«На улицах Москвы почившего Предстоятеля Русской Православной Церкви в последний путь провожали тысячи верующих...
Святейший Патриарх Алексий II был погребен в Благовещенском приделе Богоявленского кафедрального собора в Елохове 9 декабря 2008 г.»
( Пресс-служба Московской Патриархии http://www.patriarchia.ru/db/text/505137.html )
Восплачем теперь, если не реками слез, то хоть ручьями; если не ручьями, хоть дождевыми каплями; если и этого не найдем, сокрушимся в сердце и, исповедав грехи свои Господу, умолим Его простить нам их, давая обет не оскорблять Его более нарушением Его заповедей, - и ревнуя потом верно исполнить такой обет.
Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года
...однажды, в незаметном моем земном бытии, так сбылось событие творчества...
Время кончины Святейшего Патриарха Алексия Второго я не почувствовал, не узнал.
Сердце обустроилось, смирилось пространству Рождественского поста, за Пресвятой Богородицей на Праздник Введения, введено было в Храм Православный, Исповедью и Причастием, вновь затаило себя созерцанием Жизни, Православием Вселенной. В пост как огня бегу и новостей и телевизора и интернета, потому что - не в пост слишком падок на все это, пристрастен, даже. Узнал, чуть позже, не помню даже, как узнал, как принял, как жил с этим. - Так бы, и рассказывать, по порядку, как все и было.
Но было все, на самом деле - не так.
***
События совершившиеся - не исчезают, вновь воскрешаются в Свете Неуловимом, становятся зримы, предстают во всей полноте мира видимого и невидимого, не за спиной, впереди тебя предстают, зиждутся в яви. Смотри, вперед себя, открывай снова, проживай с совестью вместе, так как надо бы было, а что не исправить - созерцай бережно, собирай горько, плачь ко Творцу, в храм Православный спеши. Исповедь, батюшка ждет, недвижен, Крест и Евангелие недвижны на аналое - свидетели и орудия твоего спасения - ждут недвижны, твоего свободного выбора, Епитрахиль недвижна по батюшке, как река златоцветная предрассветная, но и Епитрахиль ждет, и Ангел Хранитель твой место занял для тебя в храме с надеждой.
***
Святейший Патриарх Алексий, ночь Вашего ухода неведома мне... я ничего не ведал, но пятого декабря года две тысячи восьмого года, встал я, наконец-то, в четыре часа утра. Много лет и от поста к посту пытаюсь изменить свою жизнь, хотя бы внешне, - встать ранним утром, до света. Пытаюсь и не могу, лишь иногда и так необъяснимо, словно не сам я, а кто-то из мира невидимого, коснется спящего сердца, и, вот, я уже на ногах, - Радость такая в правиле утреннем, в Евангелии, во Псалтири - читай, словно в небе пари, все время в запасе, времени нам не хватает всегда, пока оно, время, - есть, а когда, все время - в запасе у тебя, то оно исчезает, времени больше нет, по-настоящему нет, то есть все оно твое, живи в волю, лишь следи, чтобы и пространство не исчезло, вслед за временем, а то обратно не выберешься, точки опоры не будет. В чистом от времени пространстве доброго утра, до Света, собирай себя Господу, Свету себя собирай, чтобы и в тебе рассвело, наконец-то.
Ждет и стол рабочий, есть до работы, той которая - за деньги, за хлеб насущный - так, работа ли она? - поденщина, может, - час-полтора. И время вернулось, успел лишь о хлебе подумать. После молитвы, есть у тебя еще время для своего дела, для настоящей работы твоей, которая хлеба насущней, но вот про хлеб ты не забываешь, а работа насущная, время от времени, а ведь на это время ты и пришел - на время свидетельства личного. И не успеваешь. Пятого декабря, я успел, сел за стол, моему Великорецкому работать, Крестным ходом идти, не назад оглядываться, вспоминая, а вперед бежать за ходом, догонять, пока спал я, пока не рассвело, ход далеко ушел ко Христу, за Иконой святителя Николая.
Догнал я Великорецкий крестный ход, пятого декабря две тысячи восьмого года, часам к шести утра, наверное, на привале, последнем перед селом Великорецким, догнал, а отдышаться некогда, записывать надо, свидетельствовать, пока воскрешено все и зримо...
...как на ладони, на высоком просторе Божьей ладони, протянуты миру Храмы Великой Реки...
Так составлялось свидетельство мое - Великорецкое, село моей жизни, - но и на работу за хлеб насущный, пора было, пятого декабря, тоже.
Шла ли дальше жизнь... шла, видимо, - и видимо и невидимо шла, не останавливалась, но как созидалась, складывалась, как сбывалась, бытием становилась...
***
Запомнилось восьмое декабря, накануне прощания. Тянулась рука к телевизионной кнопке, но подумал, если включу сейчас, потом не оторваться будет. Вечером говорил с мамой. И мама моя, в далеком Екатеринодаре, даже обиделась на меня. Как же ты можешь, говорит, так, - завтра похороны, прощание с Патриархом и ты не будешь смотреть, вся страна плачет, говорила, и сама плакала. Искренне обиделась мама. И только одно мог я сказать в свое оправдание, что видя пристрастность мою, простит меня, я думаю, Святейший. Я и, правда, так думал, и прощения просил, у него и просил. Не в телевизоре, конечно, было дело, отказался я разделить с мамой моей, с народом моим, плач живой по общей нашей потере. Может, в этом единственном случае, телевизор и был как возможность единения всей страны в одном событии, в одном прощании, в одном, общем плаче, потому что, все кто любил Патриарха, не зрителями же они были, через экран, становились они участниками скорбной этой минуты. Думаю, мама так чувствовала, думаю, поэтому обиделась.
А я за вечерним правилом просил прощения у Патриарха, и у мамы просил прощения мысленно, - что не иду попрощаться со Святейшим к телевизору, но приду, пообещал, и маме и Патриарху, пообещал, - в Храм девятого декабря на вечернюю службу, там в Храме, провожу, там попрощаюсь.
***
Девятого декабря встал я вновь, рано, еще до пяти часов утра. И за утренним правилом, вдруг, особо почувствовал молитву, заговорил иначе, непривычно, и внутри, непонятно откуда, был необычайный подъем, не ведомая, высокая и сильная сила, взмывала вверх все внутреннее существо. И Евангелие и Псалтирь - все звучало согласно, преображало существо в какой-то особый неведомый строй. Помнил, что сегодня похороны, но что-то иное особое, помимо общего чувства, оживало, воскресало, воскрешая и меня самого в новое состояние, легкости, отсутствия земли, боли не было, было ощущение жизни и силы. И Великорецкое работалось споро, зиждилось прямо на листе, воскресало, все видел в Неуловимом Свете отчетливо.
... и было Утро. Рассвет, платиновая искренность рос по зеленому шелку, зыбкое блужданье тумана над чистым зерцалом реки, густое молчание высокой хвои, видимая зыбь человеческого дыхания, словно души трепетали, едва не отлетая, у самых губ, на грани выдоха - вдоха земного мира небесному...
...позже, на работе поденной, не знаю, в котором часу, но, может в час девятый, среди рабочих забот, вдруг, непонятно как, услышав ли - Воспряни!, так или иначе - воспряла душа, сначала в лепет неразборчивый, трепетный, плутание в трех соснах Великорецких, как ударение выделить: напишу «село», а кто-то прочтет - «село», и, вдруг, заговорила душа ясно и чисто. Село высоко село, Божьего Трона в подножье. Здесь от Любови светло и непреложно, - стихи ли это были, я не знаю, ложились слова в размер, какой-никакой, по грехам моим, и в рифму также, принималось одно от другого, словно пламень верховой летел, не обжигая, но охватывая радостью все существо.
***
День девятое декабря, когда Слово во мне воскресло, помню, и сегодня в нем жив...
...вижу, как в пламени легком пробежало по листу первое стихотворение, селу Великорецкому посвященное. И сбывались строки и помнилось, Высочайшим Благословением Патриарха Алексия Второго вышел Великорецкий Крестный Ход в двадцать первое столетие от Рождества Христова - Ходом Всероссийским...
Потом, не веря еще, что могу говорить, дописал второе, страшно сказать, в тот день и поставил Россия в заглавие, в другой день не смог бы, назвал бы иначе, но нет - казалось - так и должно. И эпиграф из Пушкина. Сложено было стихотворение раньше. Восемь строк как вопль, безответный. Вопль сквозь все времена, сквозь всю Россию, горьким недоумением -...родиться в России с умом и талантом... И что после Пушкина к вопросу этому добавить можно? Соскреб и я из буковок сам вопрос на восемь строк. И не знал ответа, не было ответа во мне. И вот, вижу, живет на листе село Великорецкое, селение, вселение жизни моей. С высоты Великорецкой, Божьего трона в подножьи, открылся и этот, до язвенной раны выболевший во мне, вопрос мой - горькое недоумение мое, ропот ли, или сокрушение сердца немощное - почему, вот так, Господи? И дописал - как знаемое, уверено и твердо легли на лист еще четыре строки, ответ.
Третье стихотворение - Афон, мой Афон, Событие Афона во мне и со мной бывшее, Событие Афона - не переживание, не прикосновение, и уж ни как не сказать - «я был на Афоне», все не так - Афон был в моей жизни, и была моя жизнь на Афоне, Неделя всего, но - Жизни Неделя, это точно было, точно так, был и есть Афон, сбылся Афон. Вот он, Афон, стоит недвижим на пути к Началу жизни моей и требует от меня, самим Событием своим, требует молча, чтобы и я, теперь моя очередь, - сбылся Христу, как человек, как творение Божие, - сбылся... а я не умею, боюсь... Маме моей было посвящено стихотворение и дописывал я его по дороге на обед.
Молитва матери со дна моря достанет - живое свидетельство веры Православной, живое, аз есмь - свидетель, и - живой, молитвой матери со дна житейского моря оживотворенный. Читаю, всегда читаю, Акафист Иисусу Сладчайшему, и всегда, что-то с сердцем, или в сердце самом, происходит, левое плечо немеет, тянет левую руку, и душу тянет, - но не утробно, а как-то благодарно, благодатно, на этих строках -
Видя вдовицу зельне плачущу, Господи, якоже бо тогда умилосердився, сына ея на погребение несома воскресил еси; сице и о мне умилосердися, Человеколюбче, и грехми умерщвленную мою душу воскреси, зовущую: Аллилуиа.
На самом краю моей земной жизни стал вдоль моего пути Храм Православный, в Храме Батюшка - невысокий, седой, сухой, с затаенной внутренней силой, какая в стволах древесных живет от почвы, и неба взыскует, потому и сила, что не земле живет, а небу работает. Батюшка, отец, священник Русской Православной Церкви, Богу служитель, человекам от Бога - пастырь. Страшно. Даже и здесь еще, на самом краю моем, оставлял мне Господь дар Его безценный - свободу выбора, страшный для неразумного человека дар. Если б не Господь, прошел бы я прямо в смерть земную. Заслуженно бы прошел, потому что свой выбор в пользу смерти я давно сделал, смертью и жил, сознательно жил грехом. В смерть и прошел я, мимо Батюшки, но из Храма, чудом, не вышел, опомнился, смертными еще делами - многозаботными, вернулся, спросил пустой вопрос бытовой, а ответ услышал на мой выбор, последний добровольный меж смертью и жизнью... громом грянуло тихое русской слово в изможденной тьмою душе моей, молнией благодатной осветило всю мерзость запустения личного, очнулся во мне русский мужик, опамятовался, перекрестился я... в это самое время, в минуту эту самую, шла и мама моя Крестным ходом, шла от границы земли Уржумской с Марийской землей, шла - в Дивеево. Пять сотен километров шла и шла. Пять сотен километров - молилась. И ноги до крови стерла, про сердце, что и говорить, - шла и шла. Только и просила у преподобного Батюшки Серафима - валеночки его для себя, потому что ногам невмоготу было, да Божией Милости к сыну своему, да к детям моим - внукам ее. Молитва матери. И молитва вдовы и лепта вдовы. Все это мама в жизни своей, после смерти отца соединила. Соединила точно так, как в Евангелии сказано. А раз выполнила все, как в Евангелии сказано, то и ответ ей был как в Евангелии.
Когда же Он приблизился к городским воротам, тут выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова; и много народа шло с нею из города. Увидев ее, Господь сжалился над нею и сказал ей: не плачь. И, подойдя, прикоснулся к одру; несшие остановились, и Он сказал: юноша! тебе говорю, встань! Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его.
От Крестного хода маминого и принималась новая жизнь моя, и Афон как Начало жизни новой.
***
И складывал строки и плакал и слезы по щекам текли не останавливаясь. - И я не останавливался, шел на обед, декабрьской Вяткой шел, снег лежал вдоль дороги, ноздреватый, грязный сугробный, осевший, побитый остро, а о край тротуара, потоком, на бордюр напирая, бурлили ручьи, бурые, витые, нелепые в декабре, среди снега.
Девятое декабря две тысячи восьмого года - так и останется в жизни моей серым полуденным часом, дождем мелким, но проливным, неотвратимым, сыро бьющим в лицо, на весенних по порыву, выхлопах ветра, косым штрихом, линующим наново, все вокруг - и зиму, и снег, вятскую часть человечества, пространство и время, и щеки мои в дожде, и собственных моих слез не видно миру, идти и плакать от чего-то невыразимого неведомого, плакать вдоволь, как жить, не таясь, не скрываясь - дождь, все встречные лица в дожде... в слезах ли? - Господь, только знает...
С неба лил дождь, из глаз лили слезы, в самом человеческом существе моем лились слова, одно за другим, струились в строки, текли по размеру, как по линейке, вершились рифмой, и новой строкой текли, линовали судьбу наново, только не к земле, не к снегу, вниз по струям дождя, а поперек им, наперекор, словно, земле параллельно - к Востоку... это только кажется, что Афон от России - на запад, иди на Восток, не бойся ничего, только - Веруй!.. и однажды увидишь - Афон, а за ним, за Афоном и жизни твоей Начало...
И я со строками своими, вслед им, шел поперек - дождя, земли, вдоль ручьев, не так только быстро, а тише... как слезы... но - поперек.
Ждали меня и я пришел. В гостеприимный родной мне дом, где ждали меня к обеду, пришел заплаканный, все лицо в дожде декабрьском, пришел в родной гостеприимный дом... а там телевизор и похороны и, - плачет, вся страна, плачет, и домочадцы родного мне дома все плачут, три женщины - бабушка, мама и дочка, три состояния - одно существо, все плачет, просто, легко, не надрывно, словно иное дыхание открылось как слезы, вдох, выдох, слеза за слезой, незаметно, естественно, просто, тихо как жить - плакать... так чисто внутри, так солоно на губах, и мир весь красивый вокруг радужный, чуть дрожащий... весь мир на реснице живет, оживает, тяжелеет, множится и, вдруг, сотрясая ресницу, уходит, горячит по щеке след торопливый, горчит в уголке губ, исчезает... и новый, и снова и снова, как жизнь, как дыхание...плакать и жить... ожил и я, заплакал и я вместе с ними, не своими слезами - соборными, с миру по слезинке - Святейшему плач... плакали все, в тот полдень декабрьский, словно, токи какие открылись и в небе и в людях русских, народ воскрес на мгновение...
***
Вечером в день этот, как и обещал и маме и Патриарху, обещал, пошел я на службу, рано очень пришел... долго стоял у храма, стоял при паперти у ограды, моросил дождик, слякотно было промозгло сыро... Храм был темен... а я стоял с непокрытой головой, потому что молился и прощения просил у Патриарха и долго не входил в ограду... курил, вдалеке от ограды, на паперти промозглой земли, вдали, еще дальше отошел от ограды, дождинки леденели уже, острились, стучали в темя, храм в ограде был темен... было страшно, казалось, Любви больше нет, нет Жизни, и все исчезает, Россия, Православие, человек одинокий на паперти, все - смиряется в стынь, замирает, как ручьи, как слезы... и, вдруг, проблеснул огонек в темной окраине храма, в сводчатом створе высоком, и, следом еще и еще, - лампадки затрепетали, затеплили жизнь, взгляд мой очнулся и я вместе с ним, и мир задышал, моим сначала принялся дыханием, не сдюжить казалось, ослобони, вдох невозможен и выдоха нет, вытянул как-то натужно, придыхом мелким, зачастил и миг только, чудом вытянули, задышали с миром, и я раздышался... вдруг, люди, народ за народом, до тесноты, почему, откуда столько, и храм уже в свете весь, не окнами, а сам заблистал, кресты - а купола над храмом невелики, но много их и собираются вверх, идут как на Голгофу со своим крестом каждый купол, - все золотисто ожили, пошли снова в верх, а им навстречу - снежинки, порхание белое...
... так и принялся снежок к самой службе вечерней на память Иконы Божией Матери, именуемой Знаменье, на десятое декабря, а по службе вся паперть белела, горела таинством тихим, чиста паче снега...
И казалось, слышала каждая душа в ограде, с каждой снежинкою вместе, Господь обращается к верным Своим -
В путь узкий хóждшии прискорбный, вси в житии Крест, яко ярéм вземшии и Мне последовавшии верою, приидите насладитеся, ихже уготовалх вам почестей и венцов небесных
Слышала каждая верная душа в ограде, снежинка каждая и каждая отвечала, не могла не ответить своему Спасителю, сама за себя отвечала, а получалось - все вместе, голосом одним, одним дыханием, всем снегом в Божьей ограде Русской равнины -
Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений, ущéдри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и возжеленное отечество подаждь ми, рая΄ паки жителя мя сотворяя
Всем снегом своим откровенным, отныне, на миг соборный, просила душа народная за себя просила, за своего Патриарха -
Древле убо от не сýщих создáвый мя и образом Твоим Божественным почты΄й, преступлением же заповеди паки мя возвративый в землю, от неяже взят бых, на еже по подобию возведи, древнею добрóтою возобразитися...
... добрóтою возобразитися -
повторяла, просила душа, народ просил, русский народ.
***
Дождя в том декабре, и той зимой, больше - не было... а снег был всегда, всю зиму был снег, снега было много, снег - шел и шел, часто часто, чисто чисто, много много...
Со Сретенья повернуло уже на Весну, небо прояснилось чистою синью, а, даже и, март все еще морозил, держал всерьез, Великий пост преломился, а март все стоял на своем...
На Алексея Человека Божьего все в мире земном плавилось, плыло, неслось под неумолимую диктовку, - даже и в ночь, - капели, наперебой, наверстывала Весна, близилась к Началу, нагоняла Пасху, Воскресение Христово... а я замолчал.
Последняя дата под стихами, возвратившимися вновь ко мне девятого декабря среди слез и дождя, поставлена была 29 марта... мир ожил весною заговорил, молодо, радостно, неостановимо, так как и должно говорить - созидая грядущее Воскресение... и к чему тут было мое бормотание...а в молчании, мне - была Радость, и Пасха была скоро... и я был свой среди Воскресенье Христово видевших, своими глазами все видел...
5 - 8 декабря 2013
Селение жизни
Село высоко село
Божьего трона в подножье.
Здесь от Любови светло
И непреложно.
Выйди на берег Реки.
Жизни течение быстро.
Сосны зачем высоки?
Травы зачем шелковисты?
Ищет творенье Творца,
Сердцем неопытным ходит.
Веет туман у лица.
И от воды - холод.
Предощущеньем Любви
Шесть сотен лет не напрасны.
Во-н-ме-м! - прольется. Гряди -
Великорецкая Пасха. -
Алые крылья - заря.
Белые - Ангелов крылия.
Из глубины Алтаря -
Свет Литургии.
Жизни, дарованной мне,
Свет лишь имеет значенье.
Что же творил я в себе
В ночь отреченья?
Думал, иду под Крестом.
Болью захлебывал горло.
А надрывался грехом
И нелюбовью.
Господи! Тело и Кровь.
Вниду, гордец прокаженный?
Хочешь? - Верни мне Любовь
Неосужденно.
...С Красной Пасхальной строки.
Берег Реки и Отчизны.
Великорецкое, - рцы.
Это село моей жизни.
09.12 2008.
Россия
...родиться в России с умом и талантом...
А. Пушкин.
Пусть вопиет изнемогая плоть.
Смирись и будь, когда быть сил не будет.
На роли судей претендуют люди
Но что они, когда бы ни Господь?
Ты судишь мир: пусть фальшь и ложь отринет?
Отринь его. Смени на Крест суму.
Что Родина? Таланту и уму
Исхода нет. - Он должен жить в пустыне.
Отечество мое - Иисус Христос
И Материнство - Пресвятая Дева.
Россия нам - Пропятие и Древо. -
Но тем - Свята, и тем - взыскует слез.
09.12.2008.
Сыроежка
Маме
...на тропе, близ скита
Пресвятой Богородицы - Ксилургу,
я увидел сыроежку...
Небо молится здесь, море - стонет.
Здесь дарован Горе горний труд.
Сыроежки растут на Афоне.
Словно, дома, в России, растут.
В школьных прописях Божия правка.
Верь и бойся, проси. И тебе -
Фиолетовой камилавкой -
Просияет в опавшей листве
Сыроежка.
И только?
И - столько! -
В мертвом сердце очнется, что спит:
Вспомнишь мать покаянно и горько
У святой Материнской Стопы.
Что творил ты? До дна и до края
Достигал. Но из смертных оков
Вынимала тебя, разгильдяя,
Материнской молитвой Любовь.
Как ты, мама? Молитва не стынет.
Шла, Дивеевской правдой дыша,
И до Самого Божьего Сына
Ты за сына земного дошла.
Он меня - сыроежку смиренья -
Взял, на Камень Любви укрепив.
...Мама, будем в Небесных селеньях,
Вместе с папой, пойдем по грибы?
09.12.2008.
Дождик декабрьский
Ненависть тяжкая ноша.
Город бесснежье гнетет.
Плачет блаженный Алеша
Возле церковных ворот.
Храм Серафимовский темен. -
Некого больше лечить? -
И в непокрытую темень
Дождик декабрьский стучит.
Дождик летит и не тает,
Грязью ручейной бурлит.
- Вятке Любви не хватает,
Нам не хватает Любви,
Только Любовь и нетленна,
Званья и почести - прах. -
Веру декабрьским успеньем
Нам возвращал Патриарх,
Даром молитвенной силы
Узы земные расторг,
Чтоб предстоять о России,
Ближе к Престолу Его.
И на глазах - изумленье -
Дождик до снега простыл.
Праздник Иконы Знаменье -
Слякоть смиряется в стынь.
Родины отсвет дочерний -
Вятка, - еще поживем?
В Храме лампадки к Вечерне
Теплит отец Симеон.
Вот уже больше и больше -
Тесны - ряды прихожан.
Хлынул с народом Алеша
В свой Серафимовский Храм.
Общую исповедь править -
С верой ко Господу Сил -
Батюшка вышел Геннадий,
Сдержанно провозгласил:
Кротость Давида - основой,
Смута страшней, чем война.
Ризы не троньте Христовой
Не раздирайте Ея.
Вот от кадила клубами -
Мира творение - дым.
Царскими вышел Вратами
В Службу отец Серафим.
...Паперть уже запорошена.
Холод над Вяткой как нимб.
Молится Богу Алеша
Вместе с народом своим.
12-13.12.2008.
И собрáшася вси́ лю́дiе плáкатися егó
Так было и я тому свидетель, свидетельствую. Но почему это было так, почему плакала о Патриархе Алексии вся страна, весь наш народ плакал? Последние годы воскресает во мне этот вопрос все чаще и чаще, - «почему это было так, зачем?» - и не знаю ответа.
Вновь декабрь, вновь Рождественский пост, вновь дни близ Иконы Божией Матери «Знамение», в Вятке вновь - дождь, дождь в декабре, вновь иду на вечернюю службу. Вновь вижу тот декабрь, тот дождь, тот плач всенародный, плач всероссийский. Задумаюсь, когда перед этим событием плакали мы, всенародно, вместе? - и не найду ответа...
Может, это действительно было, возвращение Веры Православной, возвращение Любви, возвращение чувствования соборного народного, возвращение - воскрешение русского православного народа...
...рýцѣ твои́ не свя́заны, нóзѣ твои́ не во окóвахъ: не приступи́лъ еси́ я́коже Навáлъ, предъ сынми́ непрáвды пáлъ еси́. И собрáшася вси́ лю́дiе плáкатися егó (2-я книга Царств, 3:34).
7 декабря 2015,
г. Вятка.
