Победа Советской Армии над Гитлером в Великой Отечественной войне 22 Июня 1941 года - 9 Мая 1945 года и совместная с союзниками Победа над гитлеровской коалицией и Японией во Второй Мiровой войне 1 Сентября 1939 года - 2 Сентября 1945 года была бы невозможна без героической и победоносной истории Руси, Русского Царства, Российской Империи. Наши родные деды-победители в 1941-1945 годах встали на плечи гигантов - своих пращуров, русских героев сражений на Неве, Псковском озере, Куликовом поле, в битве при Молодях, у Полтавы, под Бородино, в обороне Севастополя, в битвах за свободу Болгарии, в пору Брусиловского прорыва... Очерк доктора филологических наук Александра Вадимовича Гулина обращает читателей «Русской Народной Линии» к духовным смыслам Бородинского сражения.
Поле русской судьбы
На этом поле всегда дышится по-особому. Стоит лишь сойти с подмосковной электрички, с автобуса, который вез тебя от древнего города Можайска, вдохнуть удивительный воздух - воздух Бородина, и чаще бьется сердце, ты волнуешься, сам не до конца понимая причину своего волнения. Странное чувство. Его не объяснить только памятью потомков о делах предков, тем более не зависит оно от тех десятков (пусть и прекрасных!) памятников, что возвышаются на холмах и далеко видны среди осенних перелесков. Может ли русский человек рассказать, что он переживает в момент посещения храма? А Бородинское поле сродни такому, огромному, под открытым небом расположенному храму. Ибо 26 августа 1812 года здесь произошло одно из главных, самых светлых и торжественных событий за всю историю нашей земли. Событие, ставшее для тысяч соотечественников мостом от жизни земной к жизни Небесной, приоткрывшее тайну нашего исторического пути, осветившее светом Истины все, что было с миром до и после Бородина.
Очевидцы, участники Бородинского сражения, все сходились на том, что ничего подобного им видеть не приходилось. А ведь многие из них понюхали пороху не в одном десятке боев! «Я могу сказать только одно, - писал известный поэт и публицист Федор Глинка, - битва Бородинская не должна идти в разряд ни с какою другою». «Подобной битвы, - вторит ему известный военачальник, генерал Н.Н.Муравьев (Карский), - может быть, нет другого примера в летописях всего света»[1]. О том же свидетельствует офицер «великой армии» капитан Франсуа: «Я участвовал не в одной кампании, но никогда еще не участвовал в таком кровопролитном деле и с такими выносливыми солдатами, как русские»[2]. Те, кто были под огнем на высотах у деревни Семеновское, на флешах Багратиона или вблизи Курганной высоты (батареи Раевского), запомнили примерно одно и то же. «О дне сем, - пишет участник сражения М.М.Евреинов, - можно только сказать, что он представлял какой-то смешанный хаос; кроме дыма, все затемнявшего, шума от командования и стона раненых, при не перестававших ударах, трудно было что-нибудь понять»[3]. «Это было, - пишет участник сражения А.А.Щербинин, - первое сражение, в котором я участвовал. Я полагал, что и во всяком генеральном деле бывает столь жарко, как мы тут нашли. Но как впоследствии я прошел весь ряд генеральных сражений 1812, 13 и 14 годов <...>, я могу определенно сказать, что все те сражения содержатся к Бородинскому, как маневры к войне»[4]. Сам Наполеон, этот «гений войны», признавался на острове Святой Елены, что за всю его жизнь не было битвы страшнее, чем битва под Москвой.
Битва, сражение, баталия - ни одно из этих слов не передает истинного смысла того, что происходило у села Бородино в 1812 году. Да, конечно, было сражение. Но и нечто неизмеримо большее, чем сражение. Кажется, у мемуаристов просто не находилось слов, чтобы передать смутное, но испытанное всеми чувство прикосновения к чему-то величественному, имеющему высший смысл. Конечно, было налицо столкновение в открытом бою двух армий: русской и французской. Но прежде всего было противоборство двух духовных начал, питающих каждую из них. Именно эти начала, сопричастные одно - свету, другое - тьме, непримиримые, вечно враждебные, арена битвы для которых и сердце человеческое и весь мир сошлись в смертельной схватке на Бородинском поле.
В 1812 году на русскую землю пришла не просто армия неприятеля - хлынули силы хаоса и разлада, несущие смерть и разрушение, гибель всему, чем богата живая человеческая жить: началам любви, сострадания, добра. Перед их натиском не устояла Западная Европа; власть Наполеона, как туман, как морок, поглотила страну за страной. В той легкости, с какой «маленький корсиканец» совершал свои «воинственные чудеса», легко прочитывался большой мистический смысл. Все было неподлинным, ложным в той реальности, которую несли с собой его полки: самозваный император, самозванцы короли, герцоги, князья, лукавые понятия о чести, величии, славе, о смысле и ценностях человеческого бытия. Империя, возникшая из крови и тьмы Французской революции, представляла собой какую-то огромную, стремившуюся воплотиться в жизнь иллюзию, до времени торжествующий обман, подлог. Когда же окончится тысяча лет, - сказано в Откровении Иоанна Богослова, книге об исторических судьбах мира, - сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их как песок морской (Откр. 20, 7). События в Европе конца XVIII - начала XIX века, если отрешиться от их поверхностного смысла и увидеть духовную сущность, были предупреждением, одним из ясных воплощений этого библейского пророчества.
Совсем не сказкой предстают на Бородинском поле предания древности о делах русских богатырей, сражавшихся со Змеем Тугарином, Соловьем-Разбойником и другими порождениями тьмы. Вражеская сила в 1812 году была страшна и огромна. «Против чрезвычайного, - писал современник, - надобно найти средства чрезвычайные, крайность крайности противопоставить должно. Стезями неведомыми, средствами неслыханными надо сражаться против того, что невиданно, неслыханно»[5]. Аустерлицкое, 1805 года сражение показало, что врага не одолеть, действуя по его же образу и подобию. С поистине дьявольским вдохновением Наполеон обольстил наших вождей соблазном легкой над ним победы, заманил в ловушку, смешал, рассеял прекрасные, боеспособные полки. Зимний день Аустерлица запомнился русским, как день тумана и помрачения. «Я не описал Аустерлицкого сражения с большою подробностию, - говорит известный генерал А.П.Ермолов, - ибо сопровождали его обстоятельства столько странные, что я не умел дать ни малейшей связи происшествиям. Случалось мне слышать рассуждения о сем сражении многих достойных офицеров, но ни один из них не имел ясного о нем понятия»[6]. Битвы 1806-1807 годов тоже не принесли русским победы. Казалось, им не хватает какого-то главного источника, из которого черпались бы и ясность видения и силы для победы над бесстрашным врагом.
Таким источником могла стать только сама русская земля, ее прекрасный и древний уклад: неомраченная вера, строгая православная государственность, утверждение истины, добра в больших и малых делах - жизнеутверждение. Была неумолимая логика в том, что Наполеон, его армия «двунадесяти языков» стремились испытать на прочность этот последний камень преткновения, в том, как они, уже зайдя в глубь России, словно вопреки здравому смыслу продолжали искать генерального сражения. Здесь находилась и конечная цель, и тайный смысл всех наполеоновских завоеваний. И вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный (Откр. 20, 8), - говорит Святой Апостол о будущей последней брани. У села Бородино, в 120 километрах от Москвы совершались события мировые, решался, по существу, вопрос: чья власть возобладает над миром? Божеская, или власть врага человеческого?
Русские люди шли на Бородинскую битву, глубоко в душе понимая свое высокое предназначение. Ждали ее, как ждут наступления праздника: надевали чистые рубахи, исповедовались. Это и в самом деле был праздник, не карнавал, не фейерверк, а строгий и торжественный праздник обретения Родины, приобщения к ее исторической судьбе. Само отношение к смерти стало иным, чем это бывает в обыкновенной жизни. Возможная гибель в бою представлялась не исчезновением, а только благодатным переходом в лучший из миров. «Удивительно, - писал из армии Ф.Н. Глинка, - как привыкли здесь к смерти, в каких бы видах ни являлась: свистит ли в пулях, сеется ль в граде картечи или шумит в полете ядер и вылетает из лопающихся бомб - ее никто не пугается. Всякий делает свое дело и ложится в могилу, как в постель»[7]. Артиллерийский офицер Н.Любенков говорил, что в минуты Бородинского боя «собственная жизнь сделалась бременем, тот радовался, кто ее сбрасывал - он погибал за Государя, за Россию, за родных»[8].
Накануне сражения по войскам носили Чудотворную Икону Смоленской Божией Матери, вывезенную из города, оставленного неприятелю. Был общий молебен. «С каким умилением, - рассказывает Любенков, - наблюдал я действие священного обряда на души воинов; страшные врагу усачи наши склонялись к земле и благоговейно испрашивали благодати у Творца. Самое это благословение укрепило всех теплой верой <...>. Молитва для русского есть уже половина победы»[9].
И.П.Липранди, вспоминая себя, своих товарищей накануне Бородинского дня, так описывал общее настроение, укрепленное только что состоявшимся молебном: «По окончании священной процессии, все мечтания, все страсти потухли, всем сделалось легче; все перестали почитать себя земными, отбросили мирские заботы и стали как отшельники, готовые к бою на смерть»[10].
Ждали праздника и французы. Готовились к одному из тех боев, которых уже десятки были на их памяти: с огромными трофеями, тысячами пленных. Грезили о том, как наступающий день станет «днем новой славы». Всю ночь накануне сражения в стане Наполеона у ярко горевших костров слышались музыка, пение, крики. Только сам полководец, будто предчувствуя что-то, не мог уснуть, был возбужден и встревожен. Но выехав рано утром на поле, увидев встающее солнце, воскликнул с прежним энтузиазмом: «Вот оно, солнце Аустерлица!»
Бородинскую битву описывали сотни историков, и все они оказывались в трудном положении. Тут нельзя было найти ни тщательно разработанного плана (хотя бы у одной из сторон), ни военных хитростей, ни блестящих тактических новаций - всего, чем так знаменит Аустерлиц. Предельно простой и откровенный смысл сражения (сгущение тьмы и ответное слияние света) явил себя в таком же простом и откровенном образе действий. «Механизм этой битвы, - говорил Ф.Н.Глинка, - был самый простой. Наполеон нападал, мы отражали. Нападение, отражение; нападение, опять отражение - вот и все! Со стороны французов - порыв и сила; со стороны русских - стойкость и мужество»[11].
Сражались с предельным ожесточением, до полного изнеможения, падая от усталости и снова поднимаясь. «Под Бородиным, - вспоминал один из старых солдат, - мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два... устали, руки опустились! И мы и французы друг друга не трогаем, ходим, как бараны! Которая-нибудь сторона отдохнет и ну опять колоться! Колемся, колемся, колемся! Часа, почитай, три на одном месте кололись!»[12]
Есть старинный, веками опробованный, самый трудный и самый действенный русский способ борьбы с превосходящими силами зла. Нужно стоять на месте и не поддаваться их натиску. Так было на Куликовом поле и много позднее в битве под Сталинградом. Так было и при Бородине. Еще в первый месяц войны 1812 года генерал А.И.Остерман-Толстой на вопрос одного из подчиненных: «Что делать, войска несут слишком большие потери?», коротко отвечал: «Стоять и умирать!» Бородинская битва, как в древности, оказалась для русских именно великим стоянием. Это хорошо понял Л.Н.Толстой, показавший в «Войне и мире» картину не столько сражения, сколько стояния. В романе есть образ удивительной силы: полк князя Андрея Болконского просто стоит под огнем, теряя половину людей, не делая ни одного выстрела, но и не сходя с места.
Слепой агрессивный напор, с которым французы весь день атаковали своего противника, мог сломить не одну сильнейшую армию. Специалисты по военной истории насчитывают 8 атак против флешей Багратиона, 3 атаки, произведенные на батарею Раевского, не считая других, происходивших по всему фронту. Но русские стояли, отдавая свои позиции только тогда, когда их уже некому было удерживать. Префект наполеоновского двора де Боссе (он объезжал вместе с императором поле только что отгремевшей битвы) вспоминает: «Целыми линиями русские полки лежали распростертые на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что они предпочли умереть, чем отступить хоть на шаг»[13].
Офицер французской армии Эжен Лабом оказался на Курганной высоте в тот момент, когда она была, наконец, захвачена. «Внутренность редута была ужасна; трупы были навалены друг на друга, и среди них было много раненых, криков которых не было слышно; всевозможное оружие было разбросано на земле; все амбразуры разрушенных наполовину брустверов были снесены <...>. Я заметил среди этого беспорядка труп русского артиллериста, у которого было три ордена в петлице: казалось, что храбрец еще дышит; в одной руке он держал обломок сабли, а другой крепко обнимал пушку, которой так хорошо послужил»[14].
Воодушевление в русских рядах было невиданное. «В этот день все испытано, до чего может возвыситься достоинство человека, - говорил А.П. Ермолов. - Любовь к Отечеству, преданность Государю никогда не имели достойнейших жертв»[15]. Когда наступил вечер, русские, отойдя на новый рубеж, продолжали стоять, по-прежнему не считая себя побежденными. «Не только мое частное, неопытное впечатление, - вспоминал князь ПА.Вяземский, находившийся на поле в качестве наблюдателя, - но и общее мнение было, что Бородинское сражение нами не проиграно. Все еще были в таком восторженном настроении духа, все были такими живыми свидетелями отчаянной храбрости наших войск, что мысль о неудаче или даже полуудаче не могла никому приходить в голову»[16].
Лишь после боя французы начали если не понимать, то смутно чувствовать истинный масштаб случившегося. «Мы захватили пленных, взяли несколько орудий, - писал генерал Рапп, - эти результаты не окупали тех потерь, которых они нам стоили»[17]. Пустота, разочарование - главное, что прочитывается в мемуарах уцелевших солдат «великой армии». Не один только граф де Сегюр задавал себе страшные вопросы: «Что значило для нас обретение какого-то поля битвы? Разве русские в такой огромной стране не найдут другого поля для битвы?»[18]
Туман рассеялся. Неодолимая, колдовская сила наполеоновских полчищ была надломлена. При свете Бородинского дня она предстала тем, чем и была в действительности: наваждением, энергией обмана. Французские солдаты поздравляли себя с победой, но они лукавили, это была бравада умирающего, вдруг осознавшего свою обреченность. Их бегство из России после пяти недель в разоренной Москве, их бессчетная гибель в русских снегах, всему началом - Бородино. И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их; а диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное (Откр. 20, 9-10)...
На Бородинском поле всегда дышится по-особому и всегда особенно тихо. Может быть, в этой тишине различим полет Божьих Ангелов над землей. Может быть, души тех, кто погиб здесь за Родину, смотрят на тебя с Небес. Одно чувство не оставляет меня: чувство уверенности в судьбах мира. Потому что как бы ни ополчались в прошлом и будущем силы тьмы, что бы ни происходило на земле, всему предел - Бородино. И мир будет принадлежать Богу.
Александр Вадимович Гулин, доктор филологических наук
СНОСКИ:
[1] Муравьев Н.Н. Записки // Русские мемуары: 1800-1825. М., 1989. С.121.
[2] Цит. по изданию: Французы в России: 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. М., 1912, Ч.1. С.154.
[3] Евреинов М.М. Память о 1812 годе. М., 1874. С.17.
[4] Цит. по изданию: Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1900. Вып.1. С.20.
[5] Примечания о французской армии последних времен с 1792 по 1807 год. СПб., 1808, С.172.
[6] Ермолов.А.П. Записки: 1798-1826. М., 1991. С.60.
[7] Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М.,1987. С.16.
[8] Любенков Н. Рассказ артиллериста о деле Бородинском. СПб., 1837. С.35.
[9] Там же. С.22.
[10] Липранди И.П. Пятидесятилетие Бородинской битвы, или Кому и в какой степени принадлежит честь этого дня? М., 1867. С. IV
[11] Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. (Воспоминания о 1812 годе). М., 1839, Ч.2. С.26-27.
[12] Там же. С.72.
[13] Французы в России: 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. С.162.
[14] Там же. С.131.
[15] Ермолов.А.П. Записки. С.197.
[16] Вяземский П.А. Воспоминания о 1812 годе // Русский архив. 1869. С.08 - новая пагинация.
[17] Rapp J. Mémoires. Paris. 1823. P.207.
[18] Ségur Ph. P. de. Histoire de Napoléon et de la Grande-Armée pendant l année 1812. Paris. 1824. T.1. P.409.
