1.
Помню, как в своем еще дошкольном возрасте, лет через пятнадцать после войны, я любил взбираться на плетень, чтобы громко, на всю улицу, пропеть-прокричать вот эту, как мне казалось, очень уж лихую песню:
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война!
Баба Алена, жившая от нас через двор и в свои сорок казавшаяся мне древней старухой потому, что муж её с войны не вернулся, потому что вдовье горе её до косточек высушило и пополам согнуло, глядела на меня, не знавшего истинную цену каждому слову из громкой песни, с ласковою улыбкой.
Для нее, не успевшей до войны обзавестись собственными детьми, мир хотя и пошатнулся, но - все-таки не перевернулся. Частенько заманивала она меня в свою хатку, и пока я поедал её угощения, зачаровано, по-матерински на меня глядела. И даже иногда решалась коснуться моей щеки или шеи жесткой от работы, как терка, но при этом и легчайшей, как крыло ангела, ладонью. И в голосе её вдруг просверкивало истинное счастье, когда она моей матери рассказывала: «А твой Коля уже, как настоящий мужичок, почти всю тарелку холодца одолел!» или: «А твой Коля мне оторвавшуюся доску к табуретке гвоздями приколотил и теперь я сижу за столом, как барыня!»
У моей матери судьба была куда более счастливая. Успела она четырех родить до войны и трех, в том числе и меня, после. Поэтому в зимние вечера, когда начинало рано темнеть, она шла звать бабу Алену: «А то даже страшно подумать, как она там одна возле печи сидит».
Потом, в уже взрослой жизни, я приезжал из какого-нибудь своего далека домой, и баба Алена неслась к нам, чтобы на меня полюбоваться, чтобы, сияя восторженными слезами, вымолвить:
- Вот же Бог дал нам увидеть, как хотя бы хлопцы наши повырастали, горя уже не знаючи!
То есть, если у меня спросить теперь, за что воевало и даже миллионами погибало в середине прошлого века поколение моего отца, то ответ мой будет таким: чтобы можно было на своей земле жить своей человеческой жизнью, в любви и сострадании друг другу. Чтобы каждое доброе сердце в этой жизни нашло свою радость. Чтобы даже великое вдовье горе бабы Алены могло зарасти, как травой-муравой, многими нашими общими счастьями, ею желанными, ей понятными и потому для неё тоже родными.
Сам я после школы был освобожден от службы в армии. Но очень быстро моя радость по этому поводу переросла в ощущение, что я не такой, как все, человек. Получалось, что мои ровесники, прослужив два года и обучившись воинским профессиям, без меня унаследовали все наше героическое прошлое, без меня стали в один ряд со всеми нашими выдающимися полководцами и героями, украшавшими школьный учебник истории, стали более, чем я, похожими на обоих моих дедов, павших в первой мировой войне, на моего отца, вернувшегося со второй мировой войны, слава Богу, живым.
Когда я заявил о своем намерении отслужить, районные власти призывали меня одуматься, поскольку в нашей глуши найти замену руководителю местного радиовещания, корреспонденту и ведущему, коим я в едином лице являлся, было не так-то просто. Был даже послан парламентер к моим родителям. Но родители ответили парламентеру так: «А чем же наш хлопец хуже других?»
Они были простыми крестьянами. Они пережили гражданскую войну. Пережили коллективизацию. Пережили они и страшный голод 30-х годов. В войну мать корову жалела и сама вместе с другими женщинами в плуг впрягалась. А отца демобилизовали только в 47-м году. Однако, после войны у них появилась твердая уверенность в том, что с каждым днем жить легче, что государство «уже никого никому в обиду не даст».
Мое же понимание государства как единого, от Балтики до Тихого океана, дома, мое восприятие своего народа как единой семьи, воспитывалось так. «Ты расскажи по своему радио про Надю Карпичеву, как она трудится на свекле, не покладая рук, - вдруг начинала упрашивать меня мать, когда я приезжал из райцентра на выходные. - А то уже все люди говорят мне, почему твой Коля про других рассказывает, а про Надю, самую у нас работящую, молчит». И хотя редко, но с такой же настойчивостью она могла вдруг высказать личную просьбу: «На новую врачиху нашу все не нарадуются, такая она участливая. Ты бы и про неё рассказал».
И еще приходило множество писем с подобными просьбами. И я после обязательного новостного блока еле успевал зачитавать свои очерки про свекловичниц, трактористов, рабочих суконной фабрики и маслозавода, про врачей, учителей...
А если утром в редакции уборщица тетя Катя встречала меня словами: «Вчера слушала твое радио и плакала! До чего ж люди у нас золотые!» - то это было для меня высшей наградой.
Приблизительно такими же, как у тети Кати, были критерии оценки моих вечерних радиопередач и у районной власти. Потому что человек хороший, человек-труженик был у той власти в самом большом почете. Умный ли, глупый ли человек во власти этой оказывался, но положено ему было относиться с уважением к моему стремлению показать «положительного героя».
Мать несколько ночей перед моим уходом в армию проплакала, а когда отец дрожащим от волнения голосом, но без лишних церемоний напоследок напутствовал меня: «Ты ж служи там так, чтобы нам с матерью не стыдовать за тебя перед людьми!», то она, утирая слезы, только и добавила: «Будь, сыночек, как все люди...»
И вот сегодня я благодарен своей судьбе за то, что дарована мне была возможность прожить целых полвека с ощущением внутренней свободы, с пониманием своего человеческого достоинства только в том, чтобы «не стыдовать перед людьми». И уже вряд ли поймет меня тот, кто не знает, как это сладко, жить среди всех людей как среди родных. Меня никогда не поймет тот, для кого нет ничего большего, чем собственное "я" и личное благополучие, кто свободу понимает только как отсутствие совести и долга.
Хотя и для своего личного счастья я своею свободой воспользовался на полную катушку. Только из одного желания повидать мир, я смог пожить во многих городах, приключения ради наняться на сухогруз учеником рулевого матроса и на три года потеряться в морской романтике. А в 27 лет я решил, что пора становиться писателем и махнул в столицу. Чтобы решить проблему жилья, устроился дворником и в свое распоряжение получил огромную квартиру в предназначенном под снос старинном доме вблизи Тверского бульвара.
Но это вовсе не значило, что в столице я ощущал себя насельником самого нижнего социального этажа. Среди моих друзей и знакомых сразу появились вполне маститые актеры, художники, писатели. И именно в моем казенном жилье профессора московских вузов провели первую, тогда еще не официальную научно-практическую конференцию, посвященную философу Николаю Федорову. А когда быть в дворниках мне надоело и в результате остался я без жилья, то знаменитый художник Леонид Викторович Владимирский (автор иллюстраций к «Волшебнику Изумрудного города»), отдал мне, ничем не примечательному студенту Литературного института, которого он и видел-то всего лишь второй раз в жизни, во временное пользование ключ от своей пустующей четырехкомнатной квартиры на Малой Бронной. Затем я решил переписать заново свою книгу, уже стоявшую в плане издательства. И писатель Василий Петрович Росляков, понимая, что я рискую выпасть из издательского плана, чуть ли не каждый день звонил и даже ездил в издательство, умолял редакторов переносить меня в следующий квартал, а из общего годового плана не выбрасывать. А в критический миг он просто отобрал у меня то, что успел и не успел я переписать, и сам отнес в издательство.
Но это не значит, что мне больше, чем кому-либо другому, везло на хороших людей. Например, в 86-м году я приехал в Париж, где моими гидами оказались студенты-русисты. Поскольку сами они в нашу страну приезжали не раз, а некоторые для совершенствования русского языка даже побывали в моей родной Курской области, то я попытался выведать у них, что в России их больше всего поразило. И они все единодушно ответили мне: «Люди у вас хорошие!». Я-то думал, что вспомнят они либо о Кремле, либо о слишком постном виде наших продовольственных прилавков. Но они наперебой стали рассказывать мне, какие в России люди хорошие.
Я тогда понял парижских студентов так: на моей родине им ничего не приглянулось. Ведь я был уверен, что во всех странах люди в своем абсолютном большинстве являются такими, как баба Алена, как художник Владимирский и писатель Росляков, как вся та орава моих однокурсников, которая, ленясь ехать в общежитие, оставалась ночевать у меня. Мне казалось, что в Париже я, как и в Москве, среди ночи могу выйти на улицу стрельнуть сигарету, а мне случайный прохожий предложит забрать полпачки и в придачу захочет поговорить по душам ни о чем и обо всем, чтобы затем уже навсегда расстаться.
И только когда при Горбачеве и Ельцине наш русский мир был перевернут, стало в России всё по-другому.
И этой нашей нынешней перевернутой жизни теперь радуется только то аномальное меньшинство людей, которое и переворачивать не надо было, которое рождается в уже перевернутом виде. Впрочем, меньшинству этому было хорошо и в 40-е, когда шло оно, дав волю своей инакости, к врагу служить полицаями, ему стало еще лучше, когда в конце 80-х и в 90-е годы появилась у него возможность за иностранные гранты превращать в немощного уродца собственную великую державу. Гельмут Коль за объединение Германии готов был отвалить нашему государству половину триллиона долларов, но аномальное меньшинство в государственную казну попросило горсть, а уж сколько на свои мохнатые лапы заполучило от обрадованных немцев, толком никто не знает. И - с пользой для НАТО это непохожее на нормальных людей меньшинство немцев объединило, а в угоду США, претендующим на мировое господство, от единого русского народа отрезало украинцев и белорусов.
А если у кого-то, даже не совсем аномального, от такого переворачивания России появились миллиарды или хотя бы миллионы долларов на личных счетах? Как ему не перевернуться и не переметнуться? А если уже и детки главных переворотчиков получают в кормление и развлечение либо телевидение, как дочка Анатолия Собчака, либо должность в региональном правительстве, как дочка Егора Гайдара? Для этих деток НАТО, продвигающееся под Смоленск военными базами или марширующее по брусчатке Красной площади, - твердый гарант их уже вечной халявы.
Вот и сразу после того, как накануне Дня Победы военнослужащие второго батальона 18-го пехотного полка США высадились в Москве и тренировочным маршем прошагали по Красной площади, газета «Московский комсомолец» вышла с первополосным материалом под более чем торжественным заголовком: «Американские солдаты уже прошагали по Красной площади. И мир не перевернулся».
Но в том-то и дело, что НАТО на Красной пощади - это только монументальный символ льва, поставившего свою царственную лапу на макушку нашего мироздания. Как всякий символ, он может иметь и скрытые, понятные лишь посвященным, смыслы, и те значения, которые себе в утешение мы сами себе придумаем. Ну, например, нечаянно позабывши, что Англия нам не выдает одного из главных чеченских террористов, а США обустраивает для нас горячую точку в Грузии, мы скажем себе, что теперь мы вместе с американцами и англичанами будем сотворять мир во всем мире.
А вот когда дочка Собчака кричит нам с экрана, что за свою Великую Победу народ наш должен покаяться, поскольку составной частью этой Победы были великие преступления, то тут уже ничего утешительного не придумаешь. Тут уже становится ясно, что Россию перевернули. И каждый, кто сохранил в перевернутой России свою душу в неперевернутом положении, смотрит на дочку Собчака как на вдруг ожившего динозавра (человек верующий сказал бы: как на вавилонскую блудницу). И даже не обидишься на неё. Потому что человеческого в ней ничего нет. Потому что у динозавров всё не так, как у людей. У них даже мозговые извилины не в голове, а где-то в области тазобедренной кости.
И когда недавно на заседание суда пришла молодежь поддержать двух ровесников-людоедов, задушивших, сваривших и съевших школьницу, то тоже никто ничему не удивился. Судья лишь удалила из зала одну девицу, которая комментировала вскрывающиеся подробности преступления то ли по-идиотски, на бессознательном уровне, то ли со звериною жаждою: «Ням-ням... ням-ням...».
Делать вид, что мир не перевернулся, с каждым днем все труднее даже «Московскому комсомольцу», рассказавшему про это «ням-ням...».
Вот и я, когда мой сын окончил школу, переживал лишь о том, чтобы он поступил в институт и не загремел в армию. Весь извелся я в промежутке между окончанием вуза и аспирантурой. И облегченно вздохнул, когда угроза армии миновала.
Потому что само понятие Отечества теперь упразднено вместе с понятием государства патерналистского типа.
Потому что теперь у большинства людей ничего своего, кроме квартиры и семьи, нет.
Сегодня я уже не смог бы приехать в любой город России, как к себе домой. Предприятия уже не обязаны принимать молодых людей на работу и обучать их профессии (а я в своих странствиях по свету запросто устаивался учеником токаря или учеником электромонтажника в Волгограде, и тут же получал комнату в приличном общежитии. И, кстати, мой наставник на волгоградском заводе "Красный Октябрь", будучи токарем наивысшего разряда, получал зарплату большую, чем министр союзного значения). И в Москву я бы не смог приехать как в свою родную столицу. И никто бы не дал мне ключ от своей квартиры. Не потому что в Москве теперь не осталось ни одного хорошего человека, а потому что даже гражданское и уголовное право у нас теперь приспособлено для людей перевернутых - для черных риэлторов, для рейдеров, для педофилов, работорговцев и т.п. И ни одной книги я бы, не имея с советских времен известного имени, не издал. Те, кто теперь начинает писать, себя уважаючи, остается в "лузерах". Русская литература, если судить по каналу "Культура" и по всем прочим государственным телеканалам, запрещена хоть и негласно, но очень твердо. Например, музеи Николая Рубцова в Москве и во многих городах России, кроме его родной Вологды, созданы на средства нищих его почитателей и существуют полулегально. Потому что народ признал в Рубцове родного поэта не по пиару свыше, а по любви из своего социального дна. Например, Союз писателей России из дома, который ему принадлежит, вроде бы и не выселяют, но зато "Росимущество" не заключает договор с ним, пытается, как когда-то половцы брали Киев, взять их измором. Можно, конечно, имея кучу денег, как некий Потемкин, купить себе свиту из писателей, среди которых есть и талантливые, но голодных, проплатить кучу рекламных статей в газетах про себя родного. Но не каждый даже имеющий средства писатель не постесняется впихивать себя читателю, как клизму. Что касается наших нуворишных меценатов, то без мата и русофобии литература им не интересна, если судить по спискам лауреатов тех премий, на которые они дают очень даже большие деньги. Да даже и президент наш читает Пелевина, в угоду переворотчикам от романа к роману утверждающего, что жизнь человеческая лишена всякого смысла (и, значит, незачем нашему президенту искать какой-то не личный, какой-то высокий смысл своему президентству). А в парижи и лондоны за государственный счет теперь ездит и просвещает публику с государственного телеэкрана теперь уже Ерофеев - существо хоть и новономенклатурное (как когда-то Константин Симонов или Георгий Марков), но в книгах своих насквозь лишенное даже самых элементарных признаков культуры и морали. Как сказал мне один писатель фронтового поколения: «Шолохов не боялся Сталина, потому что то, о чем он писал, для него было дороже жизни. Так что лучше сыграть в рулетку, как Шолохов, чем цвести и пахнуть в качестве дерьма, которое только и востребывается нынешней якобы не страшной властью».
А где, на каком радио и телевидении я бы смог по просьбе своей матери и своих односельчан рассказать о хороших и добрых людях? Как, не потеряв уважения к себе, сделал бы я карьеру журналиста, если в СМИ главными событиями стали половые контакты тружеников шоу-бизнеса?
Зачем такое государство защищать?
Кто и что хуже такого государства? Чем НАТО хуже Абрамовича, который яхту свою добыл не трудом, а налоги в наш госбюджет платит, как школьный учитель?
Не благороднее и даже не благоразумнее ли не государство защищать, а просто защитить на улице или в жизни хорошего человека от плохого?
Да и не нужны теперь нашему государству защитники, относящиеся к нему как к своему достоянию. Оно стало государством хазарского типа, принадлежащим только правящей элите, обслуживающим только её интересы. Такие государства защищают себя наемными воинами, которые рискуют жизнями только за деньги, которым не претендуют на любую иную пользу от защищаемого государства..
Российские властные и финансовые элиты, как и элита хазарского каганата, давно перевели бы всю российскую армию на контрактную основу, но пока у них есть возможность черпать солдатиков из уже отвергнутой государством, но до конца еще не осознавшей свое изгойство человеческой массы, они и не будут увеличивать налоговые ставки со своей прибыли ради каких-то наемников.
2.
В Первую мировую войну моим дедам большевики наверняка внушали, что за царскую Россию воевать не стоит. Один из большевистских поэтов даже написал стишок о героях царской России: «Подумаешь, они спасли Расею, // А может лучше было б не спасать!».
И затем, придя к власти, большевики так и не перестали вести пропагандистскую войну против уже не существующего царского режима. Потому что им нужно было оправдать свой террор, оправдать свое презрение к "непрогрессивному" русскому народу.
Но разве не по такому же лекалу выкраивается современная антисоветская пропаганда?
Потому что нынешним победителям Российской Империи надо оправдать горбачевские и ельцинские услуги другой стране, им надо оправдать то, что великороссы, белорусы и малороссы, всегда ощущавшие себя единым народом, по сценарию, давно разработанному геополитическими противниками России, оказались «суверенными». Даже вопреки итогам общесоюзного референдума. Надо оправдать «шоковую терапию», в результате которой многие люди просто умерли от голода или, как цинично сказал Гайдар, превратились в «издержки» реформ. Надо оправдать ущерб экономике страны, давно превысивший размеры того ущерба, который причинила нам гитлеровская Германия. Надо им оправдать то, что в результате «реформ» убыль населения России (это при том, что в Россию эмигрировали многие миллионы людей из бывших союзных республик) уже составила половину наших потерь во время кровопролитнейших боев второй мировой войны. Надо им оправдать свой способ приватизации, слишком похожий на обыкновенное ограбление победителями побежденных. Надо им оправдать почти узаконенные (если иметь ввиду соотношение между преступлением и наказанием) работорговлю, педофилию, рейдерство, басманный суд. Надо оправдать им то, что армия чиновников, теперь получающих свои должности в кормление, а не для служения, удвоилась. Что даже с учетом нашего второго после США числа миллиардеров средние доходы всех граждан России так и не достигли «застойных», вдвое уменьшилось число школьных учреждений и номенклатуры больничных учреждений, но вдвое же увеличился и рост заболеваний, в вдвое возросло число сиротских приютов...
В-общем, страна уверенно исполняет функцию концлагеря, где граждане нормальные (не способные в здравом уме и при трезвом рассудке принять звериные порядки) выход находят в алкогольном и наркотическом суициде. И если бы когда-то Тэтчер взобралась на трибуну и, подобно Гитлеру, с пеной на губах прокричала бы на весть мир, что России надо оставить треть населения, что и трети ей хватит для обеспечения добычи энергоресурсов и обеспечения транзита между Европой и Азией, то мы бы конечно содрогнулись, но она сказала это без пены на губах, даже с улыбкою. А улыбающегося змия в наших сказках нет, мы не приучены верить в фашистов с лицом Джоконды. Легче нам спиться и истаять с лица земли, чем в такое поверить.
Вполне логично и то, что правящих либералов возмущает даже в священной истории Отечественной войны главнокомандующий Сталин, но не возмущают названия городских улиц, сохраняющие имена большевистских палачей, не так уж сильно возмущает мавзолей большевистского вождя, а о российском предшественнике Пол Пота, о Троцком, они показывают по телевидению вполне сочувственные фильмы.
Дело в том, что в большевиках досталинского периода и нынешних либералах есть много общего.
Например, когда Советской России понадобились паровозы, Троцкий, которому развитая Россия была не нужна точно также, как и нынешним либеральным госдеятелям, предложил выделить деньги некоему иностранному капиталисту, чтобы он построил локомотивный завод в Швеции и затем свою продукцию продавал России.
Не напоминает ли это нынешнего Кудрина, вложившего российский стабфонд в США, но не в собственную экономику?
А если вспомнить новую революционную мораль большевиков? Разве Ксения Собчак, ныне внедряющая мораль революционную, не вызвала бы у них восхищения?
Да и если в ведомстве Чубайса распоряжавшегося Госимуществом, сидели агенты ЦРУ, то разве не на деньги зарубежных капиталистов свершалась Октябрьская революция?
Но даже и не в этом самая главная причина двойных стандартов в отношениях наших правящих либералов к главным персонам советского прошлого.
Все дело в том, что именно Сталин превратил Россию из топлива для мировой революции в промышленно развитую супердержаву, имеющую собственные интересы. Именно Сталин начал реставрировать национальную русскую культуру, которую Троцкий считал «буржуазной». Именно Сталин позволил детям не доносить на своих родителей, реабилитировал семейные ценности (чего Троцкий тоже не мог ему простить в своей антисталинской публицистике). Именно Сталин ослабил удавку на Православной Церкви (а не потому ли так обожают либералы Хрущева, что поклялся он не оставить России ни одного попа?).
Я, конечно же, не считаю Сталина белым и пушистым. Белые и пушистые в результате революций к власти не приходят. Но если Путин с Медведевым захотят из нынешней покалеченной России создать пригодное для жизни государство, то разве одного Ходорковского надо им будет упрятать в тюрьму? И разве уцелеют они сами, если будут не достаточно жестокими и даже недостаточно коварными в битве с новыми, ненавидящими Россию российскими властными и финансовыми элитами?
Сталин ненавистен всем, на ком осталось несмываемое клеймо предателя собственного народа, кто переворачивал и рушил собственную страну в интересах другой страны. Для многих поколений имя Сталина будет олицетворять возможность очеловечивания даже самой бесчеловечной власти, превращение государства из орудия угнетения и закабаления в инструмент объединения и защиты всего народа.
Сталин ненавистен и страшен всем, кто не заработал своих капиталов, кто противозаконно присвоил себе почти всю общенародную собственность.
Ненавистен он нашим социал-дарвинистам еще и потому что даже и «шведская модель социализма», во второй половине двадцатого века победившая во всех развитых государствах Европы, возникла от страха европейских правящих элит пред социализмом сталинским.
Это Сталин создал государство, которое можно было защищать любой ценой.
Это Сталин создал страну, способную противостоять даже и единой, во главе с Гитлером, Европе.
Это под руководством Сталина страна наша победила.
Большою кровью?
Но ведь и Гитлер не предлагал нам драться до первой крови. Он дрался насмерть и потому себя жалеть было бессмысленно. Это было бы уступкой не своей жизни, а Гитлеру.
3.
Второй мировой войны не было бы, если б Россию после Ленина возглавил не Сталин, а Троцкий, имеющий обязательства перед иностранными банкирами.
Гитлера не привели бы американские банкиры к власти, если б в Европе не начался рост национального самосознания. Национальную солидарность тоже надо было дискредитировать.
А если верить главному раввину ортодоксальных евреев Австрии Мойше Арье Фридману, то и Гитлер, и кровавая бойня нужны были еще и для того, чтобы в Палестине создать еврейское государство.
Ну и мало ли для чего еще нужна была эта Вторая мировая война!
Когда Россия изгнала врага со своей территории, её самый главный противник - мировой капитал, финансировавший гитлеровскую военную индустрию, вынужден был не только открыть второй фронт, но и придумать альтернативную советской «шведскую» модель социализма. То есть, поражение потерпел не только Гитлер, но и тип государства, ориентированного лишь на интересы финансовых элит.
Так что трудящиеся американцы, шведы и норвежцы, французы и англичане впервые за всю свою историю наелись досыта только потому, что их работодатели вынуждены были вступить со Сталиным в социалистическое соревнование по увеличению социальных показателей своих стран. И нужно было торопиться, поскольку нетерпеливый электорат уже почти привел коммунистов к победе на выборах во Франции и Италии.
И - нужно было добивать остатки национально ориентированных правящих европейских элит. Потому что национальную солидарность дискредитировать труднее всего.
Патриота де Голля убрали из политики политическими методами. Патриота Альдо Моро американские спецслужбы убили в прямом смысле этого слова...
Оставалось избавиться от главной мозоли - от Советского Союза.
Это была самая масштабная в мировой истории война.
Как от ледникового периода остались огромные валуны поверх черноземов и глиноземов, так и от этой войны остались свои не менее впечатляющие следы.
Например, среднего уровня литератор Солженицын вряд ли вошел бы в первый ряд известных всему миру писателей, если б на холодную войну с СССР не были брошены огромные деньги, если б не нужны были этой войне свои невероятных масштабов герои.
Таким же валуном от политического катаклизма остался и самый известный виолончелист - Ростропович.
Сахаров - крупный ученый, но в качестве оставленного валуна остался как величайший политический мыслитель и как воплощение ничем незамутненной совести. Хотя, можно ли верить, что мало-мальски умный человек не мог понимать, как много хорошего в мире истребится вслед за Советским Союзом? Что вместо советских войск в Афганистан охотно войдут американские? Что ради национальных интересов США Афганистан будет превращен в мирового наркопроизводителя? Что НАТО не станет союзником уже не советской, а либеральной России, будет продвигаться к её границам для дальнейшего её расчленения и превращения в управляемую извне территорию? Что набожную и кичливую Польшу из пассивной зоны влияния СССР медийные фабрики переплавят в самую активную подстилку США?
А если Сахаров по каким-то личным причинам желал только России гибели, то разве не понимал он, что закулисная война с 60-х годов (когда начались культурная, сексуальная и прочие революции) ведется уже против всей христианской цивилизации, поскольку главным вектором развития этой цивилизации является справедливость и сострадание к человеку.
Такими же валунами остались и наши олигархи, не знающие, оказавшиеся никчемными менеджерами, но своей жаждой роскоши поднявшие в Европе цены на недвижимость до фантастических высот.
Недавно картина Пикассо побила все мировые рекорды на аукционе, но ведь и этот художник - всё тот же огромный и нелепый валун, принесенный в современный культурный обиход во время демонтажа традиционной европейской культуры и замены её на культуру модифицированную, формирующую тот новый культурный тип европейца, который утрачивает способность даже производить собственное потомство.
Не сомневаюсь, что после крушения ненавистного им СССР финансовые монархи демонтируют структуры социальной защиты во всех государствах, попавших в сферу их влияния. Нынешняя социал-дарвинистская Россия - это прообраз Европы самого недалекого будущего.
4.
XIX век стал веком грандиознейших социальных и национальных замыслов. И, одновременно, веком начала опаснейшего омертвения классических социальных и нравственных традиций.
ХХ век стал веком приватизации идей ХIХ века политическими авантюристами. Веком хотя и неуспешных, но грандиозных попыток Сталина, де Голля и многих иных национальных лидеров деприватизации общественного сознания. И еще ХХ век стал веком победы третьей, не социальной и не национальной, еще до конца нами не осмысленной группировки над христианской цивилизацией.
Наверно, Ленин и Гитлер слишком верили в свои собственные силы, чтобы, не задумываясь, согласиться на финансирование со стороны своих стратегических противников. Да и мы сами мало задумывались, почему совершенно противоположные и даже один другому враждебные проектов инвестировались одними и теми же германскими и американскими источниками. Либо, как Горбачев и Ельцин, Ленин и Гитлер заведомо отводили себе роль провокаторов, нарушающих устойчивость национальных и социальных государственных систем и, тем самым, обеспечивающих победу третьей силы.
Каков общий, уже нам известный контур этой третьей силы, для которой первая и третья мировые войны играли роль всего лишь тротила, заложенного под фундаменты старых и новых национальных государств?
Это все те же наднациональные финансовые центры, структурировавшиеся в глобальную, способную контролировать все национальные экономики, группировку. Вряд ли Бил Гейтс, свои капиталы заработавший, чем-то отличается от Березовского и Абрамовича, авантюрно оказавшихся у вскрытых Чубайсом закромов нашей Родины. Точно так же, как Абрамович на просьбу пожертвовать на православный храм ответил: «Я другого вероисповедания», а на просьбу пожертвовать на поиски не захороненных останков воинов, погибших в Великой Отечественной войне, ответил: «На Чукотке не было боевых действий», так и Гейтсу наплевать на белых и небелых американцев, на каких-то там англичан и французов, немцев и шведов. Европу выгоднее населить нищими выходцами из неразвитых стран и платить им столько, сколько российские работодатели платят выходцам из Средней Азии на московских стройках. А можно вывести свои предприятия из Европы в развивающиеся страны. А коренные европейцы, принявшие эмигрантов из Африки и Азии, уже лет через десять будут озабочены межнациональными конфликтами куда больше чем социальными проблемами. И вообще, Бил Гейтс уже вполне открыто вкладывается в разработку вакцины для сокращения населения нашей планеты.
Точно так же, как когда-то христианским миром правили несколько монарших семейств со своими вассалами-феодалами, так и после крушения реставрированной Сталиным Российской Империи несколько семейств финансовых будут править подвластной им ойкуменой, делить сферы своих личных интересов, интриговать друг против друга. А если потребляющая модифицированные продукты и модифицированную культуру человеческая биомасса от каких-нибудь китайцев заразится вирусом национального самосознания, то в политических пробирках будут выращены и медийными фабриками раскручены тысячи фальшивых национальных лидеров по типу Жириновского.
Это будет самая стабильная и самая долговечная система власти. Потому что, если феодалы классических обществ имели со своими подданными единую духовно-нравственную основу, если не столько силовые методы, сколько собственный нравственный авторитет (пусть часто даже и фальшивый) обеспечивали им власть, то феодалам нынешним уже нет необходимости, как завоевавшим Британию англам и саксам, а затем и норманнам, принимать христианство и становиться похожими на аборигенов. У современных феодалов есть развитая медийная индустрия, позволяющая им менять сам культурный тип покоренных народов, программировать их ответы на любые вызовы. Как уже давно поет Макаревич: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». И хотя мы сами сегодня подпеваем Макаревичу с таким же энтузиазмом, с каким я в своем детстве распевал «Киев бомбили, нам объявили...», мой энтузиазм был напитан победой, одержанной в страшной войне, а энтузиазм - это проявление той части нашего я, которая уже нашими победителями модифицирована.
И еще стабильность глобальной финансово-феодальной системы будет основываться на том, что возникла она в результате терпеливого и кропотливого, продолжавшегося не один век, заговора. В то время как феодализм классический утверждался авантюрно, через войны, через личный героизм и через личные амбиции в основном германских и норманнских вождей, забывавших о своих национальных корнях прежде, чем добывались ими монаршие троны.
Вряд ли наши олигархи так же глубоко внедрены в заговор мировых финансовых элит, как члены Римского или Бильдербергского клубов. Скорее всего, скважины и предприятия у них отберут за право пользоваться тем, что лежит на их банковских счетах.
5.
Если рассуждать о событиях ХХ и ХХI веков не в масштабах одной Великой Отечественной войны, в которой мы стали победителям, а в масштабах того общего сценария, которому были подчинены все «горячие» и «холодные» эпизоды порабощения христианской цивилизации третьей силой, то, конечно, сама наша Великая Победа предстанет перед нами такою же величественной, как и трагичной. Ведь получилось, что Гитлер был создан третьей силой для дискредитации и последующей ампутации у народов, принадлежащих к христианской цивилизации, национальных иммунных систем. Получилось, что разгромом Гитлера мы продлили свое право на человеческую жизнь всего лишь на полвека с хвостиком.
Но даже память об этой победоносной войне, как и память о Сталине, реставрировавшем уже приговоренную к небытию Российскую Империю - это главная досада наших финансовых феодалов. Это тот засадный полк, который еще может проснуться в наших душах.
Не верится? Бунин и Шмелев тоже не могли бы поверить, что с русофобским большевизмом покончит один из главных большевиков.
А о том, что точка еще не поставлена на самой последней странице нашей истории, говорит и Бжезинский, когда предупреждает о последней угрозе новому мировому порядку, о пока еще неперевернутом хранителе нашего человеческого образа - о Русской Православной Церкви. Не думаю, что мнение одного из главных своих идеологов и челноков не приняли в расчет нынешние феодалы, что пока еще не приступили они к глубокому бурению своих скважин в основах её основ.
Вот только обнаружили ли мы сами сходство между событиями духовного разложения Европы, падения Российской Империи и Евангельским Откровением?
Сделали ли мы сами свой выбор в той уже, может быть, последней битве, где в сторонние наблюдатели записываться нельзя?
Николай Иванович Дорошенко, секретарь Правления Союза писателей России, главный редактор газеты «Российский писатель»
