В этом году в августе и сентябре мы с женой прожили в Абхазии. Среди вечнозелёного лета пытались облегчить очередное испытание, посланное нам Богом. Было очень тяжко. Сердце моё зажалось от стужи и никак не хотело разжиматься. Даже море, горы и пальмы с кипарисами не помогали. Наш верный друг Василий Шамониевич Авидзба, прекрасный филолог, мыслитель, почувствовав моё состояние, подарил журнал с поэмой народного поэта Абхазии Мушни Ласуриа. На одном дыхании прочитал я «Звезду рассвета» и сердце разжалось от великих слов: «Первооснова чувств и устремлений, душа, душа... Что в мире драгоценней? И что весь мир, когда души лишён! Он пусть и чёрств, и так ничтожен он. Была бы безысходна темнота, но пролилась недаром кровь Христа! Полна страданий чаша – до краёв. День на исходе, Это – вечер жизни. И необычен колокола зов... Последний зов, подобный укоризне».
Позвал меня колокол Мушни Ласуриа, и темнота рассеялась. Осенью, после ухода поэта к Богу, я написал: «Христос родился, по-русски сказать, в хлеву, где содержат скот. На иконе «Рождество Христово» рядом с яслями, где лежит Божественный младенец, стоит корова. В Абхазии коровы в особом почёте: по-царски лежат посередь дорог, величественно идут прямо по шоссе, и все водители, все, не сердятся, не ворчат, а ловко их объезжают. Ни один водитель при мне не проявил ни малейшего недовольства. И не потому, что абхазы кроткие – нет, они горячие южане. В Бамборах, на дороге, ведущей к морю, на одном километре – двенадцать лежачих «полицейских», и все водители, отлично видя, какое количество народа идёт здесь к морю, всё же сердито признавались, что век бы сюда не ездили. А на коров, которых в Абхазии в тысячи раз больше, чем лежачих «полицейских», ни один абхаз даже бровью не повёл, даже не поморщился. И абхаз Мушни Ласуриа написал: «Корова тут младенца облизала // шершавым и горячим языком. // Согрела тельце, как телка, бывало, // и напоить готова молоком».
Нигде в Священном Писании я не читал, что корова младенца Христа облизала, а Мушни, видимо, часто молясь перед иконой «Рождество Христово», с любовью глядя на абхазских коров, этих цариц дорог, прозрел это.
Пластическая стихия абхазской жизни ему подсказала. Любовь к Родине, к Апсны, подсказала. Любовь ему показала, что храмы в Абхазии «приподняты горами». Прочитав эту строчку, я даже взревновал: подумал, что у нас на русской равнине храмы ничуть не дальше от Бога. Бывали случаи, когда при возведении храма он чудесным образом сползал с пригорка вниз, и люди понимали, что сам Бог указывает им место, где стоять храму. Так было у нас в Борисоглебском раю с храмом в селе Георгиевское. У нас в России сам Бог напрямую участвовал в возведении иных храмов...
Но, побывав в горах в Бедийском храме, потрясённый этой высокой красотой, я смирился, переборол национальную гордыню. По узкой дороге, на которой со встречной машиной не разъедешься, где легко можно шею свернуть, мы долго-долго кружили вокруг горы. Однажды попали в какой-то тупик. Чудом Божьим развернулись. Я уже хотел было сказать Адамуке, сыну Хцыз, что мы никогда туда не доберёмся и надо поворачивать обратно, но, вспоминая наш опасный разворот, помалкивал. Да и Адамука был совершенно невозмутим, только иногда улыбался. За целый день я так и не услыхал его голос. Да ему и не нужно говорить – у него такая чудесная улыбка, такая улыбка, что и без слов всё понятно. Мы постепенно поднимались всё выше. В голове билась одна мысль: «Как же люди сюда, на такую высоту, камни поднимали?» Невольно вспомнил мою любимую певицу Хиблу Герзмаву, тоже поднимавшуюся сюда, чтобы спеть песню «Моя Абхазия». Ещё больше полюбил её.
Возле Бедийского храма, стоя у края горы, я понял: Мушни Ласуриа не о горах и храмах даже, он сказал о народе Абхазии. Не о высоте гор и храмов, а о высоте людей, поднимавших камни сюда, в поднебесье. Адамука с его удивительной, с его говорящей улыбкой, их потомок. Я осторожно отошёл от края и восхитился такой великой любви к своему народу. Сказал о нём библейски: «Храмы у нас приподняты горами». И ещё в другом месте «храмы приподняты всей древностью земли». Да. В Абхазии всем сердцем чувствуешь, что сюда Благую весть принесли апостолы Христовы...
Я вспомнил, как в армии в городе Анапа на берегу Чёрного моря, где нет берёз, мы с ребятами спорили до хрипоты, где берёзы красивее: у меня в Бурятии или у Вовки Шестерикова в Костроме, или у Сашки Коновалова на Алтае. Мы не от глупости спорили, а от любви, от тоски по Родине, от которой нас, молодых ребят, увезли за тысячи километров. Берёзы везде красивы в России. Но для меня они красивее всего в Бурятии, а для Вовки Шестерикова – в его родной Костроме, а для Саши Коновалова – на его родном Алтае. Все мы правы. Любовь всегда права.
Для меня наши русские храмы приподняты Русской равниной – русским народом, а для Мушни Ласуриа в его Абхазии, в его Апсны, храмы приподняты горами – абхазским народом...
Правда, в одном месте я всё же не согласился с Мушни Ласуриа. Он сравнил икону «Троица» Андрея Рублёва с «Сикстинской мадонной» Рафаэля. Преподобный Андрей «Троицу» не придумал, не вообразил, он её не представил, как Рафаэль свою «Мадонну», а она ему явилась. У Рублёва не фантазия художника, у него – явление! Сам Бог явился святому Андрею, сама Пресвятая Троица!
Говоря о звёздах, Мушни сказал: «С чем вас сравнить? Сравнения мертвы». Сказал по-библейски глубоко: «Сравнения мертвы». Нет для прекрасных звёзд сравнений на земле! Так и про «Троицу» Рублёва надо было ему сказать, что нет для неё сравнений на земле – сравнения мертвы. Даже с гениальной «Сикстинской мадонной» итальянца Рафаэля её нельзя сравнивать. Я так думаю – я тоже очень люблю свою Родину, нашу Святую Русь. Итальянцы не называют свою страну святой, а мы, русские, называем... Абхазцы называют свою Родину страной души.
В «Звезде рассвета» Мушни Ласуриа сочинил главную загадку человечества: «Ни в руки взять, ни разглядеть глазами. Хоть в нас живёт, а лишь на время с нами». Для христиан это самая лёгкая загадка. Конечно, это душа человеческая. А безбожникам никогда её не разглядеть. Они считают, что никакой души нет. А православный христианин Мушни Ласуриа так говорит о душе: «Во гневе молвят: «Душу отниму!» // Но с детства милы сердцу моему // Слова иные – из воздушных струй: // «Сыночек, ты мне душу поцелуй». // И ямочку на горле целовал я, // С её душою на устах взрастал я».
С маминой душой на устах великие люди взрастают. Мушни Ласуриа и вырос великим поэтом. И все абхазы, целовавшие ямочку на горле мамы, вырастают очень одарёнными художественно. Высоко в горах, куда увёз нас наш друг Тимур, его дядя, птицелов Тофик, сказал о своём советском прошлом одним коротким предложением: «Мы спали на берегу моря, а теперь...». Я прекрасно его понял и поднял свой тост за то, «чтобы наши внуки и правнуки тоже спали на берегу моря...». Тофик с уважением глянул на меня и пригласил на ловлю соколов. Почти от каждого встречного абхаза я слышал какую-нибудь художественную историю, образ, строку. Простой таксист рассказал, как его смогли убедить, что один водитель доехал от Гудауты до границы (это километров восемьдесят) за пятнадцать минут. Он, конечно, сначала улыбнулся, мол, не смешите меня, но ему объяснили: «Он не сидел за рулём, он стоял». В эту сказку таксист сразу поверил. И я поверил – тоже сказки люблю. Я спросил: «А ты за сколько минут до границы доедешь»? Он: «Я как-то доехал за тридцать пять минут». Я улыбнулся: «Ты тоже стоял за рулём?» Мол, не рассказывай мне сказки. Таксист посерьёзнел: «Нет, наверное, скучно мне было». Тут я вспомнил, что все абхазы любят быстро ездить. Правят одной левой, а правую высовывают за окно (машины у них почти все праворульные). Высовывают руку за окно не потому, что жарко, а потому что там – море, там – горы, там – пальмы и кипарисы, там – родная Апсны. Я обронил: «У вас, видимо, все водителям скучно». Во взгляде моего собеседника прочитал: «Ты – наш человек...»
Одна моя близкая знакомая Хцыз (по-русски «золотая птица»), мама Адамуки, разговаривающего улыбкой, попечалилась: «Без мобильника мы как-то друг друга находили... а теперь...». Я понял её мысль: редко теперь видимся, мало разговариваем о важном, потихоньку теряем друг друга. Хцыз согласно кивнула. Я вспомнил нашу русскую учительницу Галину Яковлевну из сельской глубинки, тоже обронившую по поводу современной техники: «Раньше дети, если что не понимали, не знали, к родителям обращались. А теперь – к компьютерам. Родители теперь не нужны». Удивительно просто и точно о главной беде нашего времени...
Я не спорю с Мушни Ласуриа, я не состязаюсь с ним, какой народ талантливее, я лишь о том, что все берёзы красивы... и все горы тоже... Но для православного христианина Мушни Ласуриа самое главное место на нашей планете – Святая Земля. Он, словно Хцыз и моя знакомая учительница Галина Яковлевна, обронил простые и глубокие слова: «Здесь наконец твоя душа свободна, // О жизни думай, сколько ей угодно, // И всё мироустройство в тишине // Осмысли тут, с собой наедине!// Среди природы тусклой и угрюмой // О прошлом и о будущем подумай! // У этого песчаного причала – // Дороги человечества начало. // К высотам путь начало здесь берёт. // Иди с Его заветами вперёд!».
Лучше и проще не скажешь. «У этого песчаного причала – дороги человечества начало». Причал – место, откуда корабль начинает своё плавание. Святая Земля – песчаный причал человечества. Отсюда наш корабль отчалил и сюда же в конце своего пути причалит. Здесь наше начало и здесь наш конец. Здесь произойдёт закольцевание человеческой истории. Мудрые предупреждают: «Здесь начнётся последняя война. Здесь наш причал. Мушни Ласуриа назвал его «Песчаный причал человечества!»
Ещё несколько его строк о Святой Земле: «Ни зелени нигде, ни родника, // Ни зверя, ни растения, ни тени... // Пустыня бесконечна, велика, // Ничто здесь не стремится к перемене. // Куда ни глянь – песок. Он раскалён. // Не угасает жгучий небосклон. // Печёт. И ноги бедного верблюда // Всегда в огне. А он бредёт, бредёт... // В мечтах о тени вечно терпит гнёт. // Ведь на горбе – пожитков чьих-то груда. // Так редок дождь, так тяжкий путь далёк. // Здесь правят солнце, ветер и песок.// Всё предрешил Господь в краю песчаном, // Не миновать пустыни караванам... // Верблюды здесь – как в море корабли, // Концы пустыни сблизили, свели... // Извечна связь верблюда и пустыни! // Нет, их никто не заменил доныне».
Да. Верблюда и пустыню заменить невозможно. Бог всем людям предрешил проходить свою «пустыню». Не только Иову многострадальному. Люди – верблюды в пустыне жизни. И это неизбежно. Это неминуемо. Кто свою «пустыню» не проходит, кто дерзает её отменить, тот отменяет свою жизнь. Тот себя отменяет. Дескать, мы не верблюды Божьи, а мы прогрессивные цивилизованные человеки и «пустыня» не для нас. Страдания и труды во славу Божью нам не нужны. Наша задача – от них избавиться, освободиться и наслаждаться жизнью. А Мушни Ласуриа знает, что «без страданий жизнь пустая». На Западе люди Бога уже давно отменили. Не захотели быть верблюдами в пустыне Божьей и превратились в муравьёв: «Во прахе потерялся муравей... // Вы видели его? В какие сферы // Унёс его мгновенный ветровей?.. // Бесследно пропадаем мы без веры».
Уносит людей переменчивый ветер. Ласуриа признаётся, что из материального от него самого останется всего лишь маленький домик. Но и он: «Простоит, покуда хрупких стен // Не сломит ветер новых перемен».
Самое разрушительное – это перемены. Перемены погоды, перемены традиционных ценностей, перемены пола и прочее, прочее, прочее. Только Бог во веки веков один и тот же. А у дьявола тысячи личин, которые он постоянно меняет. Он переменчив. Вместо служения Богу Запад подсунул людям служение прогрессу, бесконечные перемены подсунул. Рабскую психологию, философию: «Прогресс не остановишь, а значит, ему надо служить, как Богу. И будут все сыты, богаты, довольны. Будут, как нынче говорят, все в шоколаде».
А Богородица в «Звезде рассвета» рассказывает нам: «Мы жили здесь, довольны были малым... // Была и Сыну эта жизнь мила, // Я вспоминаю: Он любил, бывало, // Садиться рядом, если я ткала // Или одежду для Него вязала».
Простое и великое прозрение поэта. Конечно, кто мог лучше Сына Божьего знать это счастье, этот залог прекрасного будущего – побыть долго рядышком с мамой. В житиях святых частенько отмечают, что они не играли с другими детьми. Да, это так. Но я не припомню, чтобы кто-то сказал, что они любили быть рядышком с мамой (любили её душу целовать). Кто с мамой любит быть рядышком, тот потом начинает молиться, чтобы быть рядышком со святыми, а потом и с Богом самим. Ласурия это прозрел...
Ещё из оброненных им слов: «Всё это – благодать, всё это – тайна! // И в постиженьи не дойти до дна… // Но мы явились в мире не случайно, // И жизнь по Высшей Воле рождена».
Не просто сказал, что нас создал Бог, а объяснил, что мы рождены по Высшей воле – неслучайно. Это безбожники доказывают, что мы явились в мир случайно. В результате химических процессов. В результате эволюции. Это случайность, это хаос, которые безбожники хотят представить порядком, истиной. Истина у них – химическая, мёртвая. Разве может из мёртвого появиться живое? А у нас, у православных, Христос – истина любви, истина живая. Так от чего мы появились? От мёртвой химии или от живой любви? Ласуриа знает, что от любви: «Но мы явились в мире неслучайно».
И о любви – о Господе нашем Иисусе Христе у поэта простые и глубокие откровения. Как сказал бы Сергей Есенин: «В его глазах прозрений дивных свет».
«Любил большие семьи, в семьях этих // Любил побыть – души не чаял в детях. // Но тут и мы походим на Него».
Абхазы очень любят детей. Птицелов Тофик так сказал об израильтянах и «укропах»: «Когда я обнимаю ребёнка, мне жить хочется. А они детей убивают – мне жить не хочется».
В отеле, где мы этим летом жили с женой, официантки абхазочки при виде ребёнка на руках матери забывали свои обязанности, останавливались возле него, словно заворожённые, готовые пойти за ним, как апостолы за Христом.
Нигде в Священном Писании я не читал, что Христос любил бывать в больших семьях. Это опять Ласуриа прозрел, глядя на своих соплеменников. Так он, глядя на абхазских коров, прозрел, что корова, видевшая рождение Божье, облизала его и согрела. Так он прозрел, что сын Божий любил сидеть рядом с мамой и целовать её душу.
О Священном Писании он сказал: «Осталась тайна тех миров темна, // Но всё живут в мерцании и дрожи. // Всё блещут золотые письмена. // Так чётко ими план начертан Божий. // И строг, и неизменен их наказ, // Всё столь же обязательный для нас. // Пронизано всё небо Духом, Словом, // Извечным назиданьем, вещим зовом. // Ты эти перечитывай страницы, // Столь древние, они всегда свежи».
Нашёл им самое точное определение: свежи. Невольно вспоминается гениальная строка Ивана Мятлева: «Как хороши, как свежи были розы». Великая точность, но Мушни возразил: «Есть цветы свежее роз прекрасных. Розы увянут, а Божественные лепестки – страницы Священного Писания – никогда. Они всегда свежи. Они прекраснее прекрасных роз. Не говоря слово «розы», поэт сказал о них. Настоящие художники умеют так рассказать, что люди видят невидимое. Наш замечательный режиссёр Никита Сергеевич Михалков в своей блестящей патриотической телепередаче «Бесогон» на прощание по традиции поднимает рюмочку «За победу, за нашу победу!». По-русски закусывает солёным огурчиком. Тут, по традиции, раздаётся громкий скрип двери. Никита Сергеевич показывает рукой в сторону скрипа: «Ну, вот, пришёл наш мичман Криворучко и как всегда сказал: «Уходим по одному, если что – мы геологи». Я очень люблю эту художественную концовку. Думаю, все настоящие патриоты России её любят. Мичмана Криворучко мы ни разу не видели, но запомнили очень хорошо. Меня эта мизансцена просто умиляет. Очень просто, очень душевно и очень художественно. Я крещу Никиту Сергеевича: «Дай тебе Бог пожить подольше – бесов у нас в стране, к сожалению, очень много, их ещё гнать и гнать...».
И о себе поэт повествует нам: «То по морю, то по небу мой путь, // То в поезде, который не вернуть. // Всегда в пути, всегда на переправе, // И путь во сне – стал продолженьем яви. // Нет, не скажу «прощайте!» ждущим где-то, // К тем не спешу, кому бы молвить это.// Страшусь – за мной рванутся всей гурьбою! // Не взял я тела бренного с собою. // Успело так оно отяжелеть, // Не стоит больше дело с ним иметь... // Уж не вернусь, ведь всё мне нипочём! // Чего искать и тосковать о чём! // Я тратил сердце, вам его дарил, // Кто упрекнёт меня за этот пыл! // Вам спел я песни лучшие свои,// Не возродить иссякнувшей струи. // Цветы раскрылись, повесть рождена, // И жизни чашу выпил я до дна. // Уж новых я друзей не заведу // И жить привык со старостью в ладу...».
Старость – это когда всё ускользает из рук: топор, стакан с водой, здоровье, память, время, сама жизнь. Кто от этого сердится, раздражается, унывает, ворчит постоянно на всё и вся, тот не в ладах со старостью. Недаром ребятишкам говорят: «Что ты разворчался, как старый дед?». Кто хочет молодость вернуть – сейчас многие этим занимаются – тот не в ладах со старостью. А те, кто привык жить со старостью в ладу, те смиренно всё переносят. Ну, разве иногда, почти ласково, когда выскользнувшая тарелка разобьётся, скажут: «Ну что ж ты так?». Кто не жалеет о молодости, тому открывается такое прекрасное, что в молодости и не снилось. Как же Мушни Ласуриа может жить не в ладу со старостью, когда именно в старости он создал своё лучшее творение поэму «Звезда рассвета». В старости она ему открылась. Поэт благодарен старости. Она ему подарила способность произнести мужественные слова: «Пора сказать, что мучает меня. // Ведь ждать не стоит завтрашнего дня».
В «Звезде рассвета» Мушни Ласуриа гениально поведал нам о том, что его мучило – он уже не ждал завтрашнего дня. «Звезду рассвета» сотворил поэт, не ждущий завтрашнего дня. Как перед смертью отмёл в сторону всё маленькое, вторичное и сказал о большом, о самом главном: о Боге, о душе человеческой...
Как в детстве, душу мамы целовал, так на закате жизни, перед уходом, Мушни Ласуриа поцеловал души всех своих читателей. И мою тоже...
Обнимаю сердцем.
Ваш Сергей Щербаков, д. Старово-Смолино, октябрь-ноябрь 2024
