«Не сразу все устроилось,
Москва не сразу строилась».
Юрий Визбор, из песни к мелодраме "Москва слезам не верит"
Владимиру Гиляровскому принадлежит фраза: «Я – москвич! Сколь счастлив тот, кто может произнести это слово, вкладывая в него всего себя». Когда-то давно Первопрестольная была купеческим градом с высокими заборами, садами Замоскворечья, таинственными проулками, нерегулярной застройкой и островками так называемых «доходных» домов, рядом с коими гнездились кабаки да покосившиеся сарайчики.
Особняки, бальзамин и Бальзаминов, провинциальность. «На московских изогнутых улицах / Умереть, знать, сулил мне Бог», - расстраивался Сергей Есенин, верно уловив характер – изогнутость, прихоть. Однако древняя столица с её «дамским» (по мнению Виссариона Белинского) норовом ускоренно развивалась – множились индустриальные анклавы; Москва «захватывала» земли, превращая деревеньки в заводские окраины. Большинство нынешних москвичей проживают на месте бывших посёлков, тогда как пределы Москвы-исторической весьма узки.
На выставке "Москва. Проектирование будущего", проходящей в Музее Москвы на Зубовском бульваре можно увидеть и карты города с топонимами: сельцо Черкизово, далёкая Шелепиха, точечка Хвили (то есть Фили), и фотографии лабазов там, где сейчас – многоэтажные кварталы. Москва любит меняться, подчинившись хитрому генплану – екатерининскому или же сталинскому, но тут всё – мистика и genius loci. Москва примеряет платья, но остаётся собой.
Экспозицию открывают видеоматериалы. Москва-сакральная – о монастырях и храмах, о легенде Третьего Рима. Неслучайно Марина Цветаева, говоря о главенстве Москвы перед северной столицей, писала: «И целых сорок сороков церквей / Смеются над гордынею царей!» Престол убран, а душа осталась. Далее – обыденность, но такая увлекательная! Рассказ о воде и московском водопроводе. А ещё – земля и дороги. История с географией. Затем - вехи градостроения. Мелькают пышные имена - Бове, Казаков, Жилярди, их сменяют Щусев, Жолтовский и Посохин.
Зрителю напоминают о тех, кто подзабыт, но некогда блистал. О тех, кто остаётся за кадром. Максим Геппенер – коренной москвич из немцев, главный архитектор коммунальных служб. Его стихия - городская инфраструктура. Геппенеру принадлежат эскизы водонапорных башен в неорусском стиле. Знаете ли вы, кто такой Вячеслав Олтаржевский? А ведь это – первый архитектор ВСХВ-ВДНХ. Владимир Черепанов – ведущий специалист транспортной системы, творец многоуровневых развязок. Алексей Гутнов – теоретик и практик «гуманного строительства», автор пешеходного Арбата. Целая галерея имён!
Основная экспозиция посвящена XX столетию, когда Москве была отведена важнейшая роль, и это началось ещё до того, как в 1918 году Владимир Ленин перенёс столицу обратно в Москву, подчеркнув её царский статус. Всем знакомы футуристические открытки фабрики "Эйнемъ", созданные неизвестным художником в 1914 году, накануне войн и потрясений. Ретрофутуризм всегда наивен, однако, здесь кое-что предугадано – и магистральные дома, до смешного похожие на «сталинские», и автомобильные пробки, и воздухоплавание. Правда, пассажирские самолётики, о которых мечтали в начале XX века так и не появились и, наверное, к счастью. Одно забавляет – «женщины будущего» по-прежнему ходят в немыслимых шляпках, а мужчины – при усах и в цилиндрах.
После 1918 года тема реконструкции Москвы сделалась одной из базовых задач Советской Власти. Хаотическая раскиданность не внушала оптимизма, а купеческие сады и причудливые дома «с горгульями» и коваными ирисами выводили из себя. Заштатный облик бросался в глаза – особливо на фоне разрухи. Москва должна стать образцовым европейским city. Множились планы по переустройству – то выдвигалась концепция города-сада, где зелёные зоны будут перемежаться с жильём и промышленностью, то говорилось о переносе административных центров на северо-запад столицы, то намеревались разгрузить Москву при помощи «спутников». Градостроительные дискуссии активно велись и спецами, и шир-нар-массами, которые по большей части жили в общежитиях и непрезентабельных коммуналках.
Социум горел энтузиазмом, а будущее казалось интереснее настоящего. Даже маститый галл – мсье Ле Корбюзье почтил Moscou своим присутствием. Его логическая схема была прямодушна: всё, кроме нескольких культурно-значимых объектов, полагалось убрать, и настроить рациональных параллелепипедов. Корбюзье чаял и Париж сровнять с землёй, но там ему отказали, вот он и приехал в Москву, где в тот момент жадно требовали новизны и разрушения.
Постулировалось, что человек – существо коллективное, и лучший способ это доказать – это внедрять дома-коммуны, где сознательный пролетарий будет лишь ночевать, тогда как его питанием и досугом займутся фабрика-кухня и рабочий клуб – с футболом, шахматами, библиотекой. Романтический проект Николая Ладовского - непонятно, как это могло устоять, но в 1919 году авангардисты ещё искали пути, выстраивая превеликую гармонию. "Коммунальный дом" Ладовского будто бы собирается мчать в стратосферу.
Парящие города – не метафора и не сказка. Перед нами – летающий мегаполис Георгия Крутикова, кстати, лучшего ученика Ладовского. Думалось, что хомо-сапиенс переселится в небеса, а грешная твердь будет предназначена для труда и развлечений. Над этими фантазиями, конечно, смеялись – и коллеги, и обыватели, зато «летающий город» полноценно отражал Zeitgeist межвоенного периода.
На экспозиции есть, чему подивиться. Институт библиотековедения на Ленинских горах – инопланетная грёза Ивана Леонидова; горизонтальные небоскрёбы Эля Лисицкого – диковинные сооружения, которые хотели разместить на Бульварном кольце; Московское отделение редакции газеты "Ленинградская правда" Ильи Голосова – эффектное здание-стакан. К нему предъявлялась масса требований – быть суперсовременным, удобным и занимать мало места, каким-то чудом вписываясь в существующую застройку. Это – «бумажная» архитектура, слегка безумная, очень талантливая и – дерзкая.
Поодаль – один из амбициозных проектов – Наркомтяжпром.
Первая половина 1930-х годов – конструктивизм уже приелся, но сталинское ампиро-барокко ещё не родилось. В эти годы всеми владела безудержная гигантомания, смешанная с поисками нового стиля. Пафосно-крикливые формы, притягательные и отталкивающие. Каждый эскиз – Красавица и Чудовище в едином порыве. Стеклобетонный чертог братьев Весниных, страшный сон Пиранези – от Ивана Фомина, башенки Ивана Леонидова, одна из которых смахивает на исхудавшую градирню, а вторая – на укрупнённую ростральную колонну. И вишенкой на торте – замысел Константина Мельникова, где волшебные лестницы уводят в небо, а на самой верхотуре – обнажённые боги Олимпа куют славу большевистского тяжпрома.
Но главная нереалированность — это Дворец Советов, при том, что его уже воспринимали, как нечто свершившееся, помещая картинку на обложки журналов и конфетные фантики. Визуализация не сработала. Величавая махина осталась на бумаге, явив после всех борений мокрое место, означенное, как бассейн "Москва". На выставке – уже послевоенный, доработанный вариант Бориса Иофана. Ощущается и усталость, и естественное разочарование. Когда профаны говорят, что, если бы не смерть вождя, строительство было бы завершено, то просто не чуют местные грунты, в принципе, не позволяющие громоздить здание такой высоты.
Послевоенная Москва, несмотря ни на что, рядилась в праздничные одежды – возникали хоромы с барочной лепниной, а перроны метро всё чаще напоминали Версаль короля-Солнце. В области мемориального зодчества царил наполеоновский дух – строгость, не мешающая роскоши. Одной из идей Сталина было торжественное увековечение павших воинов. Возникала религия Победы.
Вот - пантеон Вечной Славы, предложенный Иваном Жолтовским и таких пантеонов (то есть «храмов, обращённых ко всем богам»!) собирались возвести около полсотни в разных городах. Эта выставка не только о Москве-реальной; она о не случившихся возможностях, о параллельном грядущем.
Следом - хрущёвский модернизм, как архитектурная месть Иосифу Сталину.
Хорошая идея расселения коммуналок превратилась в уничтожение эстетики, а рьяные исполнители сбивали каменные виньетки с уже достроенных зданий. Вместе с тем, Оттепель – свежий ветер и гимн светлоокой юности. «За ночь ровно на этаж / Подрастает город наш», - звучали тёплые голоса из радиоточки, а пелось о крупноблочном строительстве, позволявшем в короткие строки возвести целый район. Мы видим не только знаковые силуэты, вроде посохинского Дворца Съездов, но и рисунки, не обретшие себя в камне. Проекты несостоявшейся в Москве Expo-67 удивляют смелостью, зато советский павильон в Монреале 1967 года изумил тогда всех. Многие нынешние «открытия», преподносимые, как новации, берут своё начало в 1960-х, когда молодые ребята полыхали воодушевлением и рисовали Москву этакой фешенебельной столицей мира.
Наигрались в светлое Завтра? На пороге - эпоха «брежневского» стиля. Замыслы 1970-1980-х годов – не лишь стандартные коробки, высмеянные в новогодней комедии о пьяном докторе и белокурой словеснице, чьи квартиры оказались точными копиями. На выставочных стендах – эскизы Михаила Филиппова с его бережным отношением к Москве-исконной. В те годы писалось о малоэтажном строительстве, клумбах и озеленении; о том, что ребёнку важен двор, как место формирования его личности; о том, что в безликом районе – больше маргиналов и алкоголиков, чем в эстетически-привлекательном. Пока же лидирует многоэтажная тема и дома-«человейники». На выставке имеются материалы, посвящённые реновации, о которой ещё долго будут горячо и озлобленно спорить. К Москве нельзя подходить с позиций рацио – её надо любить и чувствовать. Но – увы.
Отдельный разговор - об оформлении экспозиции. Музей Москвы, в принципе, отличается креативной подачей, превращая любую задумку в головокружительный квест, где посетитель бродит по лабиринтам коллективной памяти. И сегодня устроители не разочаровали. Маршрут похож на самоё Москву – бродишь и не знаешь, куда вынырнешь. Всё венчает инсталляция «Библиотека» - тут шкаф с книгами, столики, диван - узнаваемая тонконогая мебель 1960-х, а вдалеке - чертёжный кульман. Можно полистать книги, отдохнуть от впечатлений, подумать, а заодно вспомнить строки Маяковского: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, / Если б не было такой земли — Москва».
Воспитательный дом в Москве. К.Бланк. Д. Жилярди.Конец XVIII-нач. XIX вв
