115-ю годовщину Михаила Александровича Шолохова, Русского народного гения, величайшего гуманиста, страстного патриота-государственника, борца за народное братство, полагавшего «самой насущной задачей», особенно «в тревожное время», «сплочение, и еще раз сплочение», мы встречаем во время навязанных нам отчуждении, изоляции. И не только – не столько! – коронавирусной пандемией…
Вспоминаю: «Подлость всегда будет подлостью, и пока еще, к сожалению, не перевелись на белом свете негодяи»… [1].
Вспоминаю: в речи при вручении Нобелевской премии (1965) М.А. Шолохов сказал: «Человечество не раздроблено на сонм одиночек, индивидуумов, плавающих как бы в состоянии невесомости, подобно космонавтам, вышедшим за пределы земного притяжения. Мы живем на земле, подчиняемся земным законам, и, как говорится в Евангелии, дню нашему довлеет злоба его, его заботы и требования, его надежды на лучшее завтра. Гигантские слои населения земли движимы едиными стремлениями, живут общими интересами, в гораздо большей части объединяющими их, нежели разъединяющими.
Это люди труда, те, кто своими руками и мозгом создает все».
И да будет не судимо, благословенно искреннее желание видеть и «для себя высшую честь и высшую свободу в ничем не стесняемой возможности служить своим трудом трудовому народу» [2; здесь и везде курсив мой – Л.В.]
Ведь и – «Мы живем в неспокойные годы». И призвание, задачи любого, не «безучастного к людским страданиям»: «Говорить с читателем честно, говорить людям правду – подчас суровую, но всегда мужественную, укреплять в человеческих сердцах веру в будущее, в свою силу, способную построить это будущее…» [2].
Вот и осмеливаюсь повторить мое признание…
«ВЕТОЧКА БЕЛОЙ АКАЦИИ…»
Позвольте мне, дорогой Михаил Александрович, в Ваш день, в день, когда так буйно, так рясно цветет акация в Одессе – в моем городе, «городе белой акации» – приветствовать Ваше рождение!
Приветствовать своими немудреными словами, вспомнив Ваши строки, свидетельствующие о любви к Украине.
О, какой болью поражено было бы Ваше сердце, доживи Вы до нынешних дней!.. Но не могу не верить, что эти дни – преходящи, как преходящи и временщики, возомнившие себя властителями наших судеб. А Ваши мысли, искания, свидетельства, бессмертная душа Ваша, любовь к человеку, к Великой России, воплощенные в нетленных произведениях переживут века! Они всегда будут востребованы, тем паче, – «В минуты жизни роковые…», как писал любимый Вами Русский поэт Федор Тютчев, «В годину смуты и разврата…», как писали Вы в уникальном, непревзойденном национальном эпосе XX века, романе «Тихий Дон»:
В годину смуты и разврата
Не осудите, братья, брата.
Как же щемяще-актуальны эти строки, исполненные «черной вязью славянского письма» под «скорбным ликом Божьей Матери» «на карнизе навеса» часовни! Часовни, поставленной стариком с ближнего хутора в головах могилы Валета – «мужика», работника с мельницы богатея Мохова, солдата, революционера, убитого восставшими казаками под Каргинской.
И как символично, что здесь, возле часовни, устроил стрепет, победивший в битве «за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение», и его избранница свое гнездо!
Этим жизнеутверждающим аккордом заканчивается Книга вторая «Тихого Дона»…
Но сегодня и здесь я – лишь немного – о нем, о великом Вашем романе.
«Поклон тебе, Украина! Счастья тебе, украинский народ!» -
скажет Михаил Александрович Шолохов, завершая свое приветствие, опубликованное в газете «Радянська Україна» от 6 ноября 1954 года (№ 262) по завершении Третьего съезда писателей Украины, которых он назвал «Родные братья – писатели Украины…» Скажет:
«Я очарован царственно величавым древним Киевом: его памятниками, парками и садами, его замечательными зданиями и улицами.
Изумительно красив Крещатик – живая артерия города, сплошной поток людей и машин...
Перед восхищенным взором встают будто два Киева: Киев стародавний – колыбель славянских народов, и Киев новый, советский, который растет вдаль, и вширь, и вглубь не по дням, а по часам, прямо на твоих глазах.
Как же не любить такой город, который способен покорить и взволновать до глубины души!
А склоны реки, набережная, а вот эти, подернутые голубой дымкой леса, смутно темнеющие вдали за Днепром, далеко-далеко на самом горизонте.
Могучий Днепр-Славутич так же мил моему сердцу, как и родной тихий Дон.
Я еще больше проникся глубокой любовью к великому, талантливому и трудолюбивому украинскому народу, который в дружной семье всех советских народов-братьев кует свою долю, творит во имя жизни, мира и человеческого счастья на земле.
Украинцы – сердечные, добрые, с искоркой природного юмора, с мягким и в то же время мужественным характером.
Чувство моей любви к Украине еще больше усиливается потому, что моя мать – украинка, простая крестьянка с Черниговщины».
И в выступлении на самом съезде: «Чувство глубокого волнения естественно усиливается у меня и потому, что моя мать – украинка Черниговской области – с детства привила мне любовь к украинскому народу, к украинскому искусству, к украинской песне – одной из самых звучных в мире» [3].
В приветствии 1956-го года (Правда Украины, 1956, 27 августа) в связи со 100-летием Ивана Франко, Михаил Александрович скажет: «...К миллиону голосов присоединяю и свой скромный голос большой любви и признательности великому писателю, великому сыну Украины». Заметит: «родной мне по крови украинский народ» [4].
И в 1957-м, в обращении «Украинским братьям» повторит: «Один из самых талантливых и в прошлом самых многострадальных – народ родной мне Украины» [5].
Горько вспоминать дикую сцену драки на мельнице в «Тихом Доне», когда:
«– Хохлов били, – мирно ответил безрукий Алексей и подморгнул щекой и глазом.
– Да за что били?
– За очередь. Не залазь наперед, – пояснил Подкова, выступая вперед…»
И – «мнение»: «Хохлы, они огромадно сердитые». И – нежелание казаков считать себя русскими…
Горько, но – честно, не приукрашивая, пишет М.А. Шолохов:
«С давних пор велось так: если по дороге на Миллерово ехал казак один, без товарищей, то стоило ему при встрече с украинцами <…> не уступить дороги, украинцы избивали его. Оттого ездили на станцию по несколько подвод вместе и тогда уж, встречаясь в степи, не боялись вступить в перебранку.
– Эй, хохол! Дорогу давай! На казачьей земле живешь, сволочуга, да ишо дорогу уступать не хочешь?
Несладко бывало и украинцам, привозившим к Дону на Парамоновскую ссыпку пшеницу. Тут драки начинались безо всякой причины, просто потому, что "хохол", а раз "хохол" – надо бить.
Не одно столетье назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена сословной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю кровь казаков и пришельцев – русских, украинцев» [6].
Страшна она – национально-сословная рознь. Снова насаждаемая «заботливыми руками». Всё тех же…
И хотя страшно и больно читать сегодня многие шолоховские страницы, а «Тихого Дона» в особенности, но – жизненно необходимо! Да, «...это правда, от которой зависит жизнь» [7:9]. И тысячу раз прав П.В. Палиевский, сказав: «...нет, наверное, более подходящей книги, чтобы задуматься над смыслом нашего времени, чем "Тихий Дон"» [8:19].
«Нам придется многому учиться у Шолохова, чтобы не сбиваться с дороги, как бы ни старались нарисовать на ней тупик» [9:48].
«Книга моя, – писал М.А. Шолохов в Предисловии к английскому изданию «Тихого Дона», – не принадлежит к тому разряду книг, которые читают после обеда и единственная задача которых состоит в способствовании мирному пищеварению.
А жестокость русских нравов едва ли превосходит жестокость нравов любой другой нации... И не более ли жестоки и бесчеловечны были те культурные нации, которые в 1918 - 1920 годах посылали свои войска на мою измученную родину и пытались вооруженной рукой навязать свою волю русскому народу?» [10].
Вот и сегодня, они же, подмяв под себя и Старый, и Новый свет, навязывают нам, единому народу, свою волю.
Как не вспомнить? –
«Самый хищный в настоящее время американский империализм по-паучьи особенно мерзостно раздулся после второй мировой войны. Ему грозят неотвратимо приближающийся экономический кризис, пробуждение и нещадный гнев обманутых масс трудового народа Америки.
Чтобы отвлечь внимание этих масс от положения в своей стране, чтобы найти выход из тупика, они, американские империалисты, ищут своего спасения в войне. Они пытаются привить своему народу захватнические чувства, отравленной, лживой пропагандой разжигают в нем стремления к "завоеванию мира", они всячески стараются возбудить ненависть к нашей родине – стране, не так-то уж давно спасшей мир и цивилизацию от немецкого фашизма, главари которого некогда так же идиотски мечтали о мировом господстве…»[11:213].
А сказано еще в 1948-м году!.. Сказано великое «Слово о Родине»!
Указываю электронный адрес не случайно: многие молодые вряд ли читают речи, выступления и статьи Шолохова «на бумажных носителях», а иные электронные норовят дать «из очерка»…
В очерке – и о Корнее Васильевиче Колесниченко, герое Великой Отечественной войны, по его словам «ввязавшимся» в войну, невзирая на возраст: «…мы-то, пожилые, ввязались в эту войну, потому что лихо заставило – враг же хотел отнять у нас все вчистую, что нажили мы при нашей власти. Это тоже надо понимать...» А ныне, несмотря на возраст и ранения, тяжелым трудом поднимающем «на ноги» колхоз. Не принимающем времен, когда «Один с голоду пухнет, а у другого, богатея, полны амбары хлеба, и он пальцем об палец не ударит, чтобы помочь соседу. А власти тогдашней до народного горя и дела не было» [11:207, 212].
Как и сегодняшней…
Вспоминаю я и многие, любовно выписанные образы украинцев, среди них – из «Поднятой целины» – командира агитколонны Кондратько с «шевченовскими усами», с его сочной, милой украинской мовою, не требующей перевода на русский язык…
«На Юге»
Сегодня, как и в феврале 1942-го, когда написана и опубликована в «Правде» эта небольшая, но такая ёмкая заметка М.А. Шолохова, она – особенно необходима! Потому, позвольте познакомить с выдержками подробнее. Кстати, нам и здесь встретится однофамилец героя «Слова о Родине» – старик-колхозник Колесниченко, «недавно вырвавшийся из фашистского плена».
Михаил Александрович начинает заметку прекрасной зарисовкой:
«Из-за мрачной дымящейся пирамиды угольного шлака встает солнце. Лиловые тени на снегу удивительно быстро светлеют, а затем крыши шахтерских домиков, и запушенные изморозью стекла окон, и одетые инеем ветви придорожных кленов, и далекие синие, заснеженные перевалы холмов вдруг вспыхивают под солнцем ослепительным розовым пламенем, и еще нестерпимее становится блеск натертой до глянца дороги.
С востока на запад по широкому шоссе движутся черные колонны людей. В задних рядах одной из колонн несколько человек, сбавив шаг, на ходу делают самокрутки, закуривают. Мой спутник спрашивает:
– Что за народ? На оборонительные работы идете, что ли?
Коренастый, широкоплечий человек в замасленной ватной стеганке, сладко дохнув махорочным дымком, отвечает:
– Хозяева Донбасса – вот кто мы такие, а идем приводить в порядок взорванные и затопленные шахты. Понятно?
Отставшие бегом догоняют колонну, и снова в морозном воздухе шаги их сливаются с гулкой и согласной поступью сотен таких же настоящих хозяев Донбасса, идущих восстанавливать свои разрушенные шахты.
В рядах – старики, пожилые шахтеры, подростки. И если возвращающийся на производство, согнутый годами мастер как бы олицетворяет собою прошлое Донбасса, то молодые шахтеры и подростки представляют его настоящее и будущее».
О, повидали они – старые и малые – «разноязычное фашистское воинство. Кого только нет в составе захваченных нашими частями военнопленных! Вот уж воистину,
...Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!
Из хат, из келий, из темниц
Они стеклися для стяжаний!
...Опасность, кровь, разврат, обман –
Суть узы страшного семейства;
Тот их, кто с каменной душой
Прошел все степени злодейства;
Кто режет хладною рукой
Вдовицу с бедным сиротой,
Кому смешно детей стенанье,
Кто не прощает, не щадит,
Кого убийство веселит,
Как юношу любви свиданье
Именно стяжание и разбой объединили эту банду бестий и висельников, промышлявших под черным знаменем с раскоряченной фашистской свастикой» [12].
Право, так бы и перенесла сюда полный текст! Ограничусь. Пригласив все же прочесть рассказ старика о зверствах фашистов в Донбассе – а ведь приходится слышать сегодня подлое: «Лучше б они нас завоевали!» Но «спор» об идее, «идейности», позвольте привести:
«…Старик продолжал рассказывать:
– ...Был при мне такой случай: входит в хату ихний унтер и быстро что-то говорит солдату, какой назвался венгерцем. А венгерец, вижу, ни черта, ничего не понимает, плечи то поднимет, то опустит, руками разводит и глаза у него глупые-преглупые. Потом венгерец начал по-своему лопотать, а унтер плечами вздергивает и серчает, даже щеки у него краснеют.
Лоб в лоб уперлись, как бараны, лопочут каждый по-своему, никак один другого не поймет. Между собой нет у них одной речи; а по разбою у них у всех один язык: хлеб, яйки, молоко, картошки давай, капут – все говорят, и каждый либо штыком смерть показывает, либо коробкой спичек гремит – сжечь грозит. А вы говорите – армия. Какая же это армия, когда все они как будто из одной тюрьмы выпущенные?
За окном стояла морозная ночь. В печурке жарко горел угольный штыб. Старик снял со спинки кровати поношенную шубейку, кряхтя стал одеваться и, уже просунув руку в рукав, еще раз упрямо повторил:
– Нету у них армии, точно говорю.
С почтительной сдержанностью обращаясь к нему, лейтенант сказал:
– Вы, папаша, конечно, правы, но у них тоже есть идея, за которую они воюют.
Старик на секунду застыл с распяленной на руках шубой, но потом, как бы опомнившись от изумления, сурово спросил:
– Какая такая идея? Нету у них никакой идеи, да и слово это для них неподходяще.
– А вот есть она, – утверждал лейтенант, пряча в глазах чуть приметную улыбку.
Присев на кровать, старик молча всматривался в лицо лейтенанта и хмурил рыжеватые седеющие брови. Голос его звучал с ехидной официальностью, когда он попросил:
– Тогда объясните мне, товарищ командир, об ихней идее, потому что я человек малограмотный, я, может, не так это слово понимаю...
– Вы не серчайте, папаша, – примирительно сказал лейтенант. – Идея у них точь-в-точь такая, как вы рассказывали. Дней пять назад окружили мы их обоз из 30 с лишком подвод. Залегли немцы возле повозок, отстреливаются. Дело их конченное, деваться им некуда, но они не сдаются. Рядом со мной лежал молодой боец, только недавно прибывший в часть с пополнением. Видит он. что немцы так упорно обороняются, и говорит мне: "Видно, это идейные фашисты, товарищ лейтенант. Смотрите – не хотят сдаваться". – "А вот, говорю, – перебьем их, тогда посмотрим, что у них за идея".
Ну, перебили их, как полагается, вчистую, начали тюки рассматривать. Обоз-то шел в тыл, а в тыл кроме раненых известно, что они отправляют. Распороли один тюк – детская обувь, отрезы ситца и всякий другой материал, женские пальто, демисезонные и меховые, пшено в мешочках, галоши и прочее барахло. В другом мешке – такая же история. Подзываю я бойца, который заподозрил немцев в идейности, и говорю: "Видишь, что у них в мешке?" "Вижу". – "Ну вот, – говорю, – и вся их идея, за какую они сражались. Идея-то их целиком в мешок влезет, а подкладка у нее ситцевая. Понятно?" "Понятно теперь", – говорит красноармеец и смеется.
Старик внимательно выслушал лейтенанта, потом заговорил, и в голосе его зазвучало нескрываемое превосходство.
– Не так ты говоришь, сынок, хотя ты и командир по чину! Не знаешь ты, что такое идея, а вот я тебе объясню».
И – объясняет старик, приводя примеры, доказывая, что идея – «Это, милый человек, означает такое дело, от какого происходит народу одна польза. А ты это хорошее слово к грабежу припрягаешь. Грабеж, он так и называется грабежом. Грабят немцы? Очень даже грабят! Значит, слово это им недоступное, рядом с немцами его ставить нельзя, а то оно вымажется около этих сукиных сынов. Молодые вы люди и кое-чего в жизни недопонимаете. Это я точно говорю!» [12].
Неужели – дожили? До «идеи» доморощенных, «будто из одной тюрьмы выпущенных», той, что «целиком в мешок влезет»?..
Да, – «В нашествии "этого дня" главное, наверное, то, что под ноги налаженной, изощренной в грабежах мировой денежной машине брошены миллионы давно отвыкших от ее ухищрений и обманов совершенно беззащитных людей. Машина дает займы и возвращает их кровью облагодетельствованных, да еще получает право безнаказанно орудовать на всем этом пространстве, перерабатывая в своих интересах все, что плохо лежит. <…> Представляете масштабы преступления? Для одного гигантского паука люди обращены в тучи смешно звенящих крылышками мух. Правда, паук, как всегда, недооценивает, что перед ним все-таки люди» [13:84]. – ЛЮДИ!
Увы, верно предчувствовал М.А. Шолохов. П.В. Палиевский подчеркнул: «А Шолохов, тот прямо предвидел, что времена придут потяжелее Отечественной». Однако, Шолохов «глядел вперед: "Хотелось бы думать, что... этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина". Так будет, конечно, но на восстановлении дороги» [13:90].
Исторической дороги, «которой шел народ». Её слом, обвал произошел со «своими, конечно, причинами, но не без мощной помощи извне» [13:83].
Что же, нам её – восстанавливать. Сообща. – ВЫДЮЖИТЬ!
Вместо заключения
…Ах, каким добром, ласкою и теплом веет от строк Ваших, Михаил Александрович! Рожденных в… декабре! «Любимая Мать-Отчизна!» – повторяю за Вами, и –
«Вот и теперь, сейчас, где-нибудь на юге, наверное, зябко дрожит под лютым декабрьским ветром опаленная первыми заморозками веточка белой акации, а на западе – как бы отягощенные воспоминаниями – низко склонили ветви сосны и ели; и на восходе, и на закате солнца, когда косые солнечные лучи ощупью бродят по лесам, – как следы, блестят натеки смолы на иссеченных пулями и осколками стволах живых еще деревьев…
И кажется в эту зимнюю ночь: только чайки – над безднами наших морей и океанов, только ястреб парит над заснеженным морем колхозных полей, только – клекот орлиный над вышними отрогами наших недоступных гор…
И кажется, что земля, извечная кормилица, притихла, задумалась и в тишине, как будущая мать, собирает жизнетворящие силы для новых свершений» [14].
«Мир и будущее навсегда наши!» – верю! И кладу к Вашему портрету веточку одесской белой акации. Её цветением Одесса всегда будет приветствовать Ваше рождение.
21-23 мая 2015, 22 мая 2020, Одесса.
Примечания:
- Шолохов М. Не уйти палачам от суда народов! // http://m-a-sholohov.ru/books/item/f00/s00/z0000001/st042.shtml
- Шолохов М. Живая сила реализма. // http://www.sholohov.dspl.ru/pages/life/nobel.aspx
- Шолохов М. Выступление на Третьем съезде писателей Украины. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 253-254.
- Шолохов М. Великий сын Украины // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 283.
- Шолохов М. Украинским братьям. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 194-195.
- Шолохов М. Тихий Дон. – М.: «Художественная литература», 1980. – С. 137-139.
- Палиевский П.В. Мировое значение М. Шолохова. // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН «Наследие», 1999. – С. 5-17.
- Палиевский П.В. «Тихий Дон» М.А. Шолохова // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН "Наследие", 1999. – С. 18-28.
- Палиевский П.В. И вот берег… // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН "Наследие", 1999. – С. 42-50.
- Шолохов М. Английским читателям // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 225-226.
- Шолохов М. Слово о Родине. // http://feb-web.ru/feb/sholokh/texts/sh0/sh8/sh8-188-.htm – С. 188-215.
- Шолохов М. На Юге. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 86-93.
- Палиевский П.В. К понятию дороги (Интервью газете «Кубанские новости», 26.IX.1998) // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН "Наследие", 1999. – С. 83-90.
- Шолохов М. Любимая Мать-Отчизна. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 174-176.
 кв.jpg)
