Солидарность как основание власти

«Противно человеческой природе, чтобы миллионы людей могли быть принуждаемы к повиновению одному лицу посредством насилия. Ошибочно думать, что императорское правительство опиралось специально на войско. В истории Римской империи не встречается ничего, похожего на антагонизм между гражданским населением, которое было бы враждебно правительству, и военной силой, которая бы его защищала; повиновение происходило не от армии. Следует, стало быть, принять как историческую истину, что люди того времени любили Империю» (Фюстель де Куланж: Куланж Ф. де. История общественного строя древней Франции. Римская Галлия. Римская империя (от царствования Августа до конца IV века). СПб., 1901. С.39-42).

«Поражает больше всего – сила властолюбия. Непрекращающаяся, звериная борьба за власть, за успех. От этого делается просто страшно. Борьба за власть – квинтэссенция падшего мира. Чтобы спастись, нужно бежать власти. Какой бы то ни было всякой… видимой и невидимой. Я готов думать, что в этом мире всякая власть – от диавола. Как человечны люди, никакой власти не имеющие и ни на какую власть не претендующие» (протопресвитер Александр Шмеман: Шмеман Александр, протопр. Дневники. Понедельник, 10 декабря 1973 г.//Шмеман Александр, протопресвитер. Дневники 1973-1983. М., 2007. С.51)

Как любой феномен, неизменно и постоянно сопровождающий жизнь человека, власть является многогранным явлением, которое можно изучать в самых разных контекстах. В том числе, и при определении её источников. Общеизвестно, что к ним, исходя из собственных философских и идейных предпочтений, одни исследователи относят, например, Божественное веление, другие – народ, третьи, позитивисты, – закон (правовой акт). Сторонники учения о «сильной личности» утверждают, что единственным источником ее власти является собственная воля этого «титана», им возражают, что воля вообще не имеет к природе власти никакого отношения (Коркунов Н.М. Указ и закон. СПб., 1894. С.178, 179), и т.д. Не вступая в дискуссию на сей счет, затронем только один аспект, касающийся нравственно-психологических её оснований, как одного из главнейших источников.

I. Безусловно, все социально-политические и правовые институты, регулирующие жизнь общества, имеют своей предпосылкой идейную (или даже идеальную) конструкцию и человеческую волю, посредством которой она реализуется в социальной действительности. В этом отношении вполне уместны слова К. Маркса (1818-1883) о том, что самый плохой архитектор от наилучшей пчелы отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее мысленно в своей голове (Маркс К. Капитал. Т.1. Отдел 3, глава 5. М., 1988. С.189).

Совершенно очевидно, что никакое государство не возникает само по себе, спонтанно и хаотично, как игра случая или результат слепого броуновского движения различных общественных сил. Это всегда плод сознательной деятельности, и в ее основе лежит желание людей жить вместе, причем не «просто так», а приемлемым для них образом. Конечно, нелепо полагать, будто бы еще в древности, вступая между собой в межличностные отношения, позже в науке поименованные как «политические», люди изначально имели в своём сознании образ идеального государственного устройства. Но, безусловно, они всегда ясно отдавали себе отчет в том, насколько характер возникающих отношений устраивает их, и устраивает ли их вообще.

Ведь не случайно помимо перманентного процесса возникновения государств история демонстрирует также картины их разрушения и исчезновения, и совсем не обязательно в результате завоевания более сильными соседями. Они разваливались вследствие того, что исчезла общественная солидарность, до сих пор объединявшая людей в одно политическое целое.

Сразу же отметим, что применённый термин носит несколько произвольный характер. Мы будем под ним понимать сознательное, активное участие народа в деле создания и управления государством, гражданами которого они являются, и встречные действия верховной власти (носителей верховной власти) по созданию условий, способствующих пробуждению народной инициативы, формированию у граждан собственного мнения по наиболее актуальным вопросам и привлечению их к разрешению данных проблем. Говоря проще, когда государство не просто считает граждан – «своими», но, главное, когда граждане считают таковыми государство и верховную власть; наконец, когда власть заботится о своих подданных, а граждане готовы ради такой власти и целостности государства жертвовать всем, даже собственной жизнью.

Значение общественной солидарности было замечено уже давно – не случайно столетия назад возникла так называемая «договорная теория» происхождения государства, которую, несмотря на очевидные искусственные натяжки, таящиеся в ней, нельзя целиком отнести к сонму лжеучений. В свете сказанного под словами блестящего русского правоведа И.А. Ильина (1883-1954) можно только подписаться: «Государство сильно и достойно не тогда, когда власть влачит население к правопорядку против его воли, навязывая народу патриотическую солидарность посредством страха и казней, но тогда, когда в самом народе живёт дух государственного патриотизма и политического добровольчества» (Ильин И.А. О сущности правосознания // Ильин И.А. Собрание сочинений. Т.4. М.,1994. С.287).

Уйдя в сторону от умозрительных рассуждений, попытаемся представить себе характер складывающихся отношений в «живом» виде. Очевидно, что каждый человек мыслит себя, свою семью, отношения с соседями, родственниками и другими людьми сугубо конкретным образом. Понятно также, что его интерес, распространяемый на близких ему людей и вещи, стоит для него на первом месте. Он знает свои желания, те опасности, которые таятся вокруг, оценивает их, а потому вступает в отношения с теми людьми, которые разделяют его мысли о добре и зле, и максимально дистанцируется от тех, у кого иные представления на сей счет.

В значительной степени задача облегчается тем, что все люди имеют в сердце своем от рождения некий естественный нравственный закон, свидетелем которого является совесть (Рим. 2:15), становящийся первоосновой межчеловеческих отношений. Что он из себя представляет содержательно?

Наглядным примером являются, в частности, правила, изложенные на скрижалях, которые св. Моисей принёс с горы Синай. Едва ли можно предположить, что даже для его грубых и диких соплеменников такие нормы поведения, как «почитай отца твоего и мать твою», «не убивай», «не прелюбодействуй», «не кради», «не произноси ложного свидетельства» (Исх. 20:12-16), равно как и позднейшее «неверные весы – мерзость пред Господом, но правильный вес угоден Ему» (Притч. 11:1), «мерзость пред Господом – уста лживые, в говорящие истину благоугодны Ему» (Притч. 12:22), были в диковинку. И сложно представить, что до этого дня они никогда инстинктивно не руководствовались ими ежедневно в своей жизни. Скорее всего, включив их в свод правил, на основе которого произрастал «Закон Моисея», Господь тем самым подчеркнул, что «закон совести» имеет сакральное, божественное происхождение, освящён Им.

Значение этого нравственного закона трудно преувеличить, равно как и ставить под сомнение его естественность для человека. Как справедливо замечал К.С. Льюис (1898-1963), если бы люди не имели от рождения единого морального стандарта, никакое общежитие было бы невозможным. Наверное, они бы дрались, как дикие звери, за первенство и добычу, но не могли бы спорить друг с другом, доказывая собственную правоту – ведь апеллировать не к чему! Очевидно, в таких случаях все решали бы грубая сила, ловкость, коварство и жестокость. В любом случае никакого мирного совместного проживания не могло бы иметь места.

Конечно, в реальной действительности людей соединяет не только «закон совести», но также родство крови, язык, место проживания. Вместе с тем, если бы не единство и обязательность для всех естественных нравственных правил, указанные выше факторы были бы бессильны соединить людей. Ведь всегда, даже в отношениях с самыми близкими родственниками, человек испытывает симпатии и антипатии к тем или иным лицам, играющие далеко не последнюю роль в содержании складывающихся общественных связей. Лишь единство понятий о добре и зле позволяет людям соединиться воедино и руководствоваться привычными для всех критериями о плохом и хорошем.

Иногда, правда, утверждают, будто «закон совести» носит исторически-преходящий по своему содержанию характер, но это не так: в целом закон всегда остается неизменным. Без сомнения, попытки отыскать в истории хоть один народ, который восхищается трусами, бегущими с поля сражения, не дали бы положительного результата. Столь же трудно представить себе мошенника, который, бесстыдно обманывая окружающих, с такой же легкостью примет статус жертвы от своего «коллеги» по цеху. Разумеется, совершённое в отношении себя самого такое же злодеяние он оценит, как вопиющую несправедливость. Да, люди могут ошибаться в частностях относительно понятий о добре и зле, однако в целом они солидарны в их понимании (Льюис К.С. Христианство. М., 2022. С.116-119).

Однако здесь следует учитывать то существенное обстоятельство, что общее единомыслие всё же не устраняет споров относительно содержания отдельных его правил и особенно практики их применения. Известно, что такая же проблема присутствует и в области правоприменения. Ведь эти правила (и правовые, и нравственные) хоть и обращены ко всем и каждому, но носят формально-обобщённый характер, дискретны. По мере усложнения социальной и личной жизни число прецедентов, к которым их следует приложить, растёт. А потому мнения при общем единодушии относительно существования моральных стандартов применительно к конкретным ситуациям порой различаются весьма существенно.

Безусловно также, что человек, даже зная, что поступает безнравственно, тем не менее часто нарушает нравственный закон: на то он и обладает свободной волей, чтобы самому распорядиться ею. Причем далеко не всегда нарушения имеют характер негативного личного мотива, например, стяжательства. Нравственные правила могут быть отвергнуты во имя каких-то высоких целей, которые нарушителю представляются более значимыми. Как, к примеру, герою известного фильма Юрию Деточкину, похищавшему машины у спекулянтов и взяточников, чтобы вырученные от их продажи другим жуликам деньги перевести на содержание детских домов. Конечно же, в обществе всегда существуют и откровенно бессовестные люди, «нравственные дальтоники», демонстративно противопоставляющие свои желания нормам естественной нравственности.

Нельзя сбрасывать со счетов и то, что живой, а не абстрактный человек обычно далеко не волен в выборе своего места жительства и круга общения: он рождается в уже существующем обществе, и в течение длительного времени вынужден подчиняться тем правилам и понятиям, которые сформировались задолго до его появления на свет. Как следствие, воля человека ограничена с самого рождения и до неопределенного возраста, нередко до самой смерти. Разумеется, говорить в таком случае о добровольном исполнении естественного нравственного закона просто невозможно.

Сказанное, впрочем, не означает, что в этом случае личностное восприятие морального закона и нравственно-психологическое отношение человека к другим лицам и условиям собственного социального бытия исчезает. В противном случае мы никогда не знали бы внутренних волнений, борьбы партий и различных общественных групп, революций и падений политических режимов. Но тем не менее не можем не признать, что в реальной жизни отношение: «человек – «закон совести» – общество» гораздо сложнее, чем в теоретическом, «книжном» его описании.

В реальной действительности хаос отношений и атомизм единичных воль, каждая из которых стремится к собственному благу, сдерживается совокупностью таких мощных интеграторов, как «закон совести», родство крови, традиции, обычаи и культура, структура общества, построенная по принципу иерархии сверху донизу, от семьи до главы государства. Это органическое единство борющихся друг с другом противоположностей и называется жизнью.

Способно ли общество регулировать самое себя? Едва ли. Ведь помимо арбитрирования споров между членами общества относительно того, кто из них правильнее понимает нравственный закон и исполняет его, необходимо создать условия для культивирования «естественно-нравственной» практики из поколения в поколение. Которая, как мы только что заметили, довлеет над человеком, фактически принуждая его исполнять «закон совести» и воспитывая его нравственно. Мы уже не говорим о том, что общество нуждается не только в разрешении указанных коллизий, но и в вопросах совсем иного характера. В частности, организации сил для решения общезначимых задач: оборона от внешних врагов, строительство сооружений, необходимых для жизнеобеспечения людей, и т.п.

Очевидно, если бы человек оставался один на один с указанными проблемами, никакое общество существовать не смогло бы ни при каких обстоятельствах. Атомичное и погружённое в хаос, оно, словно бесформенная материя, на которую действуют внешние для неё законы бытия, распадалось бы на отдельные свободные составляющие, чтобы тут же слиться на одно-два мгновения воедино, вновь распасться и объединиться на другие группы индивидов, чьё сближение, как и расставание, носит перманентно-случайный характер.

Без всякого сомнения, нужна некая сила, способная решить эти задачи и не только ограничить человеческое своеволие, но и направить свободную волю человека на благие дела – значимые как лично для него самого, так и для всего общества. И нужен некто, кто взял бы на себя решение этой ответственнейшей задачи. Что же это за сила и кто этот «некто»? – вот вопрос.

II. Обычно в таких случаях привычно отвечают, что таинственный «некто» — это верховная власть, ограничивающая человеческое своеволие, устрояющая общество, арбитрирующая споры, обеспечивающая внутренний порядок и внешнюю безопасность. Сила, посредством которой она решает эти задачи, суть – природное свойство самой власти. А форма, которую общество принимает под её воздействием, называется государством.

Не впадая в дискуссию, в данном случае совершенно неуместную, относительно того, чем является власть по своему существу: отношением, велением, нравственной субстанцией и т.п., обратим внимание на главное. Властное указание (запрет или разрешение) всегда исходит не от абстрактной фигуры, «органа власти», а от конкретного физического лица, носителя власти, которое ни при каких обстоятельствах и личных данных само по себе не в состоянии принудить сограждан подчиняться его велению. Даже если оно имеет многочисленных исполнителей своих приказов, все общество принудить к слепому повиновению просто невозможно. Очевидно, источником этой всепроникающей и зачастую безграничной силы, которая концентрируется во власти, является нечто иное, чем она сама. Что же именно?

Можно было бы привычно повторить, что Божья благодать наделяет носителя власти таким могуществом, которое психологически, словно под действием гипноза, склоняет перед ним народ («властвует тот, кто ввергает народные массы в гипнотическое состояние, и если бы люди не обладали способностью подвергаться гипнозу, то неизвестно, какая бы власть могла бы удержаться» [Бердяев Н.А. Царство духа и царство кесаря // Бердяев Н.А. Царство духа и царство кесаря. М., 1995. С.315)]; но это, разумеется, не так.

Во-первых, Господь в Своей любви никогда не довлеет над свободной волей человека, не желает превращения его в говорящее и послушное животное. И, стало быть, благодать, дарованная Им, имеет объектом своего приложения не подданных, а самого носителя власти. Она его умудряет, просветляет, наставляет, ведёт истинным путем. «Сердце царя (выделено мной. – А.В.) – в руке Господа, как потоки вод: куда захочет, Он направляет его» (Притч. 21:1). Во-вторых, если бы такое и случилось, то результатом стала бы постоянная война подданных со своим правителем, желающим какой-угодно силой, пусть даже гипноза, привести общество к послушанию себе.

Для ответа на поставленный вопрос важно обратить внимание на тот удивительный, на первый взгляд, и, вообще-то, нередко алогичный факт, что в какие-то минуты верховная власть бывает могучей и всесильной, а в другие – бессильной, хотя конструкция общества остаётся прежней, а органы государства функционируют в том же режиме и порядке. Почему? Да потому, что в последнем случае люди перестают ей более подчиняться, невзирая на все негативные последствия, связанные с актом неповиновения. Следовательно, сила власти заключается в первую очередь в солидарности с ней подавляющей части (или даже всего) общества. А слабость – в отсутствии этой солидарности.

Выходит, само общество, спаянное единством нравственного закона, обязательного для всех и каждого, создаёт ту могучую силу, которая питает и которой же управляет верховная власть. Всепроникающий характер этой силы, сконцентрированной в лице носителя верховной власти, напрямую зависит от того, насколько каждый человек желает ей подчиняться. «Властвует над подданными государство, потому что подданные осознают себя зависимыми, и властвует именно настолько, насколько они сознают эту зависимость. Государственная власть – это сила, вытекающая из сознания гражданами их зависимости от государства» (Коркунов Н.М. Указ и закон. СПб., 1894. С.181, 182).

В свою очередь, власть – вовсе не пассивный элемент в общественном теле. И если её носитель солидарен с обществом, то способен и даже обязан сделать свою волю мотивом поведения других людей (Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. В 4 выпусках. Выпуск 1. М., 1911. С.224). Было бы наивным полагать вместе с поклонниками «договорной теории», будто сила власти являет собой результат механического сложения сил всех членов общества, поддерживающих её. Или что воля власти – это совокупность частных воль. В том-то и заключается сакральный смысл данного феноменального института, что он питается не человеческим духом и физической силой подданных, а божественными энергиями Творца, Которому служит. И до тех пор, пока служит.

Безусловно, если носитель власти забыл свое предназначение, игнорирует Того, с Чьего благословения принял невероятно тяжелый груз ответственности за других, и ищет собственный интерес, который обеспечивается за счёт полученных им полномочий, то такую власть праведной никак не назовёшь. Но если властитель сделал служение обществу обязательным для самого себя, если радеет о всех и каждом, готов, по примеру царя Иоанна Грозного (1530-1584), отвечать за каждый грех любого своего подданного (Иоанн IV (Грозный). Первое послание Курбскому // Иоанн IV (Грозный). Сочинения. СПб., 2000. С. 74, 81), то такая власть способна видеть дальше, чем самый прозорливый мудрец и вести за собой общество наперекор всему. Очевидно также, что последнее возможно опять же исключительно за счёт общественной солидарности, рождающей безграничное доверие к такому правителю – обязательное и необходимое условие исполнения его воли. В противном случае возникают совсем иные картины.

Данные размышления можно было бы назвать «философскими», однако за ними конкретные примеры из прошлого человеческого общества. То, что греческие античные города-государства отличались невероятной солидарностью их членов, что впервые сформулировали понятие «свободный гражданин» и идею свободы, создали политические институты, предполагавшие деятельное и систематическое участие всех граждан полиса в общественных делах, родили правовые порядки, должные обеспечивать эту свободу и интересы граждан – доказывать, по-видимому, не стоит.

Без всякого сомнения, каждый отдельный гражданин эллинских республик был развит и политически воспитан в высшей и до сих пор недостижимой степени. Особенно ярко это качество проявлялось в великолепных Афинах: постоянно присутствуя при обсуждении вопросов внешней и внутренней политики, афинский гражданин получал политическое воспитание, аналога которому нельзя найти в истории человечества. Как следствие, политическое воспитание граждан становилось могучим средством интеллектуального и нравственного развития общества и всех его свободных членов (Васильевский В.Г. Политическая реформа и социальное движение в Древней Греции в период ее упадка. СПб., 1869. С.3, 4).

Аналогичная картина наблюдалась и в Риме, где было создано государственное устройство, «объединяющее собой мужей и в высшем смысле слова, властителей в своей семье и в своих владения, для совместной деятельности в магистратуре, где всей их мощи была дана единственная свобода – служить благу целого» (Дильтей В. Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения и Реформации. М.-СПб., 2017. С.13).

И тем не менее, по словам авторитетнейших исследователей, анализ «Законов» Платона (428-347 гг. до Р.Х.), к примеру, наглядно демонстрирует трагичный факт – не просуществовав и пары веков, эллинские демократии развалились вследствие внутреннего разложения той самой общественной солидарности, которая некогда лежала в основе их единства (Бибихин В.В. Алексей Федорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. СПб., 2022. С.68, 71, 82). На смену гражданской солидарности и общеполисным интересам пришли групповые (Суриков И.Е. Античная Греция: политики в контексте эпохи. Година междоусобиц. М., 2011. С.52).

В не лучшей ситуации оказалась и могущественнейшая Римская империя в пике своего расцвета. Что же послужило причиной этих социальных и культурных трагедий? Почему вдруг исчезла общественная солидарность? Ведь, как известно, императорская власть сплотила римский народ, укрепила расшатанные в ходе гражданских войн и тираний государственные устои.

Мнение на этот счет практически у всех исследователей едино - несмотря на широчайшую религиозную толерантность правительства и строго охраняемый государственный религиозный культ, к I столетию по Р.Х. языческие боги и религия потеряла доверие в глазах римского общества. Даже жрецы зачастую являлись неверующими скептиками, и вообще искренняя вера (неважно даже в каких именно богов) считалась признаком интеллектуальной неразвитости. Как следствие, нравственное падение римлян достигло своего апогея и едва не привело их государство к печальной участи эллинских демократий (Болотов В.В. Три первых века христианства. М., 2015. С.14).

В этой связи перед политическим союзом и его правителем возникает проблема обеспечения нравственного и духовного единства человека, общества и власти. Верховная власть не может не быть заинтересованной в наличии в обществе нравственной мотивации, иначе возникает целый ряд неразрешимых проблем. В частности, солидарность общества, в которой она так остро нуждается, будет ограничиваться пределами собственного интереса каждого рядового человека. И таким образом, функция власти сведется исключительно к разрешению межличностных споров и уговорам подчиниться ее же велению. Она становится бессильной и потому – ненужной. Не говоря уже о том, что, не отдавая себе отчет в собственных задачах, просто не в состоянии определить приоритеты в своей политике и следовать им.

Но, скажут, есть же «закон совести», неужели он не в состоянии выполнить эту задачу в полной мере? В том-то и дело, что – нет. Он – тот моральный минимум, который отличает человека от животного, но еще не делает из человека личности. «Не укради» и «не убий», понятия о храбрости и взаимопомощи далеко не покрывают собой все нравственные запросы члена общества и носителей власти. Несмотря на сакральное свое происхождение, они носит очевидный бытовой характер, не раскрывают ни природы верховной власти, ни предназначения человека. Солидарность, основанная на них, способна воспринимать публичную власть лишь в том случае, когда та выгодна людям.

Однако отношения человека и всего общества с властью – это все же не договор со взаимными обязательствами и выгодой, получаемой каждой из сторон в случае их исполнения. Для прочной общественной солидарности нужен в первую очередь отказ от своего интереса, своего «я» во имя общего блага и всего общества. Только в этот момент индивидуальное самосознание как бы «сливается» с чем-то «высшим», и это «высшее» становится для каждого из нас «моим», чем-то тем, что определяет наши мотивы, желания и саму цель жизни (Карсавин Л.П. О личности // Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. Т.1. М., 1992. С.127).

Знание высших нравственных истин не дается из опыта жизни, его не создает и общество, оно даруется Богом. Какой «закон совести» или обычаи учат о том, что нет большей любви, чем отдать жизнь за друзей своих (Ин.15:13)? Что нужно прощать до седмижды семидесяти раз (Мф. 18:21)? Что следует подставить левую щеку, если тебя бьют по правой (Мф. 5:39)? Любить врагов и благословлять проклинающих, благотворить ненавидящим? (Мф. 5:44). Не заботиться о том, что есть и что пить, а искать в первую очередь Царствие Божие (Мф. 6:31-34)? Эти и иные заповеди, произнесенные Христом, столь «неестественны» для человека, что ни из какого «закона совести» не выводимы. А исполнение их возможно только на основе веры в Бога, но никак не из желания получить какую-либо материальную награду. Зато будучи обязательным как для носителя верховной власти, так и для подданных/граждан, такой нравственный закон, религиозный культ, становится главным фактором общественной солидарности.

Религиозный культ не только освящает нравственный закон, он раскрывает природу человека, как Божьего творения, Его образа и подобия. Да, человек должен жертвовать собой во имя общего блага, но для этого он должен стать свободным. Свобода составляет часть его природы, сотворенной Богом, а потому границы всевластного вмешательства в жизнь человека уже определены как свободной его волей, так и теми «правами», которые ему присущи от рождения. В отличие от античных времен, когда человек признавался личностью исключительно как гражданин своего отечества и растворялся в племенном духе родного ему государства, христианство признает человека, всех и каждого, образом Божьим со всеми вытекающими отсюда последствиями вне зависимости от политической «прописки». И поэтому христианский нравственный императив становится «естественным правом» для государственного закона, должного ему во всем следовать.

Этот же нравственный закон облекает верховную власть в священные одежды блюстителя правды и справедливости, данного людям Богом. Поскольку высший нравственный закон не является творением верховной власти, и та не вольна над ним, он выступает в качестве объективного регулятора и судьи над всеми, включая саму власть, действия которой отныне находятся под оценкой и нравственным контролем всего общества. Носитель власти, следующий правилам высшей нравственности, может, конечно, игнорировать их, но прекрасно знает, какой ответ и перед Кем ему придется со временем держать за свои злоупотребления.

В свою очередь, религиозный культ нуждается в хранителе, беспристрастном и верном, данном обществу Богом – в Церкви. Она не только несет Слово Божие по миру, но и воспитывает общество и власть в духе солидарности, верности Творцу и следованию тем путям спасения, которые Он открыл людям. «Христианство явилось в мир не только как откровение истинного Божества, но и как откровение истинной человеческой личности и вместе с тем и тем самым истинного человеческого общения» (Соловьев В.С. Из истории философии // Вопросы философии и психологии. 1891. Книга 9. С. 137, 138).

Совокупно Церковь, а также практически все общественные и политические институты, присутствующие в государстве (семья, род, племя, нация, сословия, цеха, различные общественные организация, клубы по интересам, местное самоуправление, совещательные учреждения, парламент, органы власти и т.п.) – это «удерживающие» общественной солидарности. Это те микро-источники, из которых питается верховная власть, те корни, которыми она проникает в социальное тело и там держится.

Но как вера без дел мертва (Иак. 2:17), так и само по себе «чистое», теоретическое знание нравственного закона не создает еще ни личности, ни государства; требуется деятельное следование закону в жизни, ее обновление в свете высшей духовной истины. Государство процветает лишь в том случае, когда его творят личности, когда общественная солидарность возникает не «по поводу» и не для стяжания материальных благ, а во имя «тихого и безмятежного жития, во всяком благочестии и чистоте» (1Тим. 2:2). В свою очередь, личностью человек становится не в момент рождения, а лишь по мере воцерковления, жертвенного борения с собственными страстями и грехом; «жертва Богу дух сокрушен» (Пс. 50:19). А это достигается не только молитвой, но и желанием улучшить окружающий человека и созданный Богом мир, сделать его красивее, а социальную жизнь – справедливее.

Замыкаясь в своем «я», равнодушно разглядывая окружающее его пространство, человек в лучшем случае улучшит то, что касается лично его, но не всего общества, до которого ему дела нет. Само собой, божественный нравственный закон в таком случае не является для него путеводной звездой. Разумеется также, что ни о какой общественной солидарности с его стороны в таком случае речь идти не может.

В этом отношении, окидывая взором печальные плоды социальных трудов общества своего времени, уже начавшего отступать от Бога, наш блистательный В.С. Соловьев (1853-1900) был безусловно прав в оценках: «Человечество предположило, что, раз оно исповедует божество Христа, оно тем самым избавлено от обязанности принимать всерьез Его слова. Желали бы ограничить общественную деятельность христианства делами любви, лишив христианскую нравственность всякой легальной санкции, всякого характера обязательности. В то время как предстоит осуществить в человеческом обществе божественную истину, приложить эту истину к делу» (Соловьев В.С. Россия и Вселенская Церковь. М., 1911. С. 4, 7, 11).

III. Несколько подытожим сказанное. Власть, как феномен, не создается человеком и не является изобретением его ума. Это – Божье творение, наличие которого неизбежно в любом обществе, начиная от верховной власти вплоть до рядовой семьи вследствие присущего нам по природе неравенства между людьми по самым различным и разнообразным критериям: возраст, пол, вес, интеллект, физическая сила, таланты или отсутствие их, состояние здоровья и т.п. Или, как говорят: «Не так трудно представить себе государство, чрезвычайно отличное от нашего настоящего и прошлого о нем опыта, но нельзя мыслить его без властвования и подчинения» (Котляревский С.А. Власть и право. Проблемы правового государства. М., 1915. С.11).

Да, человек не создает власть, но именно он наполняет ее тем содержанием, которое для него считается наиболее приемлемым. Поэтому старая избитая фраза о том, что каждое общество заслуживает именно той власти, которую имеет, вполне справедлива. В связи с изложенным более чем сомнительным представляется убеждение, широко распространенное в некоторых идейных кругах, о присущем власти по ее природе «демонизме» (Шмеман Александр, протопр. Дневники. Среда. 6 ноября 1974 г. С.121).

Очевидно, с тем же успехом можно говорить о «демонизме» самого человека и любого его творения. Талантливый художник вместо изображения Божьего мира может рисовать порнографии и продавать их мальчишкам, растлевая их. Ученый способен расщепить атом, чтобы создать новую бомбу, другой – пулемет и кассетные снаряды, хотя имели возможность изобрести нечто, максимально облегчающее жизнь человека – например, вывести новый сорт пшеницы, закрыв раз и навсегда тему недостатка продовольствия. Все, чего касается ум и рука человека, все, созданное им, может быть либо «божественным», либо «демоническим» в зависимости от того, как видит человек мир и к чему стремится. Власть в этом отношении сама по себе не более «демонична», чем скабрезные стихи, напечатанные в массовом детском журнале.

В.С. Соловьев некогда утверждал, что если общественная солидарность является признаком нравственно здорового государства, то в случаях с властью, забывшей свое предназначение, в обществе, тронутом тлением зла, солидарность отсутствует (Соловьев В.С. Россия и Вселенская Церковь. С.14). Увы, нам, современникам XX века, довелось увидеть исторические прецеденты, подтверждающие обратный тезис.

На самом деле солидарность возможна не только на основе высшего нравственного закона или вероучения. История не раз свидетельствовала о том, что она способна возникать и при отрицательной нравственности, которая в сознании членов такого общества не менее «естественна», чем для христианина Нагорная проповедь Спасителя. Такое имеет место и в современную эпоху, так не раз случалось и ранее, если обратиться к Священному Писанию. «Есть род (выделено мной. – А.В.), который проклинает отца своего и не благословляет матери своей. Есть род – о, как высокомерны глаза его, и как подняты ресницы его! Есть род, у которого зубы – мечи, и челюсти – ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми. Но в своих глазах они – чисты, хотя на самом деле не омыты от нечистот своих» (Притч. 30:12-14).

Кинематографические образы (особенно американские) тоталитарных государств с циничными (но образованными) правителями и пустым, тупым раздавленным безжалостной машиной террора рабским народом, не способным поднять свою голову, давно пора отставить в сторону. Общий контекст этих картины, будто в тоталитарных обществах есть два мира – «рабский» и «господский», противостоящие друг другу, по сути своей неверен. На самом деле – это один мир, одно общество, хотя съедаемое самим собой, разрушающее самое себя, убивающее личность как находящуюся вверху властной пирамиды, так и внизу.

История не раз наглядно демонстрировала примеры того, что самые жестокие тоталитарные, «демонические» режимы существуют потому и постольку, поскольку они востребованы подавляющим большинством народа, для которых социальное рабство и «демоническая» власть – «свое, родное». Так было уже в годы строительства Вавилонской башни (XXVIII в. до Р.Х.), когда все люди земли, как «один народ», с одним языком и наречием, сказали друг другу: «Наделаем кирпичей и обожжем огнем; построим себе город и башню, высотой до небес, и сделаем себе имя» (Быт. 11:1-3). Немало примеров явил нам и минувший век.

Как бесы, ненавидя Бога, человека, весь Космос и своих собственных «собратьев», тем не менее спаяны силой власти Вельзевула, источником которой является их желание жить именно таким образом и подчиняться ему в надежде самим пройти по головам других бесов к вершине (или, вернее, к самому дну) адской пирамиды, так и человеческое общество, живущее, «аки бесы», соединено желанием жить именно таким образом, и никак иначе. Разумеется, мы говорим о крайностях, первой из которых не видим (это непостижимый для нас мир духов, о нем нам свидетельствует церковное учение и предание), а вторая возникнет лишь в конце существования мира, когда тот по попущению Божию будет отдан под власть антихриста. Но как живая картинка, эта иллюстрация весьма наглядна в интересующем нас контексте вопроса об общественной солидарности и власти.

Другое дело, что такие политические союзы, безнравственные по своей сути, определяют для себя иные приоритеты, среди которых задача формирования нравственной, просвещенной и образованной человеческой личности не значится. И хотя в таких политических условиях Церковь может и не упраздняться, но она обесценивается, принимая очертания одной из общественных организаций. Упраздняется или донельзя содержательно выхолащивается религиозный культ, на основе которого ранее возникло и развивалось данное государство. Даже «закон совести» перестает быть более обязательным для власть предержащих, а вслед за ними и обывателей. Общество становится не просто безрелигиозным, оно делается бессовестным. И если уж «когда нет Бога – все позволено», то в последнем случае страшно представить, куда может завести человека отказ даже от правил элементарной, «естественной» нравственности.

«Самый грубый практический способ устранения человека от деятельного участия в делах страны, – говорил некогда М.Е. Салтыков-Щедрин (1826-1889), – к которому всего охотнее прибегают, заключается в обречении массы в жертву невежественности и обеднения» (Салтыков-Щедрин М.Е. Язвы русской жизни. Записки бывшего губернатора. М., 2021. С.65). И действительно, образование в таких условиях «само собой» становится излишеством, на которое власть не желает тратиться, да в котором и сами «свободные рабы» более проку не видят. А поскольку в отсутствие нравственных сдержек верх берут сила и собственный материальный интерес, власть предержащие легко перераспределяют общественные богатства безальтернативно в свою пользу – грубо, цинично и открыто.

Обнищавшие и необразованные низшие слои общества деградируют и все более и более высокими темпами и уже не способны – не подчиняться, нет, а быть гражданами. Рушится безусловный принцип общественной солидарности, гласящий: «Гражданин исполняет свой долг подчинения государству не только, когда исполняет веления правительства, но точно также, если еще не больше, и тогда, когда он стремится разъяснить и предупредить ошибки или злоупотребления правителей» (Коркунов Н.М. Указ и закон. С.171).

Но нравственная деградация касается не только «низов» общественной пирамиды; с не меньшим эффектом она поражает и верхние группы этой общей безнравственной солидарности. На Востоке, как писал Г.В.Ф. Гегель (1770-1831), позволим себе несколько произвольно воспроизвести его мысль, свободен только один человек – правитель, он – личность, все остальные – рабы. И в его действиях раб видит не свою собственную, а совершенно чужую ему волю (Гегель Г.В.Ф. Философия истории. СПб., 1993. С.147, 148, 156).

Однако в действительности и правитель никакой личности из себя не представляет. Для этого ему пришлось бы признать себя Божьим творением, вследствие чего остальные его подданные, природа которых ничем не отличается от его собственной, должны быть также квалифицированы в этом качестве. Откуда же, спрашивается, его безграничная власть? Чем он отличен от них? Не удивительно, что, минуя стадию личности, правитель осознавал себя земным богом и требовал соответствующего поклонения лично себе. Чего, как раз христианская Церковь никогда не принимала. Разумеется, не нужно объяснять, чей пример в данном случае являлся для него образцом. Повторяемость этих прецедентов, не взирая на эпохи и народы, такова, что никаких исключений история нам не представляет.

Если общественная солидарность (общество, верховная власть и Церковь) создает личность, а личность – солидарность, то пребывание в условиях отрицательной общности растлевает людей. Обратившись к минувшим векам, мы без особого труда найдем множество примеров того, как нравственная анархия и «отрицательная» общественная солидарность стирает с человека следы личности.

Вот, в частности, трагичная картина древней Эллады времен Пелопонесской войны (431-404 гг. до Р.Х.), когда под влиянием повсеместной разрухи, чудовищного нарастания жестокости по отношению к врагам, невиданной даже по ранним Греко-персидским войнам (499-449 гг. до Р.Х.), и софистов, проповедовавших отсутствие объективной нравственности, субъективизм и релятивизм, нравы катастрофически упали, а правовой нигилизм и беззаконие стали обычным явлением. Среди простонародья процветали магия и колдовство, аристократы были увлечены «варварскими» божествами, почитание которых отличалось экстатическим, исступленным характером. Не удивительно, что этот период характерен еще и отсутствием сильных и талантливых личностей во всех слоях общества, включая аристократическую элиту. В Элладе повсеместно наступила «эпоха профессионалов» в узких вопросах, возросла специализация, народ перестал рождать талантливых, универсальных лидеров, способных ориентироваться во всех вопросах государственной жизни (Суриков И.Е. Античная Греция: политики в контексте эпохи. Година междоусобиц. С.52, 53, 56).

И самое удивительное заключается в том, что до трагической своей развязки – а она, разумеется, неминуема, - солидарность отрицательной нравственности продолжает существовать. Тоталитарная власть вполне устраивает рабов-«граждан», поскольку она им безразлична, как и общественные интересы. Лишь бы только не мешала им жить по-своему. Опять возникает некий негласный договор с носителями власти: объективно ее действия направлены против «моих» интересов. Однако «меня» это вполне устраивает, поскольку «я», во-первых, знаю, как эти недостатки использовать к своей выгоде или просто обмануть власть; а, «во-вторых», моральные лакуны в действиях власть предержащих вполне позволяют и «мне» самому реализовывать собственные начинания без оглядки на нее, остальных людей и собственную совесть. Для власть предержащих складывающийся характер отношений также вполне приемлем: они грабят народ в тех масштабах, в которых нуждаются, а чем занимаются рабы-«граждане» им также нет дела.

Презрение к низшим слоям общества со стороны политической элиты, олигархов, в таких случаях доходит до крайней степени ничем не скрываемого глумления. Это может показаться риторическим преувеличением – ничуть не бывало. В «Политике» Аристотеля (384-322 гг. до Р.Х.) приводятся слова клятвы, которую открыто давали друг другу олигархи в некоторых античных государствах: «И буду я враждебно настроен к простому народу и замышлять против него самое что ни на есть худое». Хотя правила элементарной осторожности, вроде бы, призывали их хотя бы публично клясться в другом (Аристотель. Политика. Книга V, 7, 19 // Аристотель. Сочинения. В 4 т. Т.4. М., 1983. С.550, 551). Но – зачем?! Бесы не мудрствуют…

Поскольку нравственный закон отставлен в сторону, всё общество, словно негласно сговорившись, декларирует одни ценности, в действительности ориентируясь на совсем иные. Могут широко рекламироваться лозунги социальной справедливости и солидарности, но в действительности же – это не более чем ширма.

Например, принимается закон, который формально без ограничения распространяется на всех граждан вне зависимости их отношения к институту власти. Но власть предержащие прекрасно отдают себе отчёт в том, что на самом деле они «свободны» от него, обладают фактической диспензацией. Ведь нет никого, кто заставил бы их подчиниться правилам ими же принятого правового акта. Но и граждане знают, что закон этот «невсамделишный», и если только они не совершат нечто ужасное, никто преследовать их за неисполнение закона не будет. Стоит ли говорить, что такой подход к праву, не только утратившему нравственный стержень и ориентир, но и ставшему «топором по вызову» в одних случаях и безгласным лозунгом в других, убивает общественное правосознание в считанные годы?

Однако «свято место пусто не бывает», и вместо религиозного культа, абсолютного и священного, теперь появляется узурпатор в виде государственной идеологии, спонтанной и переменчивой в зависимости от внешних обстоятельств. Она становится обязательной для всех граждан, и внешние формы её принятия легко заменяют прежнее внутреннее убеждение верующего человека. Само собой, варьирование общественными ценностями со стороны верховной власти ещё более выхолащивает в человеке нравственное начало. Он и в самом деле превращается в безнравственное существо и самим фактом своего существования и духовного разложения ещё более способствует превращению власти в тиранию. Не случайно, С.С. Аверинцев (1937-2004) как-то заметил, что единственный надёжный способ ослабить тирана – отнять у него право менять идеологию, т.е. заставить держаться ранее принятых обещаний (Бибихин В.В. Алексей Федорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. С.277).

Разумеется, в столь нечеловеческих условиях власть и в самом деле принимает мрачные и откровенно «демонические» черты средства удовлетворения каждым индивидом собственных «натуралистических» запросов. Не только ярким пламенем вспыхивает борьба за власть даже на самых высших этажах властной пирамиды, неизбежная для определения того, кому же достанется наибольшая часть общественных благ, кто – «бог»? Но к этой борьбе, каждый на своём уровне, подключаются и рабы: ведь бывают же среди них и надсмотрщики, а не только уборщики хлопка. Скажут, что и в нормальном обществе борьба за власть имеет место – совершенно верно. Но в них она носит весьма ограниченный нравственными нормами и традициями характер, имеет вид соперничества «по правилам». Нравственные сдержки и в данном случае не позволяют победителю «соревнования» забыть его обязанности перед собственной совестью, Богом и людьми. И совсем иное дело, когда эта «борьба без правил» захватывает человека и общество целиком и полностью.

Конец этой вакханалии вполне предсказуем: в конце концов, презрение и безразличие политической элиты по отношению к «низам» достигнет той степени, после которой те уже просто физически не смогут существовать в предлагаемом им скотском состоянии; рабы рано или поздно взбунтуются. Иной вариант возможен в случае военной угрозы этому «отрицательному обществу», когда, как выяснится, никто – ни «аристократы», ни «плебеи» – не захотят жертвовать собой. Во-первых, ради чего и кого?! А, во-вторых, дух жертвенности не возникает сам по себе, его нужно воспитывать, он присущ личностям, которых данное общество уже более не рождает.

В целом процесс нравственной деградации, по-видимому, будет напоминать картины, подобные тем, которые описывал Ф.М. Достоевский (1821-1881) в пророческом сне Раскольникова в своём известном романе. «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нём в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, – но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. М., 1983. С.269).

Вслед за этим только и остаётся, что произнести вслед за автором этих строк: «Евангелие поистине было благой вестью. Христианство дало надежду на исцеление тем, кто знал о своей смертельной болезни. Теперь не так. Христианству приходится нести и плохую весть – сообщать больным диагноз, чтобы они согласились лечиться» (Льюис К.С. Христианство. С.37).

Издавна известно, что человек не может существовать без и вне общества. Причем не только ввиду потребности продолжения своего рода. Индивидуальная личность потому и является таковой, что рядом с ней есть другие личности, которые её определяют и ею определяются. Не было бы их, не было бы и определённости, т.е. её самой. У личности в этом случае не могло бы возникнуть и самосознания по причине отсутствия знания: ведь личность не может знать ничего о других индивидах, если она с ними не едина. Только общество, где все личности соединяются в органическом единстве, позволяет «я» идентифицировать себя индивидуальным образом на фоне остальных людей (Карсавин Л.П. О личности. С.105, 106).

Мы все разные, и еще Аристотель доказывал, что государство при постоянно развивающемся единстве перестаёт быть государством; ведь оно по природе своей – единство непохожих (Аристотель. Политика. Книга II, 2.4. С.404). Развить каждого человека в личность, поднять на ту высоту, откуда перед ним открывается нравственный долг и горний путь – прямая обязанность верховной власти. В противном случае она ничем не отличается от тех, кто вместе с Денницей отпал от Бога. Сила власти – в общественной солидарности, сила солидарности – в сильной и нравственной личности, каждая из которых разнится от другой, чтобы по-своему творить добрые дела, на которые его щедро наделил талантами и дарами Создатель.

…«Бог создал нас разными, чтобы любить нас по-разному – не «меньше» или «больше» (Он всех любит беспредельно), а именно по-разному, как мать любит своих детей. Поэтому и возможна любовь блаженных друг к другу, содружество святых. Если бы все одинаково видели и славили Бога, песнь торжествующей Церкви сливалась бы в одну ноту. Рай – это общество, ибо каждому всегда и вечно есть что поведать о «Боге своем», Которого все они вместе славят как «Бога нашего». Каждая душа отдаёт всем другим своё единственное знание, всегда неполно и так прекрасно, что земная ученость и земные искусства – лишь ненужное подобие ее рассказа; и я уверен, что люди созданы разными и для этого» (Льюис К.С. Христианство. С.99, 100) …

Величко Алексей Михайлович, доктор юридических наук