В.Крупин, И.Ушакова. На открытии памятной доски Георгию Свиридову. 2018 г.
Вряд ли стоит представлять писателя, лауреата Патриаршей премии Владимира Крупина читателям РНЛ. Скажу просто, что это мыслитель, связующий советскую и нынешнюю эпоху, прозаик, в чьём творчестве стержнем является Православие – и не просто культурное пространство для жизни, а сама жизнь, в чистом, церковном понимании. В.Н. Крупин тянет и воз публицистической работы, откликаясь на злобу дня, помогая нам увидеть духовный смысл происходящего.
Встреча с писателем Владимиром Крупиным – это русский дом, где накормят свежей малиной, раскроют шкаф с дымковской игрушкой, чтоб порадовать гостей, дом, где за один день не наслушаться, не наговориться… И хорошо, что в этот раз нет формального повода для встречи и для беседы.
Владимиру Николаевичу как ни позвонишь, он то в Сибири, то на Святой Земле. И сейчас: «Я в Вятке. Крест устанавливаем!».
Только и подумаешь: «Значит, всё хорошо».
– Владимир Николаевич, Вы только что вернулись из родных краёв. Устанавливали Крест? Расскажите.
– Это событие началось осенью прошлого года. Меня пригласили приехать в Глазовскую епархию. Это бывший Глазовский уезд Вятской губернии. (Так раскроили Российскую империю в 1920-е годы, что великий Чайковский оказался в Удмуртии, великий наш Шишкин – в Татарстане).
В теперешней Удмуртии начинаются две великие реки: Кама и Вятка. Исток Камы в Кезском районе, а Вятки в Ярском. Есть какая-то загадка в этих реках. Это главные водные артерии, снабжающие Волгу. Истоки у них почти в одном месте, потом они расходятся. Кама уходит в Предуралье, а Вятка – в Волго-Вятский район. Мы с архиереем, владыкой Виктором прошлой осенью были у истока Камы – как там прекрасно! Часовня, Крест, всё обделано камнем. Испытываешь ощущение Гулливера, когда одной ногой стоишь на одном берегу великой реки, другой – на другом. Я сказал владыке: «Ах, вот так бы оформить и исток Вятки». А он ответил, что там непроходимое болото. И я знал, по рассказам бывавших там, что там дикое языческое место: идолы, личины, Баба-яга в ступе над истоком. А сама Вятка вытекает изо рта огромного идолища, выдолбленного из пня. Как же так? Вятка – русская река, и вдруг такое!
И нынче весной мне позвонили из епархии: Крест готов, приезжайте устанавливать. Собралась на такое славное дело вся наша испытанная бригада, с которой многие годы мы ходили на Великорецкий Крестный ход: Александр Чирков, Леонид Ермолин, Виктор Бакин, Владимир Соколов, Борис Борисов, Роман Петров… Мы погрузили Крест на дрезину, мне с Сашей Чирковым доверили Крест сопровождать, остальные ехали на машинах, но потом 10 километров шагали Крестным ходом с иконами и хоругвями по шпалам, по глухой дороге, ведущей в Вятские лагеря. Тут мы встретились, наши, наиболее сильные мужчины взяли четырехметровый Крест на плечи, и мы двинулись к истоку. Это были последние два километра сплошного болота. Всего было ровно пятьдесят человек. Непрерывно пели по очереди: братья – сестры, братья – сестры: «Господи, Иисус Христе, сыне Божий, помилуй нас!». Я шёл в сапогах, так и то иногда вода заливалась за голенища. Но шли. И женщины, и дети шли. Да как шли! Необыкновенно духоподъёмно. А гнуса там! Комары, пауты, оводы, клещи. Так, мало того, ещё от железной дороги несли камни, потому что основание Креста надо было укрепить. Один мальчик взял большой камень, я ему говорю: «Возьми поменьше». А он: «Я донесу». И донёс. Пятьдесят человек – 50 камней. Конечно, вспоминали 50-й псалом.
Свергли идолов, укрепили Крест. У него полутораметровое чугунное, не поддающееся ржавчине, основание. Отслужили молебны, и на установку Креста, и на освящение воды.
Это одно из великих событий моей жизни. Святая Земля, Великорецкий Крестный ход, Дни славянской письменности и культуры, борьба против поворота северных рек и вот – установка этого Креста.
– Вот, о чём надо говорить в новостях по ТВ.
– На Вятском телевидении промелькнул сюжет в сорок секунд, отделались фотографиями. А ведь для вятской земли это историческое событие. Нет, сегодняшнее телевидение не в русских руках. Установка Креста и ненависть к нему – это весьма показательно.
Против нас работает огромная пропагандистская машина, вооружённая средствами массовой информации, деньгами, международным влиянием. Её жало направлено на духовность, на будущее России, на молодое поколение. Прервалась связь времён. Ударило это по старшему поколению, но особенно по младшему. Я сужу по детям и внукам. Им всякие «эхи», да «серебряные дожди», да множество интернетского пространства, занятого антирусской, антиправославной пропагандой, внушают, что Америка – миротворец, а Россия – агрессор.
– И Америка – разная.
– Моя дочь в Америке уже лет двадцать, по любви вышла замуж за православного, обвенчались там. Ведёт сейчас сайт «Вирусная Калифорния». Благополучие там только внешнее. Я везде побывал, но мне через неделю всегда хотелось хоть по-пластунски в Россию ползти. Атрофированное понятие Родины – одно из самых страшных явлений. Это то, что сегодня мы видим. Убить любовь к родине – убить будущее.
На «Русской народной линии» выступают ведущие умы богословия, экономики, политики, дипломатии. Но кто же окружает наше российское руководство, если до него не доходит эта информация? Уже давно была на РНЛ дискуссия: Сможет ли запад преодолеть пропасть, разделяющую наши мировоззрения? Вывод был: да. При одном условии: если Запад придёт к подножию Христа.
– Не кажется ли Вам, что сегодня ослабло то искреннее дерзновение, с которым в 1990-е годы отстаивали русский образ жизни на своей земле скульптор Вячеслав Клыков, композитор Георгий Свиридов, учёные А.С. Панарин, И. Р. Шафаревич, Ф.Я. Шипунов, недавно ушедший от нас И.М. Числов?..
– Да, Илья. Часто его вспоминаю… Сегодня ситуация более серьёзная, чем когда-либо. Ослабела сила молитвы. Помню 1970-е, 80-е годы. Как болело сердце, глядя на развалины церквей, как мы ходили на воскресники. И движение «Память» Д.Д. Васильева замечательно зарождалось, они выезжали на Бородинское поле, реставрировали церкви, проводили патриотические вечера. Потом в какой-то момент я заметил, что у них всё стало благополучно, появилась шерстяная офицерская форма, дорогие портупеи. А потом что-то случилось, будто вирус какой поразил: валить все беды России на евреев. Ведь это уже бывало, эти провокации, эти крики: «Бей жидов, спасай Россию». И, когда я в те годы бывал на Западе, только и было вопросов, что о положении евреев, там все были уверены, что у нас идут еврейские погромы. Вот это-то и нужно было международной сионистской мафии – сделать евреев политическими беженцами. А политические беженцы получали там огромные пособия.
И в других случаях начиналось всё благородно, с благими пожеланиями, сколько их было, этих организаций: фонды, ассоциации, движения, комитеты, советы, объединения, партии, комиссии. У всех Россия на устах, у всех программы, у всех Наполеоны во главе. И где они, и где плоды их усердий? А этому уже больше сорока лет. Не было у всех у них самого главного – Божьего благословения.
Помню освящение детской воскресной школы. Предприниматель, который вложил деньги, был самый почётный гость, как свадебный генерал. Оплатил стол. А смиренный батюшка ему говорит: «Надо бы молебен послужить». Он: «А, ну раз надо… А сколько это по времени? – Минут сорок. – Ну что вы, что вы, это очень долго». Ему и полчаса казались вечностью.
– Вы как писатель, публицист всегда точно реагируете в своих работах на все нападки на Православие, на русскую культуру. Как сказал на дискуссии «Классика и мы», состоявшейся ещё в 1977 г., Юрий Селезнёв: «Классическая, в том числе и русская классическая литература, сегодня становится едва ли не одним из основных плацдармов, на которых разгорается эта третья мировая идеологическая война…».
– Это да, и именно классическую литературу изгоняют из России, а появиться новой сейчас крайне затруднительно. Она есть, но влияние её минимально. Да, война. У Юрия Кузнецова есть строки: «Потому что третья мировая //Началась до первой мировой».
После 1945 года наши враги поняли, что русский дух не уничтожить. Его надо полностью деморализовать. Но если Бог за нас, то кто против нас? Или, как говорят монахи: «Если весь мир против меня, но я с Богом, то я сильнее всего мира». Нельзя унывать. Читаешь Акафист Георгию Победоносцу, Великомученице Екатерине, казалось бы, о таких страданиях, а там: радуйся. В радости присутствия Бога на Земле находишь силы. Страдает Россия, но есть понятие Святая Русь. И она жива. Где? Прежде всего, в церкви. И поэтому главный удар направлен по Православию.
– В 1971 г. появилось издательство «Современник», в котором с 72-го главным редактором был поэт Валентин Сорокин. Пять лет там потрудились и Вы. Всё-таки была в советской стране государственная политика, которая работала на сохранение культурного пространства?
– Ещё бы! И наш «Современник» очень много делал для России. Я был парторгом издательства, мы располагали деньгами, большим командировочным фондом, рассылали редакторов в регионы. Находили там талантливую молодёжь. А на неё Россия не скудеет. Ставили перед ними задачи служения народу, Отечеству – вот что важно.
Сейчас молодняк настраивается на карьеру, доходы, известность, на успешность. Это ложный путь. Кто был более знаменит в начале XX века? Чехов или Потапенко? Конечно, Потапенко. А сейчас кто более знаменит: Быков или Белов? Конечно, Быков. Что больше тогда читали: классику или «Атамана Чуркина»? Конечно про атамана Чуркина. И сейчас мусор детективный засыпает головы читателей. Где там, сквозь мусор, пробиться Шукшину, Распутину, Лихоносову? Тогда и демократы Добролюбов, Чернышевский, Писарев были более читаемы, нежели, например, Аксаковы, Киреевские, Леонтьев, Данилевский, не говоря об Игнатии Брянчанинове, Феофане Затворнике, Иоанне Кронштадтском. Вот и потеряли ту Россию.
Да, у детективщиков – убийц главного Божия дара – времени жизни, читателей больше, чем у писателей – классиков, фронтовиков, писателей-деревенщиков. Но, как говорится, враг силён, да воли ему нету. Чтобы легче заснуть, можно и Донцову, и Улицкую пролистнуть, да из рук выронить, а для души и ума рука тянется за Пушкиным.
– Владимир Николаевич, почему не проходила без вмешательства в текст повесть «Живая вода», в которой такая оголённая правда русской жизни? Чем она была опасна тогда, в 1980-е? А теперь как такое напишешь, когда уже нет той крестьянской жизни...
– Да, когда меня вызывали для душеспасительных бесед «в инстанции» и упрекали, что многовато в повести негатива, я искренне отвечал: разве пьянства будет меньше, если о нём не писать, разве дороги улучшатся. Меня ещё то огорчало, что до публикации повести в журнале («Новый мир») её сильно резали. И я искренне думал, что я ничего такого в ней не сказал. Ну, везут картошку на спиртзавод, ну, едут студенты и школьники на уборку картошки, так и что? И спирт стране нужен, и школьники и студенты всегда были рады осенним выездам в колхозы. Кормили хорошо, через силу работать никто не заставлял. А какие костры, какие песни, какие романы! Я будущую жену, с которой прожил 55 лет, увидел именно в колхозе, в Поленово, на берегу Оки.
Правды боялись, и большевики, и коммунисты, вот и весь ответ. И добоялись до своего исчезновения из числа тех, кто решает судьбу России.
– А кто решает?
– Как кто? Господь Бог.
– Вы хорошо помните время 1960-х – 70-х годов. Почему шла такая борьба с писателями, которых обидно называли «деревенщиками»? Чего стоило Валентину Сорокину напечатать Бориса Можаева! Или так боролись с самой деревней, с подлинностью в литературе?
– Ведь от гайки не откусишь, на асфальте пшеница не вырастет. Крестьяне – кормильцы и поильцы. А они долгое время были в загоне, который назывался колхозом, где не было даже паспортов. Борис Можаев боролся за то, чтобы человеку дали возможность работать вне колхозной запряжки. Это не подходило властям идеологически. А либералов привечали. Это у Станислава Куняева, в его записках о противостоянии патриотов и либералов, хорошо показано, как власть прикармливала (на свою голову) «шестидесятников».
А Высоцкого, книгу «Нерв», мы в том же «Современнике» издали гигантским тиражом. Какой он был гонимый?
Помню, как Приставкин жаловался, что у него в проклятое советское время сняли два абзаца из публикации. Уж, простите, на себя сошлюсь. Мою повесть «Живая вода» под нож пускали. Я её восемь лет не мог напечатать.
– Из-за Вашей публикации Юрия Селезнёва сняли тогда, в 1982 г., с поста заместителя главного редактора «Нашего современника»?
– Его сняли по другой причине… Моей вины перед ним нет.
И повесть «Сороковой день» была полностью изрезана. Когда меня начинали хвалить за эти повести, мне даже было стыдно. У меня 25 повестей, а вспоминают только полторы.
60-е, 70-е годы – время сильных критиков: тот же Селезнёв, Анатолий Ланщиков, Виктор Петелин, Вадим Кожинов, Сергей Семанов, Пётр Палиевский, Олег Михайлов. Но, спросим, почему же демократия вкатилась в Россию, как на колёсиках? Потому что эти воины слова не были воцерковлены. Помню, как отпевали Кожинова в храме Симеона Столпника. И батюшка тогда сказал: «Я всегда знал, что в моём приходе живёт такой значительный человек, но как жалко, что он не сам пришёл в церковь, а его принесли». Беда в том, что много русских людей только дважды за жизнь появляются в храме, да и то их приносят: вначале крестить, потом отпевать.
Почему у Юрия Кузнецова, когда он пишет про Христа, его строки не действуют на сердце? Он прекрасно сделал, когда переложил «Слово о законе и благодати» митрополита Киевского Илариона. Это очень нужно было. Но когда он начал писать о детстве, о юности, пути Христа – это были уже такие протестантско-католические вещи. Особенно этот образ, когда Христос делает птичек, а они у него вырываются и улетают. Ведь Иисус Христос – Человек, Он вочеловечился. И подражание «Божественной комедии» Данте мне кажется более опытом, нежели явлением литературы.
Без воцерковления писателей, без исповеди и покаяния литература будет проигрывать. У слуг сатаны разработана гигантская система борьбы с одарёнными писателями: кому-то любовницу подсунут, кого-то споят, кого-то захвалят, кому-то деньги, кому-то дачу, премию, орден – и всё. Более того – оторвут от корней. И с писателем покончено.
Но наши дела не так плохи, как хотелось бы нашим врагам. Мы живы. Идёт Крестный ход по болоту, вязнем, комары жрут не московские, а лица у всех просветлённые, и я понимаю, что жива Россия. А Великорецкий Крестный ход – неделя. По 16 –18 часов в пути каждый день. Встаём в два часа ночи, в три выходим. А какая любовь царит на нём, какое воспоминание потом на всю жизнь. Как бы хорошо всем русским, да и вообще всем писателям пройти Великорецким Крестным ходом. Там подлинное ощущение Святой Руси.
– Ваша маленькая повесть «Громкая читка», недавно опубликованная на РНЛ, тоже о 1970-х годах? Героиня Соня и была та девушка, что не дождалась Вас из армии?
– Нет, она просто была очень похожа на ту девушку… Да, рассказ этот – воспоминание писательской атмосферы тех лет. Разговоры о наградах, премиях, о мелкотемье. Приказывала партия писать о кукурузе, писали о кукурузе – ясно, что на премию. Надвигается столетие Ленина, все: Коротич, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский зарабатывают и на столетии. Литература была: чего изволите?
Но были и хорошие, сильные, любящие не себя, а Россию. И очеркисты, и прозаики, и поэты. Невозможно представить, что Николай Рубцов пишет о школе Ленина около Парижа.
– Традиционный журналистский вопрос: над чем Вы сейчас работаете?
– Над собой. Ну, это я для улыбки. А в оправдание вспомню Суворова, сказавшего: «Если бы моя шляпа знала мои планы, я бросил бы её в печь». А у меня ни шляпы, ни печки, так что тем более нельзя ничего говорить.
У Павла Корина есть картина «Русь уходящая». Максим Горький советовал ему назвать «Реквием». А я бы сказал, что наша Русь – идущая. Она никуда не уходила. Все почившие вместе с нами идут. Попробуй от нас оторвать Куликовскую битву, Бородино, Прохоровку, Полтавскую битву…
– Но всё-таки замыслы у Вас есть?
– От них в Европу не убежишь, и там настигнут. Все замыслы – они о милой, единственной, многострадальной нашей, безсмертной Родине-России, как ей помочь, как успеть, пока живой, что-то сделать для неё. И нельзя от таких высоких мыслей прийти в уныние: впереди всё равно огни. И ещё помнить Георгия Свиридова: «Надо писать каждую вещь как последнюю».
Нам есть у кого учиться. Читаешь В. Белова «Привычное дело», когда сидит Иван Африканович на могиле жены – и до слёз прошибает: «Ты, Катя, где есть-то?… Вот, рябинки тебе принёс…».
До чего велика русская проза – читаешь о трагедии, и чувствуешь, что становишься чище душой. У Распутина повесть «Последний срок» заканчивается словами: «Ночью старуха умерла», и понимаешь, что дети не приедут хоронить, только один сын с ней остался. Но ощущение – просветляющее. Это загадка русской прозы.
После чтения Бальзака ведь нет таких ощущений. И после прочтения Флобера «Мадам Бовари», с которой Толстой списал Анну Каренину. Бедняжке Анне и умереть окончательно не дадут: то пляшет, то поёт.
– Кто ваш любимый поэт, писатель?
– И поэт, и прозаик, и критик, и очеркист, и историк, и блестящий властитель эпистолярного жанра – это всё Пушкин. Счастлива Россия, имея такой камертон – Пушкина, по которому можно настраивать все жанры. О, Пушкин! «Бурмин побледнел… и бросился к её ногам…». «Каков Кирджали!» У меня есть друг в Перми – прекрасный поэт Анатолий Гребнев. У них в Союзе писателей поссорились два поэта – один огромного роста Коля, а другой маленький – Саша. Поссорились из-за того, что маленький написал: «Моя концепция Вселенной неотличима от твоей». А большой взял, да и брякнул: «У этого маленького есть своя концепция Вселенной?» Началась вражда. Это любимое русское дело – раскол. Ссора ширилась. Я часто ездил в Пермь. В этот раз угадал – к пику ссоры. Толя посвятил меня в проблему. Надо было её как-то решать. И Толя всё продумал. В Союзе писателей мы собрались за столом. Коля-большой встал, держит стакан. В это время открывается дверь и входит Саша. Враги встретились. Анатолий говорит: «Коля, не ставь стакан. Мы знаем, что ты прекрасный поэт, скажи честно, при всех, ты хуже или лучше Пушкина пишешь?». Тот ему: «Ну что ты, смеёшься? Конечно хуже». Анатолий к Саше: «А ты, Саш, хуже или лучше?..». – «Ну, чего ты спрашиваешь?» – «Итак, – провозгласил Толя, – вы оба пишете хуже Пушкина. Так чего вам делить? И что, вы сейчас за Пушкина не выпьете и не помиритесь?». И всё! Спасибо Пушкину. В русской литературе корчить из себя гения не просто смешно, а просто неприлично.
Поэтому быть подданным русской литературы с одной стороны – легко, потому что Пушкин всё за нас написал. А с другой стороны он же не жил в наше время, мы сами должны нести за него ответственность. И надо соответствовать, тянуться к этой высоте.
– Вам приходится читать произведения молодых авторов? Можете что-то сказать об их творчестве?
– Много литературы молодых даёт «Наш современник». Да вообще их никто не обижает: ни «Москва», ни «Молодая гвардия», ни «Юность». Что хорошо у молодёжи, что плохо? Я замечаю в текстах молодых авторов излишнюю резковатость, стремление копаться в негативных сторонах жизни. Грубоватость. Секс никогда не будет основой будущей жизни, а страсть не будет любовью…
Хороший поэт из Сыктывкара – Андрей Попов. Светлана Сырнева. У Павла Кренёва хорошая проза о детстве, о любви. И научно-публицистические исследования о Свердлове и Троцком. Но это-то уже не молодёжь.
Киляков Василий из Подмосковья – для меня открытие. Валерий Копнинов. В последнее время открыл я Михаила Сизова и Игоря Иванова. Очень сильные прозаики, издают в Сыктывкаре православную газету Севера России «Вера-Эском». Только что прочёл путевую прозу автора РНЛ Павла Тихомирова, он несомненно необходим в сегодняшней прозе.
Хорошую русскую книгу сразу приметишь. Выделяется тем, как написано о детях, о любви, насколько целомудренно, о смерти. Проза – это рентген. Поэт может притвориться. Вдохновение налетело и ушло. «Не верь, не верь поэту, дева» – сказал Пушкин.
А то, что на русских писателей идут атаки – это нормально, это нам в награду. Собаки лают, караван идёт. Или как моя мама научила меня на всю жизнь отвечать на злобу: «Дай им Бог здоровья, а нам терпения». Враги лают на Россию, но ведь и их можно пожалеть: им же тоже помирать придётся. Чубайс вон какую глупость сказал о Достоевском: «Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски!». Но это же они о себе говорят. Есть древняя мудрость, которая идёт ещё из античности: заговори, чтоб я тебя увидел. Ложный выбор у Чубайса, а не у Достоевского. То есть он явно не понял, что предлагает Достоевский? Спасение души. А разве есть что-то важнее, ценнее и необходимее этого?
– Владимир Николаевич, что Вам дало время Вашего преподавания в Духовной академии? Какое «племя молодое» было там?
– Это не я учил их, а они учили меня. Тогда вышли мои повести «Крестный ход», «Великорецкая купель», статьи о происхождении демократии: «Глас вопиющего в пустыне гласности», «До чего, христопродавцы, вы Россию довели»? И меня пригласили преподавать. Я читал курс православной педагогики. Ходил на лекции А. И. Осипова. Во многом благодаря академии пошла моя проза о Святой Земле, о восхождении на Синай, книги о Святых, книги для детей… В своих лекциях я пытался связать жития святых с тем, что происходит сегодня.
– В то время, двадцать лет назад, Вами была написана работа «Как из школы изгоняли священнослужителей», написана на основательном материале истории педагогики. Она имела какой-то резонанс? Актуальна она сегодня, когда из школы изгоняют уже учителей, вводя дистанционное обучение?
– В России всё актуально, всё поучительно, да уж очень ученики мы плохие. Да и действительность учит всему, кроме добра и любви. Учёные давно сделали выводы, что лекция, прослушанная в записи, усваивается хуже в разы, чем услышанное живое слово. Но не будем сдаваться, а то время чубайсов не кончится.
– Что больше всего тревожит вас в сегодняшней жизни?
– Конечно, школа. Калина разлюли-малина ушел с поста главного губителя столичной и остальной школы, но сколько успел искалечить. Когда-то заживут эти переломы и вывихи? Да он будет и продолжать своё тлетворное влияние. Это у либералов в крови: пакостить. Швыдкой особо отличился: развращал культуру. И хоть бы что – живчик! Его влияние на культурную политику страны продолжается.
Нет, что-то всё-таки у нас в стране неладно.
Беседовала Ирина УШАКОВА
