Как уже сообщалось на РНЛ, в Москве, в издательстве Сретенского монастыря, издана новая книга известного рязанского православного писателя Игоря Евсина «Сергей Есенин. Путь к Богу». Данное издание является наиболее полным собранием исследований автора о судьбе и вере великого русского поэта. Игорь Евсин занимается обозначенной темой более десяти лет. За эти годы Игорь Васильевич издал три книги по этой теме. Вышедшее в Сретенском монастыре издание объединяет все эти книги. Предлагаем вашему вниманию главу из новой книги Игоря Евсина.
***
Чтобы понять, что же за духовный переворот произошел с Есениным в 1917 - 1919 гг, необходимо осознать, что произошло тогда со всем русским народом, без которого он себя не мыслил. Ведь, как правильно заметил А.В. Гулин: «Законы духовной жизни, те, что направляют судьбу каждого народа и человека, едины для всех - национального гения или простого смертного... Есенин делал выбор под стать миллионам современников».
А миллионы современников сделали тогда выбор в пользу социалистической революции. Священник Сергий Рыбаков в своей статье «Сергей Есенин и русская революция» заметил: «Русский народ в революции выступил сразу в нескольких ипостасях: он и виновник, он и жертва, он и свидетель инородного и иноверного бесчинства».
Конечно перемена мировоззрения в народе произошла не в одночасье и не случайно. Советский литературовед В. Базанов в книге «Сергей Есенин и крестьянская Россия» говорил: «Еще... в декабристских воззваниях и «республиканских катехизисах» говорилось, что Бог создал человека свободным, но земные тираны похитили свободу у него. Отсюда делался вывод: русский крестьянин имеет право на борьбу с самодержавием и помещиками... Революционные народники, участники героического «хождения в народ», откровенно использовали Священное писание в пропагандистских целях... Русские социалисты-утописты XX столетия... использовали идеи раннего христианства для пропаганды собственных освободительных идей... В прокламации «Русскому народу» внушалось крестьянам: «По учению Иисуса Христа люди равны. И великая награда {от Бога} тому, кто постоит за равенство и свободу».
Поэтому в свершившийся революции во многом были повинна часть лучших представителей народа - интеллигенции, идеологически подготовившей социалистический переворот. А кроме этого часть армии, не вставшей на защиту монархии и часть духовенства, проявившего непоследовательность в отстаивании священной власти Царя - Божьего Помазанника. Вспомним, как развивались события первой, так называемой, Февральской революции 1917 года.
Условно ее началом можно считать 14 февраля, когда в Петрограде начались демонстрации рабочих с требованием хлеба, умышленно не подвозившегося в город. 17 февраля забастовал крупнейший в России Путиловский завод. К двадцатому числу уличные демонстрации переросли в погромы и грабежи продовольственных магазинов и складов. 26 февраля восстает четвертая рота запасного батальона Павловского гвардейского полка и открывает огонь по полицейским, пытавшимся навести порядок. Таким образом, произошло первое массовое клятвопреступление военных, которые давали следующую присягу на верность Царю Николаю II: «Клянусь Всемогущим Богом перед Святым Его Евангелием... Его Императорского Величества и земель Его врагов... храброе и сильное чинить сопротивление... об ущербе же его Величества интереса, вреде и убытке... всякими мерами отвращать... В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы целую Слово и Крест Спасителя моего. Аминь».
Ко второму марта 1917 года уже не солдаты, а большая часть Императорского генералитета вместо того, чтобы чинить врагам своего Государя «храброе и сильное сопротивление», требует от него в лице генерала Рузского «сдаться на милость победителя и отречься от Престола». Роль армии в совершившемся перевороте была велика. Да и впоследствии именно армия арестовывала Царя, потом охраняла его и в конце-концов допустила расстрел всей Царской семьи. Даже подняв знамя борьбы против большевиков, белая гвардия боролась не за Царя, не за монархию, а за республику, за «Учредительное собрание».
Надо сказать, что Царю Николаю II приносило присягу и духовенство, ведь согласно законам Российского государства «Император яко Христианский Государь есть верховный защитник и хранитель догматов государствующей веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния...В сем смысле... Император...именуется главою Церкви».
Однако на защиту интересов христианского Государя столичное духовенство не встало. Во время разгорающейся Февральской революции товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Н.Д. Жевахов обратился к первенствующему члену Синода митрополиту Владимиру с просьбой выпустить воззвание к народу о недопустимости безпорядков, прочитать его в церквях и расклеить на улицах. Как вспоминал Н.Д. Жевахов : «Я добавил, что Церковь не должна стоять в стороне от разыгрывающихся событий и что её вразумляющий голос всегда уместен, а в должном случае даже необходим. Предложение было отвергнуто».
2 марта 1917 г. Царь Николай II подписал телеграмму на имя начальника Генерального штаба, в которой говорилось об отречении от престола. Заметим - не «Манифест», не Государственный Акт на гербовой бумаге, а обычный листок. Подписал карандашом, зная, что никакой юридической силы эта подпись иметь не будет. Знали это и те, кто добивался от него отречения, однако, провозгласив эту телеграмму «Манифестом», помимо конкретного адресата, разослали её текст во все концы России, призывая подчиниться так называемому «Государеву Акту об отречении».
После этого в губерниях и уездах стали проходить собрания клира, на которых выражалось поддержка смены государственного строя. В Синод из разных концов России стали поступать телеграммы. Приведём только некоторые из них: «Отрицаясь от гнилого режима сердечно присоединяюсь к новому. Протоиерей Князев», «Прихожане... Каинского уезда Томской губ. просили принести благодарность новому Правительству за упразднение старого строя, старого правительства и Воскресения нового строя жизни». «Духовенство... округа Пензенской епархии вынесло следующую резолюцию: в ближайший воскресный день совершить Господу Богу благодарственное моление за обновление государственного строя... рухнувший строй давно отжил свой век». Повторимся - телеграммы подобного рода приходили в Синод со всех концов России. Прихожане поддерживали своих пастырей.
Большинство русского народа охватило духовное помрачение, которое монахи Оптиной Пустыни определили, как массовое беснование. Конечно же, нельзя сказать, что отречение от «гнилого режима» было всеобщим. Немало было и тех, кто до конца стоял за монархию и остался верен клятве данной Царю. Среди них был и Сергей Есенин, который не присягнул на верность Временному правительству, дезертировав из армии. Убежденным монархистом он не был, но это не умаляет значения его поступка, соответствующего духу православного христианина.
На свершившуюся Февральскую революцию Есенин откликнулся поэмой «Товарищ». В этом произведении Сергей Александрович не высказывает своего отношения к ней, но пророчески говорит о её первых жертвах - рабочем-революционере, Православной Церкви (в образе сражённого пулей младенца Исуса) и сына погибшего рабочего, для которого Христос был «товарищем». В целом, на примере одной семьи поэт показал трагедию, ставшую впоследствии трагедией всего народа. Впоследствии эмигрантская критика высоко оценила поэму «Товарищ». В. Левин писал: «Только один Есенин заметил в февральские дни, что произошла не «великая безкровная революция», а началось время тёмное и трагическое, так как «Пал, сражённый пулей младенец Исус». И эти трагические события развиваясь дошли до Октября».
К сожалению, дальнейшее творчество Есенина отражает вовлечение поэта в обстановку духовного помрачения, о чем говорилось выше. В том же 1917 г. он пишет стихотворение, в котором говорит следующее:
О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иным именами
Встаёт иная степь.
Долга, крута дорога,
Несчётны склоны гор;
Но даже с тайного Бога
Веду я тайно спор.
Приветствие «иной крепи» государства здесь прямо созвучно с телеграммами в адрес Синода о «Воскресении нового строя жизни», а «тайный спор» поэта с Богом отражает умонастроения практически всей интеллигенции того времени, и в частности литературного течения «Скифы», к которому примыкал тогда Есенин.
В это течение входили А. Блок, А. Белый, Р. Иванов-Разумник, то есть те, кого он называл «западниками», «романцами». Близки к «скифам» были и «новокрестьянские» поэты, друзья Есенина - Н. Клюев, П. Орешин, С. Клычков, А. Ширяевец. Октябрьскую революцию 1917 г. «скифы» восприняли, как путь к духовному обновлению России и более того - преображению человека и мира. Социалистические идеи, соединенные с учением Христа о справедливости, должны были стать, как говорил идеолог «скифства» Р. Иванов-Разумник, «новой верой и новым знанием, идущим на смену старому знанию и старой вере христианства...».
Надо сказать, что идея духовного обновления России через революцию овладела тогда не только интеллигенцией, но и значительной частью духовенства. Как сообщается в изданной Москвой Патриархией «Истории Русской Православной Церкви 1917 - 1990 гг.»: «Ещё при Временном правительстве в Петербурге был образован «Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян»... В 1919 г. священник Иоанн Егоров создаёт в Петербурге новую модернистскую группировку под названием «Религия в сочетании с жизнью».
Позднее священниками-обновленцами были организованы и другие группы - «Друзья церковной реформации», «Петербургская группа прогрессивного духовенства», «Народная Церковь». В конце концов обновленцы объединились и в 1922 г. создали единую «Живую Церковь», к которой примкнула половина епископов и клириков. «Живая Церковь» объявила себя «единственно правильной» и на самочинном Поместном Соборе приняла документ о низложении Патриарха Тихона и лишении его монашеского сана. К счастью, Русская Православная Церковь сумела преодолеть этот раскол, но происходившие тогда события не могли не сказаться на общественных настроениях. Как пишется в той же «Истории Русской Православной Церкви»: «Крайним выражением болезненных процессов, происходивших в среде духовенства, явились случаи открытого ренегатства. Так, в журнале «Революция и Церковь» напечатано было заявление бывшего диакона: «Я снимаю на себя дарованный Николаем Романовым сан диакона и желаю быть честным гражданином РСФСР. Церковные законы и молитвы составлены под диктовку царей и капитала. Долой милитаризм, царей, попов и капитал».
На этом фоне обновленческая поэма Сергея Есенина «Инония» (иная страна, с новой верой), в которой есть строки: «Тело, Христово тело // Выплёвываю изо рта» была не такой уж шокирующей, как нам кажется сегодня. С другой стороны, действительно трудно понять, как мог Есенин, по образованию учитель церковно-приходских школ, с детства воспитанный в традициях Православной Церкви, отказаться от её основного спасительного таинства, подвергнуть сомнению самые основы Православной веры. Однако сомнение нередко посещает верующих людей, особенно творческих. Ф.М. Достоевский, один из лучших русских духовных писателей, в своём дневнике признавался: «...Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла...»
А современный нам доктор богословия, преподаватель Московской духовной академии М.М. Дунаев, рассуждая на эту тему, пишет: «Утверждённость в вере не обретается человеком с рождением... в глубинах сердца вера, быть может, и укоренена безсознательно, но сознание предъявляет и свои права: сомневается, ищет, отвергает даже несомненное». Сомнениями, поисками, отвержением несомненного и обращением к нему отмечается религиозное воззрение Сергея Есенина в его революционном и послереволюционном творчестве.
«Господи, я верую!» - пишет он в 1917 г. («Пришествие»), а уже в начале 1918 г. говорит иное: «Не хочу воспринять спасения через муки Его и крест». («Инония»). И далее: «Может быть, к вратам Господним сам себя я приведу». («Серебристая дорога», 1918); «Не молиться Тебе, а лаяться научил Ты меня, Господь». («Пантократор», 1919); «Душа грустит о небесах...» (1919); «И молиться не учи меня, не надо» (Письмо матери 1924); «Так мне нужно. И нужно молиться» («Ты ведь видишь, что небо серое...», 1925).
Но при всех своих сомнениях Есенин ни в одном из произведений не отрекается от Бога, даже в поэме «Инония» не утверждает, что Его нет. Богоборческие стихи Есенина были отражением живой действительности, расколовшей общество того времени. Об этом свидетельствует характерный случай, произошедший во время чтения поэтом «Инонии» в харьковском сквере. Литератор Л. Повицкий вспоминает: «Когда он [Есенин] резко, подчеркнуто бросил в толпу: «Тело, Христово тело выплевываю изо рта», - раздались негодующие крики. Кто-то завопил: «Бей его, богохульника!». Положение стало угрожающим, тем более, что Есенин с азартом продолжал свое совсем не «пасхальное» чтение. Неожиданно показались матросы. Они пробились к нам через плотные ряды публики и весело крикнули Есенину: «Читай, товарищ, читай!» В толпе нашлись сочувствующие и зааплодировали. Враждебные голоса замолкли, только несколько человек, громко ругаясь, ушли со сквера». Несколько человек...Горько читать такие строки сегодня, но они наглядно показывают действительность того времени, действительность, которая стихийно вовлекла поэта в революционные настроения, но очень скоро разочаровала его.
Революция, как способ построения более совершенного общества не оправдала надежд Есенина. Не находя идеала в социалистическом учении («Мне даже Ленин не икона») и в то же время утратив цельное православное мировоззрение, поэт переживал духовно-нравственную опустошенность, которая вылилась у него в антисоциальное поведение. Как он сознавался в стихотворении «Ответ»: «...С больной душой поэта пошел скандалить я, озорничать и пить».
О пьянстве Сергея Александровича создано немало легенд. Как известно, Есенин не писал стихов, будучи нетрезвым. Об этом он сам говорил Р. Березову, «...Я ведь пьяный никогда не пишу». Об этом писали и мемуаристы, в частности И.И Шнейдер, утверждавший, что в нетрезвом виде Есенин стихи действительно никогда не писал.
Тогда спрашивается, когда же он пил, если всего за последние пять лет жизни им было написано около сотни стихотворений и пять поэм, вошедших в сокровищницу русской литературы, а за последний год жизни подготовлено к изданию и выпущено четыре (!) сборника стихотворений? Когда же он пил, если в двадцатитрехлетнем возрасте, когда некоторые дети еще сидят на шее у родителей, построил отцу с матерью новый дом вместо старого, сгоревшего? А кроме того, надо было заботиться и о своих детях и помогать сестрам. Как вспоминала Екатерина Есенина: «Сколько неотступных волнений и забот было у Сергея. Одни мы с Шуркой чего стоили. Меня он взял к себе в Москву из деревни еще в 1921 году, а позднее, в 1924 году, - Шурку. Надо было нас кормить, одевать, учить, устроить нам жилье».
Современный поэт Валентин Сорокин по поводу «пьянства» Есенина заметил: «Есть ли где еще такой «простецкий» народ, кроме нашего, русского, позволяющий на протяжении десятков лет «дискутировать»: пил или не пил его гениальный сын - поэт Сергей Есенин... Пил Есенин? Пил. Запоем слезы русские пил. Пил запоем русскую нищету. И погиб не от водки, а от русской крови. Этот кровавый концерт, кровавый грех, мутит нас. Кровь царских детей, обрызгавшая ипатьевские подвалы, щедро пролилась на русской земле. Сергей Есенин был обожжен ею».
И если уж говорить собственно об алкоголе, то Есенин, переживая все случившееся в России на его веку, признавался В.С. Чернавскому: «Если бы не пил, разве мог бы я пережить все, что было». Что же касается легенд о его безудержном пьянстве то он так говорил об этом своему другу В. Болдовкину: «За мной ходит отчаянная слава пропойцы и хулигана, но это только слова, а не такая уж страшная действительность».
Литературовед А. Козловский в предисловии к книге «С. А. Есенин в воспоминаниях современников» писал: «Есенин называл себя в стихах забиякой, сорванцом, скандалистом, разбойником, говорил о себе: «Я такой же, как ты хулиган, // И по крови степной конокрад». Таких строк было немало. И на поверхностный взгляд в самой жизни поэта было такое, что оправдывало и объясняло их появление. Любители литературных сплетен разносили стократно разукрашенные и перевранные истории.
Но вот свидетельство писателя, которого никак нельзя заподозрить в стремлении навести «хрестоматийный глянец» на образ Есенина, человека, близко его знавшего и нередко с ним общавшегося, - Андрея Белого «...меня поразила одна черта, которая проходила потом сквозь все воспоминания и все разговоры. Это необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность».
Об этих душевных качествах Сергея Есенина осталось немало и других свидетельств. О его доброте, чуткости, внимании к людям вспоминали Д. Н. Семеновский, В. С. Чернявский, Ю. Н. Либединский, Вл. Пяст, Вс. Рождественский и другие мемуаристы, хорошо знавшие Есенина. Тогда откуда же берутся воспоминания об эпатирующих, скандальных эпизодах на эстраде и в быту у такого деликатного человека?
А. Козловский утверждал: «Многие россказни начали ходить еще при жизни поэта, и он далеко не всегда стремился их опровергать... Есенин становился источником не слишком точных, а иногда и вовсе фантастических сведений о себе... Особенно много россказней внесли в историю есенинской жизни его «собратья» имажинисты. Их мемуары полны самыми невероятными похождениями главным героем которых выступает Есенин... Пальму первенства здесь удерживает «Роман без вранья» А. Б. Мариенгофа».
С имажинистами связывают такой скандальный поступок Есенина, как роспись наружной стены Страстного монастыря строчкой из своей поэмы «Преображение»: «Господи, отелись!». Эту строчку восприняли тогда, как богохульство. Однако поэт вкладывал в нее совсем другой смысл, нежели тот, который воспринимается буквально. Словом, «отелись», Есенин призывал Господа «войти в тело», то есть воплотиться. Таким образом он желал, чтобы Бог вновь явился на земле человеком, как когда-то явился Иисус Христос. Именно так он трактовал свою строчку близкому другу, поэту П. В. Орешину, причем эта трактовка была глубоко народной, типично русской. О «телесном Христе» говорил и известный религиозный философ П. А. Флоренский: «Русский народ, в своей религиозности, живет со Христом, страдающим... Бог умалился для нас, сделался человеком и жил среди людей... Это - русский Христос... Это Христос - друг грешников, убогих, немощных, нищих духом».
Вторая скандальная история связана с Мариенгофом, который в своих воспоминаниях поведал о том, что однажды зимой он, Есенин и их гости «пили чай из самовара, вскипевшего на Николае Угоднике: не было у нас угля, не было лучины - пришлось нащепать старую икону, что смирнехонько висела в углу». Вторым мемуаристом, который рассказывал об этом был литератор-имажинист И. И. Старцев. Но их «воспоминания» не стыкуются между собой. Мариенгоф пишет, что этот случай произошел зимой 1919 г. Гости на квартиру, которую снимали Мариенгоф с Есениным, собрались по поводу того, что комендант дома не стал докладывать в ЧК, как он и Есенин пользовались электрическим обогревателем, что тогда строжайше запрещалось. У Старцева же пишется, что гости собрались «на именины Есенина... 8 октября» и икону Есенин якобы «похитил у хозяйки». Здесь даже дата именин указана неточно. Но надо отдать должное Старцеву. Этот случай, опубликованный в сборнике воспоминаний 1926 г., он, признав несостоятельным, не включил в переиздание 1965 г. Что же касается Мариенгофа, то его воспоминания еще при жизни называли злостной клеветой на великого поэта.
Читая его слова о расщепленной иконе Николая Чудотворца, необходимо помнить и слова современника Сергея Есенина, писателя Бориса Ширяева. Говоря о лучших стихах поэта, что они у него от Бога, Ширяев писал: «Мог ли человек, совершенно утративший веру в Пречистого Спаса и крепче всех возлюбленного Им Чудотворца написать эти строки? Ответ ясен: конечно не мог. Он не получил бы от Господа того вдохновенного песенного дара...».
Однако эпатаж и скандальные эпизоды в жизни и творчестве Сергея Есенина все же действительно случались. «Исповедь хулигана», цикл «Москва кабацкая», «упаднические» стихотворения первой половины 1920-х годов говорят о мучительном духовном надломе, который произошел тогда с поэтом.
«Драматизм судьбы лирического героя «Москвы кабацкой», - писал Ю.Л. Прокушев, - противопоставление себя в ходе революции движению народной жизни, приводит героя к трагическому разрыву с действительностью, к потере веры в себя и в окружающий мир, к цинизму и безнравственности». Кризисный период, который переживал тогда Есенин, в советском литературоведении характеризовался как «эпатажный», «хулиганский», «скандальный», «антиобщественный», «аморальный». С православной же точки зрения, нисколько не противореча вышеперечисленным эпитетам, поведение Есенина той поры можно назвать своеобразным юродством.
Именно к этому выводу пришла современная исследовательница жизни и творчества поэта О. Е. Воронова. «Мотивы, преемственно связанные с традицией русского «юродства», явственно ощутимы в есенинской «Исповеди хулигана». Здесь и нарочитое самоуничижение вплоть до подчёркнутой небрежности внешнего облика «Я нарочно иду нечесаным...», своеобразного сочетания шутовства и мученической готовности быть осмеянным и побитым камнями, подобно непризнанным пророкам: «Мне нравится, когда каменья брани // Летят в меня, как град рыгающей грозы...», с демонстративной стойкостью сносить лишения и холод...
...Поэт готов раскланяться с «каждой задрипанной лошадью», считает удобным кормить кобыл овсом из щёгольского цилиндра, водит нежную дружбу с собаками из московских переулков: «Каждому здесь кобелю на шею // Я готов отдать мой лучший галстук»... Даже строки «И похабничал я, и скандалил // Для того, чтобы ярче гореть...» иначе воспринимаются в исследуемом контексте, ведь юродивых в Древней Руси называли «похабами»......Рядясь в маску хулигана, - пишет Воронова, - поэт не ограничивается стремлением эпатировать мещанскую толпу, но преследует иную, более значительную цель - донести до современников некие выношенные им истины, не во всём совпадающие с принятой большинством мерой ценностей и идеалов. По существу, с той же, в известном смысле дидактической целью обращались к своим благополучным соплеменникам и русские юродивые... под маской есенинского «хулиганства» часто скрывается стремление высказать свою правду о мире и людях».
Юродство в православном понимании, это намеренное антисоциальное поведение человека, при котором он живет под личиной «поврежденного в уме», что дает ему возможность говорить правду не только о людях, но и об общественном строе, о властях, выражать протест против существующих порядков. В этом смысле юродство Есенина заметил даже член ЦК партии большевиков, редактор газеты «Правда» Н. И. Бухарин, написавший после смерти Есенина «Злые заметки» в которых говорил: «Это юродство входит, как составная часть, в совокупную идеологию новейшего национализма... «мы, ста, по-мужицки, по-дурацки». Эта «древляя» юродствующая идеология для конспирации напяливает на себя «советский кафтан». И в самом деле, с одной стороны Есенин пишет заявление с просьбой принять его в партию большевиков, а с другой, как писал В.Ф. Ходасевич, «Пьяный Есенин... кричал на весь ресторан... «Бей коммунистов, спасай Россию»... Так крыть большевиков, как это публично делал Есенин, не могло и в голову прийти никому в советской России».
Конечно же, юродство Сергея Есенина нельзя назвать в полном смысле «юродством Христа ради», то есть добровольным самоуничижением и нарочито антиобщественным поведением для того, чтобы свободно обличать человеческие грехи и порочность власти. Однако одну из основных целей православных юродивых - быть зеркалом падшего мира Сергей Есенин по-своему выполнял. Об этом свидетельствует близкий друг поэта писатель В. Иванов. В его воспоминаниях есть такой эпизод. Говоря о людях, для которых Есенин писал в стихах эпатирующие строчки, поэт заметил:
«- Это они хулиганы и бандиты в душе, а не я. Оттого-то и стихи мои им нравятся.
- Но ведь ты хулиганишь?
- Как раз ровно настолько, чтобы они считали, что я пишу про себя, а не про них. Они думают, что смогут меня учить и мной руководить, а сами-то с собой справятся, как ты думаешь? Я спрашиваю тебя об этом с тревогой, так как боюсь, что они совесть сожгут; мне ее жалко: она и моя!»
«Совесть неугасима в человеческой душе, - писал Б. Ширяев, - она тоже дар Божий... Глубоко грешный в своей земной жизни Сергей Александрович Есенин, не устоявший в ней против окружавших его суетных соблазнов, вопреки их тлетворному влиянию сохранил совесть, эту последнюю искру Божию в своей душе, сохранил ее вместе с верой в Светлого Спаса и Пречистую Матерь Его». Совесть побуждала поэта к покаянию. Это выразилось в его творчестве 1924 - 1925 гг., то есть последних лет жизни. Несмотря на ставшее классическим стихотворение того времени «Не жалею, не зову, не плачу», в котором он заявляет - «Не жаль мне лет, растраченных напрасно», общую тенденцию творчества Есенина можно назвать как исповедальность, покаяние, обозначенное другими строчками: «Годы, молодые с забубенной славой // Отравил я сам вас горькою отравой». О своей исповедальности поэт говорил писателю В. Рождественскому: «Пишу не для того, чтобы что-то выдумать, а потому, что душа просит. Никого ничему не учу, а просто исповедуюсь перед всем миром, в чем прав и в чем виноват».
«Многие стихотворения этого периода, - пишет О.Е.Воронова, - проникнуты покаянными мотивами: «Так мало пройдено дорог, // Так много сделано ошибок»... осуждением себя за безчисленные уступки плотским страстям и соблазнам...»Не от этого ль тёмная сила // Приучила меня к вину...»....Раздумья о собственном несовершенстве, раскаяние в слишком легком порой отношении к жизни и к своей миссии на земле составляют важный духовный стержень есенинского творчества этого времени».
На пути раскаяния Есенин, скорее всего, как евангельский блудный сын, вернулся бы в лоно Православной Церкви, ибо, как сам признавался, «...сберёг все ощущенья детских лет», в которых было и частое посещение богослужений своего духовного наставника священника Иоанна Смирнова, и незабываемый колокольный звон, когда по праздникам он юнцом звонил на колокольне Казанской церкви.
В одном из воспоминаний Н.П. Калинкина говорится, как Сергей Есенин, встретив в Москве земляка, спрашивал: «Как там наша церковь? Здоров ли Иоанн Смирнов, его матушка? Как все, живы ли? Вспоминается мне, как мы поем в церковном хоре и как мелодично звучат наши детские голоса. Если бы сейчас услышать эти милые звуки! Иногда я их слышу... И тогда сердце мое переполняется радостью и вспоминается с неописуемой нежностью все, что видели мои детские глаза».
Иисус Христос говорил: «Пустите детей приходить ко мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие небесное». Через множество препятствий и искушений шел сберегший в себе детскую душу Сергей Есенин к Богу, однако его жизнь оборвалась слишком рано - в тридцать лет. Но в трагической смерти Сергея Александровича явно виден Божий Промысел, уготовавший поэту мученическую кончину, благодаря которой по утверждению святых отцов Православной церкви прощаются человеку его тяжкие грехи перед Господом.
