Продолжение
Показательна тут судьба четнического движения Дражи Михайловича, которое было создано по указанию находившегося в Лондоне королевского правительства из менее политизированных довоенных организаций четников и военнослужащих разбитой немцами королевской армии. Хотя эти четники и выступили первыми против немцев, а затем поддержали своими действиями партизан Иосипа Броза Тито, это не избавило их от последующего нападения партизан.
Со временем четники были вынуждены прекратить активные боевые действия против немцев, и хотя Драже Михайлович до своей смерти был против всякого сотрудничества с немцами, целый ряд его соединений, как, например, четники Момчило Джуича, отступали в Словению в одних порядках с немцами и частями «недичевцев» и «лётичевцев», причем сам Момчило Джуич, согласно его же воспоминаниям, пытался вместе с Дмитрием Лётичем в Словении объединить все «антикоммунистические» силы, дабы, заняв оборону, попросить помощи западных союзников. Однако противники коммунистов никогда так и не смогли объединиться, и тем самым победа коммунистов была предопределена.
Вместе с тем последние были всего лишь средством в уничтожении былого порядка в Европе и поэтому ставили целью не просто победу, но уничтожение всех, кто мог выступить против идей «тоталитарного» общества, и их потомков. В данном случае показательны последовавшие после победы коммунистов в Югославии «чистки» рядов самих коммунистов, в ходе которых применялись еще более жесткие меры, нежели к «контрреволюционерам», ибо цель была прежняя – истребить как можно больше самостоятельных и дальновидных людей согласно лозунгу «кто не с нами, тот против нас». В ходе же борьбы с «контрреволюцией» руководство всех коммунистических партий, в том числе и югославской, хорошо понимало, что большая часть тех, кто выступил против них с началом Второй мировой войны, не были последователями национал-социализма, однако термин «фашист» позволял под предлогом реальных и вымышленных преступлений Гитлера развернуть настоящую охоту против всех, кто выступал против них когда-либо. По большому счету, в жизнь проводился достаточно последовательный план, согласно которому враги коммунизма подлежали не только уничтожению, но и разложению, дабы никому уже не могло прийти в голову пытаться защищать национальные и христианские ценности былой Европы. Меры в данном случае никакими моральными нормами не ограничивались, а объектом были как сами противники коммунизма, вне зависимости от их поступков, возраста и убеждений, так и члены их семей.
Мораль в данном случае была «пережитком прошлого», как и понятия чести и благородства, до того присутствовавшие в воинской практике. Сознательно поощрялся в обществе массовый психоз по отношению к «фашистам», при этом всё общество повязывалось участием в преступлениях по отношению ко всем реальным и вымышленным фашистам. Тито, ведя партизанскую войну, в большей мере опирался на политику договоров по линии различных спецслужб, что, по большому счету, вполне естественно для подобного рода войн, что и послужило прообразом будущей югославской войны 1991-1995 годов. Большие потери партизан в сражении в районе Сутьески в мае-июне 1943 года объяснялись сербским историком Милославом Самарджичем как раз тем, что изначально эта операция немцами планировалась против четников, а не против партизан, и потому Тито не ожидал перехода немцев в наступление.
Вместе с тем, нельзя отрицать того, что сам Тито был достаточно умелым военачальником, которого ценил Черчилль, а высоко его оценивали и многие советские офицеры, в том числе бывший заместитель начальника Украинского штаба партизанского движения по диверсиям И.Г.Старинов (бывший с июня 1944 года начальником штаба советской миссии в Югославии). Нет смысла отрицать и то, что Тито был хорошим политиком, отлично знавшем психологию тех, кем управлял. И, как пишет Момчило Йокич, Тито отлично знал характер югославских партийных кадров, желавших власти и орденов, и на которых у Тито всегда был какой-то компромат. Благодаря им Тито создал свой культ личности, и этот культ рано или поздно должен был столкнуться с культом личности Сталина.
Ближайший сотрудник Тито Милован Джилас в своей книге «Лицо Тоталитаризма» хорошо описывал начало конфликта югославских и советских коммунистов, и тут особо добавить нечего - одни товарищи обвиняли других товарищей в предательстве идеалов коммунизма, от которых их потомки в дальнейшем без сожаления отказались практически в одно и то же время. Официально между Тито и Сталиным конфликт начался 28 июля 1948 года с объявлением резолюции Информбюро Коминтерна о положении дел в КПЮ, хотя ему предшествовали критика Сталиным 10 февраля ФНРЮ на встрече с югославскими и болгарскими представителями и решение от 19 марта о выводе советских военных и гражданских специалистов из тогдашней Югославии, как и критического письма ЦК ВКП(б) от 27 марта руководству югославских коммунистов.
Резкое недовольство Сталина вызвала и деятельность Иосипа Броза Тито по созданию совместно с Болгарией и Албанией так называемой конфедерации, причем ради этой конфедерации партийное руководство КПЮ в ходе переговоров представителя КПЮ Миладина Поповича и руководителей Албанской партии труда Энвера Ходжы и Косты Дзодзе, готовило передачу Косово и Метохии в состав Албании, которая после этого предположительно вошла бы в федерацию с Югославией. Сербский историк Перо Симич считал, что Тито сознательно противодействовал Сталину на Балканах по вопросу Македонии, как и по вопросу поддержки коммунистических партизан Греции.
Так, 28 января 1948 года газета «Правда» опубликовала открытую критику планов созданий «федераций и конфедераций» на Балканах, а 1 февраля Молотов, как пишет Йокич, передал ноту протеста Тито в связи с отправкой двух его дивизий в Албанию. На заседании ЦК КПЮ все члены, кроме Жуйовича, поддержали Тито и отправили Сталину в ответ письмо, в котором в мягкой форме пытались отвести от себя обвинения в антисоветизме. В дальнейшем к этой скрытой от народа переписке подключились и ЦК коммунистических партий других социалистических стран. Советская сторона обвиняла югославскую в дискредитации Советской армии, недостаточности усилий в аграрной области и поддержке кулаков, отсутствием демократичности в работе партии, чрезмерной самостоятельности Народного фронта, шпионажем за советскими специалистами, чрезмерной амбициозности, нескромности, в том, что органы безопасности руководят работой партии, как и нарушением идеологической марксистской линии. Югославская же сторона обвиняла в том, что советские органы вербовали военных и государственных служащих, что СССР не предоставил поддержку Югославии в ходе борьбы за город Триест, оккупированный англо-американскими войсками, а также и в империалистическом отношении к Югославии.
В итоге без присутствия представителей Югославии была принята резолюция Информбюро, обвиняющая Коммунистическую партию Югославии в кампании, так что в итоге КПЮ была исключена из Коминтерна. На Пятом конгрессе КПЮ, прошедшем в Белграде с 21 по 28 июля, обвинения были отвергнуты и была выражена полная поддержка Тито и осуждение «великодержавного» советского шовинизма. СССР, опасавшийся, что пример Югославии подорвет его позиции в других социалистических странах, в ответ расторг Договор о дружбе и взаимопомощи от 11 апреля 1945 года, а его примеру последовали и другие социалистические страны.
Тито, перейдя на сторону США сразу же приостановил помощь коммунистическим партизанам в Греции и тем самым дал возможность США остановить советское влияние на Балканы. Одновременно с началом конфликта Информбюро, из Албании началось бегство албанцев, которых власть Югославии того времени принимала в Косово как пострадавших от «сталинистической» политики. Согласно Йокичу, в ходе конфликта «Информбюро», начатого Тито по приказу Черчилля, из 380-тысячной Коммунистической партии Югославии было исключено 225.160 членов, а из армии было уволено 55.000 офицеров, из которых 21.000 были участники партизанского восстания 1941 года. При попытке перехода границы как сторонник Сталина был убит и тогдашний начальник Генерального штаба генерал Арсо Йованович.
В Черногории, где весь Центральный Комитет КПЮ во главе с Блаже Йовановичем поддержал Сталина и где в городах Плевле, Бело Поле и Иванград начались вооруженные восстания против Тито под руководством Милована Джиласа и полковника Савы Йоксимовича, убивались не только сторонники Сталина и СССР, но и их семьи. Так, например, были убиты все члены комитетов КПЮ в Бело Поле и в Андриевцах, 90% членов КПЮ в Иванграде. В 1949 году в Сараево прошел процесс, на котором было осуждено несколько человек за шпионаж в пользу СССР. Руководителя болгарских коммунистов Георгия Димитрова, чья жена была сербка, также отравили по приказу Тито, видевшего в нем опасного конкурента на Балканах, тесно связанного с СССР, и по этим же причинам по приказу Черчилля в ходе гражданской войны в Греции Тито дал приказ вывести оттуда югославских диверсантов под командованием Пеко Дапчевича. В Югославии были созданы лагеря на островах Голи Оток, Свети Гыргур, Пырвич, Раб, Билеча и другие, где находились десятки тысяч человек, из которых 8800 было убито, а 22 тысячи остались инвалидами. Конечные цифры так и неизвестны. Сербский историк Драган Маркович писал об 11000 заключенных только в «Голом Отоке», а другой историк Драгослав Михайлович считал, что их было в два раза больше. Многие при этом пострадали из-за неосторожного слова, другие – по доносу, из зависти.
Сербский историк Славолюб Джукич писал о садистских методах допросов, о массовых избиениях старыми заключенными вновь поступивших, построенных в два ряда, когда били кулаками и палками. В дальнейшем 47% арестованных по делу ИБ не были оправданы. В 1951г. Ранкович посетил Голи Оток, где заключенных, по воспоминаниям будущего сербского академика Добрицы Чосича в книге «Поймать ветер», продолжали пытать, что сам Добрица Чосич, являвшийся приближенным к Ранковичу и имевший доступ к архивам, знал хорошо. При том, как пишут сербские историки, командование со стороны Болгарии и Венгрии осуществлялось советскими офицерами, судебные процессы против югославских шпионов велись в Венгрии, Болгарии и Албании и уже готовилось вооруженное нападение СССР на Югославию. Последняя тогда находилась в состоянии полувойны с Болгарией и Венгрией. На границах с этими государствами происходили вооруженные инциденты, и в Венгрии выселялось приграничное население.
США и Великобритания поддержали Югославию, и она, получив двухлетний мандат в Совете Безопасности ООН, получила от США и большое количество военной помощи - танки, самолеты и артиллерийские орудия. В 1952 году между Югославией и США был подписан (Карделем и Аленом) договор об экономической помощи, согласно которому в Югославию стали поступать зерно и другие виды товаров, ибо насильственная коллективизация привела, как писал Захария Тырнавчевич, к резкому падению поголовья скота и урожая пшеницы, так что в Цазине в 1950 году вспыхнуло восстание крестьян, подавленное вооруженным путем, а из-за сахарной реформы в Югославии начался продовольственный кризис.
По сравнению с довоенной Югославией, в социалистической Югославии производилось на 15% меньше пшеницы, на 22% меньше кукурузы, на 16% уменьшилось поголовье свиней, на 18% стало меньше поголовье овец. В итоге, когда из США прибыли большие запасы зерна, то власти вскоре отменили обязательный закуп зерна, а местные колхозы- «задруги» были распущены, так что к 1966г. их осталось всего десять. В Югославии Тито создал большое количество рабочих мест, снизив социальное напряжение, и создал правящий привилегированный слой в лице своей номенклатуры, имеющей право на паспорта, особые магазины и кожаные пальто. Впрочем, до 1966г. продолжал существовать запрет на закупки новых тракторов и комбайнов, а до 1991г. крестьяне не имели права иметь больше 10 га земли (данные Драгана Веселиновича).
Иностранная финансовая помощь дала возможность сохранить в СФРЮ социалистический строй. Так, согласно сербскому историку Перо Симичу, Иосип Броз Тито получил только из США 102 млрд долларов помощи. При этом США не стремились вовлекать Югославию в созданное тогда НАТО. Генерал Монтгомери в ходе визита в Белград сказал Тито, что ему не нужна Югославия в НАТО, ибо Югославия была бы бациллой в этом союзе. 14 января 1953г. начались переговоры о союзе Югославии, Греции и Турции, а в феврале 1953г. в Анкаре был подписан договор о взаимопомощи. Тито вел переговоры о создании военного союза, действовавшего бы под прикрытием НАТО, как его южное крыло, и его радушно приняли в Анкаре и Афинах в 1954 году ради создания такого пакта. Однако к тому времени в связи со смертью Сталина этот пакт Тито был уже не нужен, ибо у него начали улучшаться отношения с СССР. Англичане по этому поводу говорили, что Тито предпочитает «сидеть на заборе», не ввязываясь в конфликты, хотя, вернее всего, англичане и посадили его на этот «забор».
Вместе с тем следует отметить, что Тито, являясь достаточно видным членом Коминтерна, не мог не иметь поддержки в самом Коминтерне, в том числе в среде советских коммунистов. Подтверждение можно найти в книге генерал‑лейтенанта НКВД и МГБ СССР «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930‑1950 годы», являвшегося начальником спецслужбы разведки и диверсий при Министре госбезопасности СССР, в которой описывалась подготовка по устранению силами службы Судоплатова Тито: „...В конце февраля 1953 года меня вызвали в кабинет Игнатьева, где находились Гоглидзе, его первый заместитель, и Коняхин, заместитель начальника следственной части. Игнатьев сказал, что мы едем в «инстанцию». Был поздний час — Игнатьев, Гоглидзе и Коняхин вошли в кабинет Сталина, а я около часа оставался в приемной. Потом Гоглидзе и Коняхин вышли, а меня попросили вместе с Игнатьевым через два часа прибыть к Сталину для доклада на его ближнюю дачу в Кунцево. Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенес после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году. Сталин начал с обсуждения намеченной реорганизации зарубежной разведки. Игнатьев спросил, есть ли необходимость оставлять в Министерстве госбезопасности два независимых разведывательных центра: Бюро по диверсиям за рубежом и Главное разведуправление. Мне предложили высказаться. Я пояснил, что для выполнения операций против американских стратегических баз и баз НАТО, окружавших наши границы, мы должны постоянно сотрудничать с разведкой МГБ и Министерства обороны. Быстрое развертывание сил для выполнения специальных задач, таких, как диверсии, требует взаимодействия.
Я подчеркнул, что успех наших диверсионных операций против немцев в большой степени зависел от качества агентурной сети, раскинутой в непосредственной близости от баз, которые нужно уничтожить, добавив, что мы были готовы в соответствии с директивой ЦК взорвать американские склады с горючим в Инсбруке, в Австрии. Мы не просто отправили туда оперативную группу. Наши агенты имели прямой доступ к объектам, но неожиданный приказ Абакумова об отмене операции, которая могла сильно затруднить американские воздушные перевозки в Берлин, сбил нас с толку. Сталин ничего не ответил. На несколько минут воцарилась неловкая пауза. Потом он сказал: «Бюро по диверсиям за рубежом следует сохранить как самостоятельный аппарат с непосредственным подчинением министру. Оно будет важным инструментом в случае войны для причинения серьезного ущерба противнику в самом начале военных действий. Судоплатова также следует сделать заместителем начальника Главного разведуправления, чтобы он был в курсе всех наших агентурных возможностей, чтобы все это использовать в диверсионных целях».
Сталин спросил меня, знаком ли я с Мироновым, в прошлом партийным работником, ныне ответственным сотрудником военной контрразведки, помощником Епишева, и предложил, чтобы Миронов стал одним из заместителей Главного разведуправления МГБ. Я ответил, что встречался с Мироновым лишь однажды, когда по приказу министра рассказал ему об основных задачах бюро. Возникла еще одна неловкая пауза. Сталин передал мне написанный от руки документ и попросил прокомментировать его. Это был план покушения на маршала Тито. Я никогда раньше не видел этого документа, но Игнатьев пояснил, что инициатива исходила от Рясного и Савченко, заместителей министра госбезопасности, и что Питовранов в курсе этой акции. Питовранов резко выделялся своим интеллектом и кругозором среди руководства МГБ. Во время войны он стал начальником управления НКВД в Горьком. На какое‑то время Рюмин засадил его в тюрьму по обвинению в «заговоре Абакумова», но его освободили в 1952 году. Он дружил с моим заместителем Эйтингоном, но был вынужден, подчиняясь приказу, организовать его арест в октябре 1951 года. Спустя два дня он сам попал в Лефортово и сидел в камере напротив Эйтингона. Позже я слышал, что Питовранов написал из тюрьмы письмо на имя Сталина, где обвинял Рюмина в провокационном срыве планов активных операции нашей контрразведки. Его освободили, он вернулся на свое прежнее место, месяц полечившись в Архангельском, в военном санатории для высшего командования.
Я сказал Сталину, что в документе предлагаются наивные методы ликвидации Тито, которые отражают опасную некомпетентность в подготовке плана. Письмо Сталину гласило:
«МГБ СССР просит разрешения на подготовку и организацию теракта против Тито, с использованием агента‑нелегала «Макса» — тов. Григулевича И. Р., гражданина СССР, члена КПСС с 1950 года (справка прилагается). «Макс» был переброшен нами по коста-риканскому паспорту в Италию, где ему удалось завоевать доверие и войти в среду дипломатов южноамериканских стран и видных коста‑риканских деятелей и коммерсантов, посещавших Италию. Используя свои связи, «Макс» по нашему заданию добился назначения на пост Чрезвычайного и Полномочного посланника Коста‑Рики в Италии и одновременно в Югославии. Выполняя свои дипломатические обязанности, он во второй половине 1952 года дважды посетил Югославию, где был хорошо принят, имел доступ в круги, близкие к клике Тито, и получил обещание личной аудиенции у Тито. Занимаемое «Максом» в настоящее время положение позволяет использовать его возможности для проведения активных действий против Тито.
В начале февраля с. г. «Макс» был вызван нами в Вену, где с ним была организована встреча в конспиративных условиях. В ходе обсуждения возможностей «Макса» перед ним был поставлен вопрос, чем он мог бы быть наиболее полезен, учитывая его положение. «Макс» предложил предпринять какое‑либо действенное мероприятие лично против Тито. В связи с этим предложением с ним была проведена беседа о том, как он себе это представляет, в результате чего выявились следующие возможные варианты осуществления теракта против Тито:
1. Поручить «Максу» добиться личной аудиенции у Тито, во время которой он должен будет из замаскированного в одежде бесшумно действующего механизма выпустить дозу бактерий легочной чумы, что гарантирует заражение и смерть Тито, и присутствующих в помещении лиц. Сам «Макс» не будет знать о существе применяемого препарата. В целях сохранения жизни «Максу» будет предварительно привита противочумная сыворотка.
2. В связи с ожидаемой поездкой Тито в Лондон командировать туда «Макса», используя свое официальное положение и хорошие личные отношения с югославским послом в Англии Велебитом, попасть на прием в югославском посольстве, который, как следует ожидать, Велебит даст в честь Тито. Теракт произвести путем бесшумного выстрела из замаскированного под предмет личного обихода механизма с одновременным выпуском слезоточивых газов для создания паники среди присутствующих, с тем, чтобы создать обстановку, благоприятную для отхода «Макса» и скрытия следов.
3. Воспользоваться одним из официальных приёмов в Белграде, на который приглашаются жены дипломатического корпуса. Теракт произвести таким же путем, как и во втором варианте, поручив его самому «Максу», который как дипломат, аккредитованный при югославском правительстве, будет приглашен на такой прием. Кроме того, поручить «Максу» разработать вариант и подготовить условия вручения через одного из коста‑риканских представителей подарка Тито в виде каких‑либо драгоценностей в шкатулке, раскрытие которой приведет в действие механизм, выбрасывающий моментально действующее отравляющее вещество. «Максу» предложено было еще раз подумать и внести предложения, каким образом он мог бы осуществить наиболее действенные мероприятия против Тито. С ним обусловлены способы связи и договорено, что ему будут даны дополнительные указания.
Считали бы целесообразным использовать возможности «Макса» для совершения теракта против Тито. «Макс» по своим личным качествам и опыту работы в разведке подходит для выполнения такого задания.
Просим Вашего согласия».
Сталин не сделал никаких пометок на документе. Письмо не было подписано. В кабинете Сталина, глядя ему в глаза, я сказал, что «Макс» не подходит для подобного поручения, так как он никогда не был боевиком‑террористом. Он участвовал в операции против Троцкого в Мексике, против агента охранки в Литве, в ликвидации лидера троцкистов Испании А. Нина, но лишь с задачей обеспечения выхода боевиков на объект акции. Кроме того, из документа не следует, что прямой выход на Тито гарантирован. Как бы мы о Тито ни думали, мы должны отнестись к нему как к серьезному противнику, который участвовал в боевых операциях в военные годы и, безусловно, сохранит присутствие духа и отразит нападение. Я сослался на нашего агента «Вала» — Момо Джуровича, генерал‑майора в охране Тито. По его отчетам, Тито был всегда начеку из‑за напряженного внутреннего положения в Югославии. К сожалению, «Вал» в связи с внутренними интригами, не так уж отличавшимися от наших, потерял расположение Тито и в настоящее время сидел в тюрьме.
Будет разумнее использовать разногласия в окружении Тито, отметил я, лихорадочно придумывая, каким образом ввести в игру находившегося под арестом Эйтингона, чтобы он отвечал за исполнение операции, так как Григулевич очень ценил его — они в течение пяти лет работали бок о бок за границей. Игнатьеву не понравились мои замечания, но я внезапно почувствовал уверенность, поскольку упоминание высокопоставленного источника информации из службы безопасности Тито произвело впечатление на Сталина.
Однако Сталин прервал меня и, обращаясь к Игнатьеву, сказал, что это дело надо еще раз обдумать, приняв во внимание внутренние «драчки» в руководстве Югославии. Потом он пристально посмотрел на меня и сказал, что, так как это задание важно для укрепления наших позиций в Восточной Европе и для нашего влияния на Балканах, подойти надо к нему исключительно ответственно, чтобы избежать провала, подобного тому, который имел место в Турции в 1942 году, когда сорвалось покушение на посла Германии фон Папена. Все мои надежды поднять вопрос об освобождении Эйтингона мгновенно улетучились.
На следующий день в министерстве мне выдали два литерных дела — «Стервятник» и «Нерон», содержавших компромат на Тито. Там также были еженедельные отчеты от нашей резидентуры в Белграде. Досье включали в себя идиотские резолюции Молотова: искать связи Тито с профашистскими группировками и хорватскими националистами. В досье я не нашел никаких реальных фактов, дающих возможность подступиться к ближайшему окружению Тито, чтобы наши агенты могли подойти достаточно близко для нанесения удара. Когда меня вызвали на следующий день в кабинет Игнатьева, там было трое из людей Хрущева — Савченко, Рясной и Епишев, — и я сразу же почувствовал себя не в своей тарелке, потому что прежде обсуждал столь деликатные вопросы лишь наедине с Берией или Сталиным. Среди присутствующих я был единственным профессионалом разведки, имевшим опыт работы за рубежом. Как можно было сказать заместителям министра, что план их наивен? Я не поверил своим ушам, когда Епишев прочел пятнадцатиминутную лекцию о политической важности задания. Потом включились Рясной и Савченко, сказав, что Григулевич как никто подходит для такой работы, и с этими словами показали его письмо к жене, в котором он говорил о намерении пожертвовать собой во имя общего дела. Григулевича, видимо, страхуясь, вынудили написать это письмо.
Я понял, что мои предостережения не подействуют, и сказал, что как член партии считаю своим долгом заявить им и товарищу Сталину, что мы не имеем права посылать агента на верную смерть в мирное время. План операции должен обязательно предусматривать возможности ухода боевика после акции, нельзя согласиться с планом, в котором агенту приказывали уничтожить серьезно охраняемый объект без предварительного анализа оперативной обстановки. В заключение Игнатьев подчеркнул, что все мы должны думать, думать и еще раз думать о том, как выполнить директиву партии. Это совещание оказалось моей последней деловой встречей с Игнатьевым и Епишевым. Через десять дней Игнатьев поднял оперативный состав и войска МГБ по тревоге и конфиденциально проинформировал начальников управлений и самостоятельных служб о болезни Сталина. Через два дня Сталин умер, и идея покушения на Тито была окончательно похоронена.”
Как можно понять из текста Судоплатова, само проведение операции по устранению Тито затягивалось, что было не слишком типично для Сталина, но как-то поразительно совпадало с таким же затягиванием «дела врачей». При этом показательно, что сам конфликт Информбюро совпал по времени с «делом врачей», как и с убийством Соломона Михоэлса в январе 1948 года, и с процессом по делу Еврейского Антифашистского комитета, начатого в конце 1948 года, и, очевидно, был частью куда более глубокого конфликта в самих недрах Коминтерна. Сам характер революционной борьбы Югославии отличался от революционной борьбы в России. Если в России борьба шла между политическими группами, сплоченных идеологической платформой, то в Югославии идеологическая общность существовала лишь у коммунистов, а также у «лётичевцев» из движения «Збор».
Сами сербские националисты к тому времени являлись общностью интересов различных кланов, которые удовлетворяли интересы тех или иных «эго». По прибытии в Югославию русские эмигранты, к своему глубокому разочарованию, обнаружили, что в сербской среде господствуют ксенофобия и эгоизм. Таким образом, коммунисты в условиях гражданской войны нередко оказывались на голову выше своих противников в сербской среде, ибо в их среде под влиянием идеологии существовала взаимовыручка и самопожертвование. Вот этот-то слой убежденных коммунистов Тито частично умело уничтожил с началом конфликта Информбюро, а частично «разложил» системой «мафиозных отношений». Тито заставил вчерашних партизан отказаться в жизни от былых идеалов и поощрял систему доносов и интриг и тем самым «удобрил» почву для будущих политических экспериментов на ней.
Тито при том себя считал истинным коммунистом, тогда как Сталину его близкий соратник и министр иностранных дел Югославии Эдвард Кардель приписывал «великорусский шовинизм». Одним из главных критиков СССР стал тогда один из лидеров хорватских коммунистов Мирослав Кырлежа, один из ближайших сотрудников Тито, тогда как тогдашний лидер черногорских коммунистов Милован Джилас заявил, что истинный социализм построен в Югославии, а не в СССР. В рамках борьбы за этот социализм возникла теория «самоуправления», и на 6-ом Конгрессе КПЮ, прошедшем с 2 по 7 ноября 1952г., КПЮ переименовали в СКЮ. В 1953г. Конституция Югославии претерпела радикальные изменения по сравнению с 1946г. Исходя из новых положений, был выбран первый Президент Югославии – Иосиф Броз Тито, как единственный кандидат и, естественно, на безальтернативной основе. Так же на 4-ом Конгрессе Народного фронта - общественной организации, представлявшей собою поддержку КПЮ, его переименовали в Социалистический союз рабочего народа.
В конфликте со Сталиным Тито имел большую поддержку от сербских партийных работников и от общества в целом, ибо именно сербы продолжали составлять больше половины командного кадра в армии и в спецслужбах, от которых зависела стабильность положения Тито. С точки зрения югославского партаппарата, политика Тито была здравомыслящей. Отмена коллективизации, открытие границ, а в дальнейшем и разрешение частного бизнеса открыли югославам более высокий жизненный уровень, чем в СССР, и даже во время войн 90-х гг. жизненный уровень в Сербии был выше, чем в Российской Федерации.
При том сам Тито избегал активной борьбы против церкви, а в школах и вузах историю сербских восстаний против турок и участие армии Сербии в Первой Мировой войне рассматривали как прогрессивные явления. Так, его ближайший хорватский соратник Кырлежа Мирослав не считал сербский национализм реакционным и в 1954г. писал о Первом Сербском восстании как о прогрессивном явлении. Первое Сербское восстание было воспето слепым гусляром Филиппом Вишничем, являвшемся для сербской национальной идеологии одной из ключевых фигур. Система по управлению областью культуры и науки Югославии базировалась не на грубом насилии, а на умелом манипулировании: когда одного лишали работы, то перед перед другими открывались архивы для работы с ними - такого рода «иезуитский коммунизм».
(Продолжение следует)
 кв.jpg)
