Державность, Всеотзывчивость, Традиционализм

Лет пять назад я полемизировал с моим другом, который, к сожалению, стал исповедовать националистические взгляды. Обсуждали мы проблему русской идеологии, русской идеи. И сразу спор пошел вокруг личности Федора Михайловича Достоевского и его идей. Он сказал мне тогда: «Долго я оставался в плену мифологии Достоевского, долго верил в его утопические идеи о русской всечеловечности, о всеотзывчивости русского человека. Писал на эту тему статьи, издавал сборники. А теперь понял, что все эти всеотзывчивости и всечеловечности никакого отношения к реальности не имеют. И никаким национальным пророком Достоевский не является. И к чему привела страну эта всеотзывчивость? Сначала к революции, потом к коммунистической диктатуре. И ведь никакое Православие, никакое монархическое чувство русского народа, на которые так уповал Федор Михайлович, не помогли. А в дальнейшем во что выродилась наша так называемая всеотзывчивость? СССР кормил и содержал всяких международных оборванцев, как сказал бы булгаковский профессор Преображенский. Истощили свои силы, свои ресурсы и пришли к полному краху государственности, экономики, и стали подстилкой, о которую Запад вытирает ноги. Одним словом, всё проиграли. Поэтому теперь нам, чтобы хоть что-то сохранить, необходимо полностью отказаться от всех этих всеотзывчивостей, от сверхдержавности и начать жить для себя, только для себя. Мы должны стать обычным национальным государством для русских. И всё!» 

И каким же оказался реальный итог этой идейной и жизненной позиции моего друга? Недавно в узком кругу он заявил, что на самом деле в глубине души всегда был либералом, что многие годы лгал самому себе, изображая из себя сначала патриота, а затем националиста. Надо сказать, я его даже зауважал за столь откровенное признание. Большинство наших доморощенных националистов никогда на такое не решатся. Так что с этим моим другом получился, говоря научным языком, чистый эксперимент по превращению националиста в либерала. Интересно заметить в этой связи, что несколько лет назад один из виднейших российских либералов Анатолий Чубайс заявил: «Больше всего на свете я ненавижу Достоевского!». 

Да не подумает читатель, что я сочинил эту историю для удобства отстаивания своей позиции. Такими литературными приемами в своей публицистике я никогда не пользуюсь. Человек, о котором я говорю, действительно существует, он даже весьма известный автор статей и сборников. Но я не считаю себя вправе открывать его имя, поскольку, повторяю, признание это было сделано им в приватной беседе, а не высказано публично. 

События последних лет наглядно продемонстрировали, что могли бы сделать с нашей Родиной ее многочисленные враги, если бы в реальной политической жизни восторжествовала местечковая либерально-националистическая идея моего друга. России, как государства и страны, уже просто не осталось бы на политической карте мiра. Но эти же события последних лет убедительно доказывают правоту Достоевского. Мне уже приходилось в своих статьях о Федоре Михайловиче обращать внимание на один свойственный ему феномен, который не представлен столь ярко ни в одном другом мiровом писателе: значение и актуальность Достоевского возрастают с каждым годом. Достоевский был писателем идейным. Он, как никто другой, осознавал, что ни один большой народ не может существовать без идеи, без идеологии. Утрата народом его основной идеи означает для этого народа скорую и мучительную гибель. И мы сегодня наблюдаем полный крах идей и идеологий в западном мiре. Мы наблюдаем тотальное идейное вырождение Запада, как Европы, так и США. Ведь нельзя же считать содомию идеологией. В Содоме есть только маниакальная тяга к самоуничтожению. 

В этой связи очень интересно рассмотреть в «Дневнике писателя» Достоевского за 1877 год статью «Три идеи», в которой Федор Михайлович рассуждает о соотношении трех мiровых идей: католической, протестантской и славянской. Обратимся к тексту самой статьи: «В самом деле, что ожидает мiр не только в остальную четверть века, но даже (кто знает это?) в нынешнем, может быть, году? В Европе неспокойно, и в этом нет сомнения. Но временное ли, минутное ли это беспокойство? Совсем нет: видно, подошли сроки уж чему-то вековечному, тысячелетнему, тому, что приготовлялось в мiре с самого начал его цивилизации. Три идеи встают перед мiром и, кажется, формируются уже окончательно. С одной стороны, с краю Европы – идея католическая, осужденная, ждущая в великих муках и недоумениях: быть ей иль не быть, жить ей еще или пришел ей конец. Я не про религию католическую одну говорю, а про всю идею католическую, про участь наций, сложившихся под этой идеей в продолжение тысячелетия, проникнутых ею насквозь. В этом смысле Франция, например, есть как бы полнейшее воплощение католической идеи в продолжение веков, глава этой идеи, унаследованной, конечно, еще от римлян и в их духе. Эта Франция, даже и потерявшая теперь, почти вся, всякую религию (иезуиты и атеисты тут все равно, все одно), закрывавшая не раз свои церкви и даже подвергавшая однажды баллотировке Собрания Самого Бога, эта Франция, развившая из идей 89-го года свой особенный французский социализм, то есть успокоение и устройство человеческого общества уже без Христа и вне Христа, как хотело да не сумело устроить его во Христе католичество… 

А между тем на Востоке действительно загорелась и засияла небывалым и неслыханным еще светом третья мировая идея – идея славянская, идея нарождающаяся, – может быть, третья грядущая возможность разрешения судеб человеческих и Европы. Всем ясно теперь, что с разрешением Восточного вопроса вдвинется в человечество новый элемент, новая стихия, которая лежала до сих пор пассивно и косно и которая, во всяком случае и наименее говоря, не может не повлиять на мiровые судьбы чрезвычайно сильно и решительно… И все эти три огромные мировые идеи сошлись, в развязке своей, почти в одно время…У нас, русских, есть, конечно, две страшные силы, стоящие всех остальных во всем мiре, - это всецелость и духовная нераздельность миллионов народов нашего и теснейшее единение его с монархом». 

Мы видим, с какой поразительной точностью сбылись и сбываются все предположения Достоевского относительно духовно-нравственного развития Европы и России. Действительно, в некогда католической Франции и протестантской Германия восторжествовал «прямой атеизм», перешедший сегодня в свою последнюю содомскую стадию. Все западные идеи, так или иначе связанные со Христом, умерли. «А как же США?», - спросит кто-то из читателей. Но разве можно «американскую мечту» считать идеологией?! «Американская мечта» - это злобный бесовский комикс и ничего больше. Когда-то Фридрих Ницше изрек: «Бог умер!». Он имел в виду именно Европу! Но Достоевский осознал этот метафизический факт значительно раньше немецкого мыслителя. 

Возможно я услышу еще один вопрос: «А почему вы ничего не говорите о мусульманской, китайской или о других азиатских идеях и идеологиях?». Да потому, что, на мой взгляд, все эти идеи и идеологии в духовном смысле являются лишь наказанием (бичом Божиим) христианских народов за их отказ от Спасителя. Самостоятельности и первородности эти идеи и идеологии не имеют. 

И сегодня в мiре животворящей силой обладает лишь Русская идея (Достоевский именовал ее славянской). Русская идея единственная, опирающаяся на Христа, на Православие. Она одна удерживает современный мiр от полной аннигиляции. Кто-то, конечно, спросит: «Вот Вы приводите слова Достоевского: «духовная нераздельность миллионов народа нашего и теснейшее единение его с монархом». А как же две русские революции, в которых народ предал Царя, отрекся от него и стал соучастником цареубийства?! Получается, что Достоевский ошибся?!». 

Вопрос нелегкий и, наверное, я не всех смогу убедить. Но я думаю так: Русский народ не утратил, несмотря на революции, тех качеств, о которых говорит Федор Михайлович. Русский народ, безусловно, причастен ко греху цареубийства. Но это был страшный соблазн ложно понимаемой свободы, соблазн своеволия, через который Россия промыслительно должна была пройти. Здесь заключена великая Божия тайна, неподвластная, как сказал бы Достоевский, плоскому евклидову уму. Но уже в советский период при Сталине народ русский возвращается к своему архетипическому монархическому самосознанию. Иначе мы не победили бы в Великой Отечественной войне. Кто-то снова спросит: «А в лихие девяностые годы прошлого века, в период перестройки и распада СССР русский народ тоже сохранил в себе монархическое самосознание?!». Я убежден, что в девяностые лихие годы русский народ не хотел ни распада страны, ни революционных перемен. Революцию девяностых совершил малый либеральный народ, дорвавшийся до вершин власти. Большой народ даже не успел опомниться. Но сегодня преодолен и соблазн девяностых. Сегодня большой народ сплачивается вокруг своего национального лидера Владимира Путина, вновь демонстрируя свое монархическое самосознание. 

И мы снова обретаем свою подлинную Русскую идеологию. На самом деле Россия и русский народ никогда от своей небесной Христовой идеологии полностью и не отказывались. Были лишь моменты затмения. 

Сегодня, опираясь на Православную веру и творчество Достоевского, я определил бы Русскую идеологию так: Державность, Всеотзывчивость, Традиционализм. Эти слова-логосы симфонично объединяют Церковь и Государство, Православную веру и государственную политику, а так же позволяют органично вписаться в российскую жизнь всем основным религиозным конфессиям. И невольно вспоминается возглас священника, произносимый им на Божественной Литургии: «Яко да под Державою Твоею всегда храними, Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь». 

Державность, Всеотзывчивость, Традиционализм противостоят безначалию, злобе и уродству. Державность, Всеотзывчивость, Традиционализм и есть в нераздельном единстве та самая спасающая мiр Красота, о которой пророчествовал Достоевский.