Монолог с восхищением

***

В редакцию газеты "Слово".

Уважаемый Виктор Алексеевич! Считаю необходимым сегодня, когда деятели Министерства культуры РФ не способны соблюсти элементарную порядочность и, публикуя в открытой печати Устав МХАТ им. М. Горького, где утверждаются полномочия президента, тут же нарушают эти полномочия и утверждают без участия Президента договор с Э. Бояковым на 5 лет дальнейшей работы во МХАТе, напомнить читателю о том, на каких идейных позициях стоит президент МХАТ им. М. Горького народная артистка СССР Т.В. Доронина, как оценивает вклад К.С. Станиславского в русскую культуру, почему хранит верность его заветам, с одержимой бескомпромиссной стойкостью отстаивая традиции Художественного театра.

Передаю текст статьи Т. Дорониной под рубрикой «Монолог с восхищением».

Галина Ореханова

***

К.С. (КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ).

«Служить в театре — значит добровольно приносить себя в жертву, скрывать себя, делать невозможное, принять постриг, подчинить себя военной дисциплине, отдать весь талант и знания». Это отрывок из письма К.С. Это похоже на клятву, это называется отречением от жизни в бытовом её смысле: от отдыха, от общения, от всего того, что делает пребывание на белом свете лёгким, приятным, безответственным.

Его рабочий день. «С 10 утра до 12.30 я занят в своей оперной студии. С 1 часа дня до 5 часов работаю на репетициях в Художественном театре. От 5 до 7 занимаюсь текущими делами, от 7-ми до 8.30 обед и отдых, от 9-ти до 11 снова репетиция, а с 11 и иногда до часа, а то и двух ночи — снова занятия делами. Как видите — жизнь трудная». Это день, когда он сам не играл. А за месяц у него по 15-20 спектаклей. Во имя чего такое отречение? Какие высоты он видел и определил, как конечную цель? Что получил от жизни — взамен своего многолетнего подвига? И кто же такой — Константин Сергеевич Алексеев-Станиславский? Великий актёр. Красавец. Мудрец. Ребёнок. Безумец. Идеалист. Страдалец. Утопист. Глава лучшего театра в мире, своих отступников терпевший и простивший. Создатель школы драматического искусства. Основоположник Московского Художественного театра. Наверное, не случайно его появление на свет в семье старообрядческой (как все купеческие семьи за Рогожской Заставой). Без внутренней мощной силы многолетнее противостояние старообрядчества официальной Церкви — невозможно. Старообрядчество хранило чистоту крови — без алкоголя, без табачного дыма, без трусости, которую порождает ложь. Воистину здоровое тело, в коем обитает здоровый дух.

Его отец — Сергей Владимирович Алексеев — «чистокровный русский москвич» — был богатым фабрикантом и промышленником из династии Алексеевых-Рогожских, что корнями своими уходили к ярославским крепостным крестьянам. Мать — Елизавета Васильевна — дочь владельца каменоломен в Финляндии, Василия Абрамовича Яковлева, прародители коего — тоже крестьяне. Именно этот Василий Яковлев доставил по болотистому бездорожью из Финляндии в Петербург огромную гранитную глыбу, которая стала в центре города в виде Александровской колонны «Александрийский столп» — по Пушкину. Для меня этот «столп», с вознесённым к небу крестом православным, является мерилом не только пушкинского гения, но и гения Станиславского тоже.

Французская актриса Мари Варлей выходит замуж за богатого поставщика двора и владельца каменоломен Яковлева, а их дочь Елизавета становится женой Сергея Алексеева. Рогожские Алексеевы и парижская актриса. Сочетание старообрядческого уклада с французским легкомысленным актёрствованием. Но судьбе было угодно распорядиться именно так. Это почти как с Пушкиным: арапчонок, подаренный Толстым Петру I, становится прапрадедом со стороны матери — великому русскому поэту. Заезжая француженка пленяет хозяина каменоломни и становится бабкой великого реформатора театра и великого артиста — К.С. Станиславского. Станиславский — псевдоним, но какой обязывающий, символический. Станиславский! Чистый символ! Слава главенствует. Надобно много усилий, чтобы оправдать своею жизнью столь обязывающее имя. Он — сумел.

Сын владельца фабрики, которая создавала красивейшие ризы для священнослужителей, он мог быть просто «сыном богатого купца». Тем более не старший сын, который должен наследовать и продолжать отцовское дело, а младший. Почти двухметровый красавец, с чарующим обаянием французской прелестницы в крови, мог ведь он, подобно многим «младшим» наследникам пуститься во все тяжкие — кутить, веселиться по-русски, забывать себя и Бога в себе. Знак духовный, призвание к совершенству проявилось, и слово «театр» определило цель жизни, уберегло и сохранило Божеское в жизни. И мудрый отец — купец Сергей Алексеев строит на участке Красных Ворот (на нынешнем Садовом кольце, рядом с метро «Красные ворота») красивое, уютное, удобное здание домашнего театра, в котором его младший сын ставит спектакли, играет роли, какие хочет и сколько может, — в своей счастливой жадности, осуществляя мечту о совершенстве.

Императорский Малый театр, находящийся совсем недалеко от дома Алексеевых, переживал блестящий период своего роста. Ермолова, Федотова, Ленский, Садовский, Музиль — начало списка дарований, воспитанных на пьесах мировой классики и с пьесами великого современника А.Н. Островского. К.С. смотрит, учится, впитывает. Но можно смотреть, восхищаться и не «видеть», не понимать первопричины магии воздействия на зрителя. Он видел и понимал. Мария Ермолова — Лариса, Станиславский — Паратов. Играют «Бесприданницу» на выставке в Нижнем Новгороде. Станиславский, играя с Ермоловой на одной сцене, постигал причину воздействия актрисы на зрителя, погружение её в тему, её полную самоотрешенность. Весь мозг, всё сердце, все физические силы собрать и отдать сегодня, на спектакле тем людям, которые пришли в театр, следуя потребности своей души в её желании совершенства и очищения…

По определению Оскара Уальда — актёр либо жрец, либо паяц. Станиславский был сценическим жрецом — сразу, с первых шагов на подмостках. Внешне К.С. поразителен не менее, чем поразительно его «нутро», его сердцевина, его суть, его «я». Красота — не похожая, не сравнимая, оригинальная — высок, статен, гордо откинутая голова, черты лица особые — чуть раскосые глаза, крупный прямой нос, губы казались бы большими, если бы не были столь красиво очерчены, густые волосы, высокие брови и усы. Любимые усы! Он ими тоже пожертвует во имя театра. Если вся жизнь театру, то будет ли он жалеть усы? И репетируя Брута в «Юлии Цезаре» — он усы сбреет. И останутся контрастом его белым волосам только темные брови.

А поседел он рано и сразу. Седина пришла как удар — стремительно и пугающе. В день смерти отца, после бессонной ночи, проведённой у гроба, когда один на один, когда мольба к Богу — «упокой, Господи, душу раба Твоего», — К.С. вышел из комнаты, в коей прощался и молился, и волосы его были белы и серебристы. Молодое лицо и седина — сочетание трагическое.

«Артист — пророк, явившийся на землю для проповеди чистоты и правды. Надо быть идеальным человеком», — пишет он в письме к своей невесте. Ну, обещать-то можно. Кто не говорил красиво, когда влюблён? И кто сумел выполнить обещания? Он сумел. Он успевал всё. Наряду с постановкой спектаклей и участием в них в качестве актёра в «Алексеевском кружке», добровольно выполняя свои обязанности на фабрике, К.С. занимается делами Русского музыкального общества, руководили которым П.И. Чайковский, С.И. Танеев и С.М. Третьяков, и разрабатывает устав Общества искусства и литературы. Общество — предвестник Художественного театра. Он тратил на него очень большие средства и усилия, привлекая таких профессионалов и таланты, как А.Ф. Федотов, Ф.П. Комиссаржевский, Ф.Л. Соллогуб, художник А.Ф. Поленов. Он переиграл в Обществе труднейшие и различные по амплуа роли, поставил спектакли, которые критики и знатоки театра приводили в пример императорским театрам.

Перед созданием Художественного театра, в 1896 году, К.С. поставил в Обществе «Отелло» и сыграл заглавную роль. Молодой ученик драматического отделения Вс.Эм. Мейерхольд записывает: «От спектакля Общества искусства и литературы получил большое наслаждение. Станиславский крупный талант. Такого Отелло я не видел, да и вряд ли когда-нибудь в России увижу. Ансамбль — роскошь. Каждый из толпы живёт на сцене…».

Июнь 1898 года. Встреча с Вл.И. Немировичем-Данченко в «Славянском базаре». «…Тут судьба снова помогла мне, столкнув меня с тем, кого я так давно искал. Я встретился с Вл.И. Немировичем-Данченко, который, как и я, был отравлен одной мечтой… Мы определяли, договаривались и утверждали новые законы театра… На этом же заседании было решено, что мы создаём НАРОДНЫЙ ТЕАТР приблизительно с теми же задачами и в тех планах, как мечтал Островский. Мы принимаем на себя дело, имеющее не простой частный, а общественный характер. Мы стремимся создать первый разумный нравственный общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь».

«Художественность» — это понятие включало в себя целый список важного и необходимого, что способствует рождению спектаклей, созданных по законам высокого искусства. Одно из определяющих — литературный материал, пьеса. Она должна быть безупречна по литературным и сценическим достоинствам. Она называлась «Царь Фёдор Иоаннович». Сюжет понятен, близок сегодняшним проблемам. Страсти — сродни сегодняшним: слабость власти, борьба за власть. Необходимость «чистых» рук и чистой совести властителя. Что же стоит — закономерным и неизбежным — вслед за преступным правлением, за «убиенным мальчиком»? Убиенные, невинные, беззащитные и бессильные — становятся мощной противоборствующей силой, которая повергает самого мощного властителя и превращает в «ничто» его деяния. Запрещённая на много лет пьеса нашла, наконец, свой театр, своих воплотителей. Я вижу в этом особую закономерность, то есть судьбу.

Судьба пьесы — судьба театра. Чистота помыслов автора пьесы помножилась на чистую нравственную и духовную создателя спектакля. К.С. ездил в Суздаль, Ярославскую губернию — покупал колокола в храмах, они необходимы для спектакля. Эти звучащие гармоничным, безупречным, «дополняющим» друг друга мягким звуком колокола были доставлены в Москву. Они — красивы. Выгравированные надписи на старославянском языке опоясывали матовой лентой их маленькие купола. К.С. купил целую звонницу, целый колокольный оркестр. Некоторые из них были отлиты в ХVII веке. Это были ещё «старообрядческие» колокола. (Несколько лет назад, когда стали наконец возвращать к жизни православные храмы, наш театр передал безвозмездно сохранившуюся звонницу и в Оптину пустынь, и Большому Вознесению на Никитской, и в храм Иоанна Воина, и в старообрядческий храм, что у Рогожской Заставы).

К.С. сумел «художественно» оформить сцену, одеть и загримировать актёров не по-театральному, а «как в жизни». Он научил их произносить стихотворный текст органично и, не теряя при этом, силу темперамента и звука. Научил «правдоподобно чувствовать» в обстоятельствах экстремальных — борьбы за трон. Пластика актёров, играющих бояр, воинов, представителей народной толпы, должна быть пластикой именно этих, столь различных слоёв народонаселения, а не пластикой вообще.

К.С. был счастлив свершившимся фактом — рождением театра, способного захватывать зрителя такой правдой сценического существования, которая была невозможна даже в его любимом Малом театре. Станиславский осуществил то, что через несколько лет не только станет Законом в лучших театрах России, но чему будут пытаться следовать театры мира — отказ от театральных жестов, театральных выкриков и «красивых уходов» с поднятой рукой со сцены. Эти знаки актёрского тщеславия будут определены как дурной вкус, как глупость и пошлость. Он изгнал эту дешёвую подачу, подверг её осмеянию. Своим театром и собою он воспитывал вкус, чувство меры. Он первый доказал, что спектакль — результат общих, верно направленных усилий, что театр — дело коллективное. А если так, то коллектив, в основе своей, должен быть стабилен.

Никакая антреприза не может работать художественно. Чтобы подобрать исполнителей, обратить их в веру ансамблевого существования, нужны время, строгий отбор и дисциплина, нужны органика, чувство сцены, знание психологии. «Я в предлагаемых обстоятельствах» — формула, которую он вывел. Далее пояснил: «Идти к образу от себя». Но идти, а не стоять на месте. Идти «от себя», а не «к себе». Победы, открытия, сценические решения тончайших пьес А.П. Чехова К.С. понял сердцем, постиг, прикоснулся душою к ранимой и строгой душе автора «Чайки», он первый создал на театре «четвёртую стену», то есть органичное существование актёров — без нарочитых поворотов «на зрителя». Он сумел научить артистов разговаривать, ходить по сцене, оценивать события, любить и не любить — как в жизни. Зрители впервые почувствовали себя участниками событий, а не сторонними наблюдателями…

Станиславский через Чехова окрылял сердца, воспитывал людские души для полёта. В театре Станиславского называли «наш орёл». Кто всерьёз, кто с иронией. Вернее, талантливые — всерьёз, те, кого раздражала его высота и всегдашняя неудовлетворённость собой и своими свершениями, — с иронией. Поиронизировал, посмеялся — вроде, как и сравнялся с гением. Гений был неудобен. Ведь есть успех, есть признание — ну и отдыхай сам и дай отдохнуть другим! Зачем эти студии, которые К.С. создаёт и тратит на них время и силы? Но эта студия воспитала усилиями «орла» для полёта Михаила Чехова, Евгения Вахтангова, Алексея Дикого, ставших совсем скоро создателями своих театров и настоящими великими артистами.

А это только начало списка учеников Станиславского. К.С. сумел передать им то главное, что определяется словом «Служение». Театру служение, а не тщеславию. Людям служение — через всего себя, через ухабы и глыбы сложнейших обстоятельств, которые лежат у них на пути.

Неудобный, неверный, но такой интересный Мейерхольд, будучи учеником Вл.И. Немировича-Данченко, защищён был от неприязни своего учителя Станиславским. Небывало, странно. И что общего могло быть у Станиславского и Мейерхольда? Такие разные по привычкам, характерам, натурам. Такие непохожие в манере работать, имеющие разные политические пристрастия, ставившие спектакли: один — по законам переживания, другой — по законам представлений. Безукоризненный вкус в одежде и во всём прочем у К.С. Кожаная куртка, фуражка, красный шарф и маузер — у «мастера» Мейерхольда. (Играл Мейерхольд роль наркома или был им подлинно — этим наркомом, главою над всеми театрами? Мне — кажется играл. Новая, неожиданная роль интересна: игра с живыми людьми, и маузер заряжен. Почти вершитель судеб, почти сам Господь. Захватывает. То ли революционный Ричард III, то ли Гамлет? Кем он себя представлял?)

Блестяще созданные характеры в спектакле Островского «Горячее сердце» у Станиславского — и «биомеханика», «гигантские шаги», цветные парики актёров, почти клоунов у Мейерхольда в «Лесе» того же Островского. У Мейерхольда статьи об устарелости МХТа, которые сродни политическим доносам — и невступление Станиславского в полемику, его убеждённость, что говорить и кричать не следует. Следует спорить «творчески». Борьба за зрителя — через способность угадывать, что нужно сегодня зрителю втолковать, чем зажечь, чем удивить, куда направить — через правдиво, ярко и талантливо сыгранные характеры. И при таких расхождениях такое редкостное уважение друг к другу. Когда Мейерхольду стало трудно, плохо, опасно, защитил его К.С. Когда у Мейерхольда закрыли театр, пригласил его на постановку в свой музыкальный театр — К.С.

Далее игра в театр своего имени — театр имени Мейерхольда. Можно ли представить, чтобы К.С. дошёл до такого и назвал Художественный театр именем Станиславского? Невозможно, хотя по праву отдачи своего гения этому театру — вполне соответствовало бы. Но не хотел, не мог, пришёл бы в ярость, и, наконец, чувство юмора бы не позволило. Но когда опасность, когда вопрос о жизни, когда 1938 год, понимая, что подвергает себя опасности, — Станиславский совершает великую акцию, на которую в то время мало кто был способен. Он защищает своего бывшего артиста и вечного оппонента — Всеволода Эмильевича Мейерхольда. Ибо иначе он не мог! Понять ценность «человека поиска» мог тот, кто сам является человеком поиска, досконально изучившим природу таланта, человеческую психологию и тайну сценической магии. Он видел в Мейерхольде «обратную сторону», то, что в сердце, что стоит за пониманием «подлинный художник».

«Ученика и мастера» Мейерхольда арестовали вскоре после похорон К.С. Борис Николаевич Ливанов рассказал мне, как воспринял Мейерхольд известие о смерти К.С., потому что именно ему, Ливанову, пришлось волею судьбы и случая, сказать ему об этом трагическом событии. Санаторий в Кисловодске. Больной, после операции, Ливанов узнает по телефону о смерти К.С. Приглашённые в тот вечер к нему в гости Мейерхольд и Зинаида Райх появляются на аллее. Борис Николаевич видит их с балкона. Мейерхольд в тёмном костюме, Райх в ярко-красном парижском туалете, на голове роскошная большая шляпа. Пара приближается, идут красиво, будто играя, будто танцуя. И этот «почти танец» в сочетании чёрных и красных пятен выглядел траурным знаком, как бы специально нарисованной картиной, венчающей конец жизни и борьбы. Когда Ливанов, преодолевая рыдание, сказал им о случившемся — с Райх сделалась истерика. А Мейерхольд произнёс: «Конец». Больше никто не защитит, больше — некому.

Собеседники К.С. — Чехов, Толстой, Горький, Чайковский, Рахманинов, Блок, Шаляпин, Морозов, Мамонтов, Добужинский, Бенуа, Ермолова, Федотова, Ленский и так далее до бесконечности. Гении. Среди гениев появление гения-реформатора театра — закономерно, но всё равно — чудо. И вдруг, и сразу, и как падение в пропасть, в которой нельзя творить, нельзя го-во-рить, невозможно жить — революция. Метаморфоза, превращение капиталистической формации в диктатуру пролетариата. Как это осмыслить, принять, пережить?..

Высочайший, небывалый девиз: «Правда и только правда». Задача актёра — создать на сцене живую жизнь человеческого духа и отразить эту жизнь в художественной сценической форме. Ещё не менее важное и необходимое — чувство Родины, и он утверждает: «РУССКИЙ АКТЁР ВСЕГДА БЫЛ И БУДЕТ ПАТРИОТОМ, как бы он ни ругался, ни проклинал сгоряча все неполадки каждого отдельного дня». Сегодня не принято вспоминать, как его травили за неизменную преданность реализму, за утверждение, что «единственный царь и владыка сцены — талантливый артист», за приверженность Островскому и Чехову, за неприятие «сверх яростных энтузиастов» Мейерхольда, Таирова. Говорили, что он покинут не только критикой, но и публикой. Кугель, Беляев, Блюм и К* — «писатели» театральных фельетонов — осыпали К.С. такими эпитетами, давали такие прозвища, кои определить возможно только одним понятием — глумление.

У К.С. поражает, как подробно, обстоятельно он отвечал на письма. В этом не только прирождённый такт и идеальное воспитание, а уважение к человеку, принятие его в свою душу. Из его ответа профессору русского права по поводу нападок прессы на Художественный театр: «От нападок мелкой современной прессы мы не убережемся на будущее время до тех пор, пока будем работать для настоящего искусства. Те, кто его не знают, естественно, хотели бы, чтобы оно и не существовало, И ЧТОБЫ НА СЦЕНЕ ВОЦАРИЛОСЬ НАГЛОЕ РЕМЕСЛО. ВОТ ЭТА БОРЬБА РЕМЕСЛА И КАБОТИНСТВА С ПОДЛИННЫМ ИСКУССТВОМ и его служителями — вызывает и будет вызывать бесконечные нападки на наш театр».

Ему поклонялись, восхищались его мужественной красотой, он был не лишен тщеславия, ему нравились красивые женщины. Но первая глав его книги называется «Этика». Чтобы чему-то научить, к чему-то призывать, прежде всего, надо самому «быть». Законы общения, театрального существования, которое построено на постоянном соперничестве во всём — в ролях, в театральных романах, в одежде, в престижности, в отношении вышестоящих, в оценках прессы, в любви и нелюбви зрителей. Это всё мешает, это уводит от «служения идее», это мельчит и уничтожает лучшее, что есть в каждом. Отсюда «этика» как определяющее, как главное. Надо создавать себя, быть выше, лучше, благороднее — это даёт право быть артистом. И К.С. «учит» собою «как надо».

Борис Ильич Вершилов рассказал мне, как К.С. искал способ быть понятым К.Е. Ворошиловым, который тогда «курировал» искусство. К.С. искал «образный» ход для разговора. Просьба К.С. к Ворошилову состояла в том, что надо убрать из театра очередного «красного» директора, который был назначен на должность «сверху». Красный директор ничего не понимал в театральном деле, но настойчиво, нагло указывал, что, по его мнению, нужно всем делать. Всем, включая самого К.С. Но как объяснить К.Е. Ворошилову, который тоже ничего не понимает в театре, что работа театра дело особое, тонкое и имеет свои законы? К.С. придумал. Он вошёл к наркому элегантный, в смокинге, безукоризненно на нём сидящем, с бабочкой на белоснежном воротничке «с углами». Приветливо, «по-советски», коротким наклоном головы поздоровался, сел на предложенный стул и медленно достал из бокового кармашка старинные круглые часы — почти «пушкинский» брегет. Из другого кармашка достал большой ключ от замка, положил то и другое на стол пред светлые очи Климента Ефремовича и очень вежливо сказал: «Я вас очень прошу, заведите, пожалуйста, этим ключом мои часы». Ворошилов, несколько опешив от странной просьбы, сказал, что это навряд ли у него получится. И тогда, счастливый этим ответом К.С. спросил Климента Ефремовича: что же может получиться у «красного» директора в результате его активной деятельности во МХАТе? Пример, столь образный и находчивый, воздействовал блестяще, и очередной комиссар от культуры был из театра отозван.

К.С. был счастлив. Он использовал верный ход. Он «заменил» флейту — ключом. Гамлет предлагает Розенкранцу: «Сыграйте на флейте. Это так просто. У неё такой нежный звук!» Розенкранц в ответ: «Я не смогу, принц! Я не умею играть!» И тогда Гамлет с горечью: «Каким же ничтожеством кажусь я вам, если вы хотите играть на МНЕ!» Не-ельзя-я! На нём играть было нельзя! Был ли он — К.С. — Гамлетом от театра? Вступал ли в бой за право исследовать природу человека, природу актёрского таланта? По-моему — да! да, да!

Труппа театра состояла из уникальных индивидуальностей разных поколений, они главенствовали, царили, блистали. Они восхищали. Беря сердца зрителей в полон, выходили на сцену театра — Москвин, Ливанов, Добронравов, Хмелёв, Качалов, Андровская, Тарасова, Зуева, Еланская, Тарханов, Яншин, Станицын, Степанова, Соколова, Топорков, Книппер, Леонидов… Это небывало. Такой россыпи драгоценных камней не найдёшь ни в одном венце, ни в одной короне театрального правителя. Такую «шапку Мономаха» от театра имел только он! Все — его ученики, люди одной веры, общей одержимости.

Станиславский реформировал оперу, как сумел реформировать драматический театр. Не имеющий тех сил, которыми был столь богат когда-то, с ощущением человека, преданного своими учениками, живя в немилом сердцу чужом доме, боясь за будущее своих любимых детей, — он создаёт ещё одну студию и пишет ещё одну книгу под названием «Работа актёра над собой». Работа! Актёра! Над собой! Книгу, которая, как говорят, талантливым не нужна. У каждого таланта — свой закон. А «не талантам» — никакая книга не поможет, они не должны переступать порог сцены. В своём желании «состояться», быть первым, играть главные роли, получать награды, звания, высшие ставки — «неталант» может пойти на всё. И своей активностью, имея в голове одно скучное слово «карьера», — «неталант» способен низвести любой театральный организм до уровня коммунальной кухни. Станиславский знал это и написал, что его книга — для таланта. Беречь надобно в себе дар Божий. А чтобы беречь и «сберечь» — надо трудиться, совершенствоваться всегда — желание совершенства должно главенствовать у каждого, кто талантлив, нельзя останавливаться, только «вперёд» и «ввысь». Полёт!

Станиславский в день своего семидесятилетия, будто подводя какую-то невидимую черту, написал: «Долго жил. Много видел. Был богат. Потом обеднел. Видел свет… Имел хорошую семью, детей. Жизнь раскидала всех по миру. Искал славы. Нашёл. Видел почести. Был молод. Состарился. Скоро надо умирать. В чём счастье на земле? В познании. В искусстве и в работе, в постижении его. Познавая искусство в себе, познаёшь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаёшь душу — талант! Выше этого счастья нет. А успех? Бренность!».

Я написала о том К.С., который доступен моему пониманию. Это не более, чем эмоциональный знак, это косноязычно воплощённый мой восторг перед автором «Моей жизни в искусстве», книги, которая сегодня, как никогда нужна всем. Почему именно эта исповедь отечественного гения сегодня так необходима? Она возвращает каждого к себе, обращает ваши глаза внутрь себя и заставляет быть честным перед самим собою. В сегодняшнем хаосе оценок мы все теряемся и забываем о критериях, которые определили для себя и которым так хотели следовать…

(Печатается в сокращении)