В день 120-летия великого французского поэта, эссеиста, писателя, журналиста, мужественного летчика, гражданина, страстно любившего Родину, изобретателя, философа – маркиза Антуана де Сент-Экзюпери, хочу вспомнить его Молитву.
Но прежде – из его работ и писем, в частности, из письма матери, нежно, горячо любимой: «Париж, лицей Сан-Луи, 1918. …Читал библию: какое чудо, какая простота, какое величие стиля и часто – какая поэзия. Заповеди, занимающие добрых двадцать пять страниц, – шедевры законодательства и здравого смысла. Все законы морали поражают своей продуманностью и красотой: это великолепно. Есть ли у вас "Притчи Соломона"? А "Песнь песней" – какая прелесть! В этой книге есть все, иной раз даже пессимизм, куда более глубокий и куда более правдивый, чем у писателей, подражающих этому жанру в угоду моде. Читали ли вы "Екклезиаста"?»
…Ах, милый, милый юноша!..
Пройдет немало лет, почти вся, отпущенная ему жизнь, и – в Записной книжке: «24-12-43. Рождественская ночь. В поместье Ла-Моль у дяди Эмманюэля помню изумительный вертеп: ясли с овцами, лошадьми, быком; а еще там были пастухи, и ослик, и трое царей-волхвов, каждый вдесятеро выше лошади, а главное – запах воска: он для меня неотделим от всякого праздника... Мне было пять лет. Благодарность, возносимая миром за рождение крошечного ребенка, – как это поразительно! Две тысячи лет спустя! Род человеческий сознавал, что должен взрастить чудо, как дерево растит свои плоды; и вот он весь стеснился вокруг чуда – какая в этом поэзия! Цари-волхвы... Легенда или история? А до чего красиво!»
Встречаю, читая любимого Поэта, и горестное: «Стоит только подрасти, и милосердный бог оставляет вас на произвол судьбы».
«…Безнадежно влюбиться – не значит потерять надежду. Это значит, что соединишься с любимой лишь в бесконечности. А по пути – негаснущая звезда. И можно отдавать, отдавать, отдавать. Как странно, что я не могу обрести веру. Можно безнадежно любить бога: это как раз по мне. Солем и григорианский псалом.
Церковное пение – совсем не то, что мирское. В нем есть что-то морское. Я часто об этом думал. В сороковом году, перед отъездом из Лиона, я как-то в воскресенье пошел в Фурвьер, поднялся на холм. Шла (вечерня?). Было холодно. В церкви безлюдно, один только хор. И я в самом деле почувствовал, что я внутри корабля. Хор – это был экипаж, а я – пассажир. Да, прячущийся ото всех пассажир -заяц. Мне казалось, что я прокрался туда незаконно, обманом. И право же, я был восхищен. Восхищен чем-то несомненным, чего мне никогда не удается удержать» (Письмо Х., Алжир, конец 1943 г.; здесь и всюду курсив мой – Л.В.)
Однако здесь же: «Чтобы выразить то, что я хочу сказать, мне, повторяю, не найти иных слов, кроме тех, которые относятся к религии. Я понял это, перечитывая своего Каида. Смысл этого трудно облечь в слова, но не случайно возникают эти повозка, дорога и обоз для вожатого вожатых. И ничего, ничего другого я не понимаю».
Убежденное: «Моя духовная культура – наследница христианских ценностей» соседствует с неоднократным: «моя внутренняя религия», «неписаная религии, которую исповедую». С признанием: «Будь я верующим и окончись это время «необходимой и неблагодарной работенки», я бы мог жить только в бенедиктинском монастыре Солема, где под сводами разливается григорианское литургическое песнопение» (письмо генералу Х., 1943). С очевидным – о «религиозной жизни», «представляющей лишь одну из форм жизни духа (хоть, может быть, духовная жизнь неизбежно должна привести к религии)».
Позволю еще из этого письма, где Экзюпери буквально кричит: «О, на свете есть только одна проблема, генерал, одна-единственная – вернуть людям духовный смысл, духовные заботы. <…> Поймите, невозможно больше жить холодильниками, политикой, балансами и кроссвордами! Совершенно невозможно. Невозможно жить без поэзии, без красок, без любви. Достаточно услышать крестьянскую песню XV века, чтобы почувствовать, как низко мы пали».
Сегодня – и нас угораздило, и – «У нас ничего не осталось, кроме голоса робота-рекламы <…> Два миллиарда человек не слышат больше ничего, кроме роботов, не понимают ничего, кроме роботов, два миллиарда человек становятся роботами. <…> И вот теперь перед нами стоит только одна проблема, одна единственная: снова открыть, что есть жизнь духа, более высокая, чем жизнь разума, единственная, могущая удовлетворить человека. <…> Жизнь духа начинается там, где сущность единства осознается выше компонентов, его составляющих. Так, любовь к домашнему очагу – чувство, неизвестное в США, – уже есть проявление жизни духа…»
И как же невыносимо страшно сознавать, что мой народ, моя страна низведены до жажды цивилизации на западный манер! Антуан де Сент-Экзюпери, человек западной культуры, спрашивает: «А куда идут Соединенные Штаты? Куда идем мы сами в эпоху всеобщего бюрократизма? К человеку-роботу, к человеку-муравью, к человеку, мечущемуся между каторжным трудом на конвейере и игрой в карты. К человеку, оскопленному в его творческом могуществе, не способному уже создать в своей деревне ни нового танца, ни новой песни. К человеку, которого кормят поделками стандартной культуры, как быка сеном…».
Страшно сознавать: «Нас удивительно ловко оскопили. И вот мы наконец свободны. Нам отрубили руки и ноги и позволили идти, куда мы хотим. Но я ненавижу эту эпоху, в которой под гнетом всеобщего тоталитаризма человек становится тихим, выдрессированным и покорным животным».
Ведь и «мы наконец свободны». И у нас – «Обреченному предлагают на выбор петлю или кол, и я в восторге от этой свободы выбора!..»
Там же, в письме генералу Х. (июль 1943), Экзюпери говорит: «Мне безразлично, убьют меня на войне или нет. Что останется из того, что я люблю? Я говорю не только о людях, но и о традициях, о неповторимых интонациях, о каком-то свете духовном».
Экзюпери не чужд признанию важной роли церковной жизни, обрядовости. Так, он пишет: «В средневековых деревнях течение времени имело смысл. Человек там был звеном в цепи поколений, и благодаря церкви мертвые присутствовали в его жизни. Мертвые – как звенья непрерывности. А наши мертвые – это пустые клеточки». С болью: «Я говорю об этом потому, что как раз после моего приезда здесь разбилось трое парашютистов, но их словно и не было: их попросту вычеркнули из списков и дело с концом».
Но и замечает: «Если девушки идут в лес, кюре доволен, так как вскоре будут крестины»; «Прислужница в храме, чересчур озабоченная сбором платы за стулья, рискует позабыть, что она служит Богу»; «…тот, кто обеспечил за собой место пономаря или сторожа в построенном соборе, уже побежден. Но тот, кто вынашивает в сердце мечту построить собор, – победитель. Победа – плод любви. Только любовь знает, чье лицо вылепить. Только любовь направляет. Разум чего-то стоит лишь на службе у любви».
Знает Экзюпери и «этих жирных прелатов, которые, между прочим, превратились сейчас в коллаборационистов», вопрошая: «…разве они годились в хранители христианской цивилизации с ее культом вселенского?» Знает, что «Бог бывает в церкви не всегда»…
И с какой болью! – «Разве я виноват, что на любом божестве заводятся паразиты? Что собор возводится из таких же камней, что и бордель?» (Записные книжки).
Стоит прислушаться: «Сетуя на отсутствие энтузиазма у своих приверженцев, всякая духовная культура, как и всякая религия, изобличает самое себя. Долг ее состоит в том, чтобы воодушевить их. То же самое, если она жалуется на ненависть противников. Ее долг – обратить их в свою веру. А между тем моя культура, которая некогда могла противостоять гонениям, воспламенить своих апостолов, сломить ярость врагов, освободить порабощенные народы, сегодня не сумела ни воодушевить людей, ни обратить их в свою веру».
О разрушении духовной культуры на Западе; об «эгоистической буржуазной демократии», что становится «легкой добычей фашистского режима»; о превращении людей в груду камней, а могущих составить, будучи объединены внутренне, – Собор; о необходимости возрождения духовной культуры – как же глубоко и образно! – в заключительных главках «Военного летчика». Писала неоднократно об удивительнейшем произведении, где – мучительные картины «нелепой войны», поражения, приговоренности к гибели, безсмысленных, казалось, полетов, сопротивления вообще, эвакуации людей и пр. Страшный огонь по самолету над Аррасом и – Прозрение, Откровение, Символ Веры великого француза, гражданина Планеты людей! Строки о победе и поражении, равенстве и братстве, уважении и любви. Об осознании, обретении, утверждении своей Сущности! О неотделимости себя «от своих», Общности, Ответственности! Об истинной Свободе!
Позвольте – подробнее, несколько цитат:
«…Веками моя духовная культура сквозь людей созерцала Бога. Человек был создан по образу и подобию божию. И в человеке почитали Бога. Люди были братьями в Боге. Этот отблеск Бога сообщал каждому человеку неотъемлемое достоинство. Отношение человека к Богу ясно определяло долг каждого перед самим собой и перед другими людьми.
Моя духовная культура – наследница христианских ценностей. Чтобы постичь архитектуру собора, надо задуматься над тем, как он построен.
Созерцание Бога служило основой равенства людей в силу их равенства в Боге. И смысл этого равенства был ясен. Потому что равными можно быть только в чем-то. Солдат и командир равны в своем народе. Равенство становится пустым звуком, если нет ничего, что связывало бы это равенство.
Я понимаю, почему равенство, которое было равенством прав Бога, выраженных в личностях, запрещало ограничивать восхождение отдельной личности: ведь Бог мог избрать ее в качестве своего пути. Но так как речь шла также о равенстве прав Бога на личность, мне понятно, почему личности, каковы бы они ни были, выполняли одни и те же обязанности и подчинялись одним и тем же законам. Выражая Бога, они были равны в своих правах. Служа Богу, они были равны в своих обязанностях.
Я понимаю, почему равенство в Боге не влекло за собой ни противоречий, ни беспорядка. Демагогия возникает тогда, когда, за отсутствием общей меры, принцип равенства вырождается в принцип тождества. Тогда солдат отказывается отдавать честь командиру, потому что честь, отдаваемая командиру, означала бы почитание личности, а не Нации.
Моя духовная культура, наследуя Богу, основала равенство людей в Человеке.
Я понимаю, откуда происходит уважение людей друг к другу. Ученый должен был уважать грузчика, потому что в этом грузчике он почитал Бога, чьим Посланцем грузчик являлся наравне с ним. Каковы бы ни были ценность одного и посредственность другого, ни один человек не имел морального права обратить другого в рабство: ведь Посланца унижать нельзя. Но это уважение к человеку не приводило к раболепному пресмыкательству перед посредственностью, перед глупостью и невежеством, потому что в человеке уважалось прежде всего достоинство Посланца Бога. Так Любовь к Богу создавала основу возвышенных отношений между людьми, поскольку дела велись между Посланцами независимо от достоинств личности.
Моя духовная культура, наследуя Богу, создала уважение к человеку независимо от его личности.
Я понимаю происхождение братства между людьми. Люди были братьями в Боге. Братьями можно быть только в чем-то. Если нет узла, связывающего людей воедино, они будут поставлены рядом друг с другом, а не связаны между собой. Нельзя быть просто братьями. Мои товарищи и я – братья в группе 2/33. Французы – братья во Франции.
Моя духовная культура, наследуя Богу, основала братство людей в Человеке».
Замечу, прервавшись: как и русские – братья по России, и никому не дано этого отнять!
Продолжу цитирование: «Я понимаю значение любви к ближнему, которой меня учили. Любовь к ближнему была служением Богу через личность. Она была данью, воздаваемой Богу, сколь бы посредственна ни была личность. Эта любовь не унижала того, к кому она была обращена, она не сковывала его цепями благодарности, потому что этот дар приносился не ему, а Богу. Именно поэтому такая любовь никогда не превращалась в почесть, воздаваемую посредственности, глупости или невежеству. Долг врача состоял в том, чтобы, рискуя жизнью, лечить зачумленного, кем бы он ни был. Врач служил Богу. Его не унижала бессонная ночь, проведенная у изголовья мошенника.
Моя духовная культура, наследуя Богу, превратила любовь к ближнему в дар Человеку, приносимый через личность.
Я понимаю глубокий смысл Смирения, которого требовали от личности. Смирение не принижало личность. Оно возвышало ее. Оно раскрывало личности ее роль Посланца. Требуя от нее почитания Бога через ближнего, оно в то же время требовало, чтобы она почитала его в самой себе, сознавая себя вестником Бога, идущим по пути, начертанному Богом. Смирение предписывало ей забывать о себе, тем самым возвышая себя, ибо если личность станет преувеличивать свое собственное значение, путь ее сразу же упрется в стену.
Моя духовная культура, наследуя Богу, проповедовала также уважение к самому себе, то есть уважение к Человеку через самого себя.
Я понимаю, наконец, почему любовь к Богу возложила на людей ответственность друга за друга и предписала им Надежду как добродетель. Ведь каждого человека она превращала в Посланца того же самого Бога, в руки каждого отдавала спасение всех. И никто не имел права отчаиваться, потому что каждый был вестником кого-то более великого, чем он сам. Отчаяние было равносильно отрицанию Бога в самом себе. Долг Надежды можно было бы выразить так: «Значит, ты придаешь себе такое огромное значение? Сколько же самодовольства в твоем отчаянии!»
Моя духовная культура, наследуя Богу, сделала каждого ответственным за всех людей и всех людей – ответственными за каждого. Личность должна жертвовать собой ради спасения коллектива, но дело тут не в элементарной арифметике. Все дело в уважении к Человеку через личность. Да, величие моей духовной культуры в том, что сто шахтеров будут рисковать жизнью ради спасения одного засыпанного в шахте товарища. Ибо они спасают Человека.
В свете всего сказанного я понимаю, что значит свобода. Это свобода дерева расти в силовом поле своего зерна. Она – совокупность условий восхождения Человека. Она подобна попутному ветру. Только благодаря ветру свободен парусник в открытом море.
Человек, воспитанный в этих правилах, обладал бы силой могучего дерева. Какое пространство мог бы он охватить своими корнями! Какие человеческие достоинства мог бы он в себя вобрать, чтобы они расцвели на солнце!»
Так заканчивается XXVI главка «Военного летчика». Следующая начинается: «Но я все испортил. Я расточил наследие. Я позволил предать забвению понятие Человека.
Однако, чтобы спасти этот культ Владыки, созерцаемого через отдельные личности, и благородство человеческих отношений, основанных на этом культе, моя духовная культура затратила немало сил и творческого вдохновения. Все усилия Гуманизма были направлены к этой цели. Гуманизм избрал своей исключительной миссией объяснить и упрочить превосходство Человека над личностью. Гуманизм проповедовал Человека.
Но когда речь заходит о Человеке, наш язык становится недостаточным. Человек – это нечто иное, чем люди. О соборе нельзя сказать ничего существенного, если говорить только о камнях. О Человеке нельзя сказать ничего существенного, если пытаться определить его только свойствами людей. Поэтому Гуманизм заведомо шел по пути, который заводил его в тупик. Гуманизм пытался вывести понятие Человека с помощью логических и моральных аргументов и таким образом перенести его в сознание людей.
Никакое словесное объяснение никогда не заменит созерцания. Единство Сущности нельзя передать словами. Если бы я захотел пробудить любовь к родине или к имению у людей, чьей духовной культуре такая любовь была бы неведома, я не располагал бы никакими доводами, чтобы тронуть их сердца. Имение – это поля, пастбища и стада. Назначение каждой из этих частей и всех их вместе – приносить богатство. Однако всякому имению присуще нечто такое, что ускользает при рассмотрении составляющих его элементов: ведь иные землевладельцы готовы разориться, лишь бы спасти любимое имение. Это нечто как раз и облагораживает составные элементы имения, наделяя их совсем особыми свойствами. И вот они становятся стадами этого имения, лугами этого имения, полями этого имения...
Так и человек становится человеком своей родины, своего ремесла, своей духовной культуры, своей религии. Но чтобы утверждать, что ты неотделим от таких Сущностей, надо сначала создать их в самом себе. Тому, у кого нет чувства родины, нельзя внушить его никаким языком. Создать в себе Сущность, которую ты называешь своей, можно только при помощи действий. Сущность принадлежит не к области языка, а к области действия. Наш Гуманизм пренебрегал действиями. Его попытки потерпели неудачу.
Самое сложное действие получило название. И название это – жертва.
Жертва не означает ни безвозвратного отчуждения чего-то своего, ни искупления. Прежде всего это действие. Это отдача себя Сущности, от которой ты считаешь себя неотделимым. Только тот поймет, что такое имение, кто пожертвует ему частью себя, кто будет бороться ради его спасения и трудиться, чтобы сделать его лучше. Тогда он обретает любовь к имению. Имение это не сумма доходов – думать так было бы ошибкой. Оно – сумма принесенных даров.
Пока моя духовная культура опиралась на Бога, она могла спасти это понятие жертвы, которое создавало Бога в сердце человека. Гуманизм пренебрегает важнейшей ролью жертвы. Он вознамерился сберечь Человека с помощью слов, а не действий.
Чтобы спасти образ Человека, видимый через людей, Гуманизм располагал теперь всего лишь тем же словом «Человек», украшенным заглавной буквой. Мы рисковали скатиться по опасному склону и в один прекрасный день подменить Человека некой средней личностью или совокупностью людей. Мы рисковали подменить наш собор суммой камней.
И понемногу мы растеряли наше наследие…».
Заставляю себя прервать цитирование, предложив: читайте Экзюпери! Читайте «Военного летчика»! Наберитесь сил и попробуйте одолеть «Цитадель»!
Право, не пожалеете. Если, конечно, близко понимание: «Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из нее Человека». Если согласны: «Жить – это медленно рождаться. Чересчур просто было бы приобрести сразу готовую душу».
Завершу триадой простых и… глубоких мыслей:
«Если, желая оправдать себя, я объясняю свои беды злым роком, я подчиняю себя злому року. Если я приписываю их измене, я подчиняю себя измене. Но если я принимаю всю ответственность на себя, я тем самым отстаиваю свои человеческие возможности. Я могу повлиять на судьбу того, от чего я неотделим. Я – составная часть общности людей».
«Мы продолжали проповедовать Свободу человека. Но, забыв о Человеке, мы определили нашу Свободу как некую безнаказанность, при которой дозволены любые поступки, лишь бы они не причиняли вреда другому. А это лишено всякого смысла, ибо нет такого поступка, который не затрагивал бы другого человека. Если я, будучи солдатом, наношу себе увечье, меня расстреливают. Обособленных личностей не существует. Тот, кто отчуждает себя от общности, наносит ей ущерб. Тот, кто печален, печалит других».
«Каждый отвечает за всех. Отвечает только каждый в отдельности. Только каждый в отдельности отвечает за всех. Я впервые постигаю одну из тайн религии, породившей духовную культуру, которую я считаю своей: "Принять на себя бремя грехов человеческих…" И каждый принимает на себя бремя всех грехов всех людей».
…Да утешит и поможет вам и Молитва Антуана де Сент-Экзюпери:
«Господи, я прошу не о чудесах и не о миражах, а о силе каждого дня. Научи меня искусству маленьких шагов.
Сделай меня наблюдательным и находчивым, чтобы в пестроте будней вовремя останавливаться на открытиях и опыте, которые меня взволновали.
Научи меня правильно распоряжаться временем моей жизни. Подари мне тонкое чутье, чтобы отличать первостепенное от второстепенного.
Я прошу о силе воздержания и меры, чтобы я по жизни не порхал и не скользил, а разумно планировал течение дня, мог бы видеть вершины и дали, и хоть иногда находил бы время для наслаждения искусством.
Помоги мне понять, что мечты не могут быть помощью. Ни мечты о прошлом, ни мечты о будущем. Помоги мне быть здесь и сейчас и воспринять эту минуту как самую важную.
Убереги меня от наивной веры, что все в жизни должно быть гладко. Подари мне ясное сознание того, что сложности, поражения, падения и неудачи являются лишь естественной составной частью жизни, благодаря которой мы растем и зреем.
Напоминай мне, что Cердце часто спорит с Рассудком.
Пошли мне в нужный момент кого-то, у кого хватит мужества сказать мне правду, но сказать ее любя!
Я знаю, что многие проблемы решаются, если ничего не предпринимать, так научи меня терпению.
Ты знаешь, как сильно мы нуждаемся в дружбе. Дай мне быть достойным этого самого прекрасного и нежного Дара Судьбы.
Дай мне богатую фантазию, чтобы в нужный момент, в нужное время, в нужном месте, молча или говоря, подарить кому-то необходимое тепло.
Сделай меня человеком, умеющим достучаться до тех, кто совсем «внизу».
Убереги меня от страха пропустить что-то в жизни.
Дай мне не то, чего я себе желаю, а то, что мне действительно необходимо.
Научи меня искусству маленьких шагов».
С Богом, в Добрый Путь своей жизни: сотворения своей души и участия – с верою и любовью! – в возрождении Собора – своей Страны!..
Людмила Борисовна Владимирова, кандидат медицинских наук, член Союза писателей России, Одесса, 24-27 июня
