Смертию смерть поправ

Христос Вокресе! Воистину Воскресе!

«Смертию смерть поправ»… Парадокс, не разрешаемый никакой диалектикой. Христианство своей всеохватностью не укладывается в диалектику и не раскладывается диалектикой, тем паче в гегельянство и марксизм. Так соединение Творца и твари, Создателя и создания, двух противоприродных природ в одном лице и одной ипостаси – «…в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно…» – такого рефлексивное теоретизирование или логика познания никогда себе не докажут. Но мы верим в это, непреложно убеждены в этом.

А в чём ещё мы убеждены без надобности доказательств? Что для нас истинно? Добро, правда, красота, любовь, счастье, мир в мире. Но в этих, не часто пересматриваемых нами убеждениях-истинностях всегда ли добро – это красота, правда – счастье, а любовь – мир? Ведь зачастую чьё-то добро – это чьё-то же несчастье, чья-то красота – кому-то нелюбовь, а мир – неправда. Зачастую, если они, эти истинности, не Истина. Эти убеждения не в совершенной Истине, не в Божественно-человеческой, а только в нашей человеческой, тварной. Как самое частое: почему для нас, человеков, мир – обязательное благо, а война обязательное зло? По телесным реакциям? – Комфорт приятнее неудобства, сытость приятнее голода, тепло – жары или холода. Здесь, в приятностях, гегелевский «источник движущей силы развития» технологической цивилизации – от голода к сытости, от холода к комфортности. Но аристотелевско-декартовские или картезианские противоположности – так же ли взаимоотрицания для Духа Истины? Ведь утверждения «Я кроток и смирен сердцем» и «Не мир Я принёс вам, но меч» не противопоставляются, они существуют одновременно и постоянно, вечно: они сущи как свидетельства Бога о Себе. Господь верен слову своему.

Как обезбоженному человеку уразуметь, как объяснить себе, что мир и война не полюсарные перемены во времени, не маятниковый переход из одного состояния в другое, как инь в ян, а едино-временность, а одно-моментность. Мир и война не существуют друг без друга, ибо они равно пути спасения души: рай пополняется непрестанно, и мы лишь выбираем – праведниками или мучениками? Праведность в мире – та же война, ибо она тоже жертва. Праведность – совершенно та же война со злом, против зла, столь же непримиримая, только не снаружи, а внутри. В себе. Война, брань жертвой своей сытостью, комфортом, своим уютом. Повторюсь: праведность и мученичество – всё одно война, потому, как и то и другое есть самопожертвование. Одновременно праведность и мученичество – это мир, выкупаемый и уже выкупленный жертвой мир.

Как нам понять эту одновременность мира и войны? Как прочувствовать? В мире очень сложно, слишком она умозрительна. На войне – и прочувствовать, и понять проще. Ярче, скорее, глубже, наглядней – именно проще. Постоянная вероятность смерти прессует чувства и мысли в сиюмгновенность, в предельно краткое настоящее – и через эту краткость выводит чувствование и мышление к вечному, вневременному. Вероятность смерти – не страх перед смертью, не ужас, который парализует сердце и ослепляет ум, наоборот, непрестанная память о смерти почитается монахами обязательным условием трезвения души, сосредоточением, концентрацией её сил: «Всегда вспоминай об исходе из тела и не выпускай из мысли вечного осуждения; если будешь так поступать, вовеки не согрешишь», – Антоний Великий. «Как хлеб необходимее всякой другой пищи, так память о смерти важнее всех дел», – Иоанн Лествичник. И он же: «Воспоминание о смерти – дар Божий». Так и надо видеть войну – Божьим понуждением к сосредоточию души для пребывания её в мире. Опять парадокс? Не для христианина: «Постоянное памятование смерти есть благодать дивная, удел святых Божиих» – святитель Игнатий (Брянчанинов).

К чему всё вышесказанное? К тому, что атеистические объяснения воинской стойкости, воинского героизма адреналином или идеологией очень уж уязвимы. Тем более, гордым славолюбием – ведь даже у дохристиан воинская «слава», слагаемая эпиками или скальдами, являлась магическим пропуском в воинский «рай», а не эстетическим памятником их подвигам. А уж после воина Георгия и Императора Константина, князей Бориса и Глеба, Ильи Муромца, Александра Невского и Фёдора Ушакова, воинский героизм всё устойчивее символизируется крестом:

Крест – хранитель всея вселенныя,

Крест – красота церкве,

Крест – царей держава,

Крест – верных утверждение.

Мы, христиане, опытно знаем, как вид креста – орудия мучительного умерщвления – вызывает в душе здорового, не подверженного демоническому угнетению человека прилив радости, ощущения богоприсутствия. Даже могильный крест несёт, пусть тихий, но свет, а уж тем паче – монументальный памятно-поклонный и торжествующе сияющий накупольный! Для христианского сознания образ смерти единомоментно является образом бессмертия – смертию смерти попрания, так что до III века первохристиане праздновали Великую пятницу как «Пасху крестную». Великая пятница – день Великого мужества.

Чёрный октябрь 1993-го. Расстрел Дома Советов. Горжусь своими друзьями, кто тогда совершил свой гражданский подвиг, поднялся сам и поднял сотни тысяч на сопротивление порабощению Родины. Так получилось, что мною был написан первый роман о той трагедии – «Аз буки ведал…», роман с реальными героями на реальных фактах, с попытками разобрать-расследовать нравственные и идейные причины распада советского общества и краха советского патриотизма, повлекшие крах российской государственности. А ещё так получилось, что я был приглашаем на закрытые памятные собрания моих друзей через пять, десять, пятнадцать лет оккупации, где я с болью утверждался в своём первоначальном чувстве-убеждении: все, кто тогда выходил на митинги и демонстрации, кто строил баррикады, штурмовал мэрию и телевизионный центр, в кого стреляли снайпера, пулемёты и пушки, знали все, «против чего» они восставали, против кого выходили, но ни в 1993-м, ни через пять-десять-пятнадцать лет, дорогие моему сердцу герои гражданственности не могли сойтись в едином мнении, «за что» они митинговали, стояли на баррикадах, ради чего шли под пули и снаряды. Коммунисты и монархисты, почвенники и интернационалисты, атеисты и мусульмане, ортодоксы и христианские демократы – замечательные, честные, чистые люди, судьбой доказавшие свою самоотверженную любовь к Отечеству, они, в общем, в поражении обвиняли тех, кто не были, как они – коммунистами или монархистами, атеистами или ортодоксами. Через пятнадцать лет мои честные и чистые друзья, совершившие свой гражданский подвиг, продолжали винить друг друга в тогдашнем разгроме патриотической оппозиции Ельциным…

Памятью того чёрного октября более всего сегодня на Донбассе угнетает затянувшееся разнообразие идейной символики на блокпостах, на военной технике, на рукавах и бронежилетах бойцов. Взаимоисключающей символики. В 2014-м заявленные народные республики подняли свои «евростандартные» триколоры с единой георгиевской лентой вооружённого сопротивления майдану. Интересно, что ополченцы-луганцы в своих подразделениях чаще вывешивали имперские флаги, носили шевроны с царскими и православными знаками, тогда как ополченцы-донечане – советские, эсэсэсэровские. Хотя никто точные подсчёты не вёл, и смешение очень даже хаотичное. И сейчас, сдвинутые в окопы и блиндажи официальным государственным бело-сине-красным триколором, противоположные политические и идеологические символы не только присутствуют повсюду, но и продолжают заявлять – с какими разными идеями их носители лично идут попирать смерть.

Нужно признать, что от своего появления при торговом флоте Петра I до утверждения за его «символическую немонархичность» Временным правительством, – бело-сине-красный флаг не только постоянно вызывал скептические сомнения у самой власти, отразившееся во множестве государевых указов и сенатских положений, так ещё и повязан народной памятью с братоубийством гражданской войны и власовцами. Поэтому совершенно объяснимо желание населения новорождённой Новороссии идентифицироваться с великой Россией – с надёжной, неколеблющейся, в иных идейных обозначениях. Величие ближнее, памятное многим ещё лично – СССР, величие многовековое – Российская Империя. Если символику СССР стимулирует ещё и враг – бандеровцы и еврофашисты, с которыми воевали деды, то царская обосновывается православным вероисповеданием прадедов. То есть, советская символика в окопах и блиндажах СВО опять же объясняет, «против чего» наши бойцы готовы отдать свои жизни, тогда как имперская и православная говорит о том, «за что» – за веру.

И хотя затянувшееся на Донбассе разнообразие идейной символики угнетает, но – Христос Воскресе! Воистину Воскресе! – оптимизм наш в том, что с каждым днём для всё большего числа людей душевно здоровых, не подверженных демоническому угнетению, становится очевидно: развернувшаяся на украинных российских землях война – война религиозная, война антихриста с Православием. Газ и доллары в ней побочны, как и любая политика. В этой ширящейся религиозной очевидности и есть смысл войны – пасхи крестной: она будет длиться, пока это не осознают все – от Анадыря, Читы и Мурманска, до Ужгорода, Львова и Луцка. Потому же в России навсегда высший знак воинского мужества – Георгиевский Крест. Именно Крест – ведь для христианского сознания этот образ смерти единомоментно является образом бессмертия:

Крест – хранитель всея вселенныя,

Крест – красота церкве,

Крест – царей держава,

Крест – верных утверждение.

Василий Владимирович Дворцов, заместитель председателя Правления – генеральный директор Союза писателей России