Почему для меня важен Донбасс? Почему он важен для России? Почему он нужен российской культуре? Я, как и все, ленив и нелюбопытен. Как и у большинства людей, с этим регионом никак не связанных, мои представления о Донбассе ограничивались обрывочными историческими сведениями. В мою жизнь он вошел девять лет назад.
Когда, захватив зонтики, чай, кофе, хорошее настроение и друзей, жители Киева двинулись на майдан за лучшим — «европейским» — будущим, я искренне им сочувствовал: почему бы людям не получить то, чего они хотят? Применительно к России у меня — на тот момент уже как минимум пару лет — никаких иллюзий по поводу эффективности подобного пути получения желаемого не было.
Оставались иллюзии о построении светлого будущего в одной отдельно взятой стране. Вскоре на майдане пролилась кровь, все стало не так однозначно и запахло гнилой разводкой: этот запах быстро почувствовали и дети революции, которые начали перемещаться в поиске свободы к ее источнику, в Европу. Совершенно зеркальным образом своей свободы захотел и Донбасс.
Разумеется, задачей России было его раскачать. Перспектива развалить расколотую Украину была вполне разумна в противостоянии со «свободным миром», который хотел вбить украинский клин в Россию. Геополитика всегда оплачивается человеческими жизнями. Жизни «домбасян» и «лугандонов», как начали называть жителей региона «хорошие русские», для них были вполне подходящей ценой.
Столичная украинофилия зарождалась на моих глазах: нет такой ненависти, которая не могла бы перерасти в любовь. В советские времена либеральная интеллигенция относилась к украинцам точно так же, как последние девять лет к дончанам. И по той же самой причине: украинцы были для нее цепными псами советской власти, а ползучая украинизация претила им так же, как и Бродскому.
Люди русской культуры, они не понимали, почему «наш Крым» должен говорить на украинском. С имперским сознанием у них, как справедливо отмечают нынче украинские нетоварищи, все в порядке. Точнее, с имперским бессознательным. Но — ситуативно. Если революция ужасна, империя хороша. Сегодня — наоборот: империя ужасна, значит, на повестке дня — революция. Главное — что-то отрицать.
Подобная стадия развития у детей называется негативизмом: мать очень любила вспоминать, как показывала мне фотографии Италии и говорила: «Алеша, это Неаполь». А маленький инакомыслящий кричал: «Ето — Аполь!» Быть против советской власти, которая давила все живое, считалось понятным. Быть за власть, которая «давила гадину» оппонентов и вела кровавую войну в Чечне, представлялось логичным. Быть против власти, которая начала отгонять от кормушки и перераспределять доходы, показалось справедливым.
Так в сознании либеральной интеллигенции возник образ Украины как оранжевого Острова Свободы. Аксеновский «Остров Крым» оказался кривым, но пророческим зеркалом. Свободолюбцы как бы вернулись в СССР, в теплый ламповый мир кухонного противостояния: с майданом не вышло, потому что его вожаки вовремя разъехались по теплым островам, и вернуться к роли Васисуалия Лоханкина оказалось привычнее, чем искать приключений в духе Феликса Дзержинского или Владимира Буковского.
Тут надо заметить, что с национализмом, который в культурных кодах либеральной интеллигенции был зашит маркером мерзости, тоже было не все так однозначно, и даже несколько шизофренично. Если «советский» украинский национализм был на стороне Зла, то «бандеровский» был скорее на стороне Добра, потому что противостоял Злу. Как и прибалтийские «лесные братья». С памятью о Холокосте это тоже как-то благополучно монтировалось: марксистский подход к старине пригождается всем.
О качестве русской общественной мысли скорбел еще академик Павлов. Авторы «Вех», хоть и оказались пророками в своем отечестве, ко двору не пришлись: толпа требует не мысли, а единомыслия. Национализм хорош, если он становится орудием борьбы за нашу и вашу свободу. Но, как выясняется, борьба борьбой, а свобода — врозь. Эту нехитрую мысль зафиксировал Вацлав Гавел, добравшийся из диссидентов до президентского кресла.
Его эпохальное изречение стоит напомнить: «Во вмешательстве НАТО в Косово есть один элемент, который, я думаю, никто не может оспорить: эти рейды, эти бомбы вызваны не материальным интересом. Их характер исключительно гуманитарный: на карту поставлены принципы, права человека, которые важнее государственного суверенитета. Они делают нападение на Югославскую Федерацию законным даже без мандата Организации Объединенных Наций. Личный опыт убеждает меня в том, что только время позволит нам объективно оценить происходящее сейчас в Югославии и то, как это повлияет на НАТО.» («Le Monde», 29 апреля 1999 г.)
На НАТО это повлияло ободряюще. Было время, когда и я не понимал, что плохого в его расширении. Ни критическому, ни драматургическому, ни политическому мышлению в школах не учат. Через пятнадцать лет после исторического выступления Гавела свободная Украина начала гуманитарные бомбардировки Донбасса, которые либеральная интеллигенция сочла разумной платой за суверенность украинской демократии. А Россия оказалась в роли державы, для которой права человека важнее чужого суверенитета. Пути свободы неисповедимы: вопрос только в том, чья свобода ближе к телу и о чьих правах идет речь.
«Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой», — сказал Фауст Гёте, которого любят цитировать кухонные сидельцы. Жители Донбасса шли на бой восемь лет. Восемь лет рушились мои последние иллюзии о гуманитарных основаниях современного мира и разумном устройстве человеческой головы. Когда Донбасс вернулся в Россию, я почувствовал это возвращением нашего морального долга.
Ад, который сегодня творится на Украине, стал очередным этапом борьбы за светлое будущее. Которое удивительным образом оказалось необходимым сразу всем. А построить его сообща без десятков тысяч трупов и сотен тысяч беженцев не получилось. Наш мир устроен так, что свобода требует дорогой оправы — материального обеспечения. А организация этого обеспечения происходит за счет доноров.
Донорами всегда были колонии, и с разрушением колониальной системы ничего не изменилось: от перестановки флагов принципы экономики и задачи геополитики не меняются: разделяй конкурентов и властвуй. Подготовить почву нужно разрушением культурных кодов идеологией бесплатного сыра. Таковой стали свобода и демократия, из цели общественного развития превратившиеся в фомку, которой хозяева долларового печатного станка вскрывают будущих доноров.
Донбасс (наверное, сам того не желая) стал форпостом сопротивления. Я понимаю украинцев, которые борются за свою независимость, и понимаю моральный цугцванг, в котором оказались мы все. В который нас технично привели. Оказывается, что хороших ходов давно не осталось, а к свободе ведут только плохие, и одной, одинаковой для всех, уже не будет. Очередные принципы справедливости будут уточняться победителями за счет проигравших. Могли ли русские и украинцы не стать заложниками чужой игры?
Для этого девять лет назад надо было сохранить статус-кво. Сохранить независимую Украину, которая вполне успешно играла на противоречиях Востока и Запада. Но украинским элитам хотелось зарабатывать: в погоне за 300% прибыли можно и родину продать, начиная с Крыма. Во всяком деле важно целеполагание. А откуда ослику знать, какие цели у человека, который держит перед ним морковку? Каждый из них движется к светлому будущему, но совершенно разному. И баранов ведут на убой не для развлечения — для пропитания.
Проходя очередной виток развития, геополитическое устройство мира всегда меняется через войны. Ценность свободы и демократии в их суверенном смысле для каждого актора ничуть не изменилась, но Третья мировая, фронт которой проходит через Украину и каждого из нас, похоронила идеологию свободы и демократии как революции на экспорт. Цены, которую заплатил Ближний Восток, и результата, который он получил, мы не почувствовали: уроки истории вбиваются только розгами.
За нас эту цену платит Донбасс. В уютном креативном пространстве Москвы об этом думать не хочется. Происходящее там — что-то неприятное и никак не соответствующее мирку розовых пони, который построил для них кровавый режим, и который им не удалось разрушить в промежутках между испитием тыквенного латте. Чтобы было понятнее, если бы эту цену не платил Донбасс, ее бы платили Крым, Белгород, Курск. Или весь мир, в случае ядерной войны, на грани которой мы балансируем.
Общество объединяют его ценности. Эти ценности — истории, которыми оно живет. Истории его героев. Совокупность этих историй становится его мифологией. Культурным кодом. Мы живем в его матрице. В которой героями Великой Отечественной одни выбирают Александра Матросова и Николая Кузнецова, другие — Николая Никулина и Иосифа Рапопорта, а третьи — их не разделяют. Это — матрица Победы. В ней — наши корни. Она позволила русскому миру выжить.
История новой России рождается сегодня не в Ереване и Тбилиси, Стамбуле или Тель-Авиве, — она творится на Донбассе. И это не апология войны, а констатация кошмара, на который были обречены два ранее братских народа. Рождение в муках — это не мем, а реальность, грань жизни и смерти. Было ли наше братство ширмой, скрывающей кровавые противоречия, или оно было помехой, которую кровавыми противоречиями нужно было взорвать? У каждого найдется свой ответ.
Украинцы говорят, что война сплотила их нацию. По-другому и быть не могло. Дончане тоже сплотились, когда война дошла до их дома. До того им достаточно было автономии на украинской земле. Война прошла даже через семьи — и, значит, это гражданская война. Сплачивают и разделяют не войны, а окопы. Иначе выжившие жители Мариуполя не встречали бы русских солдат как освободителей. Твой враг — тот, кто пытается тобой прикрыться, а не тебя спасает. Тактика палестинских террористов, которую использовали боевики «Азова», в качестве гуманитарной ценности не работает.
Бессмысленно искать правых и виноватых там, где остаются только свои и чужие. Это не про московскую жизнь с прежней каруселью бюджетных сопротивленцев, стукачей и халявщиков, неувядающим поиском врагов среди бывших друзей. Мне страшно представить то, что происходит на фронте. Мне не хочется об этом думать точно так же, как восемь лет не хотелось тонко чувствующим представителям либеральной интеллигенции. Но приходится, как и им сейчас.
Фокусом нашего внимания манипулируют те, кто хотят нами управлять. И сфокусироваться можно на всем, чем угодно. На темных пятнах любой истории, и на ее светлых пятнах. Я предпочитаю полную и цветную картину. Фокус внимания независимого человека (насколько независимость вообще нам доступна) определяется его ценностями и его целеполаганием. Любая внятная речь тоже содержит цель, и по этому признаку ее тоже можно считать манипуляцией. Вопрос только в том, содержит ли она открытый код.
Я заговорил о том, почему Донбасс важен для меня, для России, для русской культуры. Потому что я вижу его в матрице русской культуры, — и это не отсылка к вселенной небратьев Вачовски. Это Севастополь рассказов Толстого, Тихий Дон Шолохова и Сталинград Некрасова сегодня. Новая история Донбасса еще не отрефлексирована, — его мифология еще не создана, но уже зарождается в пантеоне его героев. Это — трагическая история, но путь к Победе всегда трагичен.
Никого нельзя заставить полюбить и принять Донбасс («это внутреннее дело Украины, незачем нам было туда соваться»). Можно рассказать о Донбассе и предложить думать о его судьбах средствами искусства. Думать о живых людях, попавших в жернова Истории. О невинно убиенных. О жертвах и героях войны. Люди не делятся на агнцев и козлищ в зависимости от того, по какую сторону окопа они находятся. Все мы заложники, но не всем присущ Стокгольмский синдром. Войны требуют не оправданий, а объяснений.
Войны заканчиваются миром, в котором одни подсчитывают барыши, а другие — убытки. В котором одни пытаются осознать уроки истории, а другие — создать систему новых иллюзий и задел для новых войн. Правду доносит не пропаганда, а искусство. Фашизм — это идеология превосходства. Искусство учит видеть себя в других и других — в себе. И в этом смысле может стать помехой в деле убийства себе подобных, которое порой начинается с одного шага по дороге благих намерений. Донбасс — это чеховский человек с молоточком, который стоит у нас на пороге.
