Источник: Государство и церковь : [В 2 т.] / Константин Победоносцев ; [Сост., предисл., коммент. О.А. Суржик]. - Москва : Ин-т русской цивилизации, 2011. (Русская цивилизация). / Т. 2. - 2011. - 619, [1] с. / Церковь и государство в Германии. 294-300 с.
Новые церковные законы в Пруссии продолжают возбуждать в умах оппозицию: частью – глухую, частью – открытую. Открытую оппозицию ведет, по-видимому, очень решительно римско-католическое духовенство (См. No 34 «Гражданина»), и надобно признаться, сколько бы ни было в этой оппозиции личных мотивов, сколько бы ни скрывалось за нею ультрамонтанских побуждений, в ней открывается многое, достойное уважения; все-таки, в сущности, это борьба духовного начала за свою независимость с государственным насилием. Но вся либеральная партия не видит в этой оппозиции ничего, кроме борьбы мрака со светом, церковного суеверия с государственным просвещением и узкого партикуляризма с идеей государственного германского единства. Очевидно, что такой взгляд на оппозицию Церкви недостаточен для беспристрастного о ней сужденья. Либеральная партия не находит слов достаточно сильных, чтобы выразить свое просвещенное негодование против церковных врагов так называемого государственного порядка, не находит мер достаточно сильных и строгих для того, чтобы сокрушить этих врагов окончательно. Ввиду насильственных мер против Церкви1, принимаемых правительством, государственные либералы ропщут на слабость и вялость этих мер. Вот что советует Густав Фрейтаг2 в журнале «Im neuen Reich»: «Законы, – говорит он, – вооружают правительство самою решительною властью, стоит только воспользоваться ею до крайних мер. Прежде всего, необходимо окончательно воспретить всякие пилигримства и всякие церковные процессии вне ограды церковных зданий; первые служат только безнравственности и суеверию, последние нарушают порядок и мир гражданского общежития. Затем должна следовать полнейшая эмансипация школы от всякого влияния и надзора Церкви. Женатые учителя первоначальных школ могут служить лучшими пособниками правительству, когда улучшим их материальный быт и обеспечим их от всякого вмешательства со стороны священника. Далее надлежит оказать энергическую поддержку движению старокатоликов и повсюду, где они окажутся в большинстве, передать им местные церкви со всеми церковными доходами. Наконец, необходимо применять уголовные законы к мятежным священникам и епископам без всякой пощады. Будет немало жертв, и об иных придется пожалеть, но делать нечего. Не следует колебаться, хотя бы пришлось и всех до одного епископов, когда они станут упорствовать, запереть в Шпандау или в Магдебуге, всех упорных священников удалить от мест и предоставить духовное попечение об общинах одним странствующим проповедникам. Кому такие меры кажутся странными, тот еще не понимает всей важности этой борьбы государства с бессовестною шайкой чужеземных интриганов. Это не простая борьба между людьми, в коей возможны уступки и послабления. Борьба идет на жизнь и смерть между двумя величайшими идеями, над которыми работало человечество в течение двух тысячелетий. Борьба эта поднимается не в первый, а уже в третий раз. В Средние века папство одолело немцев в борьбе с национальным государством франконских королей Гогенштауфенов3. В XVI столетии германская имперская власть после долгого колебания вступила в союз с папою против народной массы; благодетельное действие реформации было оставлено, и Германия в тридцатилетней войне4 стала жертвою иноземцев. Теперь в третий раз начинается такая же борьба между свободою и рабством, между совестью и авторитетом, между Христом и римским антихристом, в нем немцы должны доставить свободу не только себе, но и всем образованным (культурным) нациям».
Подлинно ли все верно в этой характеристике? Подлинно ли тут на стороне государства одна свобода и одно рабство на стороне Церкви? Нет, либералы обманываются, и дело не так просто и ясно. Не свободы ищет государство и не о совести хлопочет; оно добивается, в свою очередь, преобладания и хочет тоже связать, с другой стороны, совесть верующей массы. Только для того, чтобы вязать и решить в совести, Церковь опирается на божественное призвание и на веру, а государство может полагать опору для того только в своей государственной автономии. Католическая иерархия высоко, слишком высоко поставила престол свой; но государство хочет не только понизить его и привести в меру, оно как будто само задумало сместить на этом престоле власть церковную или разделить его с нею. Новые законы касаются не одной внешности, они вторгаются во внутреннюю область церковной жизни, туда, где все держится одним авторитетом веры, где все без него рассыпается. Вот в чем коренится начало соблазна, возбуждаемого в верующих умах новым законом и действиями правительства к его осуществлению. Ни для кого не тайна, что главные деятели законодательной власти в издании закона, главные представители государственной власти в его применении, главные защитники этих мер в науке и публицистике – люди, чуждые вере народной, и строят свое миросозерцание и свою политическую теорию на началах, в которых нет места этой вере. Отсюда и происходит, с одной стороны, соблазн для верующего населения, с другой стороны, заметное до сих пор колебание мысли в «придворных сферах», о котором упоминает и Фрейтаг в приведенной статье.
В этом движении умов лютеранская Церковь стоит как бы на распутье между двумя противоположными побуждениями. С одной стороны, не может она не чувствовать, что новые законы вторгаются и в ее внутреннюю область столько же, как и во внутреннюю область Римско-Католической церкви; что к самым существенным проявлениям ее духовной власти и ее учительской деятельности прикасается еще грубее, чем прежде, рука государственного чиновника, обязанного веровать, прежде всего, в свое единое государство; что чиновник-учитель, которого поставит во всякой школе правительство, внесет в школу новый дух легкого, недуховного миросозерцания, выведенный по университетскому лекалу; что жизненные для нее вопросы догматического верования и церковной дисциплины будут решаемы в берлинских судилищах по новым воззрениям науки на предметы религии (так недавно еще высшая консистория решила, что пастор Сидов, публично объявивший, что не верует в Божество Христа Спасителя, может оставаться духовным руководителем своей паствы). Но, с другой стороны, над лютеранскою Церковью тяготеет с начала реформации вековою привычкой начало подчинения светскому правительству. В разгар великой борьбы, великого раздражения против римских насилий и в крайнем изнеможении сил представители реформации вступили со светской властью в политический союз, в ней стали искать опоры, отдали себя ей под начало и потом, при окончательном устройстве своей Церкви, должны были поневоле допустить ее в самый центр своего церковного авторитета. Создавая начала своего нового устройства, они поставили у себя для светской власти престольное место и даже с некоторым увлечением стали возвеличивать ее в Церкви назло ненавистной власти римского первосвященника. Они пошли к ней мимо народной паствы, на жалование и поставили себя, пастырей, в положение чиновников, надзирающих за благочинием веры в народе. Оттого сначала и доныне всякий раз, когда лютеранскому духовенству приходится отстаивать перед государством и перед его теориями свою жизненную церковную силу и самостоятельность своей церковной деятельности, оно является перед государством в фальшивом положении.
При всем том и в лютеранском духовенстве возбужден новыми законами немалый соблазн. Но он ведет покуда только к разделению умов, к слабым протестам и оговоркам от одних, к заявлению со стороны других искреннего или лицемерного сочувствия правительству, которое, отыскивая себе нравственную опору, вызывает в разных местах Германии подачу сочувственных адресов со стороны лютеранского духовенства. Все эти явления, происходящие в среде лютеранской Церкви, явления бледные, нерешительные, неспособные возвысить дух и поразить его истиною.
Замечательным в этом смысле явлением был съезд (Conferenz) евангелическо-лютеранского духовенства, происходивший в Берлине 27 и 28 прошлого августа под председательством пастора Эйена. В первый же день заседания предметом его стало обсуждение новых церковных законов. Началось с речи генерал-суперинтенданта Бюкселя. Он отозвался о новых законах уклончиво, объявив, что так как государство при издании их не спрашивалось с Церковью, то не станет, конечно, сноситься с нею и при исполнении их; Церкви же следует позаботиться о внутреннем очищении своего духа. Следующий оратор, старейший из членов съезда, суперинтендант Ленгерих, отозвался о законах с сожалением, но кончил тем, что законы эти вошли в силу, следовательно, надо им повиноваться, тем более что они, в сущности, не так уж дурны, как с первого взгляда кажутся. На этом слове оратора прервали шумные выражения протеста и негодования. Он хотел продолжать, но собрание, по-видимому, отказывалось выслушать речи, которыми старик пытался объяснить и оправдать законоположение, хотя он ссылался на известную «любовь короля Вильгельма к евангелической Церкви». Сам председатель не мог удержаться от заявления, не сочувственного оратору. Затем взошел на кафедру граф Шуленбург, член верхней палаты, упорно боровшийся против новых законов при их обсуждении. Он стал горько жаловаться на отпадение правительства от основных начал христианского государства и на союз, в который оно вступило с партией религиозных либералов и рационалистов. Речь его принята была с восторженным одобрением. Но еще более сочувствия возбудил следующий оратор, Клейст-Рецов5, бывший обер-президент Рейнских провинций. Он говорил с желчью, что новые законы суть создание профессоров Фридберга и Дова и составляют пагубную уступку либеральной партии, что посредством их государство, отделившись от Церкви, хочет посреди Церкви утвердить свое самовластие и ввести языческое начало в веру Христову. Он кончил указанием на Навуходоносора, осужденного за свою гордость на скотскую долю6; ссылка эта, очевидно, относилась к Бисмарку. На следующий день собрание обсуждало применение новых законов к церковному управлению. Евангелический пастор Стеффан объявил, что настоящая борьба «верных католиков» против государственной власти есть борьба правая и законная, так как новыми законами нарушаются самые глубокие и существенные начала Римско-Католической церкви. Однако все эти заявления и протестации против новых законов не привели собрание ни к какому положительному результату и остались одним праздным словом без действия, выразили только бесплодное раздражение. Собрание порешило только подать королю адрес против церковных рационалистов протестантского союза, против решения по делу Сидова и против предположения о гражданском браке. Вот какими результатами обнаружился «гнев» лютеранского духовенства против новых законов.
Вскоре затем открылся в Констанце съезд старокатоли-ков7. За этим собранием следили сочувственно и германское правительство, и либеральная печать всех оттенков. В старокатолическом движении государство видит себе союзника и опору в самую нужную минуту. По последним известиям, выбранный старокатоликами первый епископ Рейнкенс признан и утвержден в этом звании правительством. Но и собрание представителей старокатолического движения не осталось в долгу; оно само ищет опоры в государстве, стремится воспользоваться ею в благоприятную минуту и надеется стать официально на место Римско-Католической церкви в сознании государства и в государственной организации. На констанцском конгрессе ораторы заявляли безусловное одобрение новым прусским законам и политике прусского правительства в борьбе с Римом. Трудно было и ожидать иного заявления. Ненависть к врагу понуждает броситься в объятия к неприятелям врага своего и искать у них союза и опоры.
Но мы, сторонние и непричастные спору люди, не можем не сознавать, что все это старокатолическое движение казалось бы нам много величественнее и чище, если б оно устранило из числа своих начал и мотивов соблазнительный вопрос об официальном покровительстве Церкви со стороны государства. Совершенно естественно, что вожди старокатолического движения, стремясь возбудить к нему сочувствие, не могли оставаться равнодушными и к тому отношению, какое примет к ним государственная власть; но не было им прямой надобности оправдывать это стремление в принципе и напрашиваться на официальный союз с государством ввиду разорванного союза с папством. Подлинно, слово об этом предмете было золотое, когда б не высказалось. Но оно высказано было еще в прошлом году, в Кельне, настойчиво и решительно, со ссылкою на пример реформации, с похвалою лютеранскому началу государственного подчинения Церкви. В Констанце послышалась похвала новому германскому государству и его законам о Церкви. Нельзя не уважать в отдельности настоящих вождей старокатолического движения и одушевляющего их крепкого убеждения. Но в целости все это движение не представляет в настоящую минуту того величия, которое является в Церкви, отстаивающей свою истину крепкою борьбою с миром. Величественный вид имеет самое малое стадо, когда собирается оно стоять за истину против подавляющего большинства. Но то же стадо представляет вид лишенного величия, когда стремится занять место в крепкой и безопасной ограде со всеми удобствами внешнего благоустройства. Старокатолическая церковь, не успев еще испытать гонения, становится уже в положение торжествующей Церкви. Римско-Католическая церковь, отчасти по вине своей, отчасти вследствие ошибок государственной политики, готовится встать на кровях, в положение Церкви гонимой. Какое положение сообразнее с достоинством Церкви и плодотворнее в духовном отношении? Едва ли не последнее. Закон церковного бытия тот же, что и закон всякого бытия духовного. Сила духа добывается испытанием, борьбою, страданием. Сила церковного духа утверждается на исповедничестве (martyrion). Невозможно определить заранее, что суждено в будущем римскому католичеству, сколько еще может оно совершить роковых, непоправимых ошибок, но то несомненно, что настоящая эпоха его истории есть «время посещения»8, случай для обновления внутренней силы, для утверждения церковной веры и дисциплины, для очищения деятельности. История покажет, уразумела ли Католическая церковь время своего посещения.
* * *
Речь идет о так называемом культуркампфе (нем. Kulturkampf – «культурная борьба») – в 1873 году данным термином стали обозначать борьбу прусского и общегерманского имперского права против папской власти, борьбу Бисмарка и национал-либералов против католической партии Центра и Католической церкви. Инициатором данной политики был князь Бисмарк, главным исполнителем – прусский министр народного просвещения и исповеданий А. Фальк. «Майские законы» (11, 12 и 13 мая 1873 г.) устанавливали строгий контроль государства над школами, назначениями на церковные должности, отношениями между духовенством и паствой. Органами надзора, кроме общих полицейских учреждений, был специальный государственный суд для церковных дел. Антицерковным законам, борьба с которыми стоила священникам многих лет тюрьмы, было подчинено не только католическое, но и евангелическое духовенство. В течение 1879–1891 годов в результате ожесточенной борьбы власти и общественности большая часть майских законов была отменена, часть имущества и денег возвращены Церкви.
Фрейтаг Густав (1816–1895) – немецкий писатель, автор исторических романов.
Гогенштауфены – династия южно-германских королей и императоров Священной Римской империи в 1138–1254 годах.
Тридцатилетняя война (1618–1648) – военный конфликт, коснувшийся всех европейских стран (кроме Швейцарии), включая Россию. Война началась с религиозного столкновения протестантов и католиков Германии, вылившись в борьбу против династии Габсбургов в Европе.
Клейст-Рецов Ганс Гуго фон (1814–1892) – германский политический деятель, глава консервативной юнкерской партии, один из основателей «Крестовой газеты», член прусской палаты депутатов, обер-президент Рейнской провинции, член прусской палаты господ.
В конце жизни Навуходоносор (вавилонский царь – 605–562 г. до н. э).; в 597 году захватил Иерусалим и увел в плен десять тысяч иудеев, в 586 году разрушил храм Соломона) страдал ликан-тропией – представлял себя животным.
Конгресс в Констанце состоялся в 1873 году, где под руководством Рейнкенса была выработана организация Старокатолической церкви в Германии, основными частями ее стали: приходские общины, епархии с епископами, высшая инстанция церковного управления – синод. Конгрессом было решено учредить две особые комиссии для ведения переговоров с различными исповеданиями, в том числе и с Православием.
См.: Лк. 19:44.
