Заметки конца минувшего века и Послесловие к ним в память преподобного Леонида Усть-Недумского 17 (30 - нв. ст.) июля 2015 года о Православии и Русской литературе, профессиональных православных критиках и о Любви
Перечитывая свои записи 1998 года о пережитых и воскрешенных мгновениях жизни, - порывался я, конечно, сего дня поправить что-то, дополнить. Но главное: Если жизнь тебя ужалит - Не печалься, Не сердись... Не думай, - открылось мне тогда во всей полноте и действительном значении. И двадцать прожитых лет, тому свидетели. Поэтому и править нечего, не зачем.
НЕ ПЕЧАЛЬСЯ, НЕ СЕРДИСЬ... НЕ ДУМАЙ
НОЧЬ ТУДА, НОЧЬ ОБРАТНО, НО ДЕНЬ - ТАМ
«Я тоскую по Лальску, по Лузе...». - Записал первые слова и ощутил отчетливое биение ритма. Разбил на слоги, проставил ударения. Точно: трехстопный анапест. Классический размер: гармония.
А в начале пути гармонии не было. Наоборот - сомнения, разлад. Куда и зачем я еду? Зачем и Почему? Неотвязные, как железнодорожный ритм, вопросы. Сто, вовсе не лишних, тысяч, по-новому просто рублей, на дорогу. Зачем и почему? Зачем и почему вообще все то, что называем мы «жизнью»? Куда и зачем стремимся, движимы, ведомы судьбой?
В Лузу? А Луза - это яма, как сказала встретившая на вокзале Валентина Васильевна, директор местной центральной библиотеки. И на наречии коми - яма, и по-английски. Я так и не проверил по словарю, но верю, что так и есть. Может, и по-французски - яма? Иначе откуда в бильярде - луза?
По дороге от вокзала до библиотеки рассказала Валентина Васильевна и другую историю.
КАК В ЛУЗЕ ПОЙМАЛИ БЕСА
- К нам иногда приезжают из газет, по подписке. И земляк наш приезжал. Но не нравился он нам что-то. С порога ругаться начал: «Почему нашу газету не выписываете?»
- А если нам другая больше нравится?
И опять ругался. А мы с сотрудницами все в одной комнате собрались - его встречать. Дверь вдруг возьми и захлопнись. Открыть только снаружи и можно. Он стучать, он кричать... А что кричать: все в одной комнате.
«У меня машина! Мне некогда!» Окно открыли, он и выпрыгнул. Я говорю: «Вы уж в газете не пишите, как мы вас через окно выпускали...» А дверь минут через пять как- то сама открылась.
Я уточнил для себя. «Он невысокий, рыжеватый».
-Точно. Знаете его?
- В глаза не видел. Да ведь они, легион, все на одно лицо, - ответил я, вспомнив Петрушу Верховенского, хотя тоже в памяти нет - как он выглядел по Достоевскому, был ли невысок, рыжеват?
Луза. Ночь туда. День там. Ночь обратно. Утро - я уже дома. И, пока настаивается только что заваренный кофе, торопливо записываю: «Я тоскую по Лальску, по Лузе». Тоскую? Почему? Я же только что оттуда. Тоску рождают пространство и время. Чем они больше, тем больше тоска. Почему я тоскую? Или по чему?
По боли мышц? По тому первому ощущению, посетившему в поезде? Теперь я знаю - это от колокольни. Был восторг восхождения - вчера. А сегодня - боль в ногах. Но эта боль - память о восхождении, память о радости... Значит, боли нет? То, что мы называем «боль», - это память о счастье. Есть счастье. Есть память. А боли нет...
То же и с душой. Тоски нет. Есть память.
Душа просто помнит Лузу и Лальск - «...войдя в меня без возврата, тоже оказавшись в числе того самого важного, из чего образовался мой, как выражался Гоголь, «жизненный состав». (Иван Бунин «Жизнь Арсеньева»).
Лальск и Луза отныне - тоже мой жизненный состав.
КОЛОКОЛЬНЯ
Открывая железную дверь, честно предупреждали: «Потом ноги будут болеть». И все-таки мы шагали в узкое, вровень с плечами, пространство, плавно поворачивающее вверх, все выше и выше. Ступени высятся почти вертикально, словно к небу идем, поднимаемся. Трудно, и ноги уже подрагивают в коленях. Но пространство, вдруг, распахивается круглым периметром - это уже внутренняя часть колокольни. Дальше вверх ведут деревянные, свеже-сколоченные лестницы. Лествица, говорили в старину. «Радуйся лествице, Богом утвержденная, ею же восходим к небеси...», - Акафист Святителю Николаю помнится еще с Великорецкого Крестного хода.
Шаг за шагом... И исчезают стены в арочной вытянутости сквозных ниш - здесь звучал основной Колокол, многопудовый батюшка, хозяин колокольни... Но лестницы ведут еще выше. И почему-то хочется подниматься до самого верха, до самой возможной высоты. Идем. И уже по-настоящему страшно. Ноющая дрожь под коленями - поджилки трясутся? И настилы дощатые на уровнях, и сами ступеньки кажутся ненадежно тонкими. Ногу не ставишь, а опираешься ею бережно-осторожно.
А наверху - те же сквозные ниши, но уже поменьше, поуже. Мир как на ладони. И Лальск, и сверкающая подкова речки Лалы, охватившая его, и лес до горизонта, и безудержной молодой силы ветер... Но восторг таится где-то в глубине души, больше умом внушаешь себе - хорошо! Но главное чувство - страх. Крепко вжимаешь ладонь в стену колокольни, и отпустить невозможно - опора. Стена ведь от земли, от фундамента. А отпусти руку - останешься с небом один на один...
И вдруг понимаешь, что не готов еще ни к чему и высота эта тобой не заслужена, не вытружена еще тобой, но лишь дарована на мгновение - может, прозреешь?
А обратный путь, вниз, еще невозможней, трепет в ногах и пульс сладковато-густой у горла...
Почти сорок лет прожил я в этом мире. Барахтался в пучинах бытия, ползая по дну, как земноводное, умея обходиться без воздуха. Потом спасался постом и вновь захлебывался илом дна... Но высоту колокольни обрел впервые. И случилось это в Лальске. Жизненный состав...
Болят ноги - помнят колокольню. И душа - на одну тоску богаче, на одну боль ближе к Богу. И все это - память.
«ЕСЛИ ЖИЗНЬ ТЕБЯ УЖАЛИТ»
Мчится «уазик» по бетонным плитам, выложенным в две ровные колеи, под лесовозы... Перевозчица наша - за рулем, конечно, водитель, а все равно она, Валентина Васильевна, наша перевозчица из Лузы в Лальск, из Лальска в Лузу и потом, к основанному преподобным батюшкой, отцом Леонидом, храму.
- Что же это Крупин так про нас в «Вятской тетради» написал? Побывал в Лальске, как у постели умирающего больного. А мы себя умирающими не считаем...
В шести километрах от Лузы, под сводами храма, который сам и возводил, покоится преподобный Леонид Усть-Недумский, сопричисленный Русской Православной церковью клику местночтимых святых. Преподобный Леонид родом из крестьян Новгородской губернии, устроившей в 1610 году Богородицкую обитель на реке Лузе.
Предание гласит: трудился преподобный Леонид, соединяя канавкой озерце подле обители с руслом реки, и был ужален ядовитой змеей. И запретил себе думать о смертельном укусе, продолжая начатый Божьим промыслом труд... И был спасен. Спасен тем, что забыл о змее, о яде, о смерти? Просто не думал, каждой горстью земли продвигаясь к устью своего труда. Усть-Недумский... Не думай... И мелькнуло вдруг: Если жизнь тебя ужалит... Нет, у Пушкина немного иначе:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
И молитва святого Ефрема Сирина, читаемая по православным храмам Великим Постом, повторена Пушкиным:
Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
(...)
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
«Змеи», вот, ведь, как. В молитве Ефрема Сирина, никакой «змеи» нет, это Пушкин так определил грех любоначалия.
Канавка Леонида Усть-Недумского не покрывается льдом даже в сильные морозы. Он о змее не думал, а о канавке помнил - вот и вся премудрость жизненная. Помни душой о труде. Лествица ли, канавка - все от истока к устью... Судьба.
И местные жители верят, если, не думая о плохом, но - только о хорошем, искупаться в водах Недума - желания сбудутся.
Прощание с Лузой не случайно обернулось встречей с Леонидом Усть-Недумским. Идем осторожно туда -
ГДЕ НАДГРОБИЕМ ВЫСИТСЯ ХРАМ
Полкилометра пути. После дождя - распутица. Ни пройти, ни проехать... Идем... Дорога размешана тракторами. Глубокие, бесформенно оплывшие колеи. Кое-где четкий, елочный след колеса. Черная топь земли, и поверх, весело переплетаясь, вьются хрустальной незамутненности юркие ручьи. Как умеют они в своем невольном стремлении не смешаться с землей, не замутиться, сохранить свою чистую радость? А может, они просто не думают о грязи, бегут себе, куда Бог ведет, куда приведет - к устью? А мы ступаем осмысленно - где потверже, посуше...
К храму надо подниматься. Земля, на которой утвержден храм, - не холм даже, а высокий, над уровнем дороги вознесенный остров. Кажется, весь этот остров - кладбище. Могилы, могилы, могилы со всех сторон вплотную обступают храм... И, кажется, сам Он - устремленное в небо надгробье. Но ведь так и есть. Покоится под фундаментом храма преподобный Леонид Усть-Недумский - так сам он завещал.
Могилы, теснящиеся, сгрудившиеся возле святой обители... Не думай о смерти... Нет боли - есть память... Смерти нет - есть устье твоей канавки, которую проторил ты к Богу. Устье... Успенье... Хорошо ли исполнил ты труд свой, свою жизнь? И если - да, то даровано будет тебе, усопшему, устье успения...
И разделит нас прожитая жизнь. На успевших к Богу и на опоздавших к Нему...
Основной храм еще не обжит, его своды пустынны. Совсем недавно здесь был склад удобрений, и пол источен грибком, а на стенах поверх свежей штукатурки проступают уродливые язвы - яд, намертво въевшийся в камень. Временем ужаленный, выстоял храм... Нам ли роптать? Нам ли думать?
Службы проходят в правом приделе. Иконы, церковная утварь не поражают великолепием. Все бедно, но достойно. Выщербленные росписи... Как после нашествия. Часть храма, возведенная Леонидом Усть- Недумским, тоже еще непригодна для Богослужения, штукатурка стен обита до кирпича...
Батюшка настоятель сетует: нет денег на восстановление, с трудом удается достать кое-какой строительный материал. Веры в людях мало - на службах одни и те же лица - пожилые женщины, ни мужчин, ни молодежи, дорогу настоящую к храму проложить только обещают... Батюшка худощав, невысок, седые волосы...
И стыдно за себя, за то, что пришли мы в храм любопытствующими, а здесь нужны делатели, устроители, трудники...
Но, может, затем и говорил с нами батюшка, чтобы пробудить души наши спасительным чувством стыда... Напомнить; любовь - не восторг, любовь - труд. Ступенька за ступенькой. Горсть за горстью...
«ЕСЛИ ЖИЗНЬ МОЯ ПРОДЛИТСЯ - НЕ ЗАБУДУ Я ТЕБЯ»
Эти слова вышиты красной нитью на рукодельном платье, которое мы видели в Лальском музее, - от плеча до плеча, через пропасть ворота, красной нитью... Если жизнь моя продлится... то есть буду помнить и забуду лишь тогда, когда душа забудет о теле... И тоже пульсирующий ритм стихотворного размера. Но - другой, созвучный другому времени и месту. Но настойчиво говорящий о том же: «Шагай, труди свою душу, не думай о плохом»...
Лальск и Луза. Анапест судьбы...
(газета «Вятский край», 06 августа 1998 года,
N 144 (1872), г. Киров)
Перечитал. Исправлять не стал. А дополнить? Дополнить есть смысл.
ОТ СВЯТОГО ОЗЕРА ДО ЧЕРНОЙ РЕЧКИ
Житие преподобного Леонида Усть-Недумского: «Болота, окружавшие устроенную им обитель, делали ее неудобною для общежития; для осушения оных Леонид прокопал от реки Лузы канал в Черное озеро, и прозвал его Недумою рекою, по следующему случаю. При рытии канала, Леонид ужален быль змеею. В минуту уязвления родилась мысль о гибельных последствиях яда, и привела было Леонида в страх. Вдруг возложа упование на Бога, решился он об опасности не думать и остался здоров. Тогда преподобный приступил к новой работе. Он прокопал еще два канала: от Черного озера до Святого, а от Святого озера до Черной речки; таким образом, эту речку, вытекающую из непроходимых лесных болот, провел в реку Лузу. Но несмотря однако и на этот совершенный труд, нельзя было осушить место, ибо весенняя вода, во время разлива реки Лузы, потопляла монастырь. Это заставило перевести обитель на один мыс над Черным озером, при речке Недуме. На новом месте поставил Леонид, с благословения Ростовского митрополита, церковь Введения с приделом великомученицы Параскевы, нареченной Пятницы. Церковь Введенская освящена архимандритом Устюжского Архангельского монастыря, Арсением, 1652 г. мая 25. По устроении Устьнедумской обители, преподобный Леонид скончался в 1654 г. 17 июля, на 105 году от рождения» (Житие, ПРАВОСЛАВИЕ.RU, Православный календарь).
В 1998 году с Житием преподобного Леонида я не был знаком. И вот сегодня вижу удивительное «от Святого озера до Черной речки». Но для каждого русского человека Черная речка - это боль о Пушкине. Значит точно открылось мне тогда от «не думай» преподобного Леонида Усть-Недумского - к «не печалься, не сердись» Пушкина.
Поэзия Пушкина - это отеческое наследие наше. Пушкин - синоним и символ Русской литературы, в нем, Дар Божий Земле Русской, открывается все ее существо и земли, и литературы. Поэзия Пушкина - от 1825 года, от Михайловского периода, завершившегося Боговдохновенным откровением «Пророка», - от этого времени, вся его Поэзия в содержании и смысле, со-беседует и освещает, проявляет Святоотеческие, суть - Православные, смыслы земного бытия человека. Святоотеческое наследие наше - это не книжные мудрования, это практика и опыт русской жизни, жизни русского человека на Русской земле.
Смысл жизни, один из смыслов жизни, открывшийся тогда по Наитию, сегодня стал явственен, внятен, очевиден.
Есть Святоотеческое наследие - труды и творения святых отцов Православия.
Есть Русская литература - труды и творения русских писателей, писателей, живущих русской жизнью, одной жизнью с народом, вместе на Русской земле.
Святые отцы Православия, подвижники Благочестия, люди праведной святой жизни.
И русские писатели - «первейшие из грешников». При этом сами они себя полагали первейшими из грешников, не гордились собой.
А уж как мы их сегодня «полагаем», «пред»-»полагаем», об этом и думать горько - какого только суда не понесли от нас русские писатели и ими созидаемая Русская литература. Про грехи русских писателей чего уж только не сказано, все разобраны, по греху, по косточке. Это бы ладно, так ведь еще, оказывается, русские писатели и во взглядах своих путались, и того и сего не понимали, а уж кто и сподобился понять, - так понял не правильно, и все у них противоречия, да и так в целом - недалекие, ограниченные люди, русские писатели, а чего еще и ждать от людей, ко всяческим удовольствиям склонным - охота, музыка, рыбалка, да и похуже чего еще, и в Храм-то, небось, не ходили, и молиться-то, в отличии от нас сегодняшних, толком-то и не умели, - первейшие из грешников и есть.
И возникает тогда вопрос, один всего вопрос, - как эта «бледная немочь», коей представляют нам русских писателей, некоторые современные критики и исследователи, а уж некоторые «профессиональные православные» критики и исследователи особо на этом поприще отличны, - как эта «бледная немочь», неразумная и несведующая, создала Великую Русскую литературу, которой еще и весь человеческий мир полностью не понял, мир-то ладно, так на родной земле понять не могут.
Русский народ, он нутром Русскую литературу знает, и Правду Ее, Божию Правду, нутром чует. Да народ русский под спудом сейчас пребывает, прикровенен он. Поэтому все позволено, и критикам и исследователям в том числе, всем кто ныне не под спудом, а на «спуде». Вот и «пудят» они, вот и «пудят» почем зря. Хотел бы сказать, и скажу: исследователь и критик, в особенности «профессиональный православный» исследователь и критик, раз ты все понял, всех русских писателей и всю Русскую литературу исчислил и взвесил, то пора и делом заняться. Возьми и напиши, «легким движением руки брюки превращаются» (кинофильм «Брильянтовая рука»), все же понято уже тебе, напиши - «Тамань», например, но своими словами, чувствами своими, создай десяток страничек, «Тамани» вровень. Ах, ты больше к иронии склонен, ну, тогда «Злоумышленнику» - вровень, тут-то вообще делать нечего, баловство одно, мараться не хочешь?, «Шинель», тогда пиши, там тоже сплошь одно - разливанное веселие русской жизни. А, ты философию любишь, смысл жизни - понял, тогда пиши своего, своего именно, «Бернара», две странички и смысл бытия человеческого как на ладони. Пиши, чего ждешь? Или - «не превращаются брюки»?
А может все дело в том, что - «без Мене не можете творить ничесоже» (Ин.15:5). - «Господи, Иисусе Христе, Сыне Единородный Безначальнаго Твоего Отца, Ты бо рекл еси пречистыми усты Твоими, яко без Мене не можете творити ничесоже» (Молитва перед началом всякого дела).
Может все дело в том, что, зная сегодня «все о Боге», как знал и Израиль, мы Самого Бога, действия Промысла Божия в Русской литературе и в жизни русских писателей, не узнаем, также как Израиль не узнал или не захотел узнать Христа.
Ответ на всю эту боль, за всю мою жизнь накопившуюся боль о русских писателях, о Русской литературе, - не понятой не прочтенной, оболганной, - он тогда впервые высветился, у преподобного Батюшки Леонида Усть-Недумского, незаметного, незнаменитого, обычного нашего русского православного святого, близ Лузы, а Луза - это Яма, у мощей преподобного, а мощи - под спудом, под Храмом, а вкруг - кладбище и Храм как Надгробие святому, заповедавшему в трудах своих - Не думай.
Русские писатели - «первейшие из грешников», это так и есть.
А, наши Православные святые, кто они, что есть святость в Православии, где начало ее?
И, вот, сейчас, удивятся, особенно «профессиональные православные» критики, удивятся.
«Вот почему в житиях святых так поражает их скромность. Они были очень близки Богу, осиявались Его Светом, творили чудеса, источали миро - и при всём этом ставили себя ниже всех, считали себя далёкими от Бога и худшими из людей. И именно это смирение делало их богами по Благодати» (архимандрит Георгий (Капсанис), «Обожение как смысл человеческой жизни», Портал : Азбука веры).
Не так русские писатели, конечно, не так. Но разве сегодня во многих исследованиях, особенно «православных», не представлены русские писатели, за исключением, может быть Ивана Шмелева (да и он, потому только, что не прочтен толком, кроме - «Лета Господня), «далёкими от Бога и худшими из людей». Вот и дополнен необходимый формат.
Если говорить серьезно, то, важнейшее, наряду со Смирением и Аскезой, условие обожения, участие в Таинствах Церкви, вряд ли, выполнялось русским писателем должным образом, вряд ли достойно. Но при этом надо помнить - «Теперь человеческая природа через ипостасное единение двух естеств во Христе навсегда соединена с божеством (...) Отселе человеческая природа принята в самую жизнь Пресвятой Троицы ничто не может отлучить ее от Бога. Вот почему теперь после воплощения Господня - сколько бы мы не согрешали как люди, сколько бы мы не отдалялись от Бога - если мы хотим вернуться к нему покаянием, это возможно» (архимандрит Георгий (Капсанис), «Обожение как смысл человеческой жизни»).
Это свидетельство произносит наш современник, православный монах, подвизавшийся, до своей недавней блаженной кончины, на Святой Горе Афон в сане архимандрита, но еще и Старец (в православном понимании - один из тех, кому дано знать тайны Царствия Божьего). Надо полагать, что он принял не одну тысячу человеческих исповедей, и поэтому, когда он говорит: «если мы хотим вернуться к Нему покаянием, это возможно», то - это не теория (не предположение), а опыт, живой опыт православной веры. Поэтому, как бы не согрешал, человек и писатель, как бы он по человеческому рассуждению исследователей Русской литературы не был достоин Богообщения; Но - если человек и писатель - хотел «вернуться» к Богу покаянием, то для него, это было возможно.
Великим Покаянием и Великой Любовью создана и жива Русская литература. Покаяние - невидиый состав жизни души русского писателя, но не будь его, не было бы и Русской литературы; а Любовь - видимый, в Русской литературе, и во всей Настоящей Мировой литературе, состав, содержание.
Любовь и сострадание к русскому человеку, Любовь и сострадание к Русскому народу, Любовь и сострадание к Русской земле вот эта, в трех ипостасях запечатленная, Любовь, Любовь и Сострадание, и создали Русскую литературу. Богу, так было угодно...
Да, русский писатель шел не от мира, но в мир, поэтому говорить о святости не приходится. Но зачем шел в мир русский писатель? Шел вслед за своим сердцем, шел, куда вело сострадание к русскому человеку и к русскому народу.
Что такое Сострадание? Это Вторая Заповедь.
«И один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (От Матфея, 22: 35-40).
Все это двадцать лет болело, а сказалось сегодня, но - открылось - тогда, у преп. Леонида Усть-Недумского, иначе как бы вспомнилось от Святоотеческого опытного «Не думай!», вспомнилось бы как - «Не печалься, не сердись»? Вспомнилось, потому что это один жизненный состав, одно Православное, в ценностных характеристиках, оно же - естественное, природное, для человека, живущего на Русской земле, - и для подвижника православной веры и для простого человека и для писателя, - для русского человека - Миропонимание, Мировосприятие, Мировоззрение, Миросозерцание. Одно. Общее. Так Един Господь в Пресвятой Троице. Так едины Святоотеческое наследие и Русская литература, одним Миропониманием воспитаны, естественным для русского человека Миропониманием, Православным в своем существе.
И еще дополню сегодня о Лальске. Неведомо было мне в 1998 году и Житие мученицы Нины (Кузнецовой): «Блаженная мученица Нина родилась 28 декабря 1887 года в селе Лаль Архангельской губернии (ныне это город в Вятской области) в благочестивой семье урядника Алексея Кузнецова и жены его Анны (...) В 1932 году власти арестовали Алексея и Анну, которые были уже в преклонных летах (...) Власти собирались арестовать вместе с ними и Нину, но во время ареста родителей ее от переживаний разбил паралич, и впоследствии она с трудом передвигалась и почти не владела правой рукой. Когда нужно было перекреститься, она всегда помогала себе левой рукой. Не случись с ней болезни, осудили бы и ее на заключение, но из-за ее немощи, продержав месяц в Котласской тюрьме, Нину отпустили домой. По той же причине власти оставили ей дом и все имущество, которым она распорядилась как нельзя лучше» (Житие, Портал: ПРАВОСЛАВИЕ.RU, Православный календарь).
«Если жизнь тебя ужалит»? - «После того как (...) монастырь в Лальске был властями закрыт, часть братии (...) нашли приют в доме блаженной Нины. Монастырский устав блаженная соблюдала строго. Спала она четыре часа в сутки и в два часа ночи неизменно становилась вместе с монахами на молитву. И никогда она не пила ни чаю, ни молока, не ела сахара и ничего вкусного, а вся ее каждодневная еда состояла из размоченных в воде сухарей. И это при том, что в горнице у нее самовар со стола не сходил, один вскипит, другой ставят, а за столом вокруг самовара люди сидят, чай пьют, обедают, полон двор лошадей, потому что и проезжие у нее останавливались...» (Житие) - «Не печалься, не сердись».
«Сердце в будущем живет» - «Причислена к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания», Дни памяти: Январь 29 (новомуч.), Май 1)» (Житие).
Русская поэзия и опыт русской, Православной в своем существе, жизни - интонация одна, один состав.
Мой Лальск весной 1998 года. Колокольня в Лальске. Первая в моей жизни земной Колокольня. Думаю, с доброй улыбкой смотрела святая мученица Нина Лальская, как поднимался я вверх со страхом. А ведь был это Страх Божий, в числе первых проблесков Страха Божия в человеческом моем существе.
Смотрит, наверное, и преподобный Леонид как учусь я, уж двадцать лет - не думать, а все думаю, смотрит, наверное, и святая мученица Нина, как все понимаюсь я, вот уже двадцать лет, а ноги все так же болят и поджилки трясутся...
