Праздник обретения Родины

Победа Советской Армии над Гитлером в Великой Отечественной войне 22 Июня 1941 года - 9 Мая 1945 года и совместная с союзниками Победа над гитлеровской коалицией во Второй Мiровой войне 1 Сентября 1939 года - 2 Сентября 1945 года была бы невозможна без героической и победоносной истории Руси, Русского Царства, Российской Империи. Наши родные деды-победители в 1941-1945 годах встали на плечи гигантов - своих пращуров, русских героев сражений на Неве, Псковском озере, Куликовом поле, в битве при Молодях, у Полтавы, под Бородино, в обороне Севастополя, в битвах за свободу Болгарии, в пору Брусиловского прорыва...

Победе в Отечественной войне 1812 года предшествовала недостаточно известная нашим соотечественникам-современникам битва с Наполеоном в Восточной Пруссии у городка Прейсиш-Эйлау в Январе 1807 года. Очерк доктора филологических наук Александра Вадимовича Гулина знакомит читателей «Русской Народной Линии» с малоизвестным подвигом нашей армии. Сей подвиг стал провозвестником нашей Победы над Наполеоном в 1812-1815 годах. Во дни чествования и поминовения советских героев Великой Отечественной войны мы с духовной благодарностью должны вспомянуть и наших славных пращуров - русских героев 1807 года, павших в борьбе с Наполеоном - явным предтечей антихриста и его зверя.

 

Часть Первая

 

Испытание под Эйлау

 

 

 

Сражение при Эйлау, 27 Января 1807 года. Уильям Скелтон (1763-1848) 

Есть в мировой истории свой ненарушимый порядок. Прежде, чем происходят события в полном смысле решительные, знаменующие собой вечные пути мира и человека, им предшествуют другие, менее значимые, но уже несущие в себе все признаки будущего торжества Истины. Так было в пору великой смуты XVII века: ополчению Минина и Пожарского предшествовал поход на Москву сначала Михаила Скопина-Шуйского, а потом Прокопия Ляпунова. Столетие спустя русские полки, еще не ведавшие о Полтаве, разгромили шведов у малой деревушки Лесной. Бородинская битва, где сбывалась воочию не только судьба нашего Отечества, но и грядущая участь рода людского, тоже имела близкий исторический прообраз. Пятью годами раньше, 27 января 1807 года, русские войска и армия Наполеона сошлись в одном из самых жестоких сражений того времени у восточно-прусского городка Прейсиш-Эйлау (ныне город Багратионовск на Юге Калининградской области).

За что воевали русские, за что умирали, голодали, мерзли, месили грязь пополам со снегом на дорогах Польши и Восточной Пруссии в 1806-1807 годах? Нет, не только за прусского короля: несчастливого на поле боя, потерявшего Берлин, бежавшего от полков Бонапарта на задворки своих владений. Эта вторая война России с Наполеоновской Францией была необходимым, неизбежным звеном в огромном столкновении двух чуждых, стремившихся одолеть одно другое, духовно непримиримых жизненных начал. Любовь, добро, созидание, свет - все то, что есть Бог; и ненависть, разрушение, тьма - то, чему отец падший ангел, сам враг человеческий, пусть не так очевидно, как позже у стен Москвы, спорили и здесь за право владеть миром. Русское войско, русский Царь противостояли еще не известному со времен Евангельских натиску всесокрушающего уничтожения и разлада.

«Наше время, - писал один из людей той эпохи, глубокий мыслитель и дипломат Жозеф де Местр, - ни на что не похоже, история не дает для него никакого примера, который помог бы понять происходящее»[1]. «Чему, чему свидетели мы были!» - восклицал годы спустя изумленный Пушкин. Пятнадцать лет, прошедшие от начала Французской революции, принесли с собой чудовищные потрясения. «Тьма покрыла Запад, - говорил Московский Архиепископ Августин (Виноградский). - Народ, который паче прочих хвалился мудростью, объюродел. Отрекся Творца своего, опроверг Его алтари, и возвестил Вселенной нечестие и безбожие»[2]. Словно выпущенные незримой рукой, вышли на волю возможные и невозможные страсти, искушения, соблазны. Свобода греха, равенство вседозволенности, братство в этом общем падении стали божествами новой эпохи. И как воплощение безумных энергий века сего явился миру «маленький капрал» Наполеон Бонапарт. «Из среды сего нечестивого языка, - продолжал Преосвященный Августин, - возник человек, подобный деннице. Он рек в уме своем: взыду выше облак, буду подобен Всевышнему»[3].

Наполеоновские победы, с каждым разом все более блестящие, действительно напоминали собой нечеловеческие чудеса. В них поражал не один лишь военный успех, и даже не последствия этого успеха, всегда менявшие на новый лад политическую карту Европы. Поразительным было, прежде всего, их огромное, прямо головокружительное воздействие на умы и души современников: то помрачение, тот подлинный паралич всякой воли, которые неизменно настигали побежденных. До сих пор невозможно понять, что произошло, скажем, у баварского города Ульма, где полнокровная армия австрийцев после недолгого сопротивления положила оружие к ногам Бонапарта. И почему пруссаки, даже и разбитые наголову под Йеной и Ауэрштедтом, так легко, а бывало, что и по собственному почину, сдавали ему свои неприступные крепости... В конце 1805 года в Моравии возле селения Аустерлиц русская армия тоже испытала весь ужас «свидания с Бонапартом». «Это было колдовство, это было наваждение», - писал из Петербурга по горячим следам событий Жозеф де Местр. «Действие Аустерлицкой баталии на общественное мнение, - делился он своими наблюдениями, - подобно волшебству: все генералы просят об отставке, и кажется, будто поражение в одной битве парализовало целую Империю»[4].

Поздней осенью 1806 года, нанеся пруссакам непоправимый урон, Наполеон, его «большие батальоны» приближались к русской границе. Говорят, на этот раз он не собирался воевать с Россией. Кто знает? В ту пору для его гения не было ничего невозможного. И разве Пруссия оставалась в конечном итоге главной целью его завоеваний? Уже готовились встать под ружье те, чья пора понюхать пороху еще не пришла: Бонапарт издал указ о досрочном призыве новобранцев следующего 1807 года. К его услугам были богатства едва ли не всей Европы. Мощь его боевых полков еще никогда не казалась настолько грозной. Сам он верил, что его звезда только взошла.

Будущая кампания обещала России немалые трудности, однако реальность превзошла даже самые мрачные ожидания. Долго не могли найти достойного командующего. Прибывший к армии в этом качестве М.Ф.Каменский - прославленный полководец времен Императрицы Екатерины II, уже с открытием боевых действий почувствовал себя нездоровым, отдавал сумасбродные приказы, и наконец, самовольно покинул войска. Старшие по званию генералы враждовали между собой так, что едва не погубили армию. Снабжение солдат всем необходимым, отданное крупным подрядчикам, вылилось в повальное воровство. Такого голода, такого мора среди «нижних чинов» Россия в XIX веке не видела ни до, ни после этой войны. Госпитали, по словам англичанина Роберта Вильсона, бывшего при нашей главной квартире, сделались ужасом человечества[5]. Новый главнокомандующий Л.Л.Беннигсен не хотел верить правде и смотрел на все бедствия сквозь пальцы. Не было никакой возможности пресечь эту бесконечную череду неурядиц и преступлений. Как будто те же самые силы, которые с фронта вели атаку против наших солдат, стремились невидимо сокрушить армию изнутри.

Противопоставить явным и тайным тяготам войны можно было лишь одно: твердую государственную волю и крепость народного духа. Не потому ли эти тяготы все возрастали по ходу событий, что и первое и второе оказались в России налицо? Опыт Аустерлица все же не прошел бесследно. Минувшая беда вызвала не только смущение сердец. Она показала, что в борьбе с Наполеоном недопустимо и малейшее легкомыслие, научила той простой истине, что здесь необходимо ясное видение сокровенной сути происходящего, собирание, сосредоточение всех духовных и физических сил. Впрочем, и сама война у ближних рубежей Отечества не то, что поход в Австрию 1805 года, заставила наших вождей вспомнить о вещах самых первых.

По всей России было объявлено о созыве громадного, превосходящего числом полмиллиона человек земского ополчения. Его готовили на случай прямой агрессии Наполеона. Вскоре после издания Манифеста о начале войны духовенство огласило в церквах объявление Святейшего Синода к верным чадам Православной Церкви. «Неистовый враг мира и благословенной тишины Наполеон Бонапарте, - говорилось в нем, - самовластно присвоивший себе царственный венец Франции и силою оружия, а более коварством распространивший власть свою на многие соседственные с нею государства, опустошивший мечом и пламенем грады и селы, дерзает, в исступлении злобы своей, угрожать свыше покровительствуемой России вторжением в ее пределы, разрушением благоустройства, коим ныне она единая в мире наслаждается под кротким скипетром Богом благословенного и всеми возлюбленного Государя нашего Александра Первого, и потрясением Православной Грекороссийской Церкви, во всей чистоте ее и святости в Империи сей процветающей»[6].

Впервые прямо и нелицеприятно изъяснялись на страницах объявления и бесчисленные вины самозваного императора перед всем крещёным миром и те цели, которые увлекали его дальше и дальше на путь завоеваний. «Отринув мысли о правосудии Божием, - возвещал Святейший Синод, - он мечтает в буйстве своем <...> похитить (о чем каждому человеку и помыслить ужасно!) священное имя Мессии»[7]. «Покажите ему, - призывала Церковь, - что он тварь, совестию сожженная и достойная презрения. Благодать Божия отступила от него; ничто не соединит его с Богом, которому он сделался толь ужасно неверным <...>, осуждение вечное преследует его»[8].

Прочитанное на биваках армии уже за границей, воззвание Синода было воспринято по-разному. Солдаты не делали различия между Евангельским «зверем из тьмы» и его предтечей (о чем говорилось в обращении): они толковали у костров о Бонапарте-антихристе. Офицеры, не щадившие себя в боях с «повелителем Европы», отдавали должное талантам «великого человека» и часто не верили в мистическую природу его «чудес». Что бы ни думали те и другие, каждый из них ощутил себя малым орудием великой и вечной борьбы. Первые же столкновения с войсками Наполеона, несмотря на все неурядицы новой кампании, явили врагу армию, словно никогда и не знавшую катастрофы Аустерлица.

Стойкость и мужество русского солдата часто удивляли иностранцев, но только немногие из них могли понять, где находятся истоки такой неколебимой твердости. «Лучшее качество обыкновенного русского человека, - писал в конце XIX столетия немецкий историк Оскар фон Летов-Форбек, - как прежде, так и теперь, остается его безусловная преданность; приказания исполняются беспрекословно, хотя бы грозила неминуемая гибель. Это поистине трогательное самопожертвование для Царского дела блистательно оправдалось и в последнюю Русско-турецкую войну»[9]. Глубокая Православная вера (хотя среди наших военных находились также всеми уважаемые протестанты, магометане), была так же естественна для наших солдат, как собственное дыхание. «За Богом молитва, а за Царем служба не пропадет», - это жизненное правило помнили всегда.

Мемуаристы мало обращали внимание на то, что было для них привычным. И все же многие оставили красноречивые свидетельства неиссякаемой народной веры. Вот как описывал начало одного из первых боев 1806 года при Голымине его участник Иван Бутовский:

«Скоро раздался знакомый голос Дохтурова: «Оправиться и осмотреть ружья!» С благоговением воины взглянули на небо и по фронту пронесся глухой шепот. Каждый прочел молитву; защелкали курки, прокричали «заряжай» и шомпола забренчали...»[10].

Денис Давыдов, для которого война 1806-1807 годов стала боевым крещением, рассказывал, как однажды, очутившись на аванпостах, он затеял перебранку с находящимся по ту сторону нашей сторожевой линии французским офицером. «В это самое время, - вспоминал знаменитый поэт и партизан, - подскакал ко мне казачий урядник и сказал: «Что вы ругаетесь, ваше благородие! Грех! Стражение - святое дело; ругаться в нём все то же, что в церкви: Бог убьет! Пропадете, да и мы с вами»«[11].

Святое дело, Божья брань, охранение высоких начал бытия - так понимали простые русские люди и будущую битву у Прейсиш-Эйлау. Накануне, 26 Января, наша отступающая армия до глубокой ночи удерживала это селение.

«Три раза, - говорил участник сражения М.М.Петров, - французы врывались в город, и три пласта трупов их легли, одетые валившимся тогда снегом, пред грозными фрунтами русской инфантерии...»[12]. Именно тогда произошло событие, позднее послужившее материалом для описания в романе Л.Н.Толстого «Война и мир» атаки русских егерей в Шенграбенском сражении 1805 года. Русским арьергардом под Эйлау, как до этого при Шенграбене, командовал П.И.Багратион. Когда французы в очередной раз захватили селение, генерал повел свои полки в контратаку. Денис Давыдов так изобразил этот момент: «Князь, сошедший с лошади, стал во главе колонн; он с свойственным ему величайшим хладнокровием направился пешком к городу. Войска последовали за ним спокойно и без шума, но при вступлении в улицы они с криком ура ударили в штыки и снова заняли город»[13]. За этим последовал новый натиск французов. Их бесстрашие тоже имело свою причину. Наполеоновские «солдаты удачи» - в подавляющем большинстве безбожники, несли в сердцах своего идола, своего кумира - их «маленького капрала». Умереть у него на глазах многие почитали за счастье. Уже в полной темноте залитый кровью Эйлау остался у неприятеля. Утром следующего дня Наполеон увидел на равнине за городом построенную к новому бою всю русскую армию.

Судя по тому, что происходило дальше, у Беннигсена не было сколько-нибудь решительного плана наступательных действий. Он избрал оборону. К ней направлял и генералов и каждого солдата весь ход войны. Конечно, за спиной находилась не Москва, а Кёнигсберг. Но рядом был Неман, а за ним - русские земли. Война еще не стала Отечественной, но теплый свет близкой Родины проливался на душу каждого из воинов. Того, что совсем неподалеку лежит великая Россия - потаенная цель их воинственного энтузиазма, не могли не чувствовать и солдаты Бонапарта. Прежде не знакомое ни одной из сторон предельное напряжение сил уже напомнило о близкой и последней борьбе могущественных противников. И помощь Божия, еще не в меру очистительной грозы 1812 года, все-таки не замедлила прийти к нашим войскам.

Уже гремела несколько часов орудийная канонада и французские корпуса занимали места, готовясь к общей атаке, когда над полем внезапно опустилась тень.

«Вскоре поваливший непроглядный снег без ветра, - писал очевидец этой сцены М.М.Петров, - заслонил все виды местоположений, и в этом-то мраке корпус Ожеро потерял данную ему Наполеоном дирекцию и <...> высунулся головами колонн из снежной завесы прямо к главной 40-пушечной батарее нашего центра, грянувшей по ним скорострельным огнем картечей...»[14].

Ветераны той войны по-разному называли число пушек, принявших участие в этом разгроме, но все соглашались, что действие их было разительным. «Семьдесят жерл, - свидетельствует Денис Давыдов, - рыгнули адом, и град картечи зазвенел по железу и застучал по живой громаде костей и мяса»[15]. Воистину пришел тот миг, когда, используя слова Сергея Глинки, ад отражали адом.

Наступившие вслед за тем события невольно приводят на память картины Апокалипсиса. Русская пехота обрушилась на ошеломленного врага. Придя в себя, французы встретили ее штыками. «Произошла схватка, - говорил Давыдов, - дотоле невиданная. Более двадцати тысяч человек с обеих сторон вонзали трехугольное острие друг в друга. Толпы валились. Я был очевидным свидетелем этого гомерического побоища и скажу по истине, что в продолжение шестнадцати кампаний моей службы, во всю эпоху войн Наполеоновских, справедливо наименованную эпопеею военного искусства, я не видывал подобного побоища. Около получаса не было слышно ни пушечных, ни ружейных выстрелов, ни в средине, ни вокруг его: слышен был только какой-то невыразимый гул перемешавшихся и резавшихся без пощады тысячей храбрых»[16]. Прямо в гуще схватки находился майор Петров. «В этом поражении, - вспоминал он, - и я с военными чадами роты моей совершал мщение ожесточенного сердца моего неслыханною до того войною на сугробах зимы северной страны, но военный гнев мой скоро нашел столкновение свое и поник до скорби сердечной. <...> Я это видел, о Боже!»[17].

Ничто не говорило Бонапарту в этом бою о прежних его триумфах. Увлеченные столь неожиданным натиском наши гренадеры вышли к самой окраине Эйлау. Здесь на кладбище у церкви находился сам Наполеон. Все участники походов русской армии тех времен вспоминали о ее превосходном составе. «Люди у нас в войсках, - говорил один из них, - были рослые, мужественные, молодцы - чистый русский народ»[18]. Видя, как эти богатыри сплошной стеной продвигаются все дальше и дальше, завоеватель Европы приговаривал: «Дюжие быки! Не собьешь!». Последний атакующий батальон весь полег в каких-нибудь ста шагах от того места, где стоял он сам. Но и когда самая грозная опасность миновала, Наполеон все продолжал оставаться под огнем, собственным примером не давая дрогнуть «великой армии», до сих пор не ведавшей, что бывает такая война, такой противник.

Без преувеличения, русские солдаты пережили в тот миг никем не испытанное прежде чувство близкого торжества над неуязвимым доселе врагом. Даже и отчаянная атака посланных Бонапартом спасать положение многих тысяч отборной французской конницы, буквально истребившая их передовые полки, была отброшена с оглушительным уроном. А.П.Ермолов, в ту пору артиллерийский полковник, так описывал один из виденных им в разгаре боя незабываемых эпизодов: «С ужаснейшим ожесточением, изъявляемым громким хохотом, Владимирский мушкетерский полк бросается в штыки, и не остается могущий оплакать гибель товарищей»[19].

Позднее Беннигсена часто упрекали в том, что он не использовал наилучший момент для полного сокрушения Бонапарта. Современники проявляли в этом смысле большую осторожность, хотя и они досадовали на отсутствие вдохновения у хитрого и осмотрительного немца. Как бы ни относиться к его личности - малопривлекательной, даже преступной, армия имела в его лице того полководца, которого дало ей само время. Решить спор с Наполеоном так скоро, не изведав окончательной, смертельной угрозы родным святыням, едва ли было в чьей-нибудь власти.

Сражение продолжалось явно не в пользу русских. Свежие силы маршала Даву, придя на помощь своему императору, теснили наши войска. Никому не известные в России деревни Заусгартен, Кушиттен, Ауклаппен оказались могилой многих и многих наших предков. Теперь уже Беннигсен стоял, осыпаемый ядрами, надеясь на близкую подмогу. Одна только безмерная духовная сила позволяла войскам держаться. Незадолго до темноты входивший в состав Русской армии корпус пруссаков (там были также и российские части) подоспел на поле боя. Вконец измученные солдаты Беннигсена нанесли ответный удар по столь же измученным французам. Конец дня застал обе армии на тех же местах, которые они занимали перед началом сражения.

Потери с обеих сторон были ошеломляющими. А.П.Ермолов рассказывал, что и две недели спустя поле Эйлау представляло собой жуткую картину: «Я ужаснулся, увидевши число тел на тех местах, где стояли наши линии, но я более нашел их там, где были войска неприятеля, и особенно, где стеснялись его колонны, готовясь к нападению...»[20]. И тот и другой полководцы считали себя победителями. Но не могло быть и речи о том, чтобы преследовать неприятеля. И если для Беннигсена такой исход в самом деле больше напоминал победу, то для страшного своим врагам Бонапарта он, скорее, клонился к поражению. Ночью русские просто ушли в Кёнигсберг. Тогда же стала откатываться от Эйлау получившая глубокие раны французская армия. Лишь узнав наутро, что поле боя свободно, Наполеон поворотил вспять. Восемь дней оставался он неподвижным, приводя в порядок расстроенные войска. Восемь дней его солдаты рядом с огромным кладбищем своих товарищей, как после дурного сна, пытались обрести былую уверенность в себе. «То, пожалуй, был самый упорный и самый неудачный из боев Наполеона...»[21], - говорил впоследствии Вальтер Скотт, забывая, впрочем, о кровавой купели Бородина...

Боевые действия оживились только весной. Три месяца, что оба войска стояли на зимних квартирах, наша армия в самом прямом значении слова пухла от голода, вымирала и вымерзала в опустошенной стране. Все рукотворные несчастья обрушились на нее после Эйлау с удвоенной силой. Но что бы ни совершалось и в то губительное время и потом, на полях вновь открывшейся войны, главный итог этого грозного испытания уже невозможно было перечеркнуть: правда и сила Божия спасут мир. Всему свой срок. После тяжелого поражения у Фридланда (ныне - Правдинск под Калининградом) государь Александр Первый в июле 1807 года заключил в городе Тильзите (ныне - Советск) мир с Наполеоном. Заключил скрепя сердце, к неудовольствию всей России. 1812 год был не за горами. По словам Дениса Давыдова он «стоял уже посреди нас, русских, с своим штыком в крови по дуло, с своим ножом в крови по локоть»[22].

Для тысяч и тысяч наших солдат, павших в побоище под Эйлау, этот год великой скорби, великого торжества так и не наступил. Они обрели свое спасение на полях страшной, почти не оставшейся в народной памяти далекой войны. Стоит ли удивляться, что новые подвиги в борьбе с Наполеоном, прямой борьбе за Москву, за Святую Русь, затмили в глазах потомков огромную жертву тех, кто погиб на равнине Эйлау. Но каждому русскому выпадает рано или поздно свой священный день, свое Бородино. И этот день не выбирают.

Ссылки:

---

[1] Жозеф де Местр. Петербургские письма: 1803-1817. СПб., 1995. С. 65.

[2] Архиепископ Августин. Слово в высокоторжественный день высочайшего тезоименитства Его Императорского Величества Государя и Самодержца Всероссийского Александра I и при освящении большого Успенского собора говоренное 1813 года, августа 30 дня. М., 1813. С. 10.

[3] Там же. С. 10. Парафраз Исх. 14:12-15, 19.

[4] Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 65.

[5] Слова Р.Вильсона приведены по изданию: Михайловский-Данилевский А.И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном в 1806 и 1807 годах. СПб., 1846. С. 277.

[6] Объявление Святейшего Правительствующего Синода Православной Всероссийской Церкви, декабрь 1806 // Шильдер Н.К. Император Александр Первый: его жизнь и Царствование. СПб., 1897. Т. 2. Приложения. С. 354.

[7] Там же. С. 356.

[8] Там же.

[9] Летов-Форбек, фон О. История войны 1806 и 1807 гг. Варшава. 1896. Т. 3. С. 33.

[10] Бутовский И. Вторая эпоха борьбы Александра с Наполеоном // Русский Инвалид. 1958. № 209.

[11] Давыдов Д.В. Урок сорванцу // Давыдов Д.В. Сочинения. М., 1860. Ч. 2. С. 186.

[12] Петров М.М. Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Петрова о военной службе и жизни своей и трех родных братьев его // 1812 год: Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 145.

[13] Давыдов Д.В. Воспоминание о сражении при Прейсиш-Эйлау // Давыдов Д.В. Сочинения. М., 1860. Ч. 2. С. 207.

[14] Петров М.М.  Рассказы... полковника Петрова. С. 146.

[15] Давыдов Д.В. Воспоминание о сражении при Прейсиш-Эйлау. С. 213-214.

[16] Там же.

[17] Петров М.М. Рассказы... полковника Петрова. С. 146.

[18] Старков Н.Я. Рассказы старого воина о Суворове. М., 1847. Кн. 2. С. 95.

[19] Ермолов А.П. Записки: 1798-1826. М., 1991. С. 85.

[20] Там же. С. 88.

[21] Скотт Вальтер. Жизнь Наполеона Бонапарта. М., 1995. Т. 1. С. 487.

[22] Давыдов Д.В. Тильзит в 1807 году // Давыдов Д.В. Сочинения. М., 1860. Ч. 2. С. 255.