Ниже мы впервые (после 1873 г.) переиздаем повествование, написанное церковным историком, публицистом, писателем, журналистом, издателем, поэтом, искусствоведом, церковным композитором и дирижером (1813-1879) В.И. Аскоченским.
Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Записки звонаря // Домашняя беседа для народного чтения. - 1861. - Вып. 10.- С. 194-195; Вып. 12.- С. 233-234; Вып. 13.- С. 253-255; Вып. 15.- С. 323-325; Вып. 16.- С. 347-350) подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничные сноски автора заменены концевыми. Название и деление на 2 части - составителя.
+ + +
V.
Бом-м,- ударил я один раз в колокол и прочитал: Блажен муж; бом-м,- ударил я в другой и прочитал: Вскую шаташася; бом-м, - ударил я в третий, и прочитал: Господи, что ся умножишася, и так до тридцатаго псалма, неспешно, медленно, с трезвением и вниманием, как положено делать это дело во дни св. четыредесятницы. Положил я потом три земных поклона и стал размышлять: от чего это в Великий Пост и благовестить-то заповедано не так, как в прочие дни? Зачем этот печальный, медленный, заунывный звон, словно будто где-нибудь случилось несчастие какое, примером, пожар всеистребляющий, али человек умер? От чего, на что, для чего это? Уж и впрям нет ли несчастия какого? Ох, есть, да и какое еще! Великое, шире пламени, за один раз потребляющего палаты и хижины, леса и поля,- неогляднее разлива водного, потопляющего все живущее на земле. Загорелись души человеческие, души христианские, охватил их со всех сторон пламень греха и нечестия, пламень похоти мирской, и гибнут, гибнут они - бедненькие, испепеляясь и падая на дно адово обгорелыми остовами. Видит это Церковь Христова с высоты своей, и речет гласом колокола к душам, объятым пламенем, чтоб они спешили, пока еще есть в них дыхание, к живоносному источнику покаяния, чтоб они погружались в водах его, текущих в живот вечный, чтобы спасались от конечного погубления. Видит Церковь Господня и умерших уже духовно и болезнуя об них, возвещает о таком своем несчастии миру Божьему: слыши, небо, внуши, земле; сыны родих и возвысих, тии же отвергошася мене. Рахиль плачущися чад своих, и не хотяше утешитися, яко не суть. Вот в чем горе ее тяжкое и скорбь неутешная! Дети, духовно порожденные ею, воспитанные и взлелеянные не суть, умерли, - и велит она - Мать сиротеющая колоколам своим говорить небу и земле о такой великой своей потере: сыны родих и возвысих, тии же отвергошася мене... Знает она и о праведном прещении Божием еще на живых, но грешных, и все-таки дорогих ей детей, видит вдали и тучу гнева Господня, грядущую на нераскаянных, и томным, заунывным звоном колокола возвещает чадам своим находящую беду. «Ко мне дети мои, ко мне, дорогие мои! - говорит она, широко распростирая крылья свои, словно кокош, собирающий птенчиков своих. Я вас спрячу, я вас укрою от тучи-грозы. Сильней меня в мире нет! Слышите ли, дети мои, что Господь говорит: се гряду скоро и мзда Моя со Мною воздати коемуждо по делом его...»
Да, да, да! Если когда, то вот именно в эти великие дни св. Четыредесятницы звон колокола «означает будущий суд и трубу ангельскую из гробов созывать к общему суду имеющую»...
Ох, Господи, Господи! Аще беззакония назриши, кто постоит? Помилуй же нас по велицей милости твоей, и по множеству щедрот твоих очисти беззакония наша. Не уничижи Господи сердца сокрушенна и смиренна!
VI.
- Старик! сказал мне сегодня тот господин, которого вижу я всякое утро на дворе нашем монастырском.
- Что, батюшка? сказал я с низким поклоном.
- А как называется то, чем ты ударяешь о бока колоколов?
- Язык, батюшка.
- Язык?
- Язык, говорю.
- Тото ж и есть-то!
С тем и пошел он от меня.
Что бы это за притча такая? думал я, провожая его глазами. С какой стати вопросил он меня об этом и ради чего промолвил под конец: тото ж и есть-то? Человек он, сказывают, добрый и умный, всякими науками занимается и о природе человеческой разсуждает: так может ли быть, чтоб он это сказал так только, чтобы позабавиться надо мной и затуманить меня простака. Не может, никак не может быть!» - Вот я, знаете, этак стою себе да и думаю, - что ж, хоть мозги все вывороти, ничего нету, да и полно. Господи ты Боже мой! сказал я под конец с сокрушением сердца. Уродится же такой безталанный человек, как я грешный! - На ту тору слышу тара-та-та-та, тарата-та-та. А это, знаете, идут две бабы-торговки, да так-то перебраниваются с собою, так-то обносят одна другую нечестными словами! Тут меня как будто светом осияло. Вот оно, думаю, что означает притча-то того господнна! Колокольный-то язык, батюшка мой, только и делает, что поведает славу Господню, да воззывает нас грешных к покаянию и памятованию часа смертного: а человеческий-то на какие-на какие речи не употребляется. Колокольный-то перестал раскачивать, ну он и угомонится; а человеческого иного не уймешь ни добром, ни уступчивостью, - знай себе болтается и трезвонит дробь какую-то неподобную.. Всяко естество, говорит апостол, зверей же и птиц, гад же и рыб укрощается и укротится естеством человеческим: языка же никто же может укротити, неудержимо бо зло, исполнь яда смертоносна. Тем благославляем Бога и Отца, и тем кленем человеки, бывшия по подобию Божию; от тех же уст исходит благословение и клятва [i]. Вот для чего и поется в Пост Великий: положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устах моих.
Дай же Бог здоровья доброму господину, что он навел меня на душеполезную мысль. Чудно, право, устроено все на белом свете! Поглядишь на иное дело, и покажется оно тебе так, ничем, даже меньше нежели ничем; а как вдумаешься вплотную, так и скажется оно тебе и уроком и назиданием. Не нужно только по верхам глядеть да ворон считать.
VII.
Часто приказывают мне звонить по покойникам; ну, я и звоню, и думаю в это время про себя: что такое покойник? Спрашивал однажды я об этом знакомого мне студента; как принялся он мудрить да хитрить, так я и голову повесил. Вопрос, кажись, простой, чего тут мудрить? Из всего мудрованья его вышло только то, что покойником называют человека умершего; да я об этом и прежде знал. Да почему ж так называют - то, вы мне скажите? И можно ли всякого умершего человека назвать покойником? Тело умершего кладут в гроб, относят на кладбище, зарывают в могилу; через несколько времени оно там истлевает: неужели ж тело это называется покойником? Нельзя, никак нельзя! Конечно, оно само не двигается, ну так его двигают черви и тление. Какой же тут покой? Оно и то сказать, что для тела нет ни покоя, ни безпокойства. Стало быть, другое что-нибудь в умершем называется покойником. Должно быть, душа. Но хорошо, если она угодила Господу Богу и заслужила себе место в обителях райских, где святые покоятся; там действительно можно найти покой, о чем мы и молимся: со святыми упокой, Христе, души раб твоих. А если чья душа не угодила Богу, что ж она за покойник? Какой ей покой? Где она возьмет его, и кто ей даст его? Нет, грешной душе нет там покоя ни внутри, ни вне себя. И на том свете не свободна она, бедная, от работ житейских, от земных привязанностей, которые вросли в нее и останутся при ней на всю вечность, разростаясь все более и более, словно огонь в сухом валежнике. Совесть покоя не даст, снедая ее, как червь могильный; демоны начнут потешаться над нею, терзая ее неистовыми своими восторгами и адским хохотом, играя ею, как перышком, и увлекая туда и сюда, как вихрь увлекает собою легкую пылинку. А там с земли вопиет к небу кровь неповинных, несутся слезы и вздохи оскорбленных, падая на нее свинцовым дождем и огненным туманом; а там Божие Правосудие гремит ей вечным проклятием, невозвратным отчуждением от божественного света и блаженной жизни. Что ж она за покойник?
О Господи! Прости моя согрешения вольная и невольная! Избави вечных мук мою грешную душу! Боже очисти мя и помилуй!...
Читал я в Житиях святых, что угодникам Божиим уготованы обители светлые, преукрашенные, - то-то, должно быть, покой-то там!... А грешникам что? Будет, конечно, и для них обитель, да лучше б ее не было, лучше бы и их самих не было...
Упокой, милосердый Господи, души усопших рабов Твоих, братий наших! Упокой и мою грешную душу, когда тебе угодно будет взять ее от земли!
Так думаю я, когда мне велят звонить по покойникам, и медлен, крепко медлен становится звон мой...
VIII.
Сей час говорили мне какие-то светские люди: «зачем ты, старик, не даешь нам покоя твоим погребальным звоном? Ведь это тоска, это напоминает смерть.
- А дозвольте спросить, сказал я, вы - смертны или безсмертны?
- Безсмертны, отвечал один с усмешкой.
- Ну, так чего ж вам бояться смерти?
- Да скучно, старик.
- Что ж для вас скучного в погребальном звоне? Это благовест о преселении человека из временной жизни в вечную.
- Не то, старик, перебил другой, потому скучно и тоскливо, что мы все - смертны.
- Смертны? А, это другое дело! От чего ж вы боитесь думать о смерти? С нею ведь, друзья мои, не с своим братом,- на лыжах от нее не уйдешь, в темном лесе не спрячешься. Чем меньше об ней будешь думать, тем она страшней покажется. Св. Иоанн Лествичник, знаете, что говорит: «молись часто при костях мертвецов и впечатлевай в сердце твоем неизгладимое об них воображение». А Премудрый так повелевает: помни последняя твоя, и во веки не согрешиши. Простите однако ж мне, други мои, не мне вас учить. Вы люди ученые, а я - только звонарь.
Они сказали мне спасибо, поклонились и пошли.
Бедняжки!... Им несносен звон погребальный; им страшно одно воспоминание о смерти: что ж будет с ними при самой смерти? Каково-то будет душе их, когда я позвоню и над их гробом!...
IX.
- Здорово, старинушка! сказал мне сегодня знакомый господин. Я сердит на тебя.
- За что, батюшка? спросил я.
- Да как же за что? Я только что собрался было уснуть этой ночью, а ты поднял такой трезвон, что в ушах затрещало.
- Простите, Бога ради, сказал я, поклонившись. Это я к заутрене звонил.
- Бог простит! сказал он и пошел от меня.
Вот искушение-то! Без вины виноват оказался. А вольно ж им - этим господам извращать Господом Богом положенный порядок! Вон и птица Божия и зверь лесной наблюдают его, а человек, лучшее творение Создателя, умаленный малым чим от ангел, и думать об нем забыл: день у него делается ночью, а ночь днем,- Бог знает что такое! И диви бы такие люди, как богоотец Давид, проводили ночи без сна за молитвой и исповеданием Господу Богу, а то ... сказывал мне как-то студент нашей академии, что в этих напролет целую ночь освещенных домах люди молодые пляскою занимаются, а те, что постарше, в карты играют, а то театры представляют и всякое такое,- нечего сказать, нашли дело! Но да не возлаголют уста моя дел человеческих; лучше буду яко глух и яко нем не отверзаяй уст своих, буду яко человек не слышай и не имый в устех своих обличения; лучше возвещу беззаконие мое и попекуся о гресе моем. Но звонить, как там они себе хотят, не перестану, даже еще громче, еще больше буду звонить. Авось проговорит в ком-нибудь совесть, дремлющая до святой заутрени; авось перекрестится мирской человек, спешащий в дом свой после безпутно проведенной ночи и воздохнет о душе своей окаянной. Звон церковный на то ведь и учрежден, чтобы пробуждать человека от дремоты духовной и прогонять от одра врагов нашего спасения. «Когда, говорит св. Иоанн Лествичник, звонят в колокол, то невидимо стекаются враги душевные, кои, становясь у нашей постели, по востании нашем от сна, паки на постелю лечь нам советуют: помедли, говорят они тебе, пока еще начнется пение, успеешь еще придти в церковь».
Господи Вседержителю Боже сил! даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящаго жития нощь прейти, да не падше и обленившеся, но бодрствующе и воздвижени, в делание обрящемся готови.
X.
- Что это ваши часы замолчали? спросил меня сегодня какой-то молодой человек, должно быть, студент нашей академии. Я страх как люблю бой часоваго колокола.
- Хорошее дело, радость ты моя, сказал я. Верно, вы любите думать при этом о вечности.
- Вовсе нет! Звон часового колокола возбуждает во мне мечтательность.
- Что, батюшка?
- Мечтательность; да ты не поймешь этого, старик; ты уже отжил свое время.
И пошел он от меня, напевая что-то. Я разобрал только первые слова: «вечерний звон, вечерний звон».
- Надоели мне ваши проклятые часы! сказал мне тоже сегодня другой, уже пожилой, господин. Я рад, что они наконец замолкли.
Сказав это, он пошел от меня.
Господи, прости мое согрешение! Не в осуждение будь сказано, а ведь оба эти господина, даром что один из них скучает без часового колокола, а другому он надоедает, вряд ли лучше один другого. Первый, вместо воспоминания о вечности, гонит его от себя прочь какою-то пустою мечтательностью; а другой прямо сердится ради того, что память-то часа смертного сама лезет ему в голову. Да колокол для того и гудит, чтоб говорить о времени, пропадающем в вечность. Певчий Миша пропел мне как-то раз, а я записал:
Лишь ударяет
Колокол час,
Он повторяет
Звоном сей глас:
Смертный, будь ниже
В жизни ты сей,
Стал ты поближе
К смерти своей.
А в книге, именуемой Новая скрижаль, сказано вон что: «бываемое ударение в железное или медное било будущий нам суд и трубу ангельскую, из гробов созывать к общему суду имеющую, означает».
XI.
Слава Тебе, Господи! Вот я грешный и до Пасхи дожил! А боялся, крепко боялся умереть, не дождавшись этого дня. Уж стар стал, дряхл, немощен; вот и ноги не ходят, и глаза плохо видят, и в руках силы нет, совсем таки ни к чему не гожусь,- так по тому самому и боялся умереть до праздника Христова. Конечно, умереть нужно же когда-нибудь, да хотелось еще послушать божественного, любезного и сладчайшего гласа ликующей Церкви, Матери нашей. Господи, как хорошо мне теперь! И на небо не хочу, потому что Воскресший Господь и Бог мой, в день Своего восстания, и землю делает небом...
А умереть все-таки придется. Боже мой! Сподоблюсь ли я там-то со святыми Твоими в вечной славе Твоей царствовати! Ох, грехи наши тяжкие! О немощь человеческая! Вот хоть бы о себе сказать: не в похвалу кажучи, стараюсь звонить во-время, исправно и в такту: а, - грешный человек, иногда проспишь уреченный час, в другой раз кусок лишний съешь, ну и лезешь на колокольню-то, словно с кулем осмипудовым да и звонишь-то торопясь, скороговоркой произнося затверженные мною псалмы на всякий час и потребу по моей должности. А ведь все это грех, все это от лукавого; Богу за все надо ответ дать. К чему ты приставлен, то и исполняй, да поусердней исполняй, имея в виду славу Божию. Исполнишь,- спасешься; не исполнишь,- пропала душа твоя на веки! Оно и то сказать: усердие усердью рознь. Иной усердствует и добрыми, кажись, делами: часа по два на молитве стоит, по святым местам ездит, богадельни устраивает, книги читает все душеспасительные, а других-прочих терпеть не может, благотворит неимущим и благодетельствует странным, а после всего того и звонит о своих добродетелях во вся тяжкая, вот точно как и я о моем усердии к звонарству. Все это непорядок, не угодно Богу, не хорошо. Помилуй нас Господи, помилуй нас, всякаго бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву, Господи, приносим: помилуй нас!
Двенадцатый час. Хотелось бы соснуть немного; сон так и клонит, так и клонит. Непостижимое дело! В другое время сидишь себе вплоть до поздней заутрени, - ничего; а тут, словно сила какая, так и тянет тебя вздремнуть. Душа ждет - не дождется благовестия о воскресении Христовом, а плоть спать хочет, как будто ей и дела нет до праздника, как будто ей не нужно ни Христово, ни свое воскресение. Не даром сказал св. апостол: не живет во мне, сиречь, в плоти моей доброе[ii]. Нет, уж, как ты себе хочешь, лукавая плоть,- не послушаюсь тебя! Не послушаюсь,- легко сказать, не послушаюсь,- а чуть пера из рук не выронил. Помоги моей немощи, ангел мой хранитель!
Скоро двенадцать часов. Теперь почти все в эту пору не спят, а кто и спит, тот поднимется. Святые жены мироносицы пришли зело рано к гробу Господню, даром что не знали, что Господь воскрес, а пришли зело рано и, уж конечно, без звона.
Две минуты до двенадцати. Пойду на колокольню. Ну, мои милые колокольчики! Давайте поговорим на великий праздник. У вас и звон-то как-то веселей в эти дни: словно, музыку играете. Вы ведь иногда звоните у меня целодневно в дни высокоторжественые и победные и звоните так весело и звонко: как же не звонить вам теперь в этот праздников праздник, торжество торжеств?
Пойду звонить, и возвещу братии моей и всему народу православному, что Христос воскресе!
[i] Иаков. 3, ст. 7-19.
[ii] Римл. 7, ст. 18.
