Источник: С.-Пб., «НАУКА», 1996
На епархиальных пастырских собраниях и в мнениях по вопросу о предметах совещания на Соборе многими членами духовенства заявлены суждения о необходимости сокращения в составе нашего богослужения и некоторых в нем изменений.
Мнения эти, касаясь самых существенных предметов, неразрывно связанных с уставом православной Церкви, с церковным и народным благочестивым обычаем и с самым верованием народа, требуют самого подробного рассмотрения и самой тщательной поверки.
Древний устав нашего богослужения, во всей полноте его примененный к монастырской богослужебной и молитвенной практике, без сомнения требует, применительно к потребностям нашего времени и к экономическому складу нынешней общественной жизни, многих сокращений, когда они могут быть допущены без нарушения существенных частей богослужебного обряда. Но эти сокращения давно уже указаны потребностью приходской жизни, и допускаются повсюду на практике — в мере, соответствующей потребностям жизни, местному обычаю и желанию прихожан. Всем известны сокращения церковной службы в церквах придворных и военных и в учебных заведениях. По приходам же во многих местах, например, вместо третьего, шестого и девятого часа читается только один или два часа вместо полного состава кафизм1 читается только одна кафизма, и то сокращенная, сокращается чтение псалмов2 на великом повечерии, из канона на каждой песни читается только один стих, из полного состава праздничных паримий3 избираются только некоторые, в составе праздничной утрени, когда назначено несколько канонов, избирается только один канон с его ирмосами,4 из числа показанных в служебной книге стихир5 поются и читаются лишь некоторые, и тому под. Но и в сих случаях приходский священник обыкновенно руководствуется и давним обычаем прихода и требованием или желанием местных прихожан, когда они желают восполнить в тех или других частях сокращения службы. Необходимо в сем отношении оставить место удовлетворению в каждом приходе и местного обычая и благочестивого желания местной паствы, чтобы не возмутить благочестивого чувства в народе. И потому во всяком случае и нежелательно и небезопасно сочинение нового, обязательного для прихода, сокращения богослужебного состава и обряда: достаточны были бы, когда бы признано было нужным, указания — лишь для клира6 и для совести священнослужителя — некоторых сокращений, которые могут быть допускаемы без сомнения.
Вообще должно сказать, что ощущаемая на практике отяготительная продолжнительность богослужения происходит главным образом не от количества чтений и песнопений, входящих в состав его, а от чрезмерного усиления в нем внешней обрядности и от небрежного и невнимательного исполнения его членами клира. На это и следовало бы обратить преимущественное внимание реформаторам, а об этом до сих пор у них всего менее высказываются заботы. Немалая вина з этом деле лежит на диаконах, до чрезвычайности растягивающих богослужение и щеголяющих голосом, который у неискусных и невнимательных нередко превращается в рев, нарушающий тишину и благоговейное настроение собрания. Растягивая до крайности произношение ектений,7 чтение Апостола 8 и Евангелия, такие дьяконы 9 нередко превращают церковную службу в какое-то лицедейство, отвечающее вкусу одних невежественных любителей чрезвычайного крика. В особенности это искажение служебного чина проявляется в соборных храмах, куда нарочито привлекаются — особенно на праздничные дни — протодьяконы,10 поражающие своими голосовыми средствами, а архиерейское служение, изобилующее обрядностью, подобные дьяконы отягощают до крайности. Немало отягощает церковную службу, особливо на праздничные дни, шумное и беспорядочное пение многочисленных певческих хоров, нередко невежественных и в музыке и в разумении службы: не имея ни вкуса, ни знания, но щеголяя горловыми средствами, они обременяют и искажают службу и нарушают тишину пением шумных концертов. С другой стороны, крайняя небрежность дьяконов в произношении ектений, с привычкою спешить и глотать целые слова и фразы, равно как и небрежность причетников в чтении — не только искажают службу, но и лишают ее молитвенного значения, превращая в бездушную механику.
В истории древней нашей Церкви мы не можем указать такого времени, когда бы, по свидетельству памятников, церковная служба в приходских храмах совершалась в добром порядке и благоговении, упорядоченно. Все памятники XVI и последующих столетий свидетельствуют противное. В половине XVI столетия ревностный и разумный московский митрополит Макарий,11 ближний советник молодого царя Ивана IV,12 обратил особенное внимание на церковное неустройство тогдашнего времени. По его внушению молодой царь в 1551 году созвал для «обновления Церкви» Стоглавый собор13 и предложил ему в длинной речи 69 вопросов, кои и были на соборе рассмотрены. Эти вопросы и затем постановления собора представляют нам жалостную картину невежества, бездушности и неблагочиния в состоянии духовенства и в отправлении церковных богослужений. К тому же времени относятся горячие, одушевленные послания Максима Грека,14 в коих, выхваляя усердие русских к Церкви и набожность, он горько печалится о том, что эта набожность выражается лишь во внешней обрядности и внешних украшениях церкви, не отражась в нравах, в жизни и деятельности и в церковном благочинии.
Постановления собора без сомнения обращены были к исполнению, но не видно, чтобы привели к прекращению церковных неустройств, ибо в течение всего XVII столетия повторяются и на соборах и в местных распоряжениях епископов жалобы на те же неустройства и те же подтверждения о церковном благочинии и о поставлении на приходы обученных священников. Но и взять последних было неоткуда, и училища при церквах, коих требовал его Стоглав,15 не заводились. Священнические места нередко передавались по наследству, иногда совсем безграмотным, знавшим только по памяти необходимые молитвы, хотя по правилам запрещено было рукополагать не умеющих читать. В сельских приходах нередко знающим службу и грамоту считался только дьяк — он же и писарь (превратившийся после в дьячка).16 И патриаршее правление не принесло существенных улучшений ни науки, ни благочиния. Богослужения все превращалось во внешнюю обрядность, доходившую до того, что служба совершалась многогласно, то есть на разные голоса совместно вычитывалось и выпевалось все, в беспорядочном шуме язычном, — лишь бы только никакая часть устава не оставалась невыполненною. И с этим безобразием боролись церковные власти в течение многих лет, доколе не прекратилось наконец многогласие. Но наряду со всем этим безобразием увеличивались повсюду в соборных храмах и в архиерейских служениях обрядность, пышность и продолжительность богослужения, по московскому и новгородскому образцу. А в Москве патриарх Никон17 со старанием украшал и увеличивал обряды богослужения, и ввел еще в архиерейскую службу две так называемые «великие похвалы», прерывающие литургию18 продолжительным громогласием дьякона и певческого хора. Известные записки о пребывании в Москве антиохийского патриарха Макария19 представляют подробную картину праздничных патриарших богослужений, длившихся по восьми и более часов, — картину, поражающую азиатскою пышностью облачений и обилием обрядностей. Восемнадцатое столетие было темное для Церкви время; стали, правда, учреждаться училища и умножилось число обученного духовенства, но духовенство было унижено и перед законом, оставаясь под давлением и насилием светских и духовных властей; а прежние несовершенства церковной жизни оставались неисправленными. Лишь в XIX столетии, особливо во второй половине его, повеяло в Церкви новым духом и началось разумное оживление духа церковности в богослужении: прошло увлечение итальянским пением и явилось стремление к изучению древних напевов и к гармонизации их в древних русских ладах. Еще заметнее стало это оживление церковной жизни, когда с учреждением церковно-приходских школ стали распространяться по селам и разумная грамотность, и разумное преподавание Закона Божия, и разумное одушевленное церковное пение.
Какие же пути и средства предлагаются нам теперь для сокращения богослужения? Все механические, то есть исключение некоторых частей, причем крайне разнообразны суждения о том, какие части существенны и нужны, и какие ненужны и несущественны, и все мнения настаивают на непонятности богослужебного языка для народа. Но крайне печально, что многие суждения священников — пастырей Церкви обличают в них не только совершенное неведение и приходской жизни и народных духовных потребностей и отчуждение от души народной, но и совершенное незнакомство с составом нашего богослужения и значением для Церкви и для народа отдельных частей его.
Встречаются такие отзывы: зачем нам это разнообразие стихир в утреннем и вечернем богослужении? зачем это разнообразие голосов? Очевидно, подобные отзывы могут исходить лишь от таких пастырей, которые совсем не знают содержания и смысла стихир и не имеют понятия об осмогласии20 нашей Церкви и не слыхали осмысленного гласового церковного пения. Кому все это знакомо на самом деле, тот знает, что стихиры составляют существенную для народа, самую драгоценную принадлежность нашего богослужения и духовную красоту его, и что разнообразие гласов, из коих каждый отвечает самому содержанию стихиры, соединяет гармонически целый ряд песнопений. Кто пройдет по Октоиху21 и по Триодям22 весь ряд стихир, приуроченных к праздничным дням и к дням воспоминания священных событий всей истории христианства, тот может оценить это сокровище, завещанное нам от Греческой Церкви великими ее первосвятителями, хранителями ее догматов и преданий, художественными творцами ее богослужебного чина. Ведь в этих стихирах — вдохновенное изображение евангельских событий и учений Христа Спасителя — подлинными словами евангельской речи, объяснение связи Нового Завета с образами и событиями Ветхого Завета! И понятны они народу, потому что сами в словах и звуках входят в душу народную. Во многих приходах доброго старого обычая на воскресных и праздничных службах избранные стихиры и все догматики исправно выпевал, бывало, один старый дьячок, и кому приходилось с детства молиться тут в среде народной, тот знает, как эти слова и это пение отпечатывались в душе народной. Таковы стихиры воскресные всех восьми гласов, великопостные, особливо Страстной седьмицы, когда в них изображаются события каждого дня перед страданием, последние притчи Христа Спасителя и картины предания и страдания, а в утренней стихире 5-го гласа Великого четверга такими трогательными чертами выражена последняя беседа с учениками. В стихирах великих праздников изображена поэтически история событий, к коим относится праздник, и народная душа почерпает в них учение о главных догматах христианской веры; так, например, в стихирах на Троицын день изложено песенно ясными чертами все учение о Святой Троице. Если бы не имел этого народ, откуда получил бы он это знание веры — там, где нет никакого школьного преподавания Закона Божия, а настоятель (что нередко случается) и неспособен и недосужен быть учителем Закона Божия или сердечным его проповедником в церкви? — Так богослужение, внимательно исполняемое, служит у нас само по себе единственною и самою действенною школою Закона Божия для народа. И все это завещано нам историей и преданием! Вспомним, что в первые века христианства песнопения эти служили главным орудием борьбы с еретическими учениями сектантов, и великие святители установляли их для этой цели. Сектантские учители того времени изобрели этот способ для распространения в народе своих учений посредством гимнов и песень в народном собрании (как и ныне к этому же способу прибегают в наше время учители рационалистических сект, составляя свои гимны в виде неграмотных переложений с иностранного образца). Как же может наша Церковь пренебрегать в наше время этим могучим средством, которое мы имеем в нашем богослужении и которое так известно и любезно народу там, где соблюдается оно усердием и знанием настоятеля церкви в приходе?
Итак, богослужение наше есть вместе с тем и вероучение и утверждение веры. Где есть церковь и в церкви истовое богослужение и пение, там бессильны между прихожанами учители штунды,23 молоканства,24 пашковства25 и пр. со своими чужеверными песнями; а где нет церкви или молчит она, там потребность веры в душе народной оставлена без учения и руководства — на волю пришлым учителям. На эту часть учения должна быть обращена главная забота в воспитании готовящихся быть пастырями и клириками; но, к несчастью, она-то и находится в пренебрежении. Литургика, преподаваемая в духовных семинариях, является сухою наукою без жизни, сухим перечнем составных частей и принадлежностей богослужения, и молодые люди кончают курс, не приобретая умения и желания одухотворить службу церковную церковного песнью. Редко где понимающий дело начальник прилагает старание к этому делу; случается (как бывало в Московской семинарии при ректорстве Климента), что воспитанники всею массою представляют поющую церковь в полноте богослужения; но немногие ректоры нового времени следовали этому примеру. И только люди, не знавшие близко русской церковности и не молившиеся с народом в храме, могут говорить, что народ не понимает. Где идет полная служба и внимательный хор исполняет гласовыми напевами воскресные стихиры, слышится явно, как участвует в этом душа народная и стоящие в церкви то тут, то там повторяют слова и напевы. А усердному и благочестивому священнику содержание праздничных стихир дает готовые темы — не для сочинительской только проповеди, но для живой речи к народу и сердечного поучения.
Душа русского народа — певучая душа и высказывается в церковном пении; а все наше богослужение, по содержанию своему, есть не одна молитва словесная и не одна проповедь, но во всем составе своем есть благочестивое созерцание и сердечная песнь Богу. Нужно, говорят, чтобы повсюду заведено было общее, всенародное пение в церкви. Но одного предписания для сего недостаточно. Нужно, чтобы пастырь, настоятель церкви понимал это дело, завел бы его и им руководствовал: это, слава Богу, и заводится в некоторых приходах, и много добра делают для сего по деревням и селам
учители и учительницы церковно-приходских школ, умеющие петь и руководить хором. Тогда, при участии учительницы, образуется детский хор, — и когда начинает он петь в церкви, возбуждается общий интерес к пению и к службе церковной, и мало-помалу быт целого села оживляется новым духовным интересом.
К сожалению, в последнее время у нас и в духовно-учебных заведениях и в так называемом образованном обществе растерялось знание славянского языка и ослабела привычка к нему. Отсюда возникло ни на чем не основанное представление о непонятности славянской речи для народа в церковном богослужении. И наконец слышим, что из среды духовенства идут предложения перевести богослужение на русский язык. Но это в сущности была бы не реформа, а крайне легкомысленная, бесцельная и опасная для единства Церкви революция, разрушающая весь характер и все значение для народа нашего богослужения.
Наш церковно-славянский язык — великое сокровище нашего духа, драгоценный источник и вдохновитель нашей народной речи. Сила его, выразительность, глубина мысли, в нем отражающейся, гармония его созвучия и построения всей речи создают красоту его неподражаемую. И на этом языке вдохновенные творцы его, воспитанные на красоте и силе эллинской речи, дали нам книги Священного Писания, дали Святое Евангелие, дали весь текст нашего богослужения. Ведь он — искони родной, свой нашему народу; на нем образовался нормальный, классический строй русского языка, и чем дальше отступает от этого корня язык литературы, тем более портится, теряет определительность и ясность, и тем менее становится родным и понятным народу.
Все наше церковное пение органически, неразрывно соединено со словом богослужебного текста, к этому слову примерено и без него немыслимо. Изменить этот текст — значит разрушить эту живую вековую связь и разрушить вместе со словом все церковное пение и исказить безобразно чин богослужения. От древней Эллады приняли мы гласовые наши мелодии и разработали их, вложив в них свою певучую славянскую душу, и жизненную ее радость, и тоску, и стремление к небесному отечеству. Поставьте вместо славянского текста русскую деланную фразу — исчезнут и цензура, и ритм, и смысл каждой отдельной фразы, и весь лад пения, к ней примеренный; многое и перевесть нельзя без безобразного искажения. Ведь сколько лет в дальние века слышал народ эти слова на молитве, и сколько их входило ему в душу и оставалось в памяти! Каждому из молящихся известно, как иное слово будило в душе молитвенное чувство, оживляло священный образ, вызывало память прошлого и прежней молитвы — и все это неужели может и должно пропасть!? Нет, видно всего этого не чувствовали нынешние реформаторы богослужения. А кому приходилось слышать, те знают, до какого изящества может доходить исполнение стихир и песнопения церковных поющие хором, когда каждое слово песни понято и прочувствовано, и в каждую фразу священной песни вложено ощущение ее смысла и значения. Ведь такого сокровища, какое есть у нас, не имеет ни одна Церковь кроме православной! Что же? неужели закопаем мы свои источники живой воды и станем копать себе новые колодцы по чужеземным образцам? Помилуй Боже!
Родной славянский язык понятен всякому русскому человеку. Темнота некоторых песнопений лирического свойства зависит не от языка, а от тяжелой конструкции греческой фразы, выражающей восторженную молитвенную хвалу или имеющей таинственное значение. Выразить ее на русском языке значило бы сделать ее еще менее понятною. Таковы некоторые стихи и немногие ирмосы позднейших канонов на великие праздники, как, например, ирмос и задостойник второго рождественского канона: «Любити убо нам». Но слова этого ирмоса, помимо конструкции, имеют смысл для молящегося, ибо содержат в себе хвалу Божией Матери, возвышенного лирического значения, а перевод ее в русской фразе был бы безобразный и непонятный, а исполнение в пении невозможно; на практике же бывает возможно и заменить этот ирмос ирмосом 9-й песни другого канона «Таинство странное», другого напева. Однако во многих церквах и прихожане пожелали бы исполнения в службе на Рождество ирмосов того и другого канона. Невозможно и допустить мысль об изложении русской безобразной фразой таинственной песни «Иже херувимы», и исполнение ее в такой переделке вдохновенными нашими и художественными напевами было бы немыслимо.
И если бы возможно было представить себе осуществление затеи реформаторов, предлагающих исполнение нашего богослужения в русской переделке славянского текста, — многие православные люди, с горечью обиды в душе, вышли бы из Церкви и пошли бы искать службы у раскольников и единоверцев.
Иные реформаторы доходят в своих предложениях до искажения самого канона св. евхаристии,26 предлагая, чтобы тайные молитвы священника, положенные по чину литургии св. Иоанна Златоустого27 и св. Василия Великого,28 читались вслух народу. Можно ли было бы подумать, что такие предложения идут от священника, совершавшего таинственное священнодействие литургии верных? Ведь священник совершает тайну, и признание его к такому действию обязывает его не только до литургии приготовить себя очищением помыслов и сосредоточением духовным, но в особенности при самом священнодействии сосредоточить мысль свою и направить к Богу молитвенное чувство, а все собрание верующих призывается на ектениях поддерживать пастыря и содействовать ему своею молитвою о предложенных честных дарах! И в эти-то минуты предлагается ему прерывать молитвенное свое настроение и самую тишину молитвенного настроения церкви возглашением самых таинственных слов молитвы, и вместе с тем как бы приобщать все народное собрание к тому священнодействию, которое ему одному предоставлено призванною на него в рукоположении благодатию Святого Духа!
Нет! все мы, православные люди, должны оберегать и хранить в полноте великое сокровище нашего богослужения, завещанное нам древнею матерью — Церковью, переданное верою минувших родов и поколений православного русского народа. И да будет сохранена ненарушимо свобода пользования дарами этого сокровища, и пусть будет по-прежнему всякий добрый пастырь, подобно «домовитому человеку», износить в Церковь из своего сокровища «ветхая и новая»!
К.П.
Печатается по тексту, опубликованному К. П. Победоносцевым под псевдонимом К. П. в журнале «Странник» (1906. No И. С. 617—627).
Псевдоним был раскрыт журналом «Странник» в примечании редактора к некрологу о Победоносцеве (см.: Странник. 1907. № 3. С. 511).
О написании этой статьи К. П. Победоносцевым также свидетельствует его письмо к управляющему Московской синодальной типографией С. Д. Войту от 18 марта 1906 г.: «Крайне возмущен я многими глупостями, которые говорят священники на Епархиальных собраниях, о реформах нашего богослужения, и не удержался написать небольшую статью…».[1]
1 кафизма — название каждого из двадцати разделов, на которые поделена Псалтирь для чтения по обряду православного богослужения.
2 псалмы — молитвенные песнопения, исполнявшиеся в Иерусалимском храме Яхве при различных обрядовых церемониях. Среди псалмов выделяются те, которые исполнялись при возведении на престол царя и во время ежегодного ритуала «воцарение Яхве», а также коллективные и индивидуальные молитвы и покаянные гимны, стихотворения исторического содержания.
3 паримая — отрывки из Ветхого или Нового Завета, которые читают в православной церкви на вечернем богослужении, главным образом накануне церковных праздников.
4 ирмос — название богослужебной песни, входящей в состав утреннего канона и служащей в нем связью между песнями Св. Писания и тропарями.
5 стихира — церковные песнопения, обычно предваряемые стихами из псалтири.
6 клир — общее наименование служителей культа какой-либо церкви; церковный притч.
7 ектения — название ряда молитвенных прошений, составляющих существенную часть церковных богослужений в православии.
8 «Апостол» — богослужебная книга, содержащая в себе Деяния и Послания апостольские с разделением их на главы, которые читаются в церкви во время литургии.
9 диакон (дьякон) — священнослужитель низшей (первой) степени христианской церковной иерархии. В его обязанности входит сослужение епископам и пресвитерам при совершении ими таинств, обрядов и богослужения, но самостоятельно он не совершает ни одного из них.
10 протодиакон — первый или главный диакон в епархии, обычно при кафедральном соборе. Звание протодиакона может присваиваться и в качестве церковной награды.
11 Макарий (1482—1563) — русский политический и церковный деятель, писатель XVI в.; митрополит Московский и всея Руси с 1542 г. Приверженец идеи централизации в государстве и церкви, сторонник иосифлян, считавших самодержавие необходимой опорой православия. Макарий содействовал укреплению власти Ивана IV, был вдохновителем его Казанских походов.
12 Иван IV Грозный (1530—1584) — великий князь с 1533 г., первый русский царь с 1547 г.
13 Стоглавый собор — церковный собор с участием царя Ивана IV и представителей Боярской думы, состоявшийся в 1551 г.; свое название получил по сборнику его постановлений, поделенному на сто глав — «Стоглав».
14 Максим Грек (в миру Михаил Триволис, ок. 1475—1556) — литератор и просветитель.
15 Имеется в виду разделенная на сто глав книга постановлений церковного собора 1551 г., состоявшегося в Москве с участием царя Ивана IV Грозного.
16 дьячок — церковнослужитель в православной церкви, в обязанности которого входит чтение Св. Писания и пение на клиросе, церковное делопроизводство.
17 Никон (в миру Никита Минов (1605—1681)) — седьмой патриарх Московский и всея Руси в 1652—1666 гг.
18 литургия — главное христианское богослужение, на котором совершается таинство причащения.
19 См.: Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. Вып. 1—5. М.: Университетская типография, 1896—1900.
20 осмогласие — существующая в православном церковном пении система из 8 гласов (напевов): каждую неделю поется свой глас с его текстами, после 8 недель (седьмиц) весь цикл (круг, столп) пения повторяется.
21 Октоих — книга песнопений православной церкви на 8 голосов.
22 Триодь — богослужебные книги в православной церкви: Триодь постная и Триодь цветная. Триодь постная содержит песнопения и молитвы к великому посту. Триодь цветная посвящена прославлению Пасхи и последующих праздников.
23 штундисты — название ряда сект 60—90-х годов XIX в. В России. Название (от нем. stunde, как назывались в конце XVIII в. евангельские кружки в немецких колониях юга России) было дано миссионерами русской православной церкви; первые сектантские общины, называемые штундистскими, сами себя называли «духовными христианами», «евангельскими христианами» и др. Вероучение и обрядность штундистов имеет протестантский характер.
24 молокане — течение в духовном христианстве, которое оформилось в 60—70-е годы XVIII в. и усиленно распространялось в начале XIX в.
25 пашковцы — возникшая в 70-е годы. XIX в. в России религиозная секта, вызванная проповедью англичанина лорда Редстока. Получила свое название от приверженца Редстока гвардии полковника В. А. Пашкова.
26 евхаристия — одно из таинств христианской церкви, состоявшее в том, что во время богослужения верующие вкушают хлеб и вино, в которых, согласно вероучению, воплощены «тело и кровь» Христа.
27 Иоанн Златоуст (ок. 350—407) — византийский церковный деятель, проповедник, патриарх Константинопольский в 398—404 гг.
28 Василий Великий (ок. 330—379) — один из отцов церкви, епископ Кесарии Каппадокийской.
- ↑ Мельгунов С. П. К. П. Победоносцев в дни первой революции (Неизданные письма к С. Д. Войту) // На чужой стороне. 1924. № 8. С. 195.
 архим.jpeg)
