«Культура - всегда насилие, насилие над звериным в человеке ради человека...»

М. Александрова:

Понятно, что когда писатель изо дня в день говорит о языке, это его «работа». Когда год назад референт Патриарха высказался в прессе о полезности знания основ церковнославянского языка для детей, его обвинили в протекционизме. Но вот выступление ректора МГУ Виктора Садовничего на Всероссийском съезде учителей русской словесности с предложением ввести факультативно церковнославянский в школе буквально всколыхнуло культурное общество, мнения поляризовались от категоричного «нет» до «ура». Если оставить вечное противостояние либералов-западников и консерваторов-славянофилов, то главная тревога у большинства специалистов, и, естественно, у родителей: усиление нагрузки на детей - ради чего? Мне приходилось слышать даже такое, что, мол, это диверсия, призванная окончательно погубить интерес школьников к языку и литературе. В самом деле, для чего нам нужен церковнославянский? Не для Церкви ли?

В. Дворцов:

Для детей! Ради детей! Сомерсет Моэм, британский писатель и, по совместительству, разведчик, как-то заявил: «Именно потому, что у их (у русской) литературы такая короткая история, русские знают её досконально, как мы Библию короля Иакова. ... Что поражает каждого в русской литературе, так это её исключительная скудость. Критики, даже из числа энтузиастов, признают, что их интерес к произведениям, написанным до девятнадцатого века, носит чисто исторический характер, так как русская литература начинается с Пушкина...». Забавно, что «скудость русской литературы» - эхо статьи самого Пушкина с ещё более звонким названием «О ничтожестве литературы русской». На эту же тему: когда начитается наша литература? Ведь, действительно, почему мы, гордо говоря о более чем тысячелетней истории нашей государственности, при этом историю своей литературы купируем лет в триста? Где-то когда-то мы все что-то слышали о Кантемире, о Хераскове, Сумарокове, некоторые даже что-то «проходили» на филфаках о Михаиле Муравьёве и Гаврииле Добрынине, Иринархе Завалишине, Михаиле Чулкове... Но вряд ли читали. Ибо не могли, не умели читать.

В современном учебнике «Церковнославянский язык. Грамматика с текстами и словарём» (М.Л. Ремнёва, В.С. Савельев, И.И. Филичев) читаем: «Церковнославянский язык русской редакции на протяжении восьми веков был на Руси литературным языком, реализовавшимся в памятниках разных жанров, существовавшим в ряде вариантов; он являлся элементом русской культуры, это был язык, на котором говорила на Руси церковная и светская мысль. С XVIII в. церковнославянский язык становится только языком церкви». То есть, как-то получилось, что нами «потеряны» восемьсот лет нашей собственной культуры во всех её проявлениях, ведь литература в отношении к иным искусствам - основа основ, как математика для остальных наук.

М. Александрова:

Пожалуйста, подробнее: что в этом «потеряло» общество и что каждый человек?

В. Дворцов:

Нация формируется языком. Кровь и почва в этом процессе вторичны. Именно язык созидает народ, через язык в нацию входят и вживаются и новые этносы, и новые пространства. И сам народ изменяется языком - посредством языка нацию можно рассеять и мобилизовать, рассечь и возродить.

Если язык формирует нацию, то литература созидает общество. Литература определяет и утверждает для всех в обществе равно признанными нравственные императивы, на которых уже строятся и политические, и экономические, и социальные институты. Литературный процесс - это процесс национального самосознания. В нём нация себя видит, себя чувствует, осознаёт и запоминает. Именно художественная литература является основой любой цивилизации. Всё, что есть человек и его мир - художественно описуемо. За пределами литературы цивилизации нет.

И здесь мы смеем говорить об уникальности нашей русской, российской цивилизации, о её самобытности, отличности от всех иных тем или в том, что в основе её бытия лежали сразу два языка - бытовой и священный. То есть, то, что мы определяем в человеке как духовность, у нас для нашего самосознания имеет собственный язык. Это действительно уникально - в той же Византийской империи греческий, как и в Римской латынь, были не сакральными, а общекультурными, более того - языками имперского, то есть, вульгаризированного межнационального общения.

У нас же был отдельный, самостоятельный язык высших смыслов. Служивший не только для богослужений, но и для философии, для психологии. Притом не подвластный духу времени. Язык высших смыслов и вечных истин. И как желал Ломоносов, чтобы западные научные переводы делались на него, а не на бытовой. Да кто бы его услышал...

Ещё тема: наши представления о прошлом, настоящем и будущем - не в сухих цифрах и холодных графиках. Только художественный образ, сочетающий знание и чувственное к нему, знанию, отношение, а не груды статистики, портретирует время для передачи к пониманию его следующими поколениями. К со-чувственному, со-эмоциональному пониманию. Так насколько критично для общества пропадание восьмисот лет его памяти?

М. Александрова:

А что скажете о «потерях» отдельного человека? О «потерях» личности?

В. Дворцов:

Наша речь является не «главным средством коммуникации», а способом нашего мышления, сущностью сознания. Понадобилось семьдесят лет, чтобы психологи, наконец, созрели до понимания Густава Густавовича Шпета: «Слова - не свивальники мысли, а её плоть. Мысль рождается в слове и вместе с ним. Даже и этого мало. Мысль зачинается в слове». А что со своим Логосом древние греки? Для которых философия являлась дочерью филологии?

В отличие от всех иных живых существ, homo sapiens мыслит словами, а не картинками. И потому для полноты развития личности словарный запас важен не только количественным наполнением, но и качественным. Ведь умение воспринимать, впитывать, усваивать и воссоздавать литературно-художественную образность возводит сознание личности на следующий по высоте уровень, принципиально столь же отличный от предыдущего, чисто прагматичного, насколько тот разнился с мышлением животных. Вот мы все знаем, как обучение музыке и математике расширяет сознание. Но почему-то молчим о катастрофическом усыхании словарного запаса наших детей вследствие «недообучения» их литературе - то есть, о сокращении объёма их мыслительных возможностей.

А, может быть, это не усыхание, а изменение словарного объёма за счёт иноязычных вливаний? Ведь сегодня русский язык в очередной раз проходит период гиперактивного заимствования. Было такое при Орде, когда в славянскую речь вошёл огромный блок тюркских слов, потом при Петре - немецких терминов, затем при Екатерине французских понятий. Болезненно проходила ломка грамматики и орфографии начала советского периода. Освоили же, «обрусили». Да потому, что имели некую мыслительную «крепость», сакральную, неприкасаемую зону сознания - церковнославянский язык, на который эти, массированные и агрессивные вливания ни как не воздействовали. А сегодня у русского человека нет защиты, нет той священно-неприкасаемой зоны смысловых эталонов, хранящей его историко-этническую идентичность. Современный россиянин живёт только одним языком, и потому он столь восприимчив мультикультурным демонтажам своего наследия: словом «имидж» подменяется понятие «образ», «системностью» фальсифицируется «цело-мудрие», «успешностью» - «счастье». Словарный круг общества потребления. А ещё «конкурентность» - то, что некогда звалось «завистью» и «ревнованием».

Оглянешься: все заряжены, все устремлены, все целе-направленны. Но - куда? На что? Зачем?.. Отказ от чадорождения - главный знак, клеймо нового времени. Эгоизм и эготизм, при растущем инфантилизме. В итоге «обветшание нечувственными согрешениями» - депрессии с поиском новых экстазов.

М. Александрова:

И при чём здесь церковнославянский?

В. Дворцов:

История учит: каждый раз под такими внешними, вроде как чисто техническими имплантациями, устанавливаются барьеры для взаимопонимания поколений. Молодёжь - «движущая сила революций»: оторванные от «отцов», не наследующие определённого набора культурных, то есть, этико-эстетических эталонов, «дети» легко улавливаются маргинально-радикальными охотниками за головами. Точнее - за душами.

Ещё раз повторю: как язык формирует нацию, так литература созидает общество. Литература определяет и утверждает для всех в обществе равно признанными нравственные императивы, на которых уже строятся и политические, и экономические, и социальные институты. Поэтому конфликт «отцов и детей» всегда исходит из области языка, из сферы литературы. Исходит или выводится?

Вот такая проблема: наши дети и внуки не в состоянии различать высокохудожественное литературное произведение и информационный текст. Они не «кайфуют» от красоты созвучий Пушкина и Блока, их не «сносит» от перелива мелодий Гоголя или Шолохова. Для них главное - головоломный сюжет. Кроссворд «Преступления и наказания». И тут, кроме прочего, дело в том, что уже пятьдесят лет мир живёт в ритмическом, а не мелодийном фоне: уже пятьдесят лет из глобализующегося мира изъята европейская культура симфонизма, более того, удалён всякий национальный мелос. А ведь понятие «генетические музыкальные коды» уже столетие используется психологами, изучающими механизмы эмоций в их связи с процессами формирования и преобразования динамических стереотипов. Учёными даже просчитано, в какой степени от звучащей в нас внутренней музыки зависит не только интеллектуально-эмоциональное состояние, но и физиологическая, и даже химическая деятельность нашего мышечного аппарата.

И вот ответ на Ваш вопрос: красота и чистота родной речи, сакральная непреложность её словесных значений, душевное понимание и сочувствие пишущих и читающих через столетия и пространства - всё это становится доступным в процессе изучения славянского языка, открывающего корни «безвестнаго и тайны премудрого», где лексика неотделима от мелодики. Сама техника «распевного» церковного чтения - с придыханием, с острыми, тупыми, облегчёнными ударениями, будит генетическую память. Сия «техника» есть путь и врата, вводящие юного читателя в сокровищницы великой русской литературы, в величественные царские чертоги отечественной культуры.

А ведь есть ещё тема - каллиграфия. Наслаждение от красоты «осмысленного чистописания». Решение тоже возможно в курсе церковнославянского. Ведь там каждая буква - букет смыслов, излагаемых начертанием...

Поэтому возвращение церковнославянского языка в российскую школу, в русское сознание - это не сугубо православная, некая конфессиональная заинтересованность. Вопрос тут о воспитании, формировании человека традиции, защищённого этой традицией от радикальности.

Пора осознать, что введение в общеобразовательную программу церковнославянского языка в качестве основы для изучения русской литературы - задача государственная. Никакими приходскими воскресными школами или факультативами по желанию-нежеланию проблема созидания полноценной личности не решаема. Кстати, есть опыт, ближний пример: в Долгопрудном учитель немецкого (!) языка Наталья Сергеевна Корольчук стала преподавать детям церковно-славянский факультативно. Результаты поразительные - дети преображаются даже внешне. А в Ярославской области, в сельской Ивановской на-Лехте школе Владимира Сергеевича Мартышина уже свыше двадцати лет дети углублённо изучают церковнославянский, без ущерба другим дисциплинам. И очередь в школу - при конкурсе в 6-9 человек на место в интернате! - из, казалось бы, самых благополучных московских семей, тоже уже два десятилетия. Эти практические примеры рачительного использования учебных часов, так что проблема с «излишней нагрузкой» надумана. Культура - всегда насилие, насилие над звериным в человеке ради человека. Как поучал ещё Владимир Мономах: «Куда же ходяще путемъ по своимъ землямъ, не дайте пакости дѣяти отрокомъ, ни своимъ, ни чюжимъ, ни в селѣх, ни в житѣх, да не кляти вас начнуть».

Дворцов Василий Владимирович - русский прозаик, публицист, поэт. Лауреат всероссийских и международных литературных премий. Заместитель председателя правления Союза писателей России

Беседовала Мария Александрова