«Черный вечер. Белый снег»

ЛЮБОВЬ АВРААМОВА

Ибо не законом даровано Аврааму, или семени его, обетование – быть наследником мира, но праведностью веры.

Рим. 4:13

Чёрный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

А.Блок

Пало Русское Царство, рухнула Советская Империя, с трудом стала на ноги Российская Федерация, прежде чем мы начали задумываться над причинами этих крушений и нашего нравственного страдания. Только сейчас мы стали изыскивать ту меру, которой можно измерить содержание социально-политических ошибок, осознавать, что эта мера не является мелкой, рациональной, человеческой, но определяется степенью религиозного сознания, критерием Богочеловеческого в человеке, «христоустремленностью» человеческой души. Только спустя век мы начали исследовать причины русских катастроф трагического XX века, постепенно понимая, что не политика дает ответ на вопрос «кто виноват?», что не в рассуждениях профессиональных историков выявляются подоплеки наших поражений, но этот вопрос имеет духовно-нравственное содержание.

И современная русская литература, как и прежде, когда она исследовала критерий «все позволено», когда говорила, что «поле битвы – сердце людское», берет на себя ответственность рассказать правду о человеке, доказать, что смута социальная является следствием смуты душевной. Без этой правды невозможно понять ни механику социальных столкновений, ни новую-новейшую историю, особенно тот ее период, когда русского человека насильно «приобщали к новой вере» и он, отринув тысячелетнюю традицию, на удивление быстро поверил в марксизм-ленинизм, подчинился кровавым большевистским комиссарам, предал своего Царя, ввязался в братоубийственную гражданскую войну. Но так ли уж насильно приобщился? И так ли уж быстро? И кто ему помог в этом?

Новая пьеса драматурга, прозаика, поэта, публициста Василия Дворцова «С нами Бог! Сцены начала ХХ века», исследующая события столетней давности, отвечает на эти и многие другие современные вопросы, объясняет нынешние социально-политические нестроения через прошлые событийные аналогии, через образы реальных исторических личностей, через тысячелетние библейские смыслы. Если говорить кратко о предмете произведения, то оно посвящено имени, жизненному примеру и святительскому подвигу великого подвижника, святого Русской Православной Церкви Святейшего Патриарха Тихона (Василия Беллавина). Подвигу – не кратковременному, но соразмерному всей его жизни, подвигу – не только молитвенному, в кельи монастыря, но миссионерскому, свершавшемуся в дальних землях, подвигу жертвенному, произошедшему в богоборческой стране во спасение Отечества.

Для решения такой сложной задачи автор выбрал и сложную форму своего исследования – драматургическую. Как известно, пьеса, в большинстве случаев, не содержит авторской речи, а значит, и явно выраженной авторской позиции. Не задаваясь целью создания только исторической ретроспективы и разъяснения конфликта, Василий Дворцов берет в соавторство читателя, будит его душевное зрение, заставляя выработать свое суждение на событие, осознать происходящее как элемент собственной судьбы. Автор усложняет задачу, он не вводит в число реально действующих лиц главного героя – канонизированного Патриарха Тихона. Это оправдано не только тем, что по церковным канонам не допускается прямой речи святого в художественном произведении или изображения его актером, но и тем, что в таких условиях более напряженным и проникновенным становится духовное видение зрителя (читателя), должного через концентрацию духа, через преодоление бытийности увидеть невидимое, стать главным «анализатором» текста, не надеясь на подсказку автора. Драматург, осознавая, что смотреть и видеть – понятия разные, совокупностью художественных приемов добивается того, что субъективное человеческое прочтение выходит на объективные закономерности, между автором и читателем выстраивается сложная система взаимосвязей, позволяющая увидеть в сопряжении времён вечностные смыслы.

Оценка времени и современников выявляется через поступки и взаимоотношения действующих лиц пьесы. Именно этот жанр позволяет автору добиться максимальной наглядности, создания «эффекта присутствия», активного душевного содействия зрителя. Собственно действие пьесы становится выражением содержания, писателю удается отразить те стороны жизни, в которых он видит наиболее острые проявления жизненных противоречий, наиболее значимые общественные и психологические конфликты, так что драматургическое произведение, посвященное революционным временам, анализу причин, приведших к сокрушению Российской империи, приобретает актуальные, трагические и эпические смыслы. Во многом это достигается сценичностью. Именно на сцене произведение достигает наибольшей выразительности и достоверности, максимальной силы воздействия. Так что о сочинении Василия Дворцова можно говорить не только как о литературно-историческом исследовании, не как о пьесе, имеющей просветительское содержание, но как о произведении, коммулятивного жанра, многократно усиливающего действие смысловой первоосновы.

Идеологическая сущность произведения сложна, многослойна. Концепция нарастания смыслов 2-х актовой пьесы выражается через ее ступенчатую, а точнее, ярусно-рельефную архитектонику, состоящую из ряда на первый взгляд независимых, но исторически связанных сцен, которые драматург называет картинами, тем подчеркивая реальность происходящего и свое художественное мастерство отражения мира. Живописен романтический пролог, где дается характеристика личности епископа Тихона – просветителя Америки через оценку его деятельности местным населением – алеутами Северной Америки. С первых слов пьесы, которые автор вкладывает в уста молодого алеута, создаётся настроение радости преодоления, торжества любви. Молодой человек поет песню победы в снежной, ледяной ночи: этой метафорой, созвучной с блоковским черный вечер, белый снег, с указанием точной даты происходящего 5 ноября 1901 года, определяется событийный период, заявляется интенция на документальность, акцентируется проблематика отражения исторического времени. Автору удается вместить в произведение времена и эпохи, отстоящие друг от друга не только на века, но на тысячелетия, и максимально приблизить их к современности.

Кажется подлинно-историческим эпизод, в котором по просьбе соплеменников крещёный Кемейя, духовный сын русского просветителя, рассказывает про своего любимого Доброго отца Тихо. Зритель, знающий историю Церкви, узнает в отце Тихо святителя Тихона, будущего Митрополита Московского и Святейшего Патриарха всея Руси, спасителя Русской Православной Церкви. В начале своей епископской деятельности он совершил миссионерский подвиг, просветил светом православной веры тысячи человек коренного населения Аляски и Северной Америки. При его управлении Алеутско-Аляскинской епархией было возведено множество православных храмов, причем без необходимой финансовой помощи Святейшего Синода Российской империи, он наладил работу православных школ и училищ, а главное, оставил добрую память среди просвещенного светом Православия местного населения, существующую поныне.

Менее осведомленным зрителям для понимания того, что речь идет о выдающемся человеке духовного сана, помогают яркие поэтические метафоры богословского содержания. «Он видит Небо, которое выше неба» – говорит умудренный жизнью, но молодой в Православии алеут, по-детски восхищенный своим новым духовным знанием. «У Доброго отца Тихо глаза в сердце, такими он смотрит. Такими он тебя сразу знает. Насквозь, как будто ты тонкий лёд».

Радость и свет истины наполняют сцену пролога, хотя действие происходит в непогоду, герои объяты черным вечером, ветром, белым снегом. Но и в таких трудных условиях устойчив в крепости православной веры человек. А в России, где начинается смутное время, по блоковскому свидетельству, на ногах не стоит человек. Почему? Это понимают не все герои пьесы, но должны понять все зрители. Алеут Кемейя, например, силу своего народа поясняет библейской притчей о «Блудном сыне», услышанной от отца Тихо: «…один охотник спросил Доброго отца: “У меня три сына, но младший не желал слушать меня, он взял гарпун и лодку, и ушёл из моего дома кочевать один. Забыть мне его?” Добрый отец ответил: “Терпи и жди: младший сын узнает горе и голод, отчего повзрослеет и станет умным. Тогда вернётся. В тот день ты отпразднуешь полноту своего рода. Ты сваришь много мяса, позовёшь соседей и скажешь: «мой сын был мёртвым, и стал живым”».

О том, что значит «быть мёртвым» и как можно «стать живым» – драматург рассказывает в основных картинах пьесы, развивая и переплетая сложные нравственные, политические, социальные темы, среди которых тема жертвоприношения - основная. На протяжении действия почти все герои находятся в условиях выбора, в необходимости жертвования. Одни, отдавая себя в услужение Богу, жертвуют именем и жизненными благами, другие во имя призрачной личной свободы жертвуют Отечеством, некоторые приносят за други своя свою жизнь. Жизнь и смерть оказываются двумя неразрывными процессами, координатами, в которых протекает действие пьесы. И это закономерно, так как смерть непосредственная характеристика жизни, она онтологически необходима жизни. Как доказывает современная наука, смерть запрограммирована генетически и является свойством существования биологических организмов. Но, несмотря на то, что жизнь конечна, человек верит в бессмертие, наверное, помня, что Адам и Ева были сотворены бессмертными. Бессмертие для них было божественным даром, обеспеченным плодами Древа Жизни, но первые люди соблазнились на вкушение плодов от Древа познания, увлеклись поисками собственной жизненной свободы и потеряли богообщение, и привнесли в мир тление и распад. Но Бог милостив, и Его Сын Христос, «первенец из мертвых» Своей жертвой показал, что нарушение законов Божественной любви и справедливости будет преодолено Воскресением, мечта о «жизни вечной» станет реальностью.

Многие герои пьесы Василия Дворцова о чём-то мечтают, им всем кажется, что они мечтают о благе, о спасении, об истинной свободе, главное, о новой жизни. Образ новой жизни – сквозной образ произведения. В пьесе постепенно выявляются и опровергаются слабые концепции, ошибочные установки: новая жизнь – это не революция, не «новая» Церковь, не накопление сокровищ, не утверждение модных истин, не проникновение в русскую жизнь «прогрессивной» идеологии западного мира, даже не технический прогресс. Высоким смыслом обновления жизни является новая человеческая жизнь, ребенок – великое богатство в мире, возможное вместилище духовных сокровищ, истинный критерий оценки бытия.

В начале пьесы автор рассказывает о двух маленьких жизнях. Одну, ещё не рожденную, но уже существующую, вынашивает в молитвенной тишине монастырской кельи Наталья, жена келейника Патриарха Тихона Якова Полозова. Другую – крошку алеутку Илу ее отец язычник охотник Нунак принес в жертву своим богам, оставил умирать на морозе во имя хорошей семейной охоты. Так в пьесе на первых страницах задаются амплитудные уровни человеческого бытия – ад и рай. Ад там, где из ощущений изъят Бог, в раю – ощущения исполнены Богом. Или, как говорит преподобный Иустин (Попович), «Человеческое ощущение – в истинном смысле ощущение только с Богом, Христом, то есть Богоощущением, Христопослушанием. Без Бога Слова оно безмолвствует, корчится и умирает в страстях, в грехах, в бреду, в бессмыслии, в бесновании, в отчаянии, в эгоизме, в вечном существовании и вечной нереализованности. Всегда пытаясь осуществиться, оно никогда не осуществляется действительно, цельно»[1]. Высшими смыслами являются – вера и любовь. В пьесе это не постулируется, но подтверждается исторической объективностью, посредством разоблачения ошибочных мнений представителей разных слоев общества, носителей различных мировоззрений.

Почти все действующие лица в пьесе – персонажи исторические. Драматург показывает обновленческие искания разных социальных групп, создает как будто хаотичную картину идеологических поисков и заблуждений, за которой на самом деле стоит работа глубинных антироссийских и русофобских сил. Но эти силы до поры конспирированы или наделены, на первый взгляд, симпатичными ролями, направленными на внедрение в умы каждого россиянина развращающей революционной идеологии. В связи с этим вспоминается откровение Льва Троцкого, который в мемуарах признавался: «На каждом заводе, в каждом цеху, в каждой роте, в каждой чайной, в военном лазарете, на этапном пункте, даже в обезлюженной деревне шла молекулярная работа революционной мысли. Везде были свои истолкователи событий, главным образом из рабочих… Элементы опыта, критики, инициативы, самоотвержения пронизывали массу и составляли внутреннюю, недоступную поверхностному взгляду, но, тем не менее, решающую механику революционного движения как сознательного процесса »[2].

Пример такой «молекулярной работы» автор показывает в символичной сцене свидания и длительной беседы, состоявшихся, как отмечено в ремарке, 15 июля 1904 года, т.е. в разгар Русско-японской войны. Участники – жена русского государственного деятеля Матильда Ивановна Витте (Матильда Исааковна Нурок, принявшая Православие перед первым браком) и известный издатель, критик публицист, человек нетрадиционных плотских пристрастий, красавец Дмитрий Философов. Последний, обуреваемый не только поисками новых литературных тем и идей, ловит с жадностью слова опытной светской дамы. Оба они – единомышленники, в ожидании перемен, новой жизни, притока воздуха свободы не стесняются в откровениях. Но если молодой, неопытный в политике литератор – личность рефлексирующая, озабоченная собственным литературным успехом, переживает лишь эмоции, в его ожиданиях больше модной театральности, то его визави – женщина, знающая не только методы и средства революционной работы, но и главные направления, по которым должны быть нанесены основные удары разрушителями Российской империи. Если Дмитрия Философова, ярчайшего представителя самовлюблённой интеллигенции, больше волнует абстрактная «революция духа», которую он видит в реформировании Церкви, то Матильду Витте – конкретные действия по разрушению всех основ русского государства, она жаждет крови. В ее уста драматург вкладывает популярные во все времена в среде разрушителей Империи тезисы. Светская дама последовательна в своей ненависти к России, ей не жалко русской крови:

- Этой бедной России для развития реформ следует испытать несколько военных неудач. Тогда руководящие круги разом утеряют заносчивость. Станут сговорчивее.

- Пусть террор ужасен, но без него невозможны гуманные перемены. Оглянитесь: затхлая российская косность требует встряски. Кровь – высшая жертва. Всегда. Везде. Как же без неё? Без неё ничего не случается.

- Ясно, что этому физиологическому антисемиту Плеве смерть неминуема. Но ещё нужно как-то убрать, стереть в порох пса Победоносцева.

Философов, исполненный романтических идей, пытается оппонировать:

- Нет! Нет! Если стрелять, то нужно стрелять идеями, бомбить идеалами, нужно выжигать суеверную тьму факелом разума! Обновления в свободном духе – вот чего жаждет наша рабская Россия. И только мы, философы и поэты, только мы этот час приближаем.

Но Матильда не слышит, настаивает на своём:

- надо говорить о преобразованиях в Церкви, ибо Русская Церковь в параличе, и ей необходимо обновление. Потребуется контроль над общественной мыслью. Наш полный контроль. Вы, же Дима, вы же … отныне наш?

Что значит наш – в другой сцене разъясняет Философову Зинаида Гиппиус. Она, при согласии на необходимость революции, однако, понимает, что в кровавой партии за обладание русским миром сошлись матерые игроки, имеющие древние знания и опыт, служители антихриста и Ваала. Поэтесса называет всё своими именами.

- Дима, право, очень похоже, что она тебя уже поработила. Не отмахивайся! Ты же явно ею подавлен. О, да, конечно, эта Эсфирь владеет гипнозом. И сексуальной магией: как легко она завлекает мужчин себе в рабство.

– за ней её дяди-банкиры. И в Германии, и в Америке. Дяди, всё её дяди! Они ещё поставят Витте диктатором, поставят. Они всегда своего добиваются. Но ты, Дима, ты-то лишь пешка в их игре. Ты – не из них… А вот её дяди-мордохеи, те – да, да! Те всех под нож пустят. По трупам, по горам трупов пройдут ради своей корысти. Банкирам всё в прикуп – и подкуп, и террор.

Библейские аналогии здесь относят читателя к ветхозаветной книге Эсфири. Кстати, это единственная книга в Библии, где ни разу не упоминается имя Бога, в ней представлены исторические персонажи с определенным типом поведения. Известный богослов, знаток библейских архетипов митрополит Константин (Горянов) отмечает в своих исследованиях авантюрную историю Эсфири, жены персидского царя Артаксеркса, затеянную по плану ее тайного сожителя Мардохея, как психологическую иллюстрацию к «русской» революции. Тогда амбиции Мардохея не только привели его к желаемому повышению при дворе царя, но и к уничтожению «чужими руками» своего идейного соперника советника Амана. Мардохей с помощью Эсфири оклеветал советника царя Амана. Кроме этого, убили еще десять сыновей Амана. Есфирь получила во владение дворец Амана, в котором Мардохей стал смотрителем (Есфирь 8:1–2).

Как пишет митрополит Константин: «В Российской империи можно найти аналоги таким персонажам, что подтверждает универсальность и вневременность библейских архетипов. Например, в истории прославленной революционной пропагандой народницы, социал-демократки, знакомой революционера С.Г. Нечаева, польской дворянки Веры Засулич, которая террористическими методами вступилась за политического заключенного, народника А.С. Боголюбова. Она намерилась убить петербургского градо­начальника Ф. Ф. Трепова, который приказал выпороть Боголюбова за демонстративное непочтение к власти. Засулич пришла на приём к Трепову и выстрелила ему два раза в живот, тяжело ранив… И была оправдана судом и присяжными заседателями на радость и под ликование петербургской публики, устроившей в честь этого судебного решения торжественную манифестацию, вылившуюся в политическое действо, направленное на дискредитацию законной власти в России»[3].

Следствием дискредитации российской власти, пропаганды идей сокрушения Российской империи стало убийство заговорщиками сенатора Плеве, так чаемое Матильдой Витте, одобрение поражения России в Русско-японской войне частью русской интеллигенции и членами Государственной Думы, разнузданная травля законного властителя – Помазанника Божия Императора Николая II, оболганного и убитого большевиками по заказу их спонсоров – заокеанских «банкиров-мардохеев». Сегодня мы знаем имена выгодополучателей от русской революции – Шиффа, Парвуса, Рутенберга, братьев Свердловых и мн. др.

Особенно злостным нападкам подвергалась Русская Православная Церковь. История Российской империи неотделима от истории ее Церкви. Она сложна и обширна, как сама Россия. Поэтому для конкретизации драматург находит композиционный прием, рассказывая о политических событиях в тех областях, в тех епархиях России, которые в указанное время возглавлял епископ, архиепископ, митрополит Тихон. Святитель аксиологически присутствует в сцене, происходящей 28 февраля 1907 года в Ярославле, в кабинете губернатора города. Здесь собрались, как они себя называют, русские монархисты. Первая революция завершилась, властью проведены реформы, вышел Манифест 17 октября 1905 года, дарующий многие «требуемые народом» свободы. Кажется, всё хорошо. Но почему взволнованы собравшиеся: губернатор Александр Римский-Корсаков, член Союза русского народа, предприниматель Федор Дурляев, известный врач, председатель Ярославского отделения Союза русского народа Иван Кацуров? Почему вновь говорят они о спасении России? Потому что правильно видят надвигающуюся опасность. Им понятно положение дел, так как на старейшей Ярославской кафедре сейчас находится архиепископ Тихон, деятельный, смелый, он идеологически возглавляет Ярославское отделение патриотической организации Союз русского народа, той самой, которую либералы презрительно и поныне называют черносотенной. Архиепископ Тихон и вся его паства поддержаны словом и вниманием отца Иоанна Кронштадтского. В Ярославль приезжает Император Николай II и увлеченно беседует с архиепископом Тихоном. Народ любит своего Владыку безмерно.

Но участники беседы знают, что в столицах политика давно уже прописалась в алтаре, что дух нравственного разложения проник не только в политику, культуру, армию, но и в Церковь. Собеседники, лучшие люди города, боятся провокаций, зная, что:

- Лондон вновь собирается к нам Минея Губельмана и Якова Свердлова с Менжинским заслать,

- Атеизм уже нагло в каждой подворотне семечки лузгает, в каждом гимназическом ранце порнография с прокламацией треплются.

И пытаются найти выход:

- Мы, русские, не на римском праве, а на византийском выросли, у нас не персона составляет сообщество, а соборность определяет личность. Похоже, наступила пора ставить перед Его Величеством вопрос о смещении премьера и правительства. И для этого нам, русским монархистам, сегодня нужно продемонстрировать единство, монолитность.

Действительно, как подчеркивает драматург, первоочередная задача – это единство единомышленников, спасителей России, это выверенная общая точка зрения, но её нет в среде так называемых монархистов. Например, два, присутствующих в сцене лидера патриотической организации, люди всероссийского масштаба, не могут сойтись меж собой и примириться. И причина тому – расколотое нравственное сознание, отсутствие истинной веры и, как следствие, трагическое непонимание друг друга даже в добрых намерениях.

К чему это приводит, мы видим в сцене, происходящей 11 июня 1917 года в номере столичной Никольской гостиницы. Скоро, 21 июня (с.ст.) 1917 года здесь, в Москве, Промыслом Божиим в небольшом преимуществе голосов на Московскую кафедру будет избран митрополит Тихон (Беллавин). И далее грядет событие всемирного значения – избрание Патриарха. Свои выгоды в этом вопросе обсуждают, вблизи карточного стола и с бокалами шампанского, Предводитель Московского дворянства, экс-прокурор Святейшего Синода Александр Самарин, профессор богословия, будущий обер-прокурор Святейшего Синода Антон Карташев, представитель Синода священник Константин Агеев, священники – активисты обновленчества Иоанн Егоров и Александр Боярский. И еще «Некто в черном», уже встречавшийся в предыдущих сценах в виде безмолвного соучастника.

Многие имена должны быть известны зрителям по истории Санкт-Петербургских религиозно-философских собраний 1901-1903 годов, проходивших под покровительством митрополита Антония (Вадковского), но инициированных интеллигенцией, большей частью антиправославной. Интеллигенцией, пытающейся открыть для себя мир русской святости, которую «мыслителям» оказалось легче искать в сектах и ересях. По их свидетельствам они хотели посредством общения со священством обновить «самое чувство жизни», высказать Церкви свои абстрактные к ней претензии. Это те самые собрания, на которых Мережковский призывал к созданию Третьего Завета, где пытались сформулировать основы «нового религиозного сознания», в которое бы укладывалось такое убеждение Мережковского: «Если Христос реально и воплощено есть Царь, то не может быть иного Царя, иного Первосвященника, кроме Христа»[4]. Позже Карташев инициировал Санкт-Петербургское религиозно-философское общество (1907-1917), где затрагивались вопросы упразднения Царя, введения выборного начала в Церкви и др.

Священник Константин Агеев был также одним из учредителей Петербургского религиозно-философского общества и Братства церковного обновления в Петербурге, где он говорил, что «для Церкви установить нормальные или разорвать ненормальные отношения Церкви и государства есть ближайшая судьба Церкви»[5]. Сохранились стенограммы выступлений председателя Общества Антона Карташева, озабоченного в годы Первой мировой воны не положением на фронтах, не победой Отечества, а вопросами реформирования Церкви.

Понятно, что такие религиозно-революционные деятели были готовы на любое обновление, но, как им казалось, это легче всего было сделать в Церкви, так как знали, что разобщенная часть патриотической интеллигенции им противостоять не будет. В сцене в столичной гостинице звучат соответствующие намерения.

О. Константин Агеев:

-Именно первопрестольной Москве предстоит обновить Церковь. Выступить лидером в том, что преобразует, оживит, омолодит русское христианство после двухвековой синодальной летаргии. Петрограду сие не по плечу.

Егоров, Боярский Самарину:

- Вы настоящий богослов! И ревнитель Церкви! Совесть нации! Светоч народной мысли! Вы – апостол обновления веры!

Самарин:

- …московское общество новых ревнителей православия совершенно готово к решительным действиям.

Карташев:

- Противников реформ осталось немного. Главное: они деморализованы.

О. Константин Агеев:

- Конечно, есть, но все они, черносотенцы в митрах, уже вне времени! Они – всё, уже прошлое. А мы – настоящее. Мы – будущее!

- освободить Церковь от пут монашества.

Карташев:

- для раскрепощения народной совести нужно будет выпустить акт упраздняющий силу таинства царского миропомазания. Пусть новый патриарх зачеркнёт старого царя.

Само за себя говорит продолжение диалога:

- Бери бутылочку, и вернёмся за ломберный.

- А закуси, Александр Дмитриевич, севрюженкой. Не устрица, конечно, но, что поделаешь – революция! Временные власти, временные трудности. Нет импорта, во всём местные производители.

Потом хором поют:

- отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног…

Им подпевает «Некто в чёрном» – впервые ставший полноправным участником сцены.

«Чёрный человек» в истории литературы имеет разные этимологии или разные градусы посвящения. В пьесе Василия Дворцова он предстает в своем дьявольском естестве, он не маскируется, он явно выходит на бой, так как предстоит открытое единоборство с мощной духовной силой – с Православием, так как, будучи посрамленным Христом в пустыне, знает, что люди, идущие со Христом, не искушаемы и непобедимы.

В пьесе «Некто в черном» реален, как и тогда, когда его заметил на одном из религиозно-философских собраний А.Бенуа, заглянув за черную классную доску: «Передо мной стояло огромного роста чудовище, похожее на тех чертей, которые меня преследовали в моих детских кошмарах и какие были изображены на лубочных картинках, представлявших “Страшный Суд”. У этой гадины были настоящие волосы на голове и на бороде, а все тело было покрыто густой черной шерстью. Из оскаленной пасти кровавого цвета торчали длинные загнутые клыки… Когда я (Мережковского) свел за доску, он на минуту выразил крайнее изумление, а затем… чуть ли не радостно воскликнул : “Ну, разумеется! Это – он! Надо было ожидать, нечего удивляться…”»[6].

Не удивляются этому действующему лицу ни в Летнем саду, где «Некто в черном» сопровождает госпожу Витте, ни участники сцены в столичной гостинице, ни сторонник обновленчества монах Илиадор (Труфанов), потому что все они знают, что реален этот посланец деструктивных сил. Это он проводит «молекулярную работу» по развращению каждой податливой души, по обольщению лживыми посулами каждого алчного сердца. Кажется, он поспевает везде – революция это его детище, разрушение – его стихия. Это его союзники – Дзержинский и Лацис, безжалостные комиссары, не верящие в Бога, но живущие по законам инфернального мира. Дзержинский поляк, христианин, так сам вспоминал о своём детстве: «Ещё мальчиком я мечтал о шапке-невидимке, чтобы стать невидимым и безнаказанно убить как можно больше русских»[7].

Новые руководители Советской России понимают, что Русская Православная Церковь со Христом и христианским народом – не дадут разграбить сильную, богатую страну. Узурпаторы власти знают, что надо делать:

- ждать – не по-большевицки. Надо определить у них лидера, или назначить такового. И оказать ему поддержку на условиях полного отказа от исторического православия. Полная реформация. Остальных – под пресс.

Их мысли от того же, не всегда видимого Человека в чёрном, который в следующей сцене уже прямо искушает расстригу Илиодора:

- убей Патриарха. Убей Тихона. Где твоя безносая Хиония? Где твоя Гусева?[8] Пошли её. Свою верную. Свою преданную. Свою сострадалицу. Только в этот раз пусть ударит не в пах, а в печень. Острым ножичком. Тоненьким. Прямо в печень. Где, где твоя Хиония?

Революция – концентрат зла, ненависти и человеческой глупости. Но есть в страдающей России другие, гармоничные стихии, есть силы, противостоящие хаосу, не позволившие, веря в Промысл Божий, свершиться убийству Патриарха. В произведении они изображены экономными выразительными средствами, показаны в количестве небольшом, в своем одухотворённом смирении, непреодолимом для зла. На протяжении пьесы картины, содержащие страстные политические дискуссии, перемежаются с картинами тихой монастырской жизни, со сценами, показывающими личностей немногословных, умудренных верой, истовых в служении Истине, неустанных в своём молитвенном подвиге.

Два действующих лица – крестьянин Яков Полозов, келейник Патриарха Тихона, и его жена Наталия из старинного дворянского рода Друцких-Соколинских, живущие подле Святейшего, олицетворяют мир кроткой праведности, общество верных, понимающих, что происходит с их страной. Это понимание даётся супругам без труда, так как они не делят жизнь на тварную и духовную, так как их свободная воля движется не злом, а любовью. Эти герои, представители разных, доведенных до антагонизма сословий, но соединённые брачным союзом по Патриаршему благословению, отражают православное миропонимание русских людей, в том числе по отношению к политике и власти. На лестнице между земным и небесным они находятся выше многих своей простой, ясной убеждённостью в том, что в центре мира находится Бог. Этим они создают противовес в мировоззренческом диполе всем остальным изображённым драматургом героям, которые убеждены, что в центре мира должен располагаться человек со своими хотениями.

Понятно, что искусство не может отражать непосредственно духовную реальность, драматург выражает идеи через поступки героев, через взаимодействие вещей и явлений, заставляет зрителя «мыслить церковно». Это необходимо, так как всё в пьесе выстроено согласно духовной иерархии, отражающейся разным отношением людей к вере. На вершине – Святейший Патриарх Тихон. Задача воплощения идеала православного героя не решаема даже для христоцентричной русской классической литературы, и Василий Дворцов, доказывая, что религиозное мировоззрение может быть основой литературного произведения, подвиг Святейшего показывает опосредованно через его присных, через их подвиги, через осмысление их «жизни по Божиим заповедям».

Именно такую жизнь ведут Яков и Наталья. Жизнь семьи многогранна, но автор пьесы выбирает приоритетную, жертвенную ее сторону. Жертва – та эволюционирующая протоидея, которая восходит к жертвоприношению Авраама. Эта реальная история из Ветхого Завета, показывающая наивысший уровень любви к Богу, ради которого Авраам готов принести в жертву своего сына Исаака, достаточно полно изучена богословами. Автор пьесы, понимая вневременной смысл библейских аналогий, рассматривает ее актуальность в реалиях XX века. Яков Полозов жертвует своей жизнью, спасая от рук наемных убийц своего духовного отца, Святейшего Патриарха, которому предназначалось и удалось спасти от обновленчества (гибели) Русскую Православную Церковь. Пусть она была обескровлена, разграблена, ушла в «катакобмы», но сохранилась и выжила, и спасала советскую Россию в годы искупительной Великой Отечественной войны.

Но, кажется, причём здесь Авраамова жертва? Мы знаем, что Бог искушал Авраама пожертвовать сыном, но это искушение было во благо, оно было послано во имя перемены души праведника, для возрастания его в вере, для выявления образцовой Авраамовой любви к Господу. Якова Полозова попытался искусить «Некто в черном», уговаривал отречься от службы Патриарху – а, значит, и от Бога – ради «сытного будущего» для сына. Всем суемудрым «Некто в чёрном» нашёл свои соблазны, но тут он потерпел неудачу, так как не предусмотрел такой важной составляющей веры, как её простота. Аналитиков, интеллектуалов, привыкших к свободному выбору из нескольких вариантов, оказалось нравственно сломить легче, чем человека, у которого суть жизни определена любовью к Богу. Для Якова Полозова нет сомнений и решение единственное: выбрав смерть за Патриарха, он оставляет своего сына на попечение не преданного им Бога.

Человеком любви и отцом веры называют праотца Авраама, который стал образом преданности Богу, примером высшей стойкости в вере. Как говорят богословы[9], подражать святости невозможно, можно усваивать опыт праведников, встав на стезю преемства. Конечно, Яков Полозов, закрывший от убийцы своим телом Патриарха Тихона, не мыслил такими словами. Его поступок стал следствием личного возрастания в вере, пребыванием в любви к Господу. Его подвиг – спасение Патриарха, его жертва – не только своя жизнь, но и жизнь своего крохотного сына, остающегося без отцовского попечения, обреченного в богоборческой стране на гибель. Но келейник Святейшего, как и праотец Церкви Авраам, оправдан Богом. Спасён и сын Полозова, и, до времени, Патриарх, и на века Русская Православная Церковь, и в дальнейшем Россия, искупившая грех богоотступничества и предательства Помазанника Божия законного Царя Николая II.

Поступок Якова Полозова также свидетельствует о величайших духовных возможностях в простоте смирения даже «маленького» человека, даже не обладающего высокой религиозной компетенцией раба Божия. Драматург доказывает, что евангельский или духовный закон по силам любому человеку, если тот может, по слову Максима Исповедника, «любить ближнего не как себя, а больше себя. Он <закон> предписывает чистую духовную жизнь в Боге и усиливает нравственные требования; но он зато и подаёт человеку обожение»[10]. Законодательно стать праведником нельзя, можно только по вере, какая была присуща Аврааму. И можно по любви, которая есть дар Божий, щедро вылитый и на Якова Полозова.

Все эти смыслы присутствуют в произведении Василия Дворцова «Снами Бог!». Пьеса активизирует ум, заставляя разобраться в понимании истинной истории России, что невозможно без церковной идеи. Трагедия, явившаяся триумфом веры, выводит на катарсис, просветляющий души, умягчающий сердца зрителей состраданием к героям, смиренно стоящим пред Богом и смело – пред жизненными испытаниями. Рассказанная Василием Дворцовым подлинная история, воспринимается не как личная временная эмоция, а как современное свидетельство Второй заповеди: «Люби ближнего своего…», как необходимая ипостась бытия – забота о другом человеке.

А ещё это пьеса о любви к Отечеству в его истории и современности. Название произведения свидетельствует об основной идее. Несмотря на то, что взятое в заглавие известное изречение «С нами Бог» имеет библейское происхождение, оно уже на протяжении веков наполнено нашими русскими спасительными смыслами.

Александр Васильевич Суворов на поле воинской брани воодушевлял солдат: "Мы русские! с нами Бог! За нами победа!" Епископ Николай Сербский (Велимирович), устремляя душевный взор ввысь, утверждал: «Мы, земные путешественники, не одиноки на своём пути. С нами Бог и всё небесное Воинство». Во многих своих произведениях современная русская литература, призывая к любви, укрепляющейся в вере во Христа, по Его примеру крушит дела тьмы оружием света. А главное, она учит, что нельзя любить частью сердца, побеждает и наследует мир только тот, кто любит и верит всем своим сердцем.

Вот и автор просвещает нас, своих современников, словами Святейшего Патриарха Тихона, умудрявшего русские сердца в страшные времена начала ХХ века:

«Братья возлюбленные, услышьте голос Церкви. Родина гибнет. И не какие-либо не зависящие от нас несчастья тому причиною, а бездна нашего духовного падения, то опустошение сердца, о котором говорит пророк Иеремия: Два зла сотворили люди Мои: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды. Совесть народная затуманена противными христианству учениями. Совершаются неслыханные кощунства и святотатства… Православные, именем Церкви Христовой Собор обращается к вам с мольбою. Очнитесь, опомнитесь, встаньте за Россию».

Эти слова святого Патриарха звучат актуально и для нашего апостасийного мира. Жизнь и деяния героического Предстоятеля Русской Православной Церкви Тихона (Беллавина) укрепляют веру в высшие смыслы человеческого существования. Как говорил митрополит Антоний Сурожский, пока не увидишь в глазах другого человека свет вечной жизни, ни в какие слова не поверишь. Сегодня, после жестоких десятилетий богоборчества, мы можем видеть этот свет, излучаемый очами молящихся на богослужениях, отражаемый литературными произведениями, глубокими иконописными и блистательными живописными работами современных художников. Этот свет непреходящ, как Авраамова любовь, как Русская Православная Церковь, как Святая Русь.

Патриарх Тихон в гостях у бывшего митрополита Московского и Коломенского Макария (Невского) в Николо-Угрешском монастыре