Почему в своих недавних поэтических строчках Вы написали: «Я разлюбил Москву». Что Вас огорчает в современной культурной и общественной жизни столицы?
– Раньше мы были недовольны, мол, чиновничий застой, тоталитаризм, а всё-таки какие люди приезжали в Москву из провинции – в науку, в культуру, в искусство! И в комсомол ведь брали не абы кого, а русских, талантливых ребят.
В одной из моих книг есть глава «Серебряный век Подмосковья». Я провожу там мысль, что если дворянские поэты постигали Россию через усадьбы, то поэты Серебряного века – через дачи: А. Белый, А. Блок. Блока я люблю и ещё когда служил в армии, все его записные книжки проштудировал. Самым большим открытием для меня было то, как он любил именно среднюю полосу России, Москву и Подмосковье. Он писал: «Ваша Москва чистая, белая». А вот нынешнюю Москву любил бы так Блок? От драматурга А.Н. Островского до Николая Старшинова (он же, как и я, замоскворецкий) её воспевали – это была другая Москва. Значит, я живу в городе, которого нет.
Мой брат – лётчик принимал участие в параде 1941 года (через полтора месяца – война) и он описывал в письме любимой девушке, как у него сжималось сердце от вида знакомых мест Замоскворечья. Какой патриотизм, какая любовь к своему городу!
Сегодня Москва утратила самое главное: русский нерв, русскую душу, русский характер: благодушие, снисходительность… Вот маленький штрих: сейчас закрыли проходные дворы, а раньше человек себя чувствовал защищённым в этих дворах, детвора бегала там, гоняла голубей. Из уютного Замоскворечья сделали пустой офисный мёртвый район.
То же и в культуре. Если раньше в Москве старались показать всё лучшее: лучшие художники, музыканты, учёные. Москва объединяла лучшее. Раньше в Третьяковку привозили суздальских, владимирских, каких угодно художников и мы видели всё многоцветье России, а сегодня выставляют работы, где изображены террористы!
– Александр Александрович, перед началом нынешнего учебного года в «ЛГ» вышла Ваша статья, где Вы анализируете качество образования в России в сравнении с другими странами, согласно официально принятому индексу развития образования. На первом месте приводите Германию и объясняете её высокий рейтинг полностью бесплатным высшим образованием в этой стране. Также, по Вашему утверждению, в нашей стране «уже разрушены традиции, утрачены методики, потеряны кадры».
– К слову о кадрах. Сегодня Рособрнадзор возглавил Анзор Музаев. Накануне Дня учителя он сказал, что в слабых результатах выпускников виноват российский учитель, который не умеет учить. Как можно сказать такое в России?! Я посмотрел его биографию. Он закончил Грозненский университет, преподавал, стал министром образования Чеченской республики в те годы, когда из Чечни изгоняли русских. И вдруг он очутился в Москве и возглавил Рособрнадзор! Он командует всеми учителями в России, а что он знает о русском учителе?!
– Вы, будучи профессором МосГУ и МГУКИ, на практике день ото дня сталкиваетесь с вывихами, которые в систему обучения школьников внесло внедрение ЕГЭ…
– Дело не только в системе оценки знаний. Гробит всё сам подход к обучению – услуги, сплошная формальность и безыдейность. Все эти тридцать лет отношение к образованию как к социальной нагрузке, а не как к высокой миссии, о чём говорил великий М.В. Ломоносов: «Не сумма знаний, а правильный образ мышления и нравственное воспитание – вот цель обучения». Это не то что не устарело, эти слова должны быть на знамени нашего образования.
Когда я читал курс русской литературы XX века для будущих журналистов, то понял, что из школы фронтовую прозу они знают только Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Это хорошая проза, но не она главная. Когда появилась повесть «Батальоны просят огня» Юрия Бондарева, она просто затмила Некрасова. Но студентам навязывают – Некрасова!
В ЕГЭ по истории есть вопрос: назовите даты жизни и смерти Стефана Батория. Простите, а зачем он нам нужен? Я же должен понимать суть: что такое вообще Речь Посполитая? Вот отсюда и брожение в умах молодёжи. Если бы они не опирались на этих литвинов, С. Тихановскую кухаркой бы не взяли в дом шляхтича. Сегодня так учат, чтобы подростки не понимали свою историю.
В своей статье «Августовские педсоветы – батюшки светы» в «Дне литературы» я написал, к чему подошли педсоветы с точки зрения образования. Там есть важные мысли о том, насколько вредно то, что наши дети находятся в виртуальном интернет-пространстве в связи с дистанционным обучением.
– Поэтому молодёжь и идёт за блогерами, а не за теми, кто хлеб выращивает… Александр Александрович, у Вас за плечами советская школа журналистики (не в идеологическом, а в профессиональном смысле), опыт нескольких десятилетий работы в газетах «Советская Россия», «Литературная газета», в издательстве «Советский писатель» Вы дослужились до главного редактора. Вы откликаетесь острой публицистикой на любые сегодняшние общественно значимые события. Вами написан учебник «Основы журналистской деятельности». Сегодня наша профессия настолько себя компрометировала тем, что многие известные её представители измарались в грязных политических играх, в пошлых телешоу!.. Ещё древними сказано, что это вторая популярная профессия… И всё же. Что для Вас журналистика? На каких незыблемых основах Вы воспитываете будущих журналистов?
– Мы занимаемся не только журналистикой, но и творчеством. У многих студентов есть желание писать. Воспитать критика до уровня члена Союза писателей и профессионального литератора легче чем, воспитать поэта. Поэтому я часто цитирую Сергея Есенина: «Я о своём таланте // Много знаю. // Стихи – не очень трудные дела. // Но более всего // Любовь к родному краю // Меня томила, // Мучила и жгла». Вот, кого не томит, не мучит и не жжёт любовь к родному краю, тот ходит очень опасными путями.
Одна из моих студенток начинала со стихов, но со временем поняла, что её склад ума, её способность понимать, ставить акценты важны для критика. Сегодня она стала критиком.
Я стараюсь воспитать в студентах и талант, и патриотизм. Порой мы с ними спорим, они считают меня ретроградом, славянофилом. (Я, действительно составил книгу «Сто великих славян». Мой сын учился в Венгрии, и говорил: «Я только там понял, что такое славянское братство»). Один из таких споров я даже описал в своей статье «Раздумья под троицкими берёзами».
Сегодняшняя молодёжь более рациональна. Казалось бы, у них есть гаджеты и доступ к широкой информации, но они не то чтобы лишены аналитического начала, а просто они не ставят перед собой сверхзадачи. А есть, на мой взгляд, две сверхзадачи для пишущего: выразить себя лично и свой народ, Родину, Россию.
В нашем поколении тоже были: левые, правые, евреи, русские, кавказцы. Но сверхзадача была у всех. Я учился в одном семинаре Литинститута с Володей Некляевым. Он был слабым, подражательным, писал под Женю Евтушенко. Но когда начался подъём национальных литератур, кто-то ему подсказал, что он может стать классиком белорусской литературы, если будет писать на мове. И так он стал ведущим белорусским поэтом. В 2010 году на выборах с А. Лукашенко соперничал, правда, набрал 1,8%...
Помню, как поэт Лев Ошанин говорил: «Я понимаю ваше критиканство, вашу дерзость. Но ответьте на главный вопрос: вы хотите улучшить то, что вас не устраивает или всё разрушить? Главное: во имя чего?» Это вопрос и о ситуации в Белоруссии. Протестующие там хотят улучшить ситуацию или всё-таки развалить страну?!
Сейчас у меня в семинаре учится одна студентка из Белоруссии. Написала в студенческую газету заметку, которая заканчивается словами «Живе Беларусь!». Статья набита штампами из роликов проекта «Nexta», никакой своей мысли там нет. Студентка пишет: «А. Лукашенко 26 лет руководит страной и ничего за это время не сделал». Ну это же глупость – такое сказать. Любой автомобилист, пересекавший границу Белоруссии, вам скажет, что это страна резко отличается порядком и достатком. Я сказал ей: «Почему ректор ради твоих закидонов должен терять учебную газету?». Меня больше всего тревожит и печалит, что молодёжь не понимает сверхсмыслов, сверхидей.
Есть другая студентка из Новороссийска – патриотка, недавно брала интервью у председателя Союза писателей России Николая Иванова. Её позиция – очень достойная, и всё же нельзя сказать, что она её мучительно искала. Как-то формально, наоборот, обрела…
Я порой устаю от студентов, и говорю жене, что уже нет сил преподавать. А она мне в ответ: «Зато ты знаешь, о чём думает молодёжь!». Поверьте, не знаю! Может быть, потому что они вообще не думают... Я не могу составить полную картину молодого поколения.
Училась у меня Валерия Шавельева, была шеф-редактором учебной газеты. Сейчас она сотрудничает с «Аргументами недели». Вдруг она мне позвонила и спросила, можно ли указать в каком-то материале меня своим учителем. Конечно, я согласился и обрадовался, что в её случае то, чему я учил, не прошло даром. Самые способные всё равно рано или поздно приходят к материку, к чему-то настоящему.
А вот другой пример. Недавно вышла статья в «Советской России» – «Пейнтбол Навального с Дудем». Поразили отклики – тупые, пропагандистские, вообще – не о том. Но мне больше всего жаль моего способного студента, длинноволосого Витю Матвеева – «навальнёнка», который поздно понял это «разводилово» и погорел. След его потерялся. Помчался на зов, прочитав в сетях: «Навального отравили!». А там уже ждали предупреждённые автозаки. Навальному с хозяевами – жертвы нужны! Он и семье журналистки И.Славиной соболезнования не выразил – только претензии к Кремлю. Не зря им Д. Быков пугает: «Вот когда вернётся Навальный – другой разговор будет». Что, сажать будете, вешать? Как бы сам Зильбертруд (Быков) под раздачу не попал...
Возвращаюсь к Вашему вопросу. Если мы не изменим школьное образование, то никакой культуры, никакой литературы, никакой духовной сферы, и в целом страны мы не будем иметь.
– Александр Александрович, злободневное, под занавес. Как Вы оцениваете присуждение Нобелевской премии-2020 Луизе Глюк?
– Дали премию бабушке американской поэзии – 77-летней венгерской еврейке Луизе Глюк... В самой академии – глубочайший разврат, безграничная коррупция, полная моральная деградация. Только такая «академия» и могла вручить нобелевку антисоветчице-журналистке Алексиевич, а потом – американскому певцу Бобу Дилану. Теперь – председателю Ассоциации поэтов США Луизе Глюк. Нам ведь внушали, что в рыночных и циничных США не осталось никакой поэзии в помине (к чему и мы должны прийти усилиями Роспечати), а тут – Ассоциация, фестивали поэзии, журнал ковбойских (читай деревенских) поэтов. И – вот награда скучнейшей поэтессе, пишущей про цветочки и комплексы...
Беседу вела Ирина Ушакова
***
Александр Бобров
ИЗ ГРУППЫ РИСКА
ПЕВЧАЯ НОЧЬ
Последняя тёплая летняя ночь.
Кончается август. Ничем не помочь
Ни бывшим любимым, ни дальним друзьям,
Ни песням, в которых находят изъян.
Они – прозвучали, они унеслись,
Они поднялись в непонятную высь,
Где хор запевает, где батя поёт,
Где мама порой семиструнку берёт.
А выше – Григорьев с цыганской тоской,
А ближе – Есенин с кабацкой Москвой.
Они – намекнули, они – предрекли,
А мы – присягнули, а мы, как смогли
Пропели – теперь не оценишь точь в точь…
Последняя,
Тёплая,
Певчая ночь.
МОСКОВСКИЕ ДВОРЫ
Вот они, таганские холмы,
Старые московские дворы –
Рай для возмужанья, для игры,
Для всего, чем интересны мы.
Островки последней тишины
Берегут седые тополя.
Дорога московская земля,
Ясно, что дворы – обречены.
Но во мгле мерцание свечи
Различаю в окнах нежилых,
Есть кому печалиться о них:
Мы покамест живы, москвичи…
ЗАПОЗДАЛЫЙ СНЕГОПАД
Утром
Небосвод ещё сиренев,
Но настиг вчерашний снеговей –
Хлопья с пошатнувшихся деревьев,
С ветром потревоженных ветвей.
Небо – ясно да и в сердце – пусто,
Но устроен странно человек:
Вдруг нахлынет запоздало чувство –
Ни с чего,
Как на голову снег…
МАРТ
… А год назад мы шли с тобой по Вене,
И я шутил, подругу веселя,
Но был в одном, наверное, повинен,
Что слишком уж уверовал в себя.
И если даже
брал вино на ужин,
Слегка хмелел –
не в силах был понять,
Что я тебе и в Австрии не нужен...
Нельзя за это женщине пенять
И прятать голову в песок, как страус…
Здесь Фрейд мудрил
и Моцарт вольно жил,
Здесь вальсы сочинял игривый Штраус,
Но голову тебе
Я не вскружил...
ИЗ ЗОНЫ РИСКА
Карантина конец – не близко…
Эх, какие мои года!
Я вхожу теперь
в группу риска,
Но входил я в неё – всегда.
Я немало бродил по свету,
Но давно – сквозь огонь и дым –
Я приветствовал криком Победу,
Рисковав рожденьем самим.
А потом и дворовое детство
Заставляло всегда рисковать:
Отвечать на уроках дерзко
И неправильно рисовать.
Проходил я армейскую службу
В элитарных частях ОСНАЗ –
С привилегией: если нужно,
Рисковать, выполняя приказ.
Вся дальнейшая переписка
С веком, Родиной и с тобой –
Не выводит из зоны риска,
Но хоть точка последняя близко –
Мне не страшно с такой судьбой!
НАДПИСЬ НА КНИГЕ В.Ф. БОКОВА
Разве я старый? –
Грустью убит наповал.
«Ангел с гитарой» –
Боков меня называл.
Чем же автограф
В книге его оправдал?
Тем, что на торге
Родину не продавал.
Может, и падал
Или терял высоту…
Ангел – не ангел,
Но иногда – перечту.
ПРОКЛЯТЬЕ УКРАИНЫ
Когда сносили памятники Ленину,
На Украину надвигалась мгла:
Они на солнце были все нацелены,
Его рука – в грядущее вела.
Стояли монументы в центре Киева,
В Днепропетровске – в нынешнем Днепре,
А вот теперь, когда их опрокинули,
Совсем другой расклад пошёл в игре –
Как водится, со шкодой, с чертовщиною,
С бесстыжим передёргиваньем карт.
Над Винничиной, как и над Сумщиною,
Червонный опускается закат,
Стекает кровь в далёкое и близкое,
И плавится незримое ядро…
Он создал государство украинское
И проклял, ниспровергнутый, его!
ГРОЗА ОТ 7-ГО ИЮЛЯ…
Гигантскую мощь перемкнули,
Сверкнули Вселенной глаза…
Гроза от 7-го июля –
Не просто ночная гроза,
А грозное предупрежденье,
Как жалок и глуп человек,
Который познал ублаженье,
А высшее знанье отверг.
Не молнии били и громы,
Не дождь низвергался с высот,
Которые в детства знакомы,
А – ужас объял небосвод.
Кому на реке или в поле
Открылась такая беда –
О Божьей подумалось воле,
О том, что не знал никогда.
Не только болезнь или пуля –
Любой не заказан исход.
Гроза от 7-го июля
Доныне заснуть не даёт.
ВОСПОМИНАНИЕ О КУТОЛЕ
Народному поэту Абхазии Мушни Ласуриа
На природе, на воле,
На кавказской к тому же
Мы кутили в Кутоле
У Ласуриа Мушни.
Взблески дружбы и света
У снегов перевала,
А невестка поэта
Нам вина подливала.
Мы сдвигали бокалы,
Хоть к стаканам привыкли,
А теперь аксакалы
Поседели и сникли.
Нестроенье и горе
Над Отчизной витает,
Но бесстрастное море
Шумно гальку катает.
Совершенствует гулы,
Шлёт певучие волны,
Но безмолвны аулы
И деревни безмолвны…
НА КРЕПОСТИ ДУБРОВНИКА
На крайней точке равелина –
Почти с горами наравне –
Бойница высится картинно,
В былом – практичная вполне.
Когда враги возьмут столицу,
Трубя и сея страх кругом,
Останется одна бойница,
Непокорённая врагом,
И бой без шансов будет длиться!
Я обернусь на контур вновь…
Моя последняя бойница –
Моя прощальная любовь.
ВИДЕНЬЕ В ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ
Памяти Николая Старшинова
Память нерушимая…
К «Третьяковской» еду
Вспоминать Старшинова
И его заветы.
Времена советские –
Чудеса и были.
Мы, замоскворецкие,
Реки полюбили
И уженье удочкой
И в лесу кружение…
Вдруг – в витрине булочной –
Коли отражение.
Он глядит с улыбкою,
Говорит сердечно:
«Жизнь – такая зыбкая,
А природа – вечна».
СМЯГЧАЮЩИЙ СВЕТ
Ни грусти, ни горести нет,
Ни боли минувших обид…
Какой-то смягчающий свет
В осеннем пространстве разлит.
Дорога до неба видна
Сквозь дымку растраченных дней,
И зелень ещё зелена,
И золото стало видней.
Уже не прошусь ночевать,
Вина не решаюсь налить,
Не знаю, с чего начинать,
Чтоб осень былую продлить.
А там – Будапешт золотой
(Приеду ли снова? – вопрос),
И ты над дунайской водой
С волною упавших волос…
РАБОЧИЙ И КОЛХОЗНИЦА
Рабочий и колхозница – эпоха
Борьбы и горя, счастья и труда,
Но вновь ТВ внушает мне, как плохо,
Мы жили в те великие года.
А я – не верю. Мне нужна держава
На всех путях, воздушных и земных,
И потому так ярко блещет слава
На мухинских деталях составных.
Теперь уже навряд ли распогодит…
В последние слепящих полчаса
Рабочий и колхозница уходят
В осенние пустые небеса…
