Брестская Уния. Долой власть братскую!

Вспоминая печально известную Брестскую Унию, а разговоры о ней сопровождают всякий разговор на тему взаимоотношений Православной Церкви с Римом, обычно упоминается «латинское лукавство», а также последовавшие вслед за Унией притеснения и издевательства над православными. Гораздо реже вспоминается о том, в каком плачевном духовном и интеллектуальном состоянии пребывали архипастыри Западнорусской Церкви.

И даже больше того. Это самое предательство верхушки порою преподносится в качестве «бегства от непомерной активности братств». И у тех, кто нынче хочет выступить против неугодной организации мирян, появился оригинальный аргумент: «вот именно от таких мирян-неофитов, желающих рулить церковью, и сбежали в униатство западнорусские владыки». Не спорю, аргумент остроумный и способен впечатлить даже тех, кто что-то слышал о методах манипуляции.

Между тем, «тщательный анализ свидетельств, почерпнутых из архива униатских митрополитов, и их сопоставление с материалами из Ватиканского архива, позволили обрисовать весьма неприглядную картину поведения западнорусских епископов, озабоченных прежде всего сохранением своих прав и привилегий, <...> готовых обращаться за поддержкой к королю и католическим магнатам»[1].

Высокопреосвященный Макарий начинает рассказ об обстоятельствах принятия Унии так: «Приступаем к изучению события, которое можно назвать результатом всей предшествовавшей жизни Западнорусской митрополии...»[2]

Примечательно, что хотя митр. Макарий и оговаривается, что уния была «результатом всех действий латино-польского правительства против этой Церкви», акцент, всё же, сделан на причинах внутрицерковного характера.

«В отличие от некоторых современных ему публицистов, митрополит Макарий не склонен был видеть единственный источник зла в действиях польских королей и католических магнатов. <...> Одной из главных причин упадка Западнорусской Церкви, её внутреннего разложения на протяжении XVI столетия стала практика раздачи высших церковных должностей королём и его советниками, в результате чего во главе Церкви оказывались светские люди, равнодушные к Церкви и её делам. <...> Некоторые из них энергично выступали в защиту православной Церкви, но делали это главным образом потому, что нарушение этих прав вело к умалению их доходов. <...> Никаких усилий для воспитания и просвещения своей паствы они не прилагали. Под руководством таких людей Западнорусская Церковь оказалась беззащитной перед лицом протестантизма и посттридентского католицизма эпохи Контрреформации.

Практика верховной власти и поведение избранных этой властью иерархов были обрисованы митр. Макарием так наглядно и убедительно, что будущим исследователям осталось по большей части лишь повторять наблюдения и выводы историка, тем более, что новые, неизвестные митрополиту Макарию материалы лишь дополнили деталями обрисованную им картину развала церковной жизни.

<...> Первоначально инициатива такой борьбы <с пороками церковной жизни> исходила из среды самой духовной иерархии <...>, а позднее, когда верхний слой духовенства оказался охвачен разложением, стремление положить конец порокам и злоупотреблениям и укрепить связи с Восточными православными Церквями стало находить своё выражение в инициативах и действиях самых разных общественных групп православного общества: отдельных просвещённых представителей знати (князь К.К. Острожский), дворянства, объединений православных мещан - «братств» и связанных с ними кругов приходского духовенства и монашества»[3].

***

«Мысль о церковной унии начинает осуществляться с 1590 г., когда четыре епископа (львовский Гедеон Балабан, луцкий Кирилл Терлецкий, холмский Дионисий Збируйский и пинский Леонтий Пельчицкий) тайно подписали грамоту о своем согласии признать над собой власть римского папы. Подписанная этими владыками грамота была представлена Сигизмунду III через луцкого епископа Кирилла Терлецкого, которого патриарх Иеремия при своем посещении православных областей Польско-Литовского государства, поставил своим экзархом.

<...> В 1594 году замыслы епископов стали известны православным. Поднялся всеобщий ропот среди них, на епископов посыпались обвинения и упреки, все православные выражали свое недовольство. Но поддерживаемые королем епископы продолжали свое дело. В 1594 г. к четырем владыкам, выразившим еще в 1590 г. желание принять унию, присоединились еще перемышльский епископ Михаил Копыстенский, брестский Ипатий Потей и сам <Киевский> митрополит Михаил Рогоза, т.о., все православные иерархи, кроме полоцкого архиепископа, соглашались изменить своей вере.

Все они подтвердили «артикулы», выработанные летом 1594 г. на съезде в Сокале четырьмя владыками: луцким, перемышльским, львовским и холмским. В этих артикулах указывались те условия, на основании которых владыки-отступники соглашались принимать унию»[4].

Артикулы не касались догматики, но сосредоточены были на регулировании административных и правовых вопросов. В частности, особым артикулом оговаривалось то, что «листы», выданные киевскому братству восточным патриархом, отныне уничтожались.

О каких «листах» шла речь? Какую роль в жизни Западнорусской Церкви играли братства?

«Видя неумение местного православного духовенства в свободной дискуссии отстоять свои взгляды и зная их не всегда высокую нравственность, в Киевской митрополии возникло уникальное для православной духовности явление - братства. Эти объединения мирян - мещан-горожан - регистрировались по Магдебургскому праву, т.е. обладали собственным самоуправлением, уставами поведения и получали гарантии имущественной и территориальной неприкосновенности. К концу XVI века братства вышли за рамки цехов и стали вероисповедальными учреждениями.

...На своих землях они строили храмы, школы, занимались просветительской деятельностью. Не доверяя своему епископату, братства добились от Константинопольского патриарха права контролировать своих епископов. Первый такой устав утвердил патриарх Атниохийский Иоаким для Львовского братства в начале 1586 года, а в 1588 году Константинопольский патриарх, будучи в Речи Посполитой, утвердил устав Виленского Свято-Троицкого братства, который запрещал епископам вмешиваться в дела братства»[5].

«По всему видно, что Иеремия и приехавшие с ним греки через посредство их земляков, ведших здесь школьное дело, правильно информировались о многогрешности местной русской иерархии и доброкачественности народно-православных братских настроений.

И вот Иеремия канонически оправдал активизм мирянских сил ради спасения православия от морально ослабевшей иерархии. Это не отвержение каноничности, а способ ее восстановления через временное преобладание голоса мирян в идеальном хоре соборности, в предложении необходимого исправления самой иерархии»[6].

«Главные вожди Церкви - архипастыри, потерявшие почти всякое значение в глазах своих пасомых, оставались духовными сановникам только по имени и по одежде, а на деле это были настоящие светские паны, из среды которых и избирались, жили и действовали как паны, заботились только о собственных имениях и интересах, из-за которых вели постоянную борьбу между собою и с мирянами, старались приобретать новые и новые монастыри в свое управление, переходить с одной кафедры на другую, более богатую, и способны были жертвовать всем, самою верою»[7].

Патриарх Иеремия II сознательно выдвигал в качестве хранителя веры именно православный народ, а не склонную к измене иерархию.

«Это характерно восточное, антилатинское воззрение, оправданное горькими опытами уний у самих греков, где церковь под турецким игом всецело оперлась на верный народ.

Систематически утверждая права и привилегии братств, патриарх показал готовность быть грозным по адресу епископов. Сюда в Вильну прибыл к патриарху, ища защиты, Феофан Грек, изгнанный из Жидичинского монастыря Львовским епископом Гедеоном Балабаном. Иеремия адресовал свой приказ, направленный во Львов, Каменец и Галич, к духовенству и градоначальникам, чтобы все они были свидетелями и содействовали бы возвращению монастыря в управление Феофана Грека.

В противном случае патриарх лишат Гедеона Балабана не только власти, но и сана, если понадобится. Пришлось покориться, но, конечно, весь епископат был амбициозно задет этим торжеством мирянской силы и, может быть, лишний раз вздохнул о клерикальном абсолютизме в случае принятия унии»[8].

***

Спустя год, в 1589 году патриарх Иеремия учредил в Москве патриаршество. Между Москвой и Константинополем наступил канонический мир и согласие. Следствием этого стал вопрос о Западнорусской Церкви. Ведь само существование автономной от остальной Русской Церкви Киевской митрополии было обусловлено именно церковным разрывом между русскими и греками.

Чтобы избежать возможности установления над православными епархиями Речи Посполитой канонической власти Московского патриарха, новоизбранный король Сигизмунд III постарался завоевать доверие греческой церковной власти.

Король оказал греческому патриарху знаки почтения и, в числе прочих жестов своего расположения, позволил ему провести тщательное пастырское обозрение митрополии, а также утвердил Устав Виленского Троицкого Братства.

Итак, вслед за Киевским Братством, добившимся права наблюдения над епископами и «суда без всякого прекословия» (т.е. безо всякой апелляции), важные полномочия получает и Виленское Братство. «Листы», выдаваемые братствам, подтверждали, что суждение заранее скреплено анафемой всех четырех восточных патриархов.

А патриарх Иеремия, поддержанный королем, начал чистку епископата.

Первым делом Иеремия издал указ о низложении многочисленных священников, состоящих во втором браке. Епископу Пинскому Леонтию патриарх пригрозил извержением из сана за сокрытие священников-двоеженцев.

Был смещён и отправлен в монастырь митрополит киевский Онисифор, бывший вдовцом по второй жене. На его место был поставлен угодный королю и правительству Михаил Рогоза.

Карташев комментирует это событие весьма эмоционально:

«Какая ирония судьбы! Там, в Москве, Иеремия с большой неохотой едва-едва согласился поставить митр. Иова в чин патриарха, а здесь возглавил Русскую Церковь с легкостью ставленником иезуитов и отступником от православия.

Пример человеческого неведения. Однако по настоянию мирян-братчиков патриарх не оказал своему официальному ставленнику в митрополиты полного доверия. Он поставил Михаила Рогозу под некоторый явный контроль двух других епископов, опять-таки не проникая в тайны их сердца, где таились также соблазны унии.

Будущего активного творца унии, Луцкого епископа Кирилла Терлецкого, патриарх облек почетным званием своего экзарха. А Владимирского епископа Мелетия Хребтовича назвал своим прототронием. Несомненно, тут сыграли свою роль и дополнительные денежные дары патриарху, за которыми он и приехал к русским варварам. Митр. Михаил не мог не чувствовать в этих титуляциях обидного к нему недоверия.

Но главное, что раздражало русских епископов, - это систематическая поддержка против них мирян в лице братств»[9].

Между тем, король проявлял знаки благорасположения по отношению к православным: были утверждены уставы еще 4-х братств. В то же самое время со стороны властей усиливалось давление на епископов. Особенно досталось Терлецкому. Его обвинили во всех смертных грехах вплоть до мужеложства, а также в печатании фальшивых монет. В 1593 запретили в архиерейском служении еп. Гедеона, который в отчаянии стал активистом унии.

«Чья-то невидимая рука направляет поток огорчений и испытаний, как будто подготовивших их перестать таиться и, наконец, открыто изменить православию.

<...> Цепь личных терзаний и опасность потерять сан на путях канонической или общей криминальности, конечно, ускоряла решимость группы епископов перебежать в унию и сразу достичь всех благ личной безопасности и привилегированности»[10].

И, как уже сообщалось выше, в конце 1594 г. западнорусские епископы от имени всей митрополии составили декрет, который говорил об их намерении отторгнуться от восточной церкви и подчиниться папе. Переход в унию мотивировался печальным положением восточной церкви.

«Видим мы в наших старших (патриархах) великое нестроение и небрежение о церкви Божией. Сами они в неволе, и вместо четырех патриархов теперь появилось их уже восемь, чего прежде никогда не было.

Видим, как они живут там, на своих кафедрах, и подкупаются друг под другом, как утратили свои соборные церкви. А приезжая к нам, они не ведут никаких диспутов с иноверными и не хотят давать ответов от священного писания, хотя бы кто и требовал, а лишь собирают с нас свои дани больше, чем следовало бы. И набрав откуда ни попало денег, подкупают друг друга там, в земле поганской. Поэтому мы, не желая далее оставаться под таким их пастырством, единодушно согласились и желаем приступить к соединению веры и признать святейшего папу римского единым верховным пастырем.

Только просим: чтобы король обеспечил нас с нашими епископиями своим декретом и навсегда утвердил нижеследующие артикулы:

Чтобы обряды и церемонии в наших церквах не нарушались ни в чем до скончания века...»

Деловые условия унии, составленные Кириллом Терлецким, содержали 10 пунктов, и, как уже отмечалось выше, вопросов веры не содержали.

К этому тексту митр. Михаил Рогоза добавил и письмо от себя лично, где особый акцент делается на следующем:

«Чтобы я, по примеру моих предместников, имел место в раде и все вольности наравне с римскими клириками;

Чтобы неблагословенные листы против нас от патриархов, буде такие принесены, не имели никакой силы и значения;

Чтобы монахи из Греции больше у нас не бывали и в неприятельскую Московскую землю не пропускались.

Особенно просить гетмана, чтобы не пускали к нам от патриархов с листами людей перехожих и проезжих; мы справедливо признаем их шпионами».

Под декретом не было подписи львовского владыки. Этот факт позволил сделать французскому историку ошибочный вывод, будто «львовский епископ Балабан хотя и вел ожесточенную войну с братством, однако не принес национального дела в жертву своей личной ненависти».[11] Но существует и более прозаичное объяснение факта отсутствия святительского автографа.

По-видимому, подписи Гедеона не было по той причине, что еще на соборе 1593 года он был запрещен в архиерейском служении.

Владыки Киевской митрополии посчитали ненормальной практику надзора мирян над архиереями. А потому им подчиниться папе римскому показалось им более логичным, нежели подчиняться казакам да мещанам.