1. Читая первые рассказы писателя Юрия Поклада из его книги «НА КРАЙ СВЕТА И ДАЖЕ ДАЛЬШЕ», я понял, что буду писать об этой книге и об этом писателе. Ибо эти рассказы и повести не просто, как принято говорить, «злободневны», но эпохально злободневны, если за эпоху посчитать литературную эпоху, допустим, Пушкина, когда говорилось: «Пушкин - это наше всё». Что касается писателя Юрия Поклада, то его ближе отнести к эпохе Андрея Платонова. Но сначала порассуждать о некоторых предпосылках, которые я и встретил в статье Михаила Лемешева, доктора экономический наук, профессора, академика РАЕН - «Западная цивилизация и Россия», где он пишет о немецком философе Освальде Шпенглере, написавшем книгу «Закат Европы», опубликовавшем её в 1918 году, следующее: «Культура, по Шпенглеру, «непосредственно связана с религией. Любая культура развивается во времени». Он так же считает, что она имеет свой конец. Её жизнь завершается отмиранием. На смену культуре приходит цивилизация как исключительно технико-механическое явление, противоположное культуре как царству всего органически жизненного. Цивилизация, утверждает автор, есть смерть духа, на котором зиждется культура. С потерей души созидательные смыслы культуры уже не вдохновляют людей к созиданию, поскольку теперь они свои усилия направляют на достижение утилитарных целей, выражающихся в так называемом комфортном благоустройстве жизни. Культура становится цивилизацией, которая «как засохшее дерево в лесу ещё долгое время может сохранять и ронять свои гнилые сучья». И далее по Шпенглеру:
«Настанет день, когда перестанут существовать последний портрет Рембрандта и последний такт музыки Моцарта. Хотя раскрашенный холст и нотный лист, возможно, останутся, но исчезнут последний глаз и последнее ухо, которым был доступен язык искусства». «Важно отметить,- пишет Михаил Лемешев,- что возможность сохранения и развития культуры на европейском пространстве автор книги «Закат Европы» связывал с жизнью России, способной примирить культуру с техническим прогрессом и благосостоянием людей». Философ Шпенглер умер в 1936 году. И дожил до первых рассказов и повестей русского писателя Андрея Платонова (неизвестно читал ли?), где писатель замечает у своего исключительно мастерового и любопытного до всего героя повести «Происхождение мастера» следующий поворот в сознании: «Но трудно было рассердить Захара Павловича, никогда не интересовавшегося людьми. Он знал, что есть машины и сложные мощные изделия, и по ним ценил благородство человека, не по случайному хамству». Здесь человек задумывается, прежде всего, не только о пользе машин, а как они соотносятся с характером и сознанием человека. Когда душа человека проникается восторгом, и даже, я бы сказал, эстетическим наслаждением от грохота проходящего поезда, то мечта Шпенглера в каком-то смысле уже сбылась. Когда и не происходит «потери души» человека от пришедшей цивилизации - вполне состоялась, состоялась в России! «Единственно, что радовало Захара Павловича, это сидеть на крыше и смотреть вдаль, где в двух верстах от города проходили иногда бешеные железнодорожные поезда. От вращения колёс паровоза и его быстрого дыхания у Захара Павловича радостно зудело тело, а глаза взмокли лёгкими слезами от сочувствия паровозу». Связь установлена: человек и машина теперь друзья не понарошку! Мастер говорит подмастерью: «...паровоз мне делай под зеркало, чтобы я в майских перчатках мог любую часть пощупать! Паровоз никакой пылинки не любит: машина, брат, это - барышня...». И такой вот паровоз «летел» по молодой республике, и в «коммуне была остановка». Выходит, что и - «сердца пламенный мотор» - это не поэтическая поделка: а примета времени! И ещё наставник учит ученика:
- Отец машины - рычаг, а мать - наклонная плоскость, - ласково проговорил наставник, вспоминая что-то задушевное, что давало ему покой по ночам».
Именно «душевное» давало «покой» той же душе и телу, разумеется. Литературный стереотип, наоборот, говорил в те годы о хорошем деле, когда покою и по ночам нет - сплошная радость. Но Платонов за стереотипом не пошел. Юрий Поклад, имея похожее отношение к труду механика, (наверно даже лучшее - ибо механик с тридцатилетним стажем) оказался тоже в платоновском понимании ситуации хорошего сна, хотя Платонов только заикнулся об этом, а у Поклада это было куда серьёзней. Но они оказались на одной сейсмической волне отношения к честному, самоотверженному труду, и отдыху: «Я спал спокойно, проснулся бодрым и счастливым, голова не болела. К полудню всё было готово: гидравлика работала чётко, я проверил, пар был подведён в укрытия блоков глушения и дросселирования, выкидные линии протянулись ровно, словно струны. Никогда ещё не удавалось мне выполнить работу так быстро и качественно». И я начал искать похожие ситуации у Платонова и Поклада и нашел их немало, несмотря на чувство зыбкой ситуации. И был несказанно рад: перекличка, преемственность, традиции!!! Однако меня остановило от освещения их перед читателем следующая информация от литературоведа Алексея Бушмина из его книги «Наука о литературе»:
«Указание на сходство с произведениями классиков становится мерой положительной оценки современных художественных произведений. (В связи с этим, кстати, растёт количество литературоведческих стилизаций под прославленные образцы.) И хотя это усердие литературоведов вдохновляется благородным субъективным побуждением возвысить преемников до уровня великих предшественников, оно неизбежно приводит к противоположному результату: внушает представление о том, что наследники живут только за счёт завещанных отцами капиталов. Похвала превращается в незаслуженное оскорбление, в оскорбление сходством с другими, лишением права на элементарную самостоятельность». И всё-таки не хотелось бы с этим полностью согласиться: хорошая преемственность - это необходимость. Тем более, когда касается преемственности «эпохи».
И насчёт совпадений я уже был более осторожным, что ли, ибо их всегда можно при желании найти, но это будет уводить от правды более существенной: писатель Юрий Поклад в тех традициях, которые о самостоятельности и мастерстве - всё в классических традиция, в том числе и традициях Платонова, хотя его традиции имеют особый, одному ему присущий колорит... Надо сказать, и то, что писатель Лев Гумилевский говорил о Платонове: «Платонов, может быть, не стал бы Платоновым, если бы не был инженером». Да, он окончил «железнодорожный техникум», был мелиоратором, руководил строительством электростанции. Сам выходец из окраины, он переделал с детства множество простого, ручного труда. Очень похожая судьба и у Юрия Поклада. И был бы он тем писателем, которым стал, если бы не был инженером? Писателем, конечно же, был бы, но не тем, которого мы теперь знаем. Главные произведения Юрия Поклада связаны с механизмами и людьми, обслуживающей эти механизмы. Писатель хорошо знает и - то и другое, знает душой и сердцем, если говорить о настоящих платоновских традициях русской классической литературы.
И я не случайно остановился на благодатном сне Юрия Поклада ещё и потому, чтобы читатель обратил внимание на прекрасный образец современной прозы. Деловой, неторопливой с уверенной в себе манере; взвешенная всесторонне и по-чеховски точная, честная до щепетильности в слове - она очень выгодно отличается от необязательных подробностей современных вольно отпущенных прозаиков. Мастерство писателя Юрия Поклада отмечено и писательским титулом «Золотое перо Руси» на конкурсе Очерка. За очерк «На край света и даже дальше», как и называется его книга.
К тому же, когда нынешнюю литературу распирают две тенденции: или уйти от жизни как можно дальше или приблизить её настолько, что становится тошно и не хочется жить.У Поклада - не то, ни другое. Писатель вовсе не выбрал какую-то золотую середину: он выбрал - писать о том, что есть на самом деле, ничего пока не предсказывая, поскольку не астролог-предсказатель.... Сейчас вся Россия: и в политике, и в экономике, и в искусстве - стоит на перекрёстке. И очень важно писать именно то, что есть на самом деле... Ведь только исходя из этого, можно думать о будущем. И тут есть, на первый случай, мужество и неколебимость трудовых людей: бурильщика Белякова и начальника НГДУ Шамраева...И писателю Юрию Покладу надо рассказать о них... основных, я думаю, его героев. Да разве только о них...
А насчёт подробностей в прозе, если это хорошая подробность... я отнюдь не против её. Лев Толстой очень подробный писатель. Его Пьер Безухов оказывается на бородинском поле, когда там идут боевые действия. Толстой долго описывает все метания и переживания тогдашнего интеллигента, очкарика, пожелавшего, по - видимому, заглянуть в глаза войне... Но метания его героя - это прообраз военного корреспондента, которые появятся много позже этой войны. И тут все подробности на вес золота, как говорится. Кстати, я сам собрался писать о Юрие Покладе тоже достаточно подробно, потому, что он интересный и нужный современный писатель. И первый его герой из этих простых, но крепких людей - тот самый бурильщик Беляков.
2. Первый рассказ книги «На край света и даже дальше» называется «После жизни», то есть тогда, когда труднейшая жизнь прошла и наступил пенсионный и ещё рабочий период, довольно спокойный и, можно даже сказать, счастливый период - с работой у морского пляжа сторожем какой-то недвижимости, где он, Беляков, человек семидесяти лет, оставшийся в одиночестве (жена умерла, сын не появляется) - «Прилёг на теплый песок, стал глядеть на море. Жара спала, но знойная напряженность оставалась в воздухе, словно в духовке, которую недавно выключили. Густо - синее небо сохраняло этот цвет всё лето. Легкие волны неторопливо облизывали берег, море замерло, словно озеро. Беляков стал пересыпать ладонями песок, он приятно грел руки».
Казалось бы - чем не жизнь, напоминающая спокойные песочные часы. Семьдесят лет. Ну и что! В это время вполне ещё можно жениться! Не пьющему особо человеку. Да много ещё кое - что можно сделать и в восемьдесят, и в девяносто лет...
Всю жизнь до этого человек занимался почти непосильным и опасным трудом и вот сейчас, кажись, добрался до спокойной, южной и обустроенной жизни. А он думает о том, что это всё нынешнее - «после жизни». Как будто море, солнце и небо, и множество отдыхающего молодого люда - уже не жизнь?
Молодому человеку, случайному собутыльнику из компании предпринимателей, Беляков пытается рассказать, как «...бурили Прибрежную, как забуривали её в лютые холода, растапливали воду в ручье горящей нефтью...». Молодой человек Гера его слушал, слушал, конечно, но слышал ли?.. Понимал ли? А Беляков всё говорил и говорил. Наверно, больше для себя и своих воспоминаний.
«...Вышка едва не упала, как оборвалась девятидюймовая обсадная колонна при спуске, её ловили два дня, и ему, Белякову, удалось её зацепить, как насмерть замёрзли люди в вахтовой машине, которая поломалась в пургу, не доехав до Прибрежной двадцати километров, как тяжело было работать три месяца подряд, когда не прилетел на вахту сменщик».
Работа бурильщика у нефтяников - это основная работа. Сама опасная, самая ответственная и самая, конечно же, оплачиваемая. С этой работой справляются простые, в основном-то, люди, ибо чуть - чуть сложные, и что-то понимающие о себе больше, чем надлежит, каким бы умом и сноровкой не обладали - рано или поздно залезут в аварию. А простые, работоспособные люди без гонора и задора тихо, тихо готовые тащить её всякую - осваивают эту работу, обживая её, как собственную квартиру, как собственную жену... или, как ту самую «барышню», которая «паровоз».
Поклад на первый взгляд не стремится решать большие и вечные проблемы: его интересуют сегодняшние проблемы, в которых он всегда целеустремлён, правдив и творчески щепетилен по - чеховски. Но у этих проблем появляется совершенно неожиданно значимость не только проблем сегодняшнего дня.
Нескладная, размытая жизнь Белякова в конечном итоге не такая уж и никчёмная оказывается, не пустая, по крайней мере, как у его полудруга Саши, ставшего не очень интересным поэтом и (графоман от наркомана всегда недалеко) умирает от передозировки. Второй (на первый взгляд тоже полудруг) оказывается по-настоящему другом. И это типично во всех временах, а сегодня...Бурильщик Беляков нечаянно механически убивает его, по прозвищу Барона, зацепленной им трубой «для наращивания» на инструмент. Беляков, как бурильщик, несомненно, виноват.
Надо бурильщику знать о состоянии - «козырька» на желобе и там, где рабочий зацепил трубу. Зацеплять надо ближе к муфте, но так, чтобы осталось место для элеватора.
Несмотря на вину (Барон её тоже, несомненно, понял) пострадавший перед самой смертью говорит, что бурильщик не виноват - сам, дескать, упал с мостков.
Так поступают только друзья, независимо от того, каких бы они ошибок по дружбе при жизни до этого не совершали. При смерти даже не очень умный и деловой человек становится справедлив и добр, ощущая, видимо, холодок вечности.
С любовью у бурильщика Белякова намного хуже. Женившись на молодой, привлекательной женщине сорокадвухлетнему мужчине, битому заполярными ветрами, устававшему каждый раз, как «сивый мерин», приезжавшему на месяц через месяц (вахтовый метод) домой, ясно, явно не повезло. Это «уродливое счастье», как говорит писатель, изначально было, как спланировано. «Всё было известно наперёд, предначертано и произошло в точности, как ожидалось. День рождения отца, застолье с вином, душевный разговор на веранде прямые волосы, уклончивые ответы, настойчивость Николая Терентьевича, демонстрация женской слабости, бурная ночь, утренние слёзы, искренние уверения в любви, поцелуи прощения, торопливая свадьба». Но Николай любил - тут он тоже себя не обманывал. И всегда надеялся на ответные чувства - не дождался. Любовник был похож на «орангутанга» - они все похожи на орангутангов или тарзанов у молодых привлекательных женщин при достаточно пожилом, но ещё хорошо, работающем муже.
Как там - критик Сюньков пишет о поэте Евгении Чепурных: «Выстрел в спину - дело женщин, наше дело - не упасть». И это вечно тоже...И Беляков опять не упал, то есть - простил, пустил и постарался всё обустроить...по- божески... Но жена стала вянуть от чего-то... Красивая женщина, прожившая не свою женскую судьбу, вянет не от чего. И часто просто умирает.
Беляков так и не нашел ей замены - любовь у простых людей бывает до фанатизма верной...
Но от «второго захода» на жизнь, чего вопрошал его молодой собутыльник Гера, хотя бы мысленно, Николай Беляков отказался... Остался в сегодняшнем «после жизни», верный той, которая уже прошла...
3. Рассказ «Васечка» о том, что «Дети Крайнего Севера - отдельная, грустная тема».
А здесь - грустно и трагически, я бы сказал,- всё. А в целом семейная тема - проблема оказалась слишком многожертвенна и разнообразна за освоение и разработку нефтедобывающей отрасли во всех дальних краях. Рассказ «Васечка» олицетворяет всю её трагедийность. Глубокие и спокойные умы в министерстве геологии всё правильно распланировали, подсчитали и взвесили в освоении великих снежных широт... (Нефть! Чем мы и сегодня ещё живы!!!) Но аспект семьи они учитывали, наверно, просто: муж в командировке, так у геологов часто бывает - ничего страшного... Но когда это касается не просто геологов, а целого большого пространства с большим количеством работающих людей - всё выглядит по - другому.
Энтузиасты - практики освоения - тоже трезвые и неглупые большие начальники, которым пришлось опереться на смелых и рискованных по жизни людей, что в народе прозвали «раздолбаями». То есть бескорыстных, но не очень дисциплинированных рабочих, бурильщиков, мастеров: самая значительная часть работающих людей, без них никакое освоение не состоялось бы... вполне смирились с тем, что досталось. Трезвые, едущие на Север за длинным рублём - рисковать, как правило, слишком не будут. А здесь, как на войне, без риска ничего не сделаешь. Но не будут рисковать и те, кто молод и не опытен, да и страх присущий не только плохим и ненадёжным людям. В рассказе «Флибустьер» из книги «Осколки Северного братства» Николай Свиридов пошел один в пургу на соседнюю буровую за пять километров за продуктами, ибо пришлось бы чуть ли не с голоду умереть или замёрзнуть троим буровикам, оставленным запустить буровую. И с ним никто не решился идти и даже приказ от молодого старшего не остановил его: «Скажешь без спросу ушел» - сказал с усмешкой. Он пришел через шесть часов и всё принёс, что требовалось. В работе - лучше его никто не разбирался, в посёлке все женщины его любили - золотой человек для Севера! А убил его и свою жену буровик, застав любовников... Но остались на Севере похожие на него...
Автор характеризует главного героя рассказа «Васечка» именно, как похожего на «флибустьера»: «Работал на Севере в экспедиции глубокого бурения буровым мастером Игорь Баюков, и был он раздолбаем. В те времена на Севере ценились умение трудиться «на износ», склонность к риску. К пьянству, если оно не мешало работе, относились с пониманием. Игорь нашёл то, что искал. Чередование трудовых подвигов с загулами делали производственный процесс замысловатым, но план по проходке его бригадой выполнялся успешно». Лихой мастер умел играть на гитаре и петь полублатные песни вроде: «Вы пришлите в красивом конверте ярких слов шелестящий шёлк, ну, а мне вы не верьте, не верьте, я такой: я взял и ушёл».
Многие женщины мечтают, чтобы их взяли такие, как этот мастер, а там уже... как получится.
Молодая и очень скромная девушка поверила в то, что и с таким можно построить жизнь, и попыталась её построить, родила ему сына...Но во второй раз через три года «случился выкидыш, случилось кровотечение, её повезли на вездеходе в больницу и не довезли...». Умерла. Передавая с рук на руки «Васечку», (жены, няньки...) Баюков, наконец, решил просто возить его на буровую. Он три года его и возил. Парнишка оказался любопытным ко всем механизмам, мечтал стать мастером, но и от своего любопытства погиб, Залез под буровую, где бурили под шахту большим долотом, с большим, получалось, устьем, похожем на небольшой котлован... и после поднятия долота Васечка уронил в этот котлован свою белую «офицерскую» каску и, доставая её, соскользнул в котлован... кричал, барахтался... Но кто его услышит: всё шумит неимоверно, никому пока под буровой ничего не надо было... И он утонул.
Глаза Васечки смотрят на нас с первой страницы книги, вдали буровая... Глаза большие и по- детски мудрые, предчувствующие свою трагедию: художник - всё правильно понял...
Васечка стал ещё одним «Осколком Северного Братства», может, самым горестным «Осколком». Где-то в министерстве большие люди и не могли бы для освоения холодного края додуматься до того, чтобы устроить на Большой Земле пансионат с очень хорошими условиями для отцов - одиночек, матерей-одиночек, работающими вахтовым методом. И прекрасных, самоотверженных людей из простых рабочих, мастеров и даже начальников - потеряли изнутри... Потом потеряли отрасль... Затем и страну.
И Васечка до сих пор смотрит своими большими умными трагическими глазами... из книги Юрия Поклада. (Но опять не уйти от «Котлована» Андрея Платонова, который чувствуется своим холодом где-то за спиной, хотя писатель, скорей всего, об этом и не думал - ему хватило своего холода работы на «северах». Но «эпоха» Платонова - от неё просто так не уйдешь). Правда, «эпоха» та была грандиозным строительством, где жертвы всё-таки как-то окупались. Жертвы разрушения, о чём повествует писатель могут окупиться только в том случае, если послужат УРОКОМ...Будем надеяться хотя бы на это...
4. Рассказ «Право на счастье» о призраке счастья в виде латунных крупинок, посчитавшихся за крупинки золотые. Парню не повезло на Большой земле с работой и с любовью, и он приехал в Заполярье заработать хорошие деньги, и ещё за надеждой на случайное счастье, которое не замедлило появиться! Старший дизелист резал старые латунные краны автогеном над желобом для раствора и крупицы, идущего из скважины, от забоя и попадали на вибросито, через которое проходил глинистый раствор, а Витя Малов, рабочий буровой стоял и чистил его и вдруг!.. Эти «золотые» зёрнышки! Он приспособился их собирать, промывая отдельно с ложкой и прочее... Он думал, что они идут от забоя, где работает долото, долбящее породу.
Буровики втайне смеялись и подыгрывали ему. Потом ему рассказали правду...но он не поверил в неё... ни сразу, ни потом, ни со временем... И «право на счастье» осталось при нём навсегда. Ведь счастье, которое от денег и богатства, всегда иллюзорно. (Тут снова всё вечное!) Тем более, в мечте обо всём этом. Но человек так устроен (не каждый человек), что, порой, живёт этим. Ему этого и хватает, и - Бог ему судья. Наверно также и автор думает.
У Юрия Поклада каждый рассказ - это какая-то проблема, символически, но художественно реалистично рассказанная писателем, художником осторожным, в смысле ответственным, но и щедрым
на меткие красочные детали. Не случайно я часто цитирую его авторские тексты. Это проза утончённого художника и мастера.
5. Рассказ «Страсти по Сидоренко» об одном из крепких и живучих выродках атеизма, которые в послевоенное время, соблазняясь не столько западной цивилизацией, не доставая до неё, но усвоив какие-то охвостья от неё, а главное, освоив новое своё уже перестроечное разрешение большого начальства: заузить деловое скудоумие до идиотизма... И они, зав гаражами - нынешние нувориши - уже не просто завы, а владельцы - ладят всё по уму атеистическому, стоя иногда в церквах со свечками в руках, списывая при этом на безработицу пол - гаража работающих. Люди эти не из предпринимательской породы Морозовых или Третьяковых, или других нормальных предпринимателей: культура и религия для них обуза.
«Мне весь этот посторонний контингент, да ещё в горячее время, тем более из города, - нож острый. Сколько времени отнимает эта праздношатающаяся публика! Заходит чахлый мужичок, лысоватый, с ним две дамы. Что за люди, сразу же стало ясно. У меня на интеллигенцию глаз зоркий, мгновенно вычисляю». «Подумаешь, высшая раса! Перебьёмся как-нибудь без высших материй.
А дело в том, что зав гаража устроил «аккумуляторный участок» в церковных стенах с росписями шестнадцатого века! И будет стоять этот Сидоренко на смерть за это помещение... пока не вытурят по суду, например.
Но до конца дней своих будет изливать свой угар на культуру и религию...
6. Рассказ «Одноклассница» о красивой ещё молодой женщине, бывшей отличницей и спортсменкой, в которую были влюблены все мальчишки восьмого класса, оказалась работницей морга, иногда даже и обмывающей трупы. Но не трупный же СОВРЕМЕННЫЙ запах её сюда заманил, что можно было подумать о ненормальной психике красавицы. Все проще: хороший заработок от нищенского заработка учителя. У научного работника её мужа заработок тоже не слишком большой. И всё же - не только всё это. Какая-то испорченность проглядывала в её выборе, несмотря на то, что ни гимнастику она не бросила со школьных лет по сию пору, и прекрасно помнила из школьной юности стихи Блока... И сейчас решила перед одноклассником продемонстрировать не забытую часть упражнений: «Она решительно сняла белый халат и бросила его на скамейку.
- Я и так верю.
- Нет, я покажу, мне не трудно.
- Марина, не надо: люди смотрят, у них горе.
- Наплевать мне на людей. Горе у них! Миша, люди - это такое дерьмо! Думаешь, твой друг, который за бабушкой приехал, сильно её любит? Сразу же после поминок кинется барахло делить. Нагляделась я на любящих родственников, на то, как золотые коронки у покойных рыдающие дети вырывают!
Потом она легко прошлась колесом, своим, видимо, коронным гимнастическим упражнением, как её не уговаривал одноклассник при людях этого не делать, «поправила причёску, отряхнула джинсы» - и была такова.
Она понимала, что красавица даже из морга, БЛОНДИНКА (!) при нынешнем плюрализме, свободе может позволить себе многое.
7. Рассказ «Любимец зрителей» об уродливом естестве, которое даже в таком виде не противно, а наоборот, пользуется у людей пониманием и какой-то даже любовью... «Петя... маленького роста, хромой, голова в уродливых буграх, левое ухо оттопырено. Выглядел он забавно и не внушал отвращения». Потому, что он был как сама ранимая природа или, как сказал бы Андрей Платонов: «Есть ветхие опушки у старых провинциальных городов. Туда люди приходят жить прямо из природы», («Происхождение мастера»). Петя любил футбол и посещал все матчи с участием местной команды, никому не мешал, радовался вместе со всеми забитому голу (или так людям казалось?) и был всегда уместен, как на стадионе, та и в других людных местах... Но как-то раз, видимо, оказался не в людном, и в темноте и попал под кулаки с кастетами, по всей вероятности, местной шпаны, которой нужна была «груша» - всего лишь...для тренировки подлейших кровавых дел, и они забили человека. Как убивают, порой, кошку или собаку мальчишки.
Автор рассказа останавливается на том, что его герою, от которого ведётся рассказ, удалось однажды увидеть глаза Пети, когда он схватил вдруг на поле мяч, прижимая его «к груди», схватил не по правилам, когда и милиции пришлось вмешаться, выразив тем самым бесконечную и сверхъестественную какую - то любовь к футболу... И - «Тогда я впервые заметил, что глаза у Пети не тупо-бессмысленные, какие должны быть, по моему мнению, у сумасшедшего, - а детские, наивные и чистые. Глаза были полны слёз».
И значит, мы многое ещё не понимаем в своей человеческой природе, в её загадочном «уродстве» или юродстве, на чём часто останавливались русские классики, исследуя русский характер на опасных жизненных перекрестках, на чём остановил наше внимание и современный писатель Юрий Поклад.
8. Рассказ «Время встреч» о повзрослевшем Леониде Борисовиче Бычкове, которого приглашают через открытку в почтовом ящике на встречу с одноклассниками в ту школу, где он был не однажды нещадно бит и унижен за все десять лет и только раз сам вышел из себя, избивая оскорбителя, чуть не задушив его! «Бычков разорвал открытку, обрывки бросил на подоконник. Он представил, как придут одноклассники на вечер встречи выпускников, как будут обниматься и целоваться алкоголик Кустов, продавщица старых вещей Бородина, безработный Кокошкин, дегенерат Быкин и другие».
«Вспомнить, как Вадик шипел: «Мы тебя презираем»? Или как Надя старательно выводила мелом на доске: «Бычков - гнойный прыщ на заднице восьмого «А». Он, нынешний «кандидат наук, заведующий кафедрой университета...», «... будет ходить среди них, серых неудачников, раздвигая руками эту ненависть, словно нити стекляруса» ... Рассказ «Время встреч» о том, как вы уже поняли, кто кем стал лет через двадцать. И тот, кого презирали в школе за необычность его поступков, за непонимание их - оказывается личностью, талантливой личностью, которая, как и все личности с неодолимой неизбежностью проходит через века с той же ненавистью общественного мнения посредственностей любого времени, любого общества ... И он решает пойти на встречу! Ему захотелось заглянут в глаза этой ненависти, которая будет не меньшей, чем в школе, но есть «упоение в бою», как сказал поэт.
В психологическом бою одного против всех. Как правило, побеждает личность, но эту победу, тоже, как правило, посредственности не понимают. Им всегда кажется, что победили они: или перекричали, или кучей побили, или просто отвернулись по уговору в нужном месте от личности, изображая народ...
9. Проходных, так называемых, рассказов в книгах Юрия Поклада нет. Любой рассказ - проблема. И чаще всего - вечная проблема. Она и пишется веско, но и непосредственно, потому что рассказ Юрия Поклада - это поступок, поступок, не претендующий на поступок. Его рассказы всегда начинаются и продолжаются непосредственно. И только в конце понимаешь, что всё очень серьёзно, что перед нами освещена ещё одна грань нашей жизни, которую мы потеряли в современной суматохе дней и ночей. И с какой лёгкостью и непосредственностью он это делает. «Её звали Ирина. Имя это напоминало Бычкову горсть мелких драгоценных камней, рассыпанных по белоснежной скатерти». Или из рассказа «Соседи»: «Почему ты не приехала?», «Потому что чистый лист жизни люди умеют уродовать отвратительными каракулями». И ещё: «...мысль о приезде отпала сама собой, завяла, словно слабая веточка на дереве Судьбы».
Слово судьба с заглавной буквы в конце предложения встречается мне в литературе первый раз. А в рассказе «Чужой» упоминание о коте, всего лишь упоминание - сразу наводит на мысль, что Харыбин, главный герой рассказа - тоже кот, всего лишь, кот человеческой породы... Загубивший три женских судьбы, трех сирот-сестёр. Грамотный работник редакции, седеющий гражданин, рассуждающий о высоких материях - кот, каких нынче развелось очень и очень много. То есть деталей, случайных в рассказах Поклада тоже нет. К тому же они столь непосредственны, что ты не замечаешь этой непосредственности, потому что следишь за событиями, которые всегда крайне интересны.
Отличительная черта этого писателя в том, что, если он пишет о ком -то в своих рассказах - очерках (назовём их так), например, о Горьком, об Аксёнове, тоже писателях, то становится великолепным тонким эстетом. В рассказах о буровиках он оказывается подлинным знатоком этой тяжелейшей работы со всеми её механизмами и людьми в своём быту и работе, ибо сам из этих людей, съевший ни один пуд соли, как говорится, с ними...
10. В повести «В зеркалах», речь идёт о непростом клубке противоречий нынешней жизни, преподавшей тысячи безжалостных уроков новых рыночных отношений, где у людей стала самой ходовой поговоркой «это ваши проблемы» - говорит писатель. Иногда через все наслоения злобы, недоверия, ненависти... появляется, как раньше, какие-то признаки доброты. Но она кажется просто неуместной.
Честнейший ранее человек, занимавший некогда должность котлонадзора, которую оправдывал великой принципиальностью без чего нельзя... оказавшись уже на пенсии, прирабатывая сторожем, горя желанием помочь внучке, но уличив её сначала в некрасивом, гнусном деле, почти в преступлении, вынужден выслушивать от неё же подобное:
- Дедушка, - голос Оксаны звучал надменно и назидательно, - гнусность мы с тобой понимаем по-разному. По-моему, гнусность - это то, как вы с бабушкой и мамой живёте.
Кушаете картошку, хлеб, хлеб, молоко, и пудрите мне мозги, что это такая диета, что мясо есть не нужно. Ваша диета меня не устраивает. Я хочу нормально есть, нормально одеваться, нормально жить. У меня не предвидится второй жизни после того, как я проживу первую в честной бедности». Дед, Анатолий Иванович Толубеев старается из последних сил.
- Ксюша, мы тебя любим. Мы последнее готовы тебе отдать.
- У вас и последнего не осталось, - вздохнула Оксана. - Знаю я вашу любовь, лучше бы кошку завели, а не ребёнка».
Дедушка и Оксана заключают устный договор о том, что он ей покупает дублёнку, а она бросает свою «гнусную» деятельность на базаре, где они вдвоём с парнем обирали бабушек, продающих что-то, брали за место продажи, брали незаконно, с фальшивыми документами, зарабатывая себе на поездку к морю... Здесь - «пионеры» мелочных рыночных махинаций и «комсомольцы» потребительких мечтаний о будущем своего поколения.
Дедушка, Толубеев Анатолий Иванович, работает в краеведческом музее сторожем. Он знакомится с Михаилом Зайцевым, бывшим работником исследовательского института Нефтемаша, ныне бомжом, довольно наглым бомжом, имеющим свою привычку прилипать к кому-нибудь из бывших знакомых или напрашиваться в новые знакомые, и не отлипать до тех пор, пока что-то с них он не заимеет.
Анатолия Ивановича он и настроил на кражу антикварных ценностей из «своего» музея, бросая «зёрна» почти в «мёртвую землю», каковым было сознание Анатолия Ивановича по отношению к криминалу, но и здесь кое - что проросло. Оксане - дублёнку! Жене больной - на операцию...
Время такое, что и честнейший человек идёт на преступление. Опять же - не ради себя. На преступлении или хотя бы на аморальном поступке задействованы все современные люди за малым исключением...
Соглашается за своеобразную «взятку» Лариса, жена Алексеенко, научного работника НИИ «Нефтемаша» переспать с директором этого института Павлом Васильевым - за квартиру, на которую их семья стоит на очереди...Но Васильев сделал перестановку в очереди...Он знал, что она придет к нему в кабинет. Денег от неё он, конечно, не взял. И директор старательно и не торопясь обхаживает очередную красавицу с изысканностью опытного ловеласа...И «Когда она поняла, что умелые ласки чужого мужчины возбуждают её сильней, чем старательные потуги мужа. Стало невыносимо стыдно, и она заплакала вновь...». Всё в порядке новых деловых отношений (кстати, и старых нередко тоже) между деловыми мужчиной и женщиной.
Сын этой женщины Алексеенко Виктор - шестнадцати лет с Оксаной, внучкой Толубеева, тоже - шестнадцати лет, студенты колледжа того же Нефтемаша - занимаются на рынке «крысятничеством» - я уже говорил о них.
И писатель пишет: «Нефтемаш» умирал мучительно, так умирает огромное животное, оказавшееся неспособным к изменению условий среды в процессе эволюции». Но какая эволюция для у производства - она вся рукотворная, а не природная. В этой рукотворности погибают и эти молодые люди, сгорают - буквально: об этом потом.
Предприниматель Горяев, не жалея себя и своего здоровья, бывший скромный инженер технического снабжения «Нефтемаша», использовав «свежие ветра фортуны», открывает магазин «Сказка» и шутит на тему «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» - «техническое снабжение» из прежней работы таким людям пригодилось впрок и с лихвой. Он отгрохал себе гараж с подвалом на две комнаты с мебелью, телевизором и другими комфортными условиями. Алексеенко его сосед - по типу Горяева тоже себе построил похожий гараж, буквально воруя с ближайшей стройки кирпич, рубероид, приобретал железобетонные плиты... и всё другое законное и незаконное оборудование для этого гаража. У личной стройки-перестройки - «процесс пошел».
И вот этим людям попадает зеркало, по словам авантюрного склада человека, а именно Михаила Зайцева, тоже бывшего работника «Нефтемаша», зеркало, которое он украл из комнаты смеха летнего парка, что это зеркало имеет необыкновенное свойство, «- когда смотришь на него, начинаешь вспоминать самое-самое тяжелое, невыносимое, что было в жизни. То, что больше всего мучит». То есть, глядя в это зеркало, появляется совесть у человека, что связано с раскаянием и обретением, стало быть, нового понятия о жизни и людях...Чему, по сути, цены нет! Особенно в нынешние дни. Несмотря на то, что это нелегко...
Всё выдумка Зайцева! Выдумка даже недоговорённая, просто намекающая на это. И всё же люди, передавая с рук на руки (всем хотелось от него избавиться, ибо совесть у всех была нечиста) решили, таки, это зеркало казнить! Но не казнили, ибо оно, зеркало, вещественное доказательство кражи и должно быть в милиции, где оно и оказывается. А там Шихова Лидия Ивановна, полковник, начальник уголовного розыска, миловидная женщина, более склонная к созданию прекрасной женской одежды, любящая географические открытия, но окончившая юрфак по совету родителей, становится незаурядным - а главное - честным криминалистом. И быстро соображает, что зеркало надо поставить там, где будет давать показания Толубеев, который доверительно, исповедально топит себя, то есть признаётся в краже и убийстве Зайцева, природного негодяя. Потом сама Шихова идёт к бывшему своему жениху и любовнику, Павлу Васильеву, директору исследовательского института Нефтемаш, чтобы облегчить ему удар обвинения в нешуточных преступлениях. А Павел уже баллотируется в мэры города. И Шихова вполне доверительно объявляет ему, что, будучи под следствием, он не может баллотироваться в мэры. И даже называет ему свидетелей, чем губит их. Их заживо сжигают в подвале, в их временном жилье, как наркоманов, якобы. А сама Шихова соображает с горечью, что погубила молодых людей Оксану, внучку Толубеева и Виктора, сына Алексеенко и Ларисы.
Единственная живая привязанность Лидии Ивановны, собачка Манюня оказывается повешенной прямо перед окнами её, полковника милиции... А Павел Васильев становится мэром города. На этом повесть заканчивается. Мафия, так сказать, бессмертна. Павел Васильев, бывший одноклассник Шиховой, сильный, но скользкий молодой человек, которого никогда нельзя было понять, пробил себе карьеру исключительно хитростью и вежливой наглостью, пригрел возле себя криминал, используя его в корыстных целях, соблазнял женщин, шантажируя их, как директор... Приобрёл сомнительный антиквариат: зеркало, в которое смотрелась сама Екатерина Вторая, проезжая через этот город на юг...
Может она в него и вообще не смотрелась, может у неё было своё, но оно, это второе зеркало, могло стоить каких-то денег... И в нём отразилось всё существо Павла... И подобные люди заправляют нашим временем, когда честнейший человек становится вором и убивцем, а криминалист делает ошибки школьницы, а труженики науки вынуждены воровать себе на гараж стройматериалы, а лучшие подруги (Лариса Алексеенко -Лида Шихова) тридцатилетней давности стараются себя уличить в какой-то любовной непорядочности прошлых лет... То есть психологическая катастрофа времени уже совершилась во всех нас...И только нас подтолкни какой-нибудь мнимой враждой и небольшой войнушкой - может совершиться физическая катастрофа! Ещё до войны... Вместе с гибелью Нефтемаша, который почему-то не нужен, несмотря на то, что НЕФТЬЮ живёт страна!
11. Но вот и сильная личность (повесть «Арпачик») начальника НГДУ Шамраеве, которого снимает его высшее начальство, но выгнать из кабинета пока не могут. И он размышляет:
«Это было неправильно, нелогично, неумно: если он - деталь механизма, то деталь важная, и её изъятие приведёт к сбою в работе». И «деталь» «важная» действительно. Ведь как она, эта «деталь» работала: «Он стал обзванивать цеха добычи нефти, делая пометки в толстой тетради в клеточку. Таких тетрадей полный шкаф.
Шамраев знал им цену: по тетрадям он мог проследить биографию любой скважины». Но цену знал этим тетрадям, конечно же, он один. Иначе не гнали бы его с работы с таким рвением и остервенением, с привлечением своих же милицейских органов, которые некогда он сам организовывал на новом северном месте. Почему гнали? Шамраев крайне недипломатичен, но не пьяница, не взяточник, не стяжатель - он только зверь на работу, отчего многим как-то неуютно и беспокойно, особенно городскому чиновничеству. Но понять бы должны, что на крайнем Севере освоение и нефтедобыча - это почти война! Какая может быть дипломатичность?!
В повести «Арпачик» освещается проблема народной личности (как же иначе?), а конкретней: личности и коллектива, который больше, чем на половину всегда состоит не из личностей, а просто из особей человеческой породы, что не исключает всяческие индивидуальности, но личностей всегда - кот наплакал...
Андрей Веткин - покончил с собой, повесился - не личность, но думающая особь человеческой породы. Именно ему и приходит в голову два таких сравнения: «Каждую осень мать рассыпала по полу на кухне мелкий семенной лук для просушки, на местном диалекте - арпачик. Крошечные, величиной с ноготь, луковички широко раскатывались по полу, мать плотно придвигала их друг к другу, огораживая тряпками. Что-то жалкое было в этих крошечных луковичках, не верилось, что они могут принять полноценные формы. Забывшись, Андрей наступал на них. Они умирали с тихим хрустом».
Лук - арпачик напоминал Веткину головы в портере театра. Веткин смотрел на эти «головы» с балкона театра, размышляя о жизни, как театре, что попробует приурочить к Северу. Где, наступая «на головы» рабочих всякими производственными «солдатскими» и не солдатскими причинами, «наступая» на эти головы докладными, вплоть до собственной сожительницы - ему тоже хотелось быть личностью, как Шамраев!
Но Веткин просто тень его. Казалось он его копирует, но даже и это у него не получалось, потому, что доносы не стиль Шамраева... «Андрей удивился, узнав, что Шамраеву за пятьдесят. Поджарый стремительный, с пронзительными глазами атамана, предводителя шайки бандитов, пирата, поднявшего на корабле чёрный флаг с костями и черепом. Такой, не задумываясь, повесит на рее, и, если потребуется, бросится в одиночку против толпы». Куда только он его бы не записал! Но так думал не только Веткин.
Народ тоже дружно протестовал против Шамраева. А тот, зачастую, шел один против всех, хотя не из бандитских побуждений, а, защищая себя и - главное - свою работу, своё учреждение! Да, Веткин похож на личность, но только похож, хотя бы тем, что не каждый подонок повесился бы, да и философ домашний по жизни в нём тоже всё-таки был. Но домашняя, так сказать, луковая философия, мещанская, точно, философия, с налётом романтических видений о пирате - Шамраеве - дальше петли его так и не завела. Веткин, а не Шамраев в душе монстр, что все приписывали Шамраеву...
Шамраев в детстве и юности не додумался бы никогда пойти по головам, хотя бы луковым, потому что сражался больше с самим собой, стараясь подавить в себе жалось, прежде всего, предчувствуя природным чутьём, что будущему большому руководителю жалость будет не шуточной помехой. И в детстве он не проявляет её к слабому парнишке, которого не пожалел, отбирая рогатку. Обратим внимание, что рогатка - хулиганский предмет, в общем-то... Не карманные, допустим, деньги отнял, или что-то вкусное... И раз за разом, Шамраев утверждал себя не драками, как принято, в детстве, а настырностью в учёбе, в спорте, в какой-то игре на гитаре... Середняк, по сути, во всём, но сильный оказался середняк и впоследствии утвердил себя в жизни, как специалист с характером и волей к большим и малым победам, казалось, усвоив всего лишь один бабушкин «эффект пресса». Как там у Ивана Солоневича: гениальный император - это катастрофа! Напалеон, Карл 12-ый, Петр Первый...Они всегда экспериментируют, что жестокими колёсами едет по стране и людям...
«Волевое давление бабушки вызывало у Виктора естественное, и с годами всё увеличивающееся, противодействие. Специфическое воспитание бесследно пройти не могло, бабушкин «эффект пресса» Виктор усвоил на всю жизнь как беспроигрышное средство руководства». Да возьмите футбол или хоккей: выигрывает зачастую более слабая команда, благодаря прессу на всём поле. Автор повести, думаю, как раз учитывает эту сущность, потому что заинтересован в людях средних способностей, воспитавших себя упорством и волей: без таких Север не состоялся бы. Талантливые или даже гениальные люди зачастую, задень их ненароком, спиваются и сходят с дистанции, как говорится. А этих не выгонишь! Стоят насмерть! Но почему всё таки Шамраев оказался во многом несправедлив к народу? Быдлом его называет. Готов броситься на всех... Для того, чтобы это понять, надо смотреть последнюю главу, которая о начале работы Шамраева на Севере: такой возврат композиционно оправдан писателем: он открывает жесткую сущность руководителя, познавшего сначала все «прелести» этого производства.
«Производство находилось в стадии становления, дисциплина была на ужасном уровне. Некоторые не выходили на работу по несколько дней, сообщая затем, что болели. Но специфика такой болезни иногда приводила к «белой горячке». «В общежитии, где Оле и Виктору выделили комнату, всеобщий праздник не прекращался целыми днями: пьяные вопли, драки в коридоре, залитый кровью пол в туалете. По нескольку раз за ночь просыпались они от звуков ночного отдыха трудящихся. Оля возмущалась, но Виктор понимал, что в одиночку с этим безобразием не совладать».
Три месяца, молодой специалист проработал слесарем. Потом поставили мастером. Дерзкий сварщик Кандыбин сразу ему рассказал, как предыдущему мастеру разбил голову табуреткой за то, что ему закрыл по нарядам мало денег. И всячески «учил» как надо работать молодого мастера, прогуливая, между тем часами. И Шамраев написал на него докладную, которую не поддержали сразу два начальника, но самый главный начальник поддержал и хорошего сварщика уволили с работы, ибо начал действовать принцип поднятия общей дисциплины.
И вот прошло лет двадцать с лишним и - уволили самого Шамраева! Не умел сдерживать себя с рабочими, бывал крайне несправедлив к городским властям... Больше вроде и грехов-то за ним никаких не было. Но буквально под руки вытащили из кабинета по бумаге, пришедшей из министерства. Через полмесяца - месяц народ замитинговал: верните Шамраева!!!
Но Шамраева не вернули: его назначили директором Управления соседнего производственного региона...
Юрию Покладу удалось показать в разностороннем порядке образ сильного руководителя, не замалчивая его слабых сторон: такие они почти всегда и бывают, с ошибками. Идут напролом, и очень грустно переживают очередное падение, которые тоже неизбежны у таких людей, но неизбежны и подъёмы, что связано обязательно и с подъёмом всего учреждения... иногда и отрасли...
12. Раздел «Путешествия» в книге отличается, по-моему, тем, что является чем-то вроде отдохновения от скрупулёзной и крайне щепетильной работы прозаика, где пространства художественных миров требуют внимания на всех направлениях и во всей сложности этих направлений, когда нельзя сфальшивить не в одной детали, чтобы не отразилось на весь текст. Здесь, в очерках, можно немного расслабиться от навязчивости почти живых героев, которые тебя могут разбудить в любую минуту и сказать: «Вставай Юрий Александрович! У Меня то-то случилось... Можно отдохнуть, как в тылу, но отдохнуть, что называется, культурно, где глаз, да глаз (и «ухо» - по Шпенглеру!) тоже нужны, и образование полное желательно иметь, если не в шуточное путешествие собрался - типа города Парижа, самого культурного города мира...
Главной достопримечательностью Парижа всегда был Лувр. О нём в первую очередь и пишет Юрий Поклад: «Лувр - величественный архитектурный ансамбль классических зданий и богатейший музей, не знающих себе равных по разнообразию и полноте собраний, их исторической ценности». Затем идёт история создания этого дворца и музея: подробная, аргументированная, эстетически выверенная с большим вкусом и знанием писателя: «То, что Лувр поражает, говорить не стоит, это общее место. Но нас он поразил ещё вот чем: Месопотамия и Анатолия, Левант и Аравия, Древний Египет, Древняя Греция и Рим. Какое богатство экспонатов! Быть может, такой вопрос неправомерен и даже наивен, но он невольно приходит на ум: а почему всё это, и так много, именно здесь, а не в Греции, не в Египте, не в Италии?». То есть это не иначе, как «Масштабное узаконенное хищение»?
Но быстро приходит к тому, что Лувр собрал то, что где-то, когда-то у себя на родине было не оценено по достоинству, продано за бесценок, а здесь обрело настоящую цену и всемирный показ! О чём, несомненно, мечтали все художники мира при жизни или посмертно, если можно мечтать посмертно: ведь что только не присуще гению! Возле Эйфелевой башни, против строительства которой когда-то восстали: Верлен, Мопассан, Дюма - младший, Гюго...
Французским революционерам также присуща жертвенность, - пишет Юрий Поклад,- как и русским, и все революции, как правило, «пожирают своих детей», какими были Дантон или Сен Жюст, казнённых впоследствии. Но французы в отличие от нас не казнят свои памятники - разве они, памятники, виноваты? Мы по сей день ходим по улицам Володарского, Свердлова, Плеханова...Иногда только Ленина. Но отвергаем напрочь улицу Сталина или Ворошилова...
Не мало места уделяет Юрий Поклад «парижскому» Валентину Катаеву, о котором ни я, ни многие, наверно, не знают, кроме «Сына полка» да «Белеет парус одинокий». Где два мальчишки бегают, играют, разговаривают... возле Чёрного моря. И ещё кому-то помогают смыться от полиции... А Поклад пишет: «В том, что Валентин Катаев талантлив, можно убедиться, прочитав хотя бы «Растратчиков». Повесть написана молодым ещё человеком, но она блестяща. Автор обладает врождённым чувством стиля, язык точен, им можно наслаждаться, как хорошей музыкой. Но Катаев жил в непростое время, да и когда оно у нас было простым? Родиться с талантом в России небезопасно, на это ещё Александр Сергеевич обратил внимание». И далее: «Валентин Петрович любил жить широко и безбедно. О «сопротивлении режиму» речи идти не могло, диссиденство ему вообще противопоказано. Ну, разве что «внутренняя эмиграция». Но давно известно, что талант способен к собственной жизни, отдельной от его обладателя. Писатель не властен управлять этой своевольной составляющей своего организма. Она всё равно найдёт лазейку и прорастёт сквозь любой асфальт. Только этим соображением можно объяснить появление в шестьдесят четвёртом году произведения под символическим, в контексте этих рассуждений, с названием: «Маленькая железная дверь в стене». Произведение на первый взгляд конъюктурное, но до тех пор, пока не начинаешь понимать, что оно вовсе не о Ленине в Париже, оно о Катаеве в Париже. И вообще о Париже».
Да нам и не привыкать через заграницу открывать своих писателей. Кто не слышал о «железном занавесе», но в искусстве существует негласное правило: «художник должен быть закрепощен». Кто сказал - не помню.
Закрепощение помогает художнику больше, чем свобода действий!
Правда, не всегда. Смотря какое «закрепощение». Но Катаеву, уверен, как раз оно и помогло, ибо он его на свой счёт не принимал.
«После «Маленькой железной двери» обстоятельства помогли напечатать и «Святой колодец», где «Социалистическим реализмом там и не пахло». «Предпоследняя повесть, опубликованная Катаевым, имеет название «Спящий» (1984), последняя - «Сухой лиман» (1985).
Мотаю на ус - может, и прочту эти вещи - так у нас всегда. Ездим в Москву через Северный полюс!
Поражает восхищение и знания писателя Юрия Поклада искусством зодчества и живописи парижских музеев.
«Здание Пантеона было закончено в 1789 году, и революционеры тут же превратили его в усыпальницу, добавив под фронтоном огромного портала надпись «Великим мужам от благодарной нации». Здесь покоятся останки Вольтера, Руссо, Золя, Андре Мальро, Пьера и Марии Кюри и многих других. В Пантеоне находится действующая модель маятника Леона Фуко. Маятник, свисающий с купола, за двадцать четыре часа совершает полный оборот и демонстрирует, таким образом, вращение Земли».
Размышления писателя о своём детстве опять приводят во Францию: «С лёгкой руки Дюма секция фехтования в спортивной школе нашего района стала очень популярна. Дружить пацаны стали четвёрками, как мушкетёры...».
Шпаги детства пригодились писателю. Он и сейчас чувствует себя во Франции своим человеком, достаточно смелым человеком, чтобы больному, «угасающему» Бальзаку предпослать такой вывод: «Что-то очень важное понял этот угасающий Бальзак. Может быть то, что не надо было с такой лихорадочной торопливостью строчить тридцать с лишним томов «Человеческой комедии»? Что он оказался поверхностней, мельче Достоевского, что писал всего лишь о том, как люди живут и почему они живут, а Достоевский писал о том, что людьми движет и во имя каких идей они хотели бы жить».
И опять необыкновенная сентенция: «Именно в Люксембургском саду Хеменгуэй придумал название одному из лучших своих произведений, которое написал через много лет в предсмертной духоте Кубы: «Праздник, который всегда с тобой». Разве можно сказать о Париже вернее и лучше».
Ясно, не затем ехал писатель Юрий Поклад в Париж, чтобы понаблюдать за новинками по магазинам (тоже грех небольшой), а увидеть настоящую Европу, её культуру, о которой и наживал знания загодя. Наши практичные люди рвались в эту Европу неимоверно. Не к культуре Европы. А к тому комфорту и «свободе», которую она представляет, что протаранили «огнём и «мечом» и Дом Советов и всю нашу достаточно спокойную, содержательную, хотя и скромную жизнь. Ворвались в неё так, что полегло множество молодых людей, не меньше и пожилых, и конца краю этому не видно, ибо живых трупов (наркомания, алкоголизм...) прибавилось после переворота во много раз...
Был у Французов свой 93 -й год (1793), как и у нас через 91 к 93-му... У Юрия Поклада написано об этом так, как, признаться, я не встречал ни у кого: «В девяносто первом убили троих. Убили, в общем-то, случайно, не по злобе. Похоронили с отвратительной помпезностью. Так плохо только Брежнева хоронили. Лучше жить не стали. А потому не избежали октября 19993 -го. Получилось ещё хуже. Гораздо хуже. Уважаемые люди. Цвет интеллигенции, вопили по телевизору: «Почему Борис Николаевич не даёт команду стрелять!? Где танки? Где армия? Почему он не спасает молодую демократию?». До сих пор у меня перед глазами доброе лицо популярной актрисы, её милый, с шепелявинкой, голосок. Именно она так искренне призывала на Шаболовке: Борис Николаевич, раздавите гадину!».
Кого конкретно собиралась давить обаятельная актриса? Кто гадина?
Трясущиеся губы Гайдара. Смоктуновский тащит по Тверской бревно для баррикады. Кого будете защищать Иннокентий Михайлович? От кого?
Вышли танки, вышла армия. Демократию спасли. Гадину (или гадов) раздавили и где-то похоронили. Кто был гады, сколько их именно раздавили и где похоронили, так до сих пор и не известно. Можно, конечно, подумать, что гады - это коммунисты, депутаты...Но кто из кричащих «раздавите гадину» не был коммунистом? Гайдар что ли? Перестройка - это другое название революции. Революция не состоялась. И не в пьяном Ельцине тут дело, хотя и в нём тоже. Дело в том, что врагов не нашли. Потому что их не было.
Дориан Грей бил ножом в свой портрет, но угодил себе в сердце. Ставрогин убивал Шатова, но убил себя. И так далее».
Не за тем ли ехал Юрий Александрович в Париж, чтобы увидеть Россию девяностых годов более отчётливо!
И не за тем ли, чтобы вопреки мнению уже большинства наших соотечественников, глядящих на Европу, как на врага, противопоставить им своё мнение о Европе? Писатель в Европе, как таковой, врага, естественно, не видит. Но понимает, конечно же, что она, Европа, далеко не однозначна...
Не с нашей ли перестройкой или «революцией» спроектированной, ясно, не у нас... мы стали такими бедными? Когда мы перестанем кого-то слушать??? Ведь когда придет к нам вся заграница более основательно, то она не пожалеет ни бедных, ни богатых! Богатых, тем более...
13. Следующее «Путешествие» - это «Баллада о пропавшем саквояже».
Прилетев во Флоренцию, путешественники, то есть Юрий Поклад и его близкие, заметили, что их саквояжа при вещах, снятых с их самолёта, не оказалось. Им советуют работники аэропорта не беспокоиться и ехать в город, в гостиницу: саквояж привезёт следующий самолет того же рейса! Разве у нас так бывает!? Да никогда. Что с возу упало, то обязательно уже и пропало. Но пропавший саквояж, действительно, был доставлен в гостиницу простыми деловыми итальянцами! Но не простой оказался старый продавец обувного магазина, его, скорей всего, и владелец. Русскому продавать прекрасные ботинки ему было жалко. Нас не любят испытанные европейцы - ни где.
Наплевать. Не затем мы ездим к ним, чтобы понравиться. Они нам тоже, допустим, не очень нравятся: «По облитой солнцем площади прошла плотная толпа улыбающихся английских туристов в бейсболках, надетых козырьками назад, с лошадиными челюстями, с фотоаппаратами на жилистых шеях (у этих точно не глаза не уха, о которых писал Освальд Шпенглер, разумеется, нет и не было, и наверное, не будет - Г.М.); стайка говорливых корейцев с детьми, спящими на спинах женщин, в кошелках; ещё какие-то люди... - Достоевского не было не ...». Вот, оказывается, кого выискивал путешествующий писатель, наведываясь во Флоренцию. Здесь когда - то жил Достоевский и писал роман «Идиот», и жил вместе с Анной Григорьевной в доме «...ниже вымощеной надёжной квадратной брусчаткой площади...». Далее Поклад пишет: « Мне хотелось увидеть его и спросить, не прошлой ли ночью (хотя речь о девятнадцатом веке -Г.М.) Фёдор Михайлович написал сцену, при воспоминании о которой всякий раз, с тех пор, как я впервые прочитал роман в возрасте двадцати лет, пробирает дрожь и, если это вечер или ночь, хочется включить свет в комнате». Приведу начало этой сцены: «И ... и вот ещё что мне чудно: совсем нож как бы на полтора...али даже на два вершка прошел...под самую левую грудь...а крови всего этак с пол-ложки столовой на рубашку вытекло; больше не было...
- Это, это, это, - приподнялся вдруг князь в ужасном волнении, - это, я знаю, это я читал... это внутреннее излияние называется...Бывает, что даже не капли. Это коль удар в самое сердце...».
Фёдор Михайлович имел привычку почти всё из действий своих героев, брать из своего опыта, и рассказывать своей жене. Ещё и потому, что она всё потом и так узнавала, переписывая или перепечатывая рукописи мужа. Они много об этом говорили, спорили...Почему этот герой сделал так, а не эдак. Анна Григорьевна не раз склоняла мужа к изменению сюжета или какой-то черты в поведении героя, то есть они жена и муж занимались, порою, откровенным сотворчеством! И вот это, действительно, было счастьем. Стоит за таким, чтобы подсмотреть хотя бы - ехать в чужие края...
14. Последнее «Путешествие» книги «На край света и даже дальше» - как и называется вся книга.
А путешествие не ближнее - на Сахалин. И не на прогулку, а на работу, на «Платформу ЛУН-А, расположенной в Охотском море, на расстоянии 15 километров к северо - востоку от острова Сахалин», И можно сразу сказать, что Сахалин для автора - это и есть «край света», а платформа - «...и даже дальше». И не производственный аспект здесь главное, хотя у этого писателя всё главное - и производство никогда не было второстепенным, так же как «производство» выше искусства.
«Сахалинский контракт», который был заключен компанией «Сахалин Энэрджи» и утверждён тремя партнёрами: англо-голландской «Шелл» и двумя японскими - «Мицуи» и «Мицубиси». Контрольный пакет акций принадлежал «Шеллу». По договору, подписанному с Росийской Федерацией, партнёры должны были затратить на проект порядка десяти миллиардов долларов, которые должны быть компенсированы им добытой в перспективе продукции - нефтью и газом. Всё шло замечательно до тех пор, пока не выяснилось, что деньги кончаются, необходимо ещё десять миллиардов. Руководство нашей страны эта новость возмутила. На Сахалин прибыл Олег Митволь и в два счёта выяснил, что прокладка нефте - и газопроводов по острову нанесла громадный вред рыбным богатствам рек...» И компании «был выставлен счёт такой величины, что та сочла за лучшее уступить контрольный пакет акций «Газпрому». Во всех этих делах Юрий Александрович Поклад ехал присутствовать, как инспектор, чья работа оказалась вполне на уровне «путешествия»: «Говорить о напряженности труда инспектора технического надзора излишне. Рассмотрение и подписание с утра пораньше десятков актов большим делом назвать трудно, поэтому я иду проверять выполнение своих прошлых замечаний...». «Пикантность ситуации в том, что я выполняю «инспекцию третьей стороны», то есть замечания мои законной силы не имеют, играя роль рекомендаций. Я вам советую, а вы уж сами решайте, прислушаться или нет». - А это ещё ближе к «Путешествию»...
Времени для воспоминаний и размышлений достаточно.
И где бы мы сейчас не оказались, нам не уйти от подобных размышлений, которые то и дело догоняют Юрия Поклада: «Гибель людей нельзя оправдать никаким резоном. Социализм себя изживал, пришло время, надо было что-то сделать, что-то изменить. Что-то и сделали». «Того, кто уверяет, что мы жили прекрасно, и требует вернуть прошлое, нужно немедленно отправить в психбольницу». «Появилось в России много иностранцев - они удивительно улыбчивые люди! Иностранцы всегда улыбаются, даже когда нет повода. Лучше ли это привычного русского хамства, я не знаю. Австралиец и голландец сделали вид, что мне рады».
Но проснувшись поутру в вагоне поезда, автор увидел следующую картину с верхней полки: «Посмотрел вниз: растерзанные коробки с продуктами, остатки еды на столе, пустые пивные банки, катающееся по полу. Пролитое пиво пахло отвратительно. Алан спал одетый, с отчётливым хриплым храпом, бросив комок простыни под голову. Дейв, вспотев лысиной, интеллигентно посыпывал, так и не сняв узкие очки. Не только русские ведут себя за границей безобразно».
«Недавно прочитал книгу Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска». Книгу написал враг российского государства, но враг умный. К умному врагу стоит прислушаться. Он пишет: чтобы победить русских, надо, в первую очередь, выхолостить их культуру, уверить их в том, что вся история их позорна и недостойна, что сам народ туп, безграмотен, немощен».
Что сказать...Бжезинский со товарищи в этом уже так постарались, что о культуре, кроме, как песенной или танцевальной, говорить трудно. Она ещё есть: и культура, и литература, но от народа, похоже, её прячут, издавая мелкими тиражами литературу, сценически и телевизионно культуру загромождают неимоверным количеством поделок, где новая серия капиталистической культуры - вечная золушка во множестве вариантов, или несправедливо осужденный очередной граф Монтекристо... Издавая миллионными тиражами газеты с очередным блоком свежих сплетен... Мы их с удовольствием раскупаем, проходя мимо патриотично настроенных изданий, радуя Бжезинского с коллегами по разрушению России и Мира, если на то пошло...
«В России иностранцы усиленно отгораживаются от нас, как от чумы. «Кемп» напоминал хорошо укреплённый лагерь: крепкий, высокий забор, замки на воротах, пропускная система, охрана с суровыми лицами». «Хозяева «кемпа» - иностранцы - были уверены: как только русские окажутся в магазине - сразу же напьются. Откуда такая убеждённость в порочности русского человека?». «Перед отъездом из «кемпа» нам вновь выдали паёк, если возможно столь скромно величать объёмистый целофановый пакет. Едва попав в лодку, корейцы, малайцы и филиппинцы сразу же набросились на любимую вермишель, они любят поесть, пользуясь для этого любой возможностью. Англичане, шотландцы и американцы завалились спать...»
В этом последнем «Путешествии» Юрий Поклад касается, на мой взгляд, самой сути нынешних глобальных капиталистических отношений, где действует глобальный же процесс цивилизации, когда культурой никакой и не пахнет в отношениях между нациями, например, и механический аспект прогресса - налицо. «Перегрузка личного состава на «Асторию» (плавучий отель для работающего персонала на платформе - Г.М.) производилась с помощью подъёмного крана в специальной трёхместной корзине. Ничего лучшего пока не придумано ни в России, ни за рубежом. Когда подняли на порядочную высоту, откуда лодка стала казаться совсем небольшой, я почувствовал, что сползаю с кресла, несмотря на то, что привязан ремнями, вспомнились строки из технико-экономического обоснования: «Даже летом температура воды редко превышает плюс восемь градусов».
Страшная цивилизованная высь, бездна прогрессивного глобализма с холодной водой внизу кого хочешь напугает.
Но как нас самих не пугало это: «У моих сообразительных соотечественников есть привычка превращать кладбища в парки, у нас на перезахоронения почему-то никогда не находится ни денег, ни желания.
Как мы относимся к предкам, также отнесутся и к нам и потомки. Об этом как-то не думалось тем, кто давал команду вырывать тракторами кресты и постаменты и сгребать всё это в угол будущего парка культуры и отдыха.
Мы, дети, с любопытством наблюдали за этим процессом, размышляя о таинстве вечной жизни и переселении душ, были нам неведомы, - октябрята, потом пионеры, мы были убеждены, что Бога нет, что наше поколение будет жить при коммунизме, что учёные придумают лекарство для бессмертия, поэтому о смерти беспокоиться не стоит».
Писатель Юрий Поклад - философский писатель, но его философия настолько проста, что всегда кажется, что в ней не было никогда ничего сомнительного - всё и всегда было правдой или неправдой: никаких нюансов...
На самом деле писатель сложности оставляет себе или они в подтексте, а читателю выдаёт упрощенный вариант. Как, например, здесь: «Некоторые люди живут и умирают во сне, но самое страшное не это. Самое страшное то, что такая жизнь представляется им нормальной, и они даже порицают тех, кто осмеливается предположить, что жить надо всё-таки как-то по - иному».
Это типичнейшая вещь современной жизни. Но так ли она проста? Во сне «живут и умирают» нынче миллионы, несмотря на то, что у каждого свой сон.
А кто-то его и вообще уже утратил от пьянки или от старости. Писатель выбирает лучшего из людей, которых он когда - то знал, и который тоже «спал на ходу», как говорится, но «спал» исключительно активно: «Если представить себе идеальный экземпляр советского человека, он подойдёт по всем статьям. Но советский человек, как «новая общность», не вполне удался, сейчас его и вовсе не существует. Мише пришлось жить в иное время: прагматичное, жестокое, несправедливое; время, в котором кроме идеологии денег, никакой другой нет. Ему неуютно, ему обидна несправедливость, ему кажется, что раньше было лучше. Любопытно, что советское время он, по возрасту, почти не помнит.
Миша набит информацией словно сундук, в котором бумаги навалены горой, так, что невозможно закрыть крышку». «У Миши отлична память и непрерывная жажда общения, он утомителен, но не замечает этого, как все самовлюблённые люди». «Однажды я понял, в чём секрет оптимизма этого человека: ему вовсе не двадцать девять лет, ему примерно четырнадцать».
Для такого «вырасти» и «проснутся» - невозможно. Он настолько увлечён своими способностями, что тот, кто раскроет ему его глаза - будет его врагом. Сам он вряд ли поймёт свои ошибки. Таким, действительно, лучше жить и умереть, «не проснувшись», тем более, что он знает свою профессию и может приносить посильную пользу, поэтому таких людей «будить» не надо, тогда, когда «спящих» более тревожными или, наоборот, совсем бездумными снами маются у нас миллионы. Их «разбудит» только война или природная катастрофа: индивидуально психологическая катастрофа с ними уже произошла.
Другой «персонаж» «Путешествия» тоже из не совсем нормальных людей отличается современной «трезвостью» взгляда на жизнь, несмотря на некоторую потерянность этого взгляда: «Максим внушительного телосложения, говорит не спеша, веско, неплохо объясняется по-английски, - весьма солидный человек. Вот только глаза у него какие-то потерянные, словно человек всё время пытается что-то вспомнить, но вспомнить не может. И ещё они виноватые. Не за совершенную провинность, - так, на всякий на всякий случай, авансом».
Знает наверняка, что будет виноват, скорей всего, уже виноват, ибо усвоил давно, что нынче честно не проживёшь.
«Я давно наблюдаю за русскими специалистами, работающими в иностранных компаниях, у них именно такое выражение глаз. Оно порой маскируется наглостью, но это оборотная сторона трусости, попытка дать отпор ещё не совершенной агрессии». - пишет Поклад. Мне кажется всё дело в том, что мы все пасуем перед деловыми иностранцами, а зря: у них всё не столько деловое, сколько не терпящее других решений, поэтому кажется, что эта уверенность и есть лучшее, что можно придумать. На практике сразу всплывает множество накладок - с обыкновенной неисправностью заводского оборудования, и с людьми специального назначения, присланных сопровождать это оборудование. Но эти люди не пробиваемые изначально, а мы всегда по холуйски берем их грехи на себя, отчего и глаза наши обретают ту «потерянность», которую ценят в нас иностранцы.
Ценят до времени, пока мы полностью не проснулись. И мне подумалось: они и без войны - на одном сотрудничестве могут нас уничтожить изнутри: нам снова (была ведь была!) и срочно нужна своя цивилизация! Кровь из носу!!! Но цивилизация срочно прийти не может: нужны на крайний случай десятилетия...
Как тут опять не вспомнишь родных «раздолбаев», написанных Юрием Покладом от бурильщика Белякова и мастера Баюкова до начальника Управления Шамраева (был он был - раздолбаем тоже). Они на ходу не спали и не перед кем не заискивали и, они, как «штрафбат», прошли по нашим северам и разведали нам Большую нефть и Большой газ, за счёт которых наше государство и вместе с ним мы - всё ещё живём... И они как воздух для нас. Не будь их и могло бы завянуть громадное государство.
15.Но всё же мы попадаем в какой-то тупик, навязанный нам Европой (в данном случае), которой сто лет назад предсказали - «Закат»! Который действует очень коварно: он уничтожает людей изнутри, но которые под видом людей долго ещё будут торчать на свете, как «гнилые сучья дерева», по Шпенглеру. Но не мог, не мог Юрий Поклад, уважающий и понимающий настоящую Европу думать в целом о ней плохо и ставить, что называется, на ней крест... И всё же... на обложке книги Юрия Поклада «На край света и даже дальше» огненно - розово - кровавый закат над Охотским морем. Как «штормовое предупреждение» для России!!! И такое ощущение, что на этой современнейшей(!) «платформе» находятся уже не совсем живые люди... похожие на роботов... Которые очень чётко знают свои обязанности, за что получают свою не маленькую, надо понимать, зарплату... Но что для нас в этом пагубного? Большинство из нас вместе с Европой неуклонно движемся к какому-то небытию!- Кто через «сонное» состояние, кто через войну, кто через криминал... кто через холуйство...кто просто за компанию, но к тому же, как не крутись, «Закату». К закату нормальной человеческой эры, когда человек потерян психологически изнутри!
16. Но я не сомневаюсь, что мы прорвёмся и через это! Как всегда...и, может, навсегда. Но для этого сначала надо понять - где мы оказались, к чему пришли? Об этом как раз и книга Юрия Поклада. Чем и значительна эта книга: честно определить наше общее место, хотя бы на своей земле! Порой мне даже кажется, что Россия будет в настоящей дружбе со всем европейским континентом - а для этого надо сначала возвыситься самой России. Хотя бы через грустные, но не безнадёжные размышления вместе с книгой этого писателя. В целом книга проникнута тревогой и надеждой за всё и за всех...
