Ниже мы впервые (после 1873 г.) переиздаем повествование, написанное церковным историком, публицистом, писателем, журналистом, издателем, поэтом, искусствоведом, церковным композитором и дирижером (1813-1879) В.И. Аскоченским.
Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Записки звонаря // Домашняя беседа для народного чтения. - 1861. - Вып. 6.- С. 109-111; Вып. 7.- С. 133-135; Вып. 8.- С. 151-152; Вып. 9.- С. 169-171) подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничная сноска автора заменена концевой. Название и деление на 2 части - составителя.
+ + +
«А ужасно скучно, должно быть, жить этому старику в колокольне!» - сказал кто-то, проходя мимо моей кельи. - Мало, что скучно; одному даже страшно! - прибавил другой голос.
Вот притча-то, думал я, - как же это мне доселе не пришло это в голову? Дай-ка в самом деле поразмыслю, уж впрям не скучно ли мне, не страшно ли?- Сел я себе на пенек, или то бишь, на стуло, потому что пеньки бывают в лесу, а это, что у меня стоит в келье, стуло называется. Сижу себе, знаете, да и думаю и никак не думаюсь, почему ж бы это ыадо быть мне скучно и даже страшно. Думаю еще, и вижу, что мне становится как будто веселее и не в пример покойнее прежнего. А помню, точно помню, что на первых порах я скучал и боялся чего-то: стукнет в углу - я вздрогну; затрещит в печке - оглянусь, даже стоя на молитве; а бывало и так, что ничего нет, тишь такая, что даже слышно, как мысли в голове бродят, а сердце. так и сжимается, так и сжимается какою-то боязнью. Но это было давно, очень давно. Теперь мне даже непонятно, от чего тогда нападало на меня страхованье такое. Люблю, сердечно люблю уединенную мою келью в колокольне: тихая, спокойная и преудобная-удобная. Вот скамейка, на ней и полежать можноо; вот стол сосновый, а это полочка, на полочке горшечек и ложка - чего ж еще не достает мне? Не знаю, можно ли найти где-нибудь место удобнее для житья. До гроба не оставлю моей кельи, разве уж по грехам моим лишат меня ее. И чего это люди жалеют обо мне? И я ведь не обделен Господом Богом. Не всем одно, а всякому свое: овому талант овому два, иной полки водит, другой суд судит, тот градом правит, а такой, как я грешный, на колокольне звонит,- что ж, все, стало быть, при месте. Нужно только приспособиться, как исправлять его по Божьему, - ну, и хорошо будет, и спокойно и не страшно. Право, премудро устроен мир Божий! Как птички на большом дереве - одна выше, другая ниже, а все могут подняться на высоту небесную; иная, нижняя-то, глядишь, опередит еще верхнюю...
Я один, говорят они: как один? Со мною - я сам, а сам я - целый мир. Я разсуждаю сам с собою, разговариваю, да чего?-даже сожалею иногда, что я не один, что во мне как будто много людей: один человек во мне хочет того, другой другого. Господи! как хорош кантик, который у нашего настоятеля пели как-то маленькие певчие. Я нарочно списал его у Миши - добрый мальчик! - перепишу и в эту тетрадку.
Какой во мне внутрь спор ужасный!
Двух человеков зрю в себе:
Один, к добру любовью страстный,
Влечет меня, Творец, к тебе;
Другой зло любит, зло творит,
Твоих законов не хранит.
Один, дух чистый, устремляет
Все чувства, мысли к небесам;
В ничто земное все вменяет,
Свое блаженство ищет там;
Другой же к суетам манит,
Грехами душу тяготит.
Один, как херувим Эдема,
Мое блаженство стережет,
И от погибельного плена
Меня тревожно бережет.
Другой же, как прельститель змей,
Готовит плен душе моей.
Один в молитве и терпеньи
Судьбе покорным быть велить,
И сладким гласом примиренья
С душою часто говорит;
Другой же горд, непримирим,
Злопамятен, неукротим.
Один мне веру показует,
Безсмертье в Господе сулит,
Сомненье всякое врачует,
Про жизнь загробну говорит;
Другой ничтожеством грозит,
Надежду с верою мертвит.
В борьбе всечасно изнывая,
К тебе, о Боже, вопию,
Услыши, Тройце преблагая,
Молитву грешную мою,
Да обрету моей душой
В Тебе ослабу и покой![i]
Гм,- один: а Бог-то разве не со мною? Без Вездесущего разве можно где-нибудь быть? А ангел-то хранитель, а угодники-то Божии?... Люди думают, что они когда-нибудь бывают одни: неправда. Бог с ними на всяком месте вла-дычествия Его. Вот от того мне и не страшно. Кого мне бояться? Людей не из чего; на диавола есть у меня крестная сила. Не я его, а он меня должен боятьяя. Он хоть и злобен, но безоружен: а я имею оружие, которое сильно дать мне всегда непобедимую победу. Поди-ка, подступись!..
А как весело-то мне на колокольне! Дальше от земли и ближе к небу; над головой лазурь небесная, а под ноги и взглянуть не хочется. Бывает, правда, что у добрых моих колоколов меня и гроза Божия застанет, и колокольня пойдет ходить ходором: ну что ж, лишний раз перекрестишься, лишний поклон положишь да лишний раз воздохнешь о грехах своих тяжких. Душе польза.
II.
Вчера у нас - православных был целодневный звон, ради торжества высокого.
Назвонившись, сколько сил моих достало, присел я на кирпичике тут же, около моих говорунов-колокольчиков, и стал глядеть на галок-чернушек, что сидели себе рядышком по карнизу. «Ахти, кумушка, сказала одна, звонарь-то наш никак жениться хочет. - Провались ты окаянная! сказал я, - И то жениться, говорила другая. Вишь ты-какую мягкую постель себе приготовил. И сиденье-то какое роскошное! прибавила третья. То-то слышу я, сказала прилетевшая галка, оправляя крылушки и прохаживаясь меж подругами, трезвон такой свадебный: что бы это такое? подумала я, да и прилетела к вам, подруженьки. Ан видишь что: звонарь женится. Этакое диво!- Ах, вы щекотухи этакие, пусто б вас было! крикнул я с досадой, чуть не свалясь с покойного кирпичика. Чу, что это такое? Звон, право же, звон, да какой! Отродясь такого не слыхивал. Словно и в самой вещи галки затеяли играть бесовскую свадьбу. Протираю глаза, крещусь - глядь, точно звонят, и кто ж бы вы думали? Наши таки студентики. Не понравился, видите, им уставный звон, так они выдумали это потрезвонить по своему, по модному. Вот они галки-то свадебницы! подумал я, и таково мне кручинно стало. Огорчился я маленько, да и говорю: ну, не стыдно ли вам, люди ученые, наругаться так над церковным звоном? Ведь у вас, говорю, что это такое выходит? Плясовое какое-то дело, бесам на потеху. Как же это можно? Вы поглядите-ка, кто изображен на колоколах-то. Вверху вон Спаситель благословляющий, а по другую сторону Братская Божия Матерь; внизу со всех четырех сторон угодники Божии, святые Петр, Алексей, Иона и Филипп: так как же вам не грех такую святыню обращать в цымбалы? Целомудренный звон, коли хотите знать, есть продолжение того молебна, который служили в церкви Божией, и который заключили молитвою: подаждь, Господи то, и то Благочестивейшему Государю нашему и всему царствующему Дому; стало быть, когда звонят до самых вечерен, то, значит, внушают, чтобы мы из ума не выпускали этой молитвы, по заповеди Апостола.- «Завирается старик», сказали молодые люди, и однако ж ничего, не больно разгневались на речь мою смелую, а пошли себе тихохонько с колокольии.
Проводив их, я позвонил как следует, по уставному, а далее стал этак опершись об стенку да и задумался. «Завирается, сказали они; ну, положим, завирается; на то он старик, и еще неученый старик; да и от завиранья-то его стариковского беды еще не Бог знает сколько; а вот это как назвать, спрошу я вас, господа ученые, это как назвать, коли человек берется за дело не умеючи, отталкивает от него других умелых и делает его как попало, или для собствен-ного прибытка, или из-за тщеславия, или, просто, для своего удовольствия? Иному лишь бы забраться повыше, на колокольню, чтобы все его видели, а чтобы приспособиться к делу, об этом и горюшка мало, и в помышлении того нету. Только бы позвонить как-нибудь почуднее, чтоб, знаете, проходящие подняли головы к верху да сказали: «вишь он какой! звонит-то не по старому, а как-то другим манером; дока, должно быть!» А этот дока только и умеет, что чудасийные вещи строить, да ломаться и коверкаться, на колокольне стоячи.
Крепко не люблю я, когда кто берется звонить у меня на колокольне, не приспособившись к этому делу. Грешный человек, - так таки и гоню! Эх, когда бы и с других колокольней гоняли этих незваных звонарей: складу и ладу не в пример было бы больше, да и народушко-то православный не соблазнялся бы неуставным звоном.
Пробило девять. Пора звать людей Божиих и к обедне Господней.
III.
Иду я себе как-то раз по нашему-то таки монастырскому двору, нагнувшись, по обычаю: обычай-то этот уменя не так давно стал обычаем, а то я, как и все грешные люди, смотрел прямо всем в глаза, а под час и с усмешечкой, когда повстречаешь бывало, примером, человека в каком-нибудь безобразии, да отучила одна - и пусть бы какая подвижница, а то, не в осуждение ей будь сказано, женщина, каких много в нашем граде. Идет, знаете она себе, такая разряженная, что... фу, ты пропасть! Шляпка чуть на затылке держится, платье широты невообразимой... видите ли, все разглядел!- я зирк на нее, да и уставил мои дурацкие глаза. Она тоже глядит на меня, очей не спускаючи. Таково мне досадно стало!- Чего ты, говорю, уставилась на меня? - А ты, говорит, чего, тряпица этакая?- Право, так таки и сказала, и тряпицей обозвала. Я маленько присмирел. «Твое дело, говорит мадам, глядеть в землю, ради того, что ты от земли взят, а мне можно и на тебя смотреть, потому что жена от ребра мужняго взята есть». И пошла. Вот тебе раз, подумал я, да с тех пор и положил себе зарок ходить потупясь. Ну их! А то, пожалуй, еще и не так выбранят.
Только раз, говорю, иду этаким манером по двору монастырскому; захватило мне дыхание; вот я и приостановился, чтобы вздохнуть посвободнее. При этом поднял я голову; в глаза мне бросилась колокольня моя. Не в первой мне ее видеть, да в первой пала на сердце дума такая. Стоит она - моя голубушка, такая стройная, такая белая, словно невеста под венцом, и чем выше, все ýже, ýже. Вот это меня и заняло. Ради чего это, думаю я, поставлена она так, что внизу шире, а к верху все ýже? Сказал я сам себе ответ на это, а записать его поудержался на ту пору: погожу-мол, с людьми умными наперед посоветуюсь. Раз это, по вечеру, вижу - ходит по дорожке, вон той, где рябина-то стоит большая, студентик нашей академии; я знаю его: сурьезный да богобоязливый; идет в ученье, непременно остановится насупротив храма Божия и помолится. Я к нему. Прости-мол, Бога ради, голубчик; вразуми ты меня говорю, на счет колокольни, от чего это... ну, и положил, знаете, на его разсуждение все, что надо. Стал он это мне объяснять, - ну, хоть убей, ровнешенько ничего не понял! Не даром называют меня безтолочем. А говорил студентик все про законы, да такие, что я и не слыхивал, падения да тяготения, да сим... сем... нет, не выговорю. Поклонился я, выслушав его, да и пошел к себе. Нет, думаю, мудрено больно, а по моему, так это делается просто для того, чтобы и постановкою-то колокольни вразумить нас грешных жизни духовной. Широк человек перво-на-перво, когда только приступает к богоугодному житию: тут у него и фундаменты разные, прикрепляющие к земле, и камни тяжелые, естество его облегающие, а поднимется маленько в подвиге молитвенном,- станет потоньше и полегче, и чем выше. все тоньше, все легче, так что к концу-то делается стрелка стрелкой, вон как шпиц, сияющий с крестом Господним. И уносится он в лазурь небесную, и стоит там, не касаясь земли. Вот она притча-то какая! А все колокольня моя навела меня на такое разсуждение. Справедливо разсуждает Каллист Катафугиот в Добротолюбии: «всяко помышление яве яко от вещи бывати естество имать; а идеже вещь не зрится, помышление ниже раждается, ниже убо обретается».
IV.
Мудреный народ эти студенты! Вчера вечерком сижу это я на пороге моей кельи, гляжу,- подходят ко мне двое веселые-развеселые.- Старина, говорит один, откуда происходит колокольный звон?
- Как, откуда,- отвечаю я, вестимо с колокольни и от колоколов
Они засмеялись.
- Что ж тут смешного? Вы сами, я думаю, званивали у себя в деревне, ну так знаете, как дело это бывает: ударишь языком о бок колокола, он и загудит.
Они еще пуще засмеялись. Такие проказники!
Я не о том тебя спрашиваю, заговорил все тот же юнош.
- О чем же?
- О том, когда и где впервые начали звонить в колокола; кому пришла в голову мысль употреблять колокол, как средство, для собирания верующих в храм Божий.
Я молчал.
- Что ж, старина, не знаешь?
- Не знаю, говорю, простите, Бога ради!.
Вошедши в свою келью, я начал думать: в самом деле, по каким это побуждениям люди ввели в употребление колокола? В первые времена христианства, конечно, не звонили,- еще бы! Тогда было не до звона; нужно было в тихомолку собираться на молитву, даже своим языком не звонить о том, куда идешь, чтоб не попасться в руки гонителей и не наделать беды всему обществу христианскому. Когда гонимые поклонники Христовы расходились по лесам и пустыням, - колоколов опять не было и быть не могло, а били, должно быть, дерево об дерево, али в доску какую-нибудь. Откуда ж колокол-то? Ужасно мудреный вопрос!
А между тем как в старину не было ни бил, ни колоколов -усердствующих к службе Божией, пишут, не в пример было больше. Странное существо этот человек! Запрети ему что нибудь,- сделает, непременно - сделает; вели,- не сделает. Древних христиан гнали, били, жгли, мучили, смерти предавали: «не ходи, говорили мучители, в храмы христианские, не покланяйся Распятому; ступай с нами в капища, кланяйся нашим богам, вот тебе за это 
и почести и золото», - нет же, христиане и знать ничего не хотели, шли себе, не дерзая иногда думать даже о том, чтоб воротиться домой по добру по здорову. А теперь... Господи Ты Боже мой! - колокольный звон стоном стоит, призывая верных на молитву; храмы Божии отверсты; служители олтаря вопиют в слух всех: «идите, православные, будем вместе молиться Господу Богу, Спасителю нашему и Пречистой Его Матери; сонм угодников и святых Божиих ждет, чтоб принести вашу молитву Отцу небесному», - ни ответного гласа, ни послушания. Точно, Господи прости, уши заткнуты!
Сегодня и я таки спросил нашего отца диакона: для чего это звонят в церквах?- Для порядка, отвечал он мне, чтоб люди знали, когда идти в церковь. Может быть, и так; кто его знает! Только вот что я в толк не возьму: в древности, когда не было раз навсегда определено время богослужения, христиане знали его очень хорошо: от чего ж теперь-то нужно напоминать им об этом? Узнал бы время человек, когда бы почаще ходил в церковь Божию да был повнимательней к богослужению, а то заглянет в месяц, а иногда и в два месяца один раз, вот тебе и все! Слышал я, что даже есть такие, что и по полугоду и по году в церковь не заглядывали: как же они будут знать время? Да и звонишь-то иногда понапрасну, особенно в будни. Так и представляется мне живою притча Спасителя; один говорит - волов купих, иду искусити, другой на село отправился, а третий жену, говорит, поях,- всем, стало быть, дело есть, как будто служение Богу меньше другого дела. О-ох, ох, ох! То-то и есть-то! Если б погромче звонила в человеке совесть, то, может быть, и колокола были бы не нужны. «Молись, пишет преосвященный Михаил митрополит, не только тогда, когда услышишь колокольный звук, но и тогда, как совесть твоя позвонит в сердце твое и произведет мысль о вездесушем Боге». А я все-таки буду звонить, потому что надо звонить, потому что звон может быть полезен человеку. «Благовестят того ради; напечатано в книге, нарицаемой Пращицею, которые люди за каковым кому случится недосугом и непраздностию во обдержании Приказом и прочая, не быти при Божественной литургии, и тии вси да будут оным благовестом известни о оном Духа Святаго пришествии, и да услышавше упразднятся от дел своих и да отдадут благолепное поклонение Господу нашему Иисусу Христу, в таинствах оных сущу». Матушка моя (дай ей Бог царство небесное!) всякий раз, как бывало услышит благовест «к достойну», и сама станет перед образами и нас малых детей поставит на коленки: «молитесь, скажет бывало, в эту минуту тайна великая совершается; ангелы небесные славят Бога, поюще вопиюще, взывающе и глаголюще: свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея!»
Гудите ж, мои колокола, громче и звонче, будите уснувшую совесть и грешника; благовествуйте ему тайну велию, совершаемую в Божественной литургии!
[i] Эти стихи слышаны и записаны мною еще в 20-х годах в г. Воронеже.
 игумен_Союз.png)
1. Отклик