«Остров» в тумане

Я должен признаться, что отношение к фильму «Остров» у меня изначально было неоднозначным. Ещё когда о фильме много и положительно говорили, я сделал несколько критических замечаний, которые и легли в основу этой статьи.

Время, даже сравнительно небольшое, - лучшее зеркало для искусства. Так прежде бывало: то, что вначале критиковалось, вдруг становилось со временем культурным достоянием, а безмерно восхваляемое, получившее зелёную некритическую зону, оборачивалось в пустое, уходило в небытие.

Станет ли киноповесть «Остров» классикой жанра? Это становится всё более сомнительным.

Многим, и это понятно, импонировало то, что появилось кино, целиком посвященное духовной жизни человека, с религиозной проблематикой, с достоинством профессиональной сделанности.

И верно, что этическая сторона фильма представлялась безупречной и полнокровной, впрочем, за исключением одного спорного момента, о котором скажем позднее. В картине выставлено много нашего родного, традиционно-православного, узнаваемого, особенно в образе поведения героя-старца, что и обеспечило «Острову» успех в религиозной среде.

Нравственно правильная позиция пришлась по душе и светскому зрителю, восполняя проявившуюся в последнее время известную жажду по доброму нравоучительному смыслу.

Казалось бы - идиллия совершенна, что ещё нужно для успеха?..

На эстетическую же сторону мало кто обратил внимание, что характерно для сегодняшнего времени не только в кино, но и в литературе, ибо принято стало считать, что духовное содержание и затронутые религиозные темы обеспечивают успех произведению, дают ему безупречную санкцию. И это может стать темой для отдельного разговора.

Эстетика Лунгина предельно проста, вся - в одной плоскости. Он не ищет особых приёмов выражения, а снимает «как есть», напрямую. Тем более, что непаханность православных тем и технические возможности современного кинопроцесса позволяют это делать.

Таким же образом, и даже ещё более показательно, снят «Адмирал», где и режиссёрского подчерка не просматривается, а работает слаженная киномашина. Это - голливудский тип «цехового» кино, создатели которого как бы говорят: дайте нам задание, и мы вам снимем, сработаем любое кино в любом формате. Кинопроизведения теряют индивидуальное эстетическое лицо, снимаются по определённым штампам.

В «Острове» о киноштампах говорить ещё рановато, но одно очевидно: Лунгин не старался отыскать для нового христианского содержания своего фильма соответствующего эстетического языка, напротив, использовал привычный метод прямого постановочного характера голливудского типа.

А ведь есть в сокровищнице русского кинематографа подходящие эстетические разработки и приёмы (Шепитько, Тарковский, Герман и др.), утончённый поэтический киноязык для глубоких образных переживаний!

Но Лунгин не утруждает себя поиском особого кино-слова, как это делают и некоторые современные литераторы, когда переходят на теологические темы, не меняя бульварного стиля, в котором были воспитаны и сформировались как писатели.

Это и создаёт главный в «Острове» конфликт эстетического порядка: между духовным содержанием и формой выражения, лишенной какой-либо утончённости.

Один мой знакомый, глубоко верующий человек, образованный и опытный в искусстве, тонко чувствующий (этакий воплощенный князь Мышкин), ещё когда «Остров» гремел, сказал мне виновато однажды:

- Знаете, я не смог досмотреть фильм до конца. Как только появилась эта бесноватая (талантливая, кстати, актриса), я не выдержал и остановил показ. Со вздохом подумал: Господи, сейчас он и её исцелять будет... Чик - и выключил. И, знаете ли, не жалею!..

В чём же ущербность эстетической стороны «Острова», если вызывает отторжение у наиболее чутких зрителей?

Это - прямая, грубая непосредственность, топорная прямолинейность в изображении событий духовно-нравственного характера. Главный герой совершает свои чудотворения перед нашими глазами самым обескураживающим открытым образом. Фильм почти лишен очень важного элемента истинного искусства - иносказания.

Святые наши чудотворцы и Сам Господь всегда, когда это было возможно, совершали свои чудеса скромно и прикровенно, стараясь отвести от себя славу чудотворения. Преподобный Авфилохий Почаевский никогда не устраивал театральных исцелений, но собирал всех за стол после общей молитвы, и, если была на то Господня воля, больные получали просимое.

Господь наш Иисус Христос отправляет десять прокаженных к священникам, по дороге они исцеляются (Лк.17,12-19). Или, помазав брением очи слепорождённому, Иисус отправляет его умыться в Силоаме, и там он прозревает (Ин.9). А о первом чуде в Кане Галилейской поначалу знают только «почерпшии воду». Тем самым становятся возможными похвальные слова архитриклина - распорядителя пира, слова столь дорогие верующему сердцу: «...а ты хорошее вино сберёг доселе» (Ин.2,1-11).

Безусловно, множество других чудес наш Божественный Учитель совершил самым непосредственным образом. Но никогда Господь не желал ошарашить кого-либо своими чудесами, как однажды предлагал Ему искуситель в пустыни. Камни не сделаются хлебами, но в благословении и преломлении малый хлеб незаметно напитает многих.

Герой же Мамонова просто давит зрителя своими чудесами. Возникает желание скромно удалиться и оставить, например, нашего героя с больным мальчиком наедине, соблюсти таинство чуда сокровенным.

Хочется быть архитриклином на завершающемся брачном пиру, вкусившим терпкость и сладость лучшего вина, до поры не зная, что вино было водой.

Задача искусства, пожалуй, видится в том, чтобы преподнести читателю или зрителю зрелость канского вина, а не поставить во свидетели химической реакции пресуществления вина из воды.

Притчи же Христовы, в плане первейшего образца всех искусств, научат художника искать для выражения духовно-нравственных идей иносказательной, символической формы.

Фильм «Остров» почти лишён художественного, образного стиля, позволяющего мягким, как бы параллельным, воздействием подталкивать творческий разум души к самостоятельным открытиям.

Мы сказали вначале, что фильм о самом главном, о спасении души. Но именно эта тема особенно требует инаковости, притчи, как бы некоего образного многогранного зеркала, в котором призматически отображаются события. Но - нет и нет, именно главная тема фильма лишена образности и предельно реалистична. До грубости. До отторжения.

С реализмом шутки плохи: чуть увлёкся - и дошёл до безвкусицы.

Мне могут возразить, что в фильме всё же есть символические образы. Баржа с углём. Блаженный старец перетаскивает уголь всю жизнь, как грех свой. Да, но этот образ остаётся на периферии. А одна из сложных тем - чудотворения - выглядит удручающе обнажённой.

Я бы даже сказал так: целомудренная и скромная, по задумке, жизнь старца показана не скромно, не бережно. Режиссёр выбирает форму лобовой атаки, эстетически грубую и отталкивающую.

И ещё один немаловажный момент, касающийся сюжетно-драматической и, одновременно, нравственной концепции «Острова».

Мы знаем, что святыми становились из разбойников, пьяниц и прелюбодеев. Но не припоминаем, чтобы кто-нибудь из святых был прежде предателем. Собирательный образ старца в этой точке особенно уязвим. Ведь наш герой совершил осознанное предательство без особых понуждений. Это не Петрово отречение, характеризующееся нечаянностью и стечением обстоятельств, а безнадёжное и малодушное иудино предательство. Из иудушек святые старцы не выходили, даже через великое покаяние. На прощение иудушка, конечно, может рассчитывать, но не на дар чудотворения.

Мой дорогой знакомый, которого мы нарекли Мышкиным, недавно вновь поделился со мной, что готов променять весь «Остров» на один-единственный сюжет из фильма «Поп». Догадались, какой?

Да, да, - это пасхальный крестный ход с лагерными заключёнными под бдительным прицелом фашистов и бешеный лай овчарок.

Образ получился у Хотиненко сильным и глубоким. Здесь и победоносность Пасхи, несмотря ни на что, ни на какие там политические обстоятельства, и пронзительный символ духовной борьбы человека на земле, ликующее сердце которого стерегут лающие до рвоты псы.

Пожалуй, было бы интересно сопоставить кинопроизведения «Остров» Лунгина и, например, «Восхождение» Шепитько.

Христианские идеи в «Острове» выражаются непосредственно, в «Восхождении» - иносказательно.

Ларисе Шепитько удалось каким-то творческим чудом, особыми средствами выражения из военной драмы по известной повести В.Быкова о подвиге и предательстве, создать по духу евангельский фильм.

Павел Лунгин, напротив, имея возможность духовные идеи включить напрямую в сюжет, в средствах выражения беден и грубо прямолинеен.

«Восхождение» - весь притча. Сюжет, взятый из войны, на наших глазах перевоплощается в вечный образ: Христос и Иуда, жертва и предательское самосохранение. Шепитько гениальным творческим озарением иллюстрирует слово Христово: «Сберегший душу свою потеряет её; а потерявший душу ради Меня сбережет её» (Мф.10,39).

«Остров», напротив, лишён второго символического рождения. В нём только то, о чём он говорит, но нет того, о чём истинные шедевры умеют выразительно молчать.

Воздействие «Восхождения» на душу зрителя чрезвычайно сильное ещё и потому, что Лариса Шепитько добивалась от всей творческой группы глубокого сопереживания создаваемых событий. Удивительно, что фильм снимался в той последовательности, как мы его видим, совсем не по-голливудски, и совершенно лишён и намека на бутафорность, чего не скажешь об «Острове».

И, наконец, в «Восхождении» иудино предательство имеет закономерное развитие: неудачная попытка самоубийства, потеря свободы.

В «Острове» же предатель странным образом становится чудотворцем, что вредит этической концепции фильма подобно ложке дёгтя в бочке с мёдом.

 

В заключении я скажу о том, что доказывать бывает трудно, но видится несомненным в свете художественной и духовной интуиции.

«Остров» - фильм тонко конъюнктурный, хотя многие в нём искренне потрудились. И Мамонов, хоть и ёрничал, но искренне читал молитвы, скакал по кочегарке...

Павел Лунгин «схватил» конъюнктуру, попал в точку ожиданий и не более. То, что было снято у него до «Острова» и после - яркое доказательство его нравственной и художественной всеядности.

Можете себе представить настоящего русского писателя, перемежающего в своём творчестве бульварные романы с проникновенными шедеврами?

Кино ли само по себе, ставшее болящей кликушей сего века, или деятели киноискусства виноваты в запредельно широких нравственных и методологических амплитудах творчества, расшатывающих цельность самого художника, оскверняющих чистоту даже лучших его творений?

Как художник Лунгин не вызывает ни доверия, ни уважения; и единственное чадо его, подававшее надежды, ожидавшее, но не дождавшееся нравственного подкрепления, кинофильм «Остров», медленно тает в тумане...

Послесловие

Я не случайно ни слова не сказал о фильме «Царь», т.к. его не смотрел и смотреть не собираюсь - пора бы поберечь чувства. С книгой бывает проще, если ты с ней не согласен, не созвучен - закрой, отложи. Кино вяжет, принуждает. Так что я оценил поступок моего Мышкина, который имел мужество нажать на кнопку «стоп».