300 лет назад, 18 декабря 1709 года, родилась императрица Елизавета Петровна. Воспоминания о ней современников и оценки ее личности учеными последующих поколений весьма противоречивы, но она была «последней русской императрицей» и самой московской из всех правителей петербургского периода.
Опальная принцесса
18 декабря 1709 года Петр I торжественно вступал в Москву, возвращаясь после Полтавской баталии. Он остановился в Коломенском, где был обрадован известием, что его возлюбленная Марта Скавронская родила ему дочь. Счастливый отец отложил празднование победы, чтобы поспешить «поздравить с восшествием в мир» свою малютку, которую нарекли Елизаветой.
К тому времени ее родители еще не состояли в законном браке – они обвенчались только в 1712 году, и это обстоятельство стало для Елизаветы в дальнейшем причиной немалых трудностей. Петр души не чаял в Лизетке и называл «четвертной четвеxчетвертной тной лапушкой», когда та забавно ползала на четвереньках. От отца она унаследовала веселый бойкий нрав, искренность и вспыльчивость. На характер Елизаветы Петровны и на ее правление во многом наложило отпечаток ее рождение в Москве: царевну воспитывали в европейских веяниях, но под сильным влиянием московского духа. Можно сказать, что ее воспитала Москва. Елизавета подолгу жила в царских резиденциях в Измайлове, Покровском, Преображенском и Коломенском, где на всю жизнь пристрастилась к ягодам. С детства она была очень набожна, любила церковную службу и пение, строго соблюдала посты, ходила пешком на богомолье. И не только хорошо знала Москву, но и любила ее, в отличие от своего отца. И при этом ей был присущ веселый и ветреный нрав. Елизавета с юности хотела нравиться мужчинам, любила всяческие развлечения, танцы, охоту, наряды, ибо была очень хороша собой, отличаясь именно русской красотой, и вопреки дворцовой моде никогда не пудрила свои роскошные рыжеватые волосы. От родителей царевна имела весьма приличное содержание и могла позволить себе любую прихоть, будь то катание на лошадях, балы или сотни платьев.
Воспитание она получила не столько урывочное, сколько положенное царской дочери, которую готовят к династическому браку, – о ее правлении сначала никто и не думал. Ее рано начали учить грамоте (особенно в этом старался отец, всегда писавший любимой дочери письма), музыке, этикету, иностранным языкам, особенно французскому, и она навсегда полюбила французские романы, что называют одной из причин ее гуманного правления и смягчения нравов при дворе. Русские дипломаты добивались сватовства французского короля Людовика XV, которого Петр, еще малолетнего, увидел в Париже и, вопреки этикету, схватил на руки и от души поцеловал. Может, тогда он и возмечтал выдать за него свою Лизетку. Так намеревались упрочить союз России с Францией, но в 1725 году Людовик обвенчался с Марией Лещинской, дочерью свергнутого польского короля. Причиной официального отказа царевне Елизавете стало и низкое происхождение ее матери Марты, и ее рождение до законного брака родителей. Ряд исследователей видят в восхождении Елизаветы на российской престол французский след, тянущийся со времен неудачного ее сватовства. Дочь Петра сватали не один раз, в том числе и за Карла Голштинского. Чувство с ее стороны было очень горячим, но жених неожиданно умер в июне 1727 года.
Казалось, для Елизаветы все было кончено после смерти ее матери в том же 1727 году. Завещание императрицы оставило право Елизаветы и ее потомства на престол после Петра II и старшей дочери Анны Петровны. Тогда в России воцарился Петр II, сын покойного царевича Алексея и племянник Елизаветы. Многие считали, что между ними вдруг вспыхнули чувства, переросшие теплую дружбу, и что ее едва ли не прочили ему в супруги, хотя подобный брак не был бы принят Церковью.
После кончины бездетного Петра II в январе 1730 года Елизавета даже не считалась претенденткой на престол по причине «незаконнорожденности». Хотя протоиерей Илья Бухарев сообщает, что Петр Великий благословил Елизавету царскосельской иконой Божией Матери «Знамение» как наследницу престола после Екатерины I.
Однако Верховный тайный совет пригласил на русский трон ее кузину, Анну Иоанновну, которую «верховники» намеревались ограничить в самодержавных правах. Может, именно потому и не годилась для престола дочь Петра. Для Елизаветы настало самое тяжелое время. Грозная Анна Иоанновна видела в ней соперницу во всем: и в красоте, и в правах на престол, которых у дочери Петра было больше, чем у его племянницы. Утверждают, что Елизавета никогда не стремилась к власти, но, несомненно, в годы опалы она научилась многим ценным политическим качествам, пригодившимся ей в дальнейшем: осторожности, сдержанности, скрытности, наблюдательности, умению лавировать, или, по выражению С.М. Соловьева, «проходить между толкающими друг друга людьми, не толкая их». Конечно, она тогда не помышляла о власти, больше всего боясь насильственного пострига в монастырь. И лишь существование за границей внука Петра Великого принца Петра Голштинского (сына Анны Петровны) отводило от нее эту опасность.
Анна Иоанновна выместила на ней все свое неудовольствие. Прежде всего, она назначила опальной кузине столь мизерное содержание, что той пришлось переодеться в простое платье. Это объясняют тем, что Анна в свое время молила родителей Елизаветы о денежной помощи, но они оставили ее мольбы без ответа. Бесспорно, она ревновала к красоте царевны. Когда китайского посла на балу в Петербурге спросили, кто кажется ему всех красивей, он сначала ответил уклончиво, стесняясь говорить в присутствии императрицы комплимент другой женщине, а потом прямо показал на Елизавету, добавив, что она была бы сущей красавицей, если бы у нее не были такие большие (европейские) глаза. Уязвленная Анна срывала с нее банты и украшения на глазах у всех и вообще предпочитала держать ее в Москве, с глаз долой. Елизавета жила в своем любимом Покровском близ Сокольников. А в Петербурге ей отвели загородное владение ее матери Сарское (будущее Царское село) – еще довольно запущенное место, где в глухих лесах водились разбойники, так что испуганная Елизавета просила прислать пуль и картечи.
Зато вокруг нее сложился собственный маленький двор. Среди членов свиты были будущие государственные деятели братья А.И. и П.И. Шуваловы, М.И. Воронцов, а в 1731 году она познакомилась с придворным певчим Алексеем Григорьевичем Разумовским. Елизавета, обожавшая хорошее пение, заметила его, и вскоре он стал ее фаворитом. Ради него она построила в Покровском каменный дворец (на нынешней улице Гастелло), где позднее они отпраздновали свадьбу.
Анна мечтала выдать Елизавету замуж подальше от России, но страшилась иметь за границей не только дочь, но и внука Петра Великого. Опасность для Анны Иоанновны крылась и в том, что Елизавету любили гвардейцы, и та была к ним необычайно ласкова, пытаясь обезопасить себя с их помощью. Взаимной любви способствовала общая ненависть русского общества к Бирону и к немецкому засилью временщиков, далеких от интересов России. По выражению С.М. Соловьева, «чувствовалось иго с Запада, более тяжкое, чем прежнее иго с Востока». Дочь Петра, способная проводить в России национальную политику, справедливо казалась достойной кандидатурой на русский трон. Петровские времена стали восприниматься воплощением идеи патриотизма, а сам Петр – национальным государем.
Помирилась Анна Иоанновна с Елизаветой только перед своей смертью осенью 1740 года, но престол был завещан Иоанну Антоновичу, сыну племянницы императрицы, Анны Леопольдовны, и принца Антона Ульриха Брауншвейгского, под регентством Бирона. После свержения Бирона в ноябре 1740 года дышать в России стало легче. Анна Леопольдовна стала регентшей, и были освобождены многие жертвы бироновщины, в том числе и из русского духовенства. Архиепископ Феофилакт (Лопатинский) был привезен в Петербург из крепости уже в конце декабря для восстановления в архиерейском сане. После заточения в крепости он был слаб и болен. И потому навестившая его цесаревна Елизавета спросила его, узнает ли он ее. На что тот ответил: «Знаю, что ты – искра Петра Великого».
Министры Анны Леопольдовны советовали ей как можно скорее удалить Елизавету из Петербурга.
«Вы знаете, чья я дочь!»
Дворцовый переворот 1741 года вспыхнул стихийно, но был давно готов – потому он и прошел бескровно. По поводу переворота существуют две основные версии ученых. Одни видят в нем французский след, считая, что Елизавета взошла на престол главным образом с помощью Франции через посла маркиза Шетарди и с помощью посла Швеции барона Нолькена. Французы хотели избавиться от пронемецких настроений в России и ее союза с Австрией, а шведы – вернуть потерянное в Северную войну (с этими надеждами пришлось распрощаться в 1743 году, когда был подписан Абоский мир). Посредником между иностранными резидентами и Елизаветой был ее лейб-медик И.-Г. Лесток. Другие видят сугубо «русскую версию» событий ноября 1741 года, хотя не исключают факта попыток западного вмешательства, но дальше разговоров и обещаний через того же Лестока дело не пошло. Положением в России были недовольны все.
Что послужило поводом к восстанию? Таковым называют и намерение Анны Леопольдовны, прослышавшей об этих переговорах, арестовать Лестока, о чем она имела глупость сообщить Елизавете, и совет кабинет-министра М.Г. Головкина Анне Леопольдовне, чтобы та провозгласила себя императрицей. По легенде, он будто бы составил о том манифест или просто написал всеподданнейшее письмо, однако курьер доставил пакет с этим посланием прямо в руки Елизаветы Петровны.
Утром 24 ноября Лесток явился к Елизавете и заговорил о необходимости немедленного переворота, но та колебалась. Тогда Лесток показал ей рисунок: на одной стороне листка была изображена насильно постриженная Елизавета, в монашеской одежде и в окружении виселиц, на другой – она с короной на голове в окружении ликующего народа. Участь тетки, царевны Софьи, страшила Елизавету больше всего на свете. К тому же пришло известие, что наиболее преданных ей гвардейцев скоро пошлют в Выборг. Следовало спешить.
В тот день Елизавета долго молилась на коленях перед образом Спасителя. По преданию, тогда она и дала обет не подписывать смертных приговоров, если взойдет на престол. Ночью 25 ноября 1741 года Елизавета в сопровождении приближенных явилась в гренадерскую роту преображенцев и сказала: «Ребята, вы знаете, чья я дочь. Меня хотят заточить в монастырь. Идите за мной!» – попросив не проливать крови. Несколько отрядов были посланы арестовать Х.А. Миниха, М.Г. Головкина, А.И. Остермана, Р.-Г. Левенвольде, а Елизавета с гвардейцами направилась в Зимний дворец. Войдя в спальню регентши, она молвила: «Сестрица, пора вставать!». Та просила только не причинять зла ее семье. Елизавета обещала ей свою милость и поцеловала Иоанна Антоновича со словами: «Бедное дитя! Ты невинно: твои родители виноваты». К утру первый в русской истории дворцовый переворот со свержением императора завершился. Воцарение дочери Петра было принято с ликованием. М.В. Ломоносов потом называл его «радостной пременой». Ее приветствовали как национальную правительницу и возлагали на нее именно эти чаяния.
Начало своего правления Елизавета хотела ознаменовать гуманным деянием, может быть, во исполнение своего обета. Она помиловала приговоренных Сенатом к смертной казни Остермана, Миниха, Левенвольде и Головкина и сослала их в Сибирь. Правда, по нравам того времени, волю милостивой императрицы объявили осужденным уже на эшафоте.
Она совершила еще один великодушный для тех обычаев шаг. Когда жена Головкина, Екатерина Ромодановская, внучка петровского «князя-кесаря» и крестница Петра Великого, приехала просить Елизавету о муже, та отказала в аудиенции, но велела передать, что сохранит ей фамильное состояние и титул статс-дамы, если она отречется от своего супруга – государственного преступника. Петербург был наслышан об их небывалой любви, и вероятно, Елизавета решила испытать ее на прочность. Екатерина попросила позволить ей ехать за мужем в Сибирь. Елизавета спокойно отпустила ее без всякой кары, и супружеский подвиг Головкиной предвосхитил участь жен декабристов.
25 апреля 1742 года состоялась коронация. Елизавета сама возложила на себя венец. Москва встретила Елизавету – императрицу.
«Во дщери Петр опять на трон взошел»
Собственный переворот сильно напугал Елизавету. Теперь она сама боялась покушения и на себя и прибегала ко всяким хитростям, например ложилась спать ранним утром, то и дело меняла спальни, столовые или внезапно уезжала из Петербурга. Причиной тому было сочувствие определенной части военных и придворных свергнутой брауншвейгской фамилии по причине будто бы незаконнорожденности дочери Петра. Елизавета сначала хотела выслать семью за границу, но несколько раскрытых заговоров изменили ее намерения. Чету арестовали в Риге, потом сослали в Холмогоры, а Иоанна Антоновича заключили в крепость.
Дабы упрочить свой престол и обезопаситься от переворотов, Елизавета немедленно решила вопрос о престолонаследии. В том же 1742 году она вызвала в Петербург своего племянника Карла-Петра-Ульриха, сына Анны Петровны и герцога Голштинского, после принятия им Православия назначила его наследником престола (хотя потом сильно пожалела о своем решении) и тут же подыскала ему подходящую невесту, не избалованную роскошью, – Софию-Фредерику-Августу Ангальт-Цербстскую. Встреча с принцессой Фике состоялась в феврале 1744 года в Лефортово, в Головинском дворце, который очень любила Елизавета. Императрица назначила ей законоучителем архимандрита Симеона (Тодорского), а потом забрала у родителей внука «Павлушу» и занялась его воспитанием. Крестил его духовник императрицы протоиерей Феодор Дубянский.
Елизавете определенно не повезло в одном. Твердо устоялось мнение, что она тяготилась властью, ничего не понимала в политике, а все успехи ее правления приписывались окружению, сама же императрица считалась невежественной и легкомысленной модницей. Сложилось множество анекдотов, как она, совершенно не способная к государственным делам, проводила круглые сутки перед зеркалом или в танцах, не в состоянии ни о чем мыслить, кроме своей красоты и нарядов. Или как она, подписывая указ, могла, написав первые три буквы своего имени, дописать остальные через шесть недель только потому, что на перо села пчела. Думается, что слухи об ее исключительной приверженности туалетам, а особенно о фантастической неспособности к государственным делам распускали недоброжелатели и те, кто хотел опорочить ее правление, которое А. Карташев метко назвал «православно-патриотическим». (Либеральные историки рассматривали царство Елизаветы в несколько ином ракурсе.) Двойственный характер Елизаветы, безусловно, давал повод к подобным измышлениям. Однако мнение маркиза Шетарди, что на императрицу «ни в чем нельзя положиться», ибо «она занята только разными шалостями», часами болтает о мухе, а если кто с нею заговорит о чем-нибудь важном, «она тотчас прочь бежит», ибо избегает общения «с образованными и благовоспитанными людьми», кажется очень предвзятым. (Вспомним хотя бы ее фаворита Ивана Шувалова, которого считали самым интеллигентным человеком при дворе.) Проницательные современники замечали, что «никто не может читать в ее сердце». Хорошо известно, что она ревниво оберегала свою власть и никому на нее посягнуть не давала. А о правителе лучше всех современников и историков свидетельствует его эпоха.
Вступив на престол, Елизавета объявила себя продолжательницей дела Петра Великого и провозгласила задачей своего правления осуществление всех его законов, указов и намерений. Вот только она была более москвичка, чем ее отец. Елизавета – самостоятельная фигура, проводившая национальную политику и ставшая последней русской императрицей не только по крови, но и по духу. При ней во всем наблюдался русский ренессанс, национальный взлет, что обусловила ее политика «на стыке» Петербурга и Москвы. Ее царствование не было утопической идиллией, но, повторимся, оно было национальным, усилившим Россию и в мире, и во внутренней жизни.
Даже если принять мнение, что за шаловливую императрицу все государственные дела вели ее министры и фавориты, то надо было бы отдать должное ее государственному уму за формирование такого кабинета и за приближение таких фаворитов. Фигура Бирона при ней была бы невозможна. Наследовав от отца искусство выбирать людей, она вместо аннинских временщиков пригласила способных русских государственных деятелей, которым, по крайней мере, не безразлична была Россия. Изобрела она и свой способ ведения государственных дел: один и тот же вопрос императрица предлагала на рассмотрение двум лицам, имевшим разные, часто противоположные точки зрения.
Елизавета вознамерилась претворять в жизнь законы Петра I, объявив его указы своими указами. Указ от 12 ноября 1741 года предписывал все постановления петровского времени «наикрепчайше содержать и по них неотменно поступать во всех правительствах государства нашего». Первую задачу Елизавета видела в восстановлении петровского государственного аппарата. Вместо упраздненного кабинета министров восстанавливался Сенат, Берг- и Мануфактур-коллегии с отделениями в Москве и проч. И если Петр обычно поручал русским высшие должности, а менее значимые отдавал иностранцам, то Елизавета и второстепенные посты предпочитала отдавать русским, и когда на них назначали иностранца, спрашивала: «Разве нет русского?». Но притом она совсем не отказалась от идеи приглашения иностранных специалистов. Однако Елизавета смягчила меры Петра против взяточников и казнокрадов, предпочитая таковых лишь понижать в чине или увольнять. «Золотой век» русского дворянства с его благами и пороками рождался при Елизавете. С этим и было связано прискорбное усиление крепостного права. Вопреки указу Петра о дворянской военной службе солдатами и с ранних лет, она повелела записывать в полки младенцами, так что по достижении призывного возраста дворяне поступали на службу в приличных чинах. Щедро раздавая земельные пожалования, Елизавета запретила крепостным по своей воле поступать в рекруты, предоставив право их отдачи в солдаты исключительно дворянам.
Государственный курс был направлен на усиление централизации и единства державы. Тому в частности способствовала отмена в 1754 году внутренних таможенных сборов за счет увеличения пошлин на импорт, что привело к значительному оживлению торговых связей между регионами страны и к формированию рынка, развитию фабрик. По мнению Соловьева, этим актом Елизавета уничтожила последние следы удельного деления России.
Внешняя политика, ставшая осуществлением принципов петровской дипломатии, тоже руководствовалась общенациональными интересами. Канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин называл ее «системой Петра I»: в основе лежало признание трех союзов России с государствами, с которыми сложилась длительная устойчивая общность интересов.
Россия участвовала против Пруссии в Семилетней войне (которая, кстати, стала боевым крещением для А.В. Суворова). Императрица Елизавета ненавидела прусского короля Фридриха II (говорят, за то, что он был, по ее мнению, безбожником) и приказала канцлеру составить манифест о начале войны. По легенде, не обошлось без «елизаветинского» анекдота, впрочем, весьма характерного для нее: только она, подписывая манифест, вывела пером первую букву своего имени, как на бумагу села муха и поставила на написанную букву чернильную кляксу. Суеверная императрица сочла это плохим предзнаменованием, но, поколебавшись, подписала заново составленный манифест. Русские войска разгромили непобедимую армию Фридриха II и заняли Берлин. Только смерть Елизаветы спасла Пруссию от полного поражения: новый государь Петр III, действительно не способный к государственной деятельности, был горячим поклонником Фридриха и заключил с ним мир.
В елизаветинской культурной политике развивался тот же петровский курс, основанный на сближении с Европой, но без ущемления национального достоинства. В ознаменование преемственности деяниям Петра Великого и «для общей Отечеству славы» был основан Московский университет – декларация национального курса елизаветинской эпохи и главный в России памятник императрице. Елизавету не остановил неудачный опыт петербургского академического университета. Собственный университет был остро востребован после петровских реформ, выдвинувших страну в европейское культурное пространство, где университеты существовали, начиная с XI века, и его отсутствие замедляло развитие державы. Одной из задач университета ставилась борьба с засильем домашних, часто совсем необразованных гувернеров-иностранцев, дабы русские дворянские (и разночинские) отпрыски получали отечественное, более обширное обучение от русских же учителей для достойной службы России.
Университет получил и право аттестации иностранных учителей. Обучение же в нем велось на русском языке, и студентами могли стать выходцы из всех сословий, кроме крепостных: «В университете тот студент почтеннее, кто больше научился; а чей он сын, в том нет нужды». В университете видели возможность «и в других городах завести училища, от которых в простом народе суеверия, раскол и тому подобные от невежества происходящие ереси истребятся». Идея создания русского университета получила государственную поддержку, и его главной привилегией стало личное покровительство императрицы, отчего Московский университет на первых порах называли «елизаветинским». Желая сделать приятное своему фавориту И.И. Шувалову, императрица подписала указ в день именин его матери Татьяны Ивановны. Архитектор Д.В. Ухтомский спешно перестроил для него лучшее здание на Красной площади, а Шувалов, в свою очередь, приурочил торжественное открытие университета в годовщине коронации Елизаветы Петровны. Она дала средства и на устройство университетской типографии.
Отмечено, что расцвет искусств в елизаветинской России был связан с личным пристрастием к ним самой императрицы. Он заключался не только в том, что появлялись театр, опера, балет, а в том, что в представлениях, наряду с иностранными актерами и музыкантами, участвовали (и учились) русские танцовщики, певцы, артисты. В 1756 году Елизавета учредила в Петербурге профессиональный русский театр с русскими актерами, набранными из ярославской труппы Федора Волкова (которую она несколькими годами раньше самолично вытребовала в Петербург на казенные деньги) и из певчих Кадетского корпуса, под руководством Александра Сумарокова. Московский университет немедленно перенес это начинание в Москву. В 1756 году в нем возник первый «студенческий» театр, в котором играл студент Д.И. Фонвизин. Шувалов собирался построить для университетского публичного театра собственное здание, но в итоге заключили соглашение с антрепризой итальянца Дж. Локателли у Красных ворот. И совершенно справедливо сказано, что при Елизавете русский человек ходил в театр, а не на зрелище казней.
Возродила императрица и петровские ассамблеи, только с более утонченными французскими манерами. А роскошь и этикет елизаветинского двора сравнивали только с роскошью Версаля.
В 1758 году Шувалов учредил в Петербурге Академию художеств, осуществляя все тот же замысел Петра и желая воспитывать русские таланты. Так, в дворцовом истопнике, отличавшемся искусством резьбы по кости и перламутру, он «угадал» Федота Шубина и взял в академию без обиняков. Елизавета пожаловала на нее деньги, но Шувалов, славившийся легендарной честностью и бескорыстием, отказался от них. В свое положенное время в России появился дивный, самый пышный и цветущий стиль елизаветинского барокко. Замечено, что этот стиль словно выражал характер самой императрицы, с роскошью, капризами, причудливыми линиями, завитками, невероятной красотой и жизнерадостностью. Елизаветинским главным архитектором стал В. Растрелли, имевший в России многих учеников и последователей. В Петербурге он построил Зимний дворец и Воскресенский собор Смольного монастыря, в который императрица намеревалась уйти на покой, в Петергофе – Петродворец, в Царском селе – Екатерининский дворец, названый по имени его первой владелицы Екатерины I. В 1755 году Елизавета приказала привезти в Царское село Янтарный кабинет, подаренный ее отцу прусским королем. Так в Царскосельском дворце появилась Янтарная комната. Исполнением воли Петра стало строительство каменного Николо-Богоявленского морского собора в Петербурге. Деревянный Никольский храм на Морском полковом дворе был построен еще в 1743 году, но быстро обветшал. Между тем Петр I, пораженный красотой храма в Астрахани, хотел построить такой же в Петербурге. И когда императрицу попросили построить каменную церковь для моряков, «в воздаяние достойной памяти славных дел флота российского», она приказала возвести ее по образцу астраханского храма. Однако наводнение затопило участок, и архитектору С.И. Чевакинскому пришлось переделывать проект так, что создать близнец астраханского храма не удалось.
Личные качества императрицы сильно повлияли на ее политику. Даже оппоненты отмечали ее милосердие и сострадательность, хотя она была вспыльчива и взбалмошна и отнюдь не на все простирала свою доброту. Гуманизация общественной жизни ознаменовалась, прежде всего, отменой смертной казни – впервые в России – в 1744 году. Кроме того, она распорядилась не посылать в Тайную канцелярию за ошибочное написание императорского титула. Отменила пытку по корчемным делам. Запретила медвежью забаву. Как-то, завидев стадо быков, которых гнали на бойню, велела вернуть их на луга и заплатила за каждое животное.
И, наконец, главное. В силу личной набожности она сильно изменила петровское отношение государства к Церкви. Это один из немногих пунктов, где она пошла против отцовских принципов. Взойдя на престол, она вызволила из ссылки многих священнослужителей, сосланных при Анне, и духовенство относилось к ней с «торжеством» и не только за освобождение, но и за добрые перемены. Новгородский архиепископ Амвросий (Юшкевич) называл Елизавету «преславной победительницей», избавившей Россию «от врагов внутренних и сокровенных», которые «под видом верности Отечество наше разоряли». Мнение в среде высшего духовенства сложилось таково, что приспешники Анны Иоанновны намеренно истребляли православных священников и честных, способных русских людей, любящих Отечество, чтобы ввести в России лютеранскую веру и уничтожить саму Россию.
Высшие должности в Синоде стали занимать архиереи, ненавидевшие Феофана (Прокоповича) и русские по национальности, ибо в 1754 году Елизавета подписала указ, чтобы Синод представлял на должности архиереев и архимандритов «не одних малороссиян, но и из природных великороссиян». Очень своеобразно Елизавета выстроила отношения с Синодом, сама занимаясь всеми его делами и каждую неделю принимая с докладом обер-прокурора. В 1742 году митрополит Амвросий предложил ей если и не восстановить патриаршество, то предоставить руководство Синодом не обер-прокурору, а духовному лицу. А обер-прокурора и Коллегию экономии (правительственный орган, ведавший управлением церковными землями с 1726 года) отменить, потому что в Синоде даже и секретарям надлежало быть монахами. На это пойти Елизавета не рискнула, но выстроила такие союзные отношения с Синодом, которые ослабили государственную диктатуру в лице обер-прокурора. Более того, признав указы Петра действующими, она предоставила Синоду право обращаться к ней с особыми ходатайствами об отмене прежних указов. Будь на ее месте другой человек, и та же самая система отношений государства и Церкви сложилась бы не в пользу последней, как и случилось при Петре III.
Самой интересной представляется политика Елизаветы по поводу секуляризации церковных земель. Петр I передал государству управление церковными вотчинами, назначив с них на содержание церковных должностей оклады, аостальные доходы велел отправлять в казну. В 1738 году Коллегия экономии была передана в ведение Сената. Елизавета возвратила управление церковным имуществом Синоду с сохранением выплат доходов государству, однако сам вопрос секуляризации в сложившемся обществе был неминуем. По мнению Карташева, церковное землевладение оставалось пережитком все тех же удельных времен, столкнувшимся с новой регулярной государственной системой. Для государства оно создавало множество неудобств, нарушая единство административной системы и гражданского суда, оттягивало льготами крестьян и ремесленников с государственных земель. Секуляризация была неминуема, но Елизавета смогла изменить ее курс в менее болезненную для Церкви сторону. В 1757 году она издает указ о реформе, которую всецело берет на себя, без дискуссий. Реформа мотивирована стремлением «к освобождению монашествующих от мирских попечений и к доставлению им свободы от трудностей при получении вотчинных доходов».Смысл заключался в том, что по существующему положению духовные власти могли оставлять себе из вотчинных доходов только положенное им штатное содержание, а остальное отчисляли в казну, что затрудняло для них управление земельными владениями. В указе оговаривалось, что эти отчисления императрица сможет направлять на строение монастырей, на инвалидные дома и прочее. Однако ее убедили, что Церковь сама сможет поставить государству доходы со своих земель без секуляризации и государственной опеки. И Елизавета не стала проводить радикальную реформу, сумев осуществить «мировые» решения. Петр III, взойдя на престол, приказал не тратить время на подобную возню.
В 1751 году была издана Елизаветинская Библия. Так был исполнен важнейший указ Петра Великого от 14 ноября 1712 года о создании нового исправленного перевода Библии на церковно-славянский язык с предварительной выверкой текста по греческой Септуагинте.
Елизавета ревниво оберегала Православие. Синоду было дано право просматривать ввозимые в Россию иностранные книги; преследовались раскольники и иноверцы. В 1742 году она повелела выслать из России иудеев, а когда ей указали, что это может принести вред торговле и, следовательно, казенным доходам, объявила: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». За разговоры в храме велено было брать штрафы. Однажды на освящении гвардейской церкви она разгневалась, что вместо живописных образов ангелов поставлены «наподобие купидонов болваны», чего наша Церковь не дозволяет (по всей видимости, скульптуры). Она категорически пресекала любые попытки неблагочестивого поведения, запрещала даже табакерки с легкомысленными изображениями на крышке. Когда в Петербурге обнаружился притон с веселыми вечеринками и девицами, она не только круто расправилась с учредителями, но и торжественно женила двух гостей на оных девицах, чтоб остальным было неповадно.
Императрица стремилась сама подавать благочестивый пример. Она выстаивала церковные службы, часами молилась на коленях перед иконами, ходила на богомолье, отдыхая по пути в шатрах или в ближайших домах, но всегда после отдыха возвращалась в карете к тому месту, где остановилась, и продолжала шествовать пешком. Питалась в постные дни вареньем и квасом, испортив себе желудок. И так уморила постами придворных, что Бестужев просил у восточного патриарха дозволения не есть грибного.
Эти глубинные расхождения отца и дочери, несомненно, связаны с московским духом Елизаветы Петровны.
Елизаветинская Москва
В своем особом отношении к Москве она скорее напоминала деда, Алексея Михайловича, чем отца. Ее благодеяния первопрестольной ознаменовались возведением новых храмов и восстановлением старых, реставрацией московских святынь и строительством новых памятников. Елизаветинская эра началась для Москвы в год ее коронации.
Главным «коронационным» подарком стал храм святого Климента Римского на Пятницкой. В день праздника этого святого Елизавета взошла на престол и тотчас распорядилась воздвигнуть в Петербурге в слободе Преображенского полка, первым присягнувшего ей на верность, церковь Преображения с приделом во имя святого Климента.
И тогда А.П. Бестужев, имевший палаты в Замоскворечье, решил построить точно такой же храм на месте одноименного деревянного, стоявшего на Пятницкой с незапамятных времен. Он пожелал приурочить закладку к коронационным торжествам, мечтая, что будет присутствовать сама государыня, но деревянный храм был разобран к лету 1742 года и на закладке присутствовал архиепископ Новгородский Амвросий. Климентовский храм остался главным церковным памятником елизаветинского барокко в Москве (второй после него – храм Никиты Мученика на Старой Басманной).
К коронации Москва украсилась легендарными Красными воротами, сначала деревянными, а потом отстроенными в камне Ухтомским. По окончании торжества Елизавета совершила шествие через эти ворота из Кремля в Головинский дворец. Любимое Лефортово стало ее вторым детищем. Она распорядилась переименовать Анненгоф обратно в Головинский дворец и парк, как было при Петре I, а архитектор А.П. Евлашев построил там деревянный Зимний дворец и Оперный дом. Здесь устраивались причудливые балы, где по прихоти Елизаветы мужчины облачались в женские костюмы, а дамы – в мужские. Говорят, причуда объяснялась просто: императрица хотела почаще являться в свет в офицерском мундире, который был ей к лицу. Есть и другая версия. Полагая, что мужской костюм не красит других женщин, она и повелела им «блистать» в нем на балах, сама же отличалась одинаковой грацией и в мужском, и в женском платье.
Большое внимание Елизавета уделила Кремлю. В 1743 году она приказала Растрелли построить в нем Зимний дворец, ибо старые резиденции обветшали. Дворец вышел неудачным, громоздким и неудобным, потому-то Екатерина Великая и хотела выстроить в Кремле новое пристанище, но именно Елизаветинский дворец дожил до 1812 года и принял в свои стены Наполеона. А для дворцовых нужд Елизавета приказала выстроить Запасной дворец у Красных ворот (его изувечили в советское время, превратив в типично конструктивистскую постройку). В середине XVIII века он рассматривался и как возможное здание для Московского университета.
Благоговея к памяти предков, императрица повелела обновить родовую Знаменскую обитель на Варварке и возобновить палаты бояр Романовых рядом с ней, которые уже были почти утрачены. Приказала восстановить Спасский собор в Заиконоспасском монастыре, бывший домовым для Славяно-греко-латинской академии, и присутствовала на его освящении. Построила несколько храмов в честь своего тезоименитства. В Златоустовском монастыре на ее средства была основана церковь Захария и Елисаветы. А Ивановский монастырь на Кулишках был восстановлен ею потому, что она носила имя матери святого Иоанна Предтечи. Указом императрицы эта обитель назначалась для призрения вдов и сирот знатных и заслуженных людей.
В 1742 году Елизавета приказала построить в Покровском каменный барочный дворец по проекту архитектора М.Г. Земцова. Наиболее вероятно, что в нем она праздновала свадьбу с Разумовским и провела медовый месяц. Хотя легенды упорно относят это событие к усадьбе Апраксиных на Покровке, 22, а тайное венчание, совершенное ее духовником Феодором Дубянским, – к соседней церкви Воскресения в Барашах, от которой остались одни руины. На самом деле венчалась Елизавета Петровна в Знаменской церкви подмосковного села Перова (там потом хранились воздухи, вышитые руками императрицы, которые она, вероятно, подарила храму). В следующем 1743 году она купила Перово у владельцев и подарила его Разумовскому, а по преданию, повелела еще проложить Главную аллею в Измайлово, которая вела из Перова.
В легендах есть еще один исторический след. Одна из них гласит, что после венчания молодые возвращались по Покровке и по пути отстояли службу в Воскресенской церкви в Барашах, а потом угощались чаем в доме священника. И будто бы тогда решила императрица увенчать главу храма огромной короной и рядом выстроить в подарок мужу роскошный дворец, ныне именуемый усадьбой Апраксиных. Это действительно гражданская жемчужина елизаветинского барокко в Москве, одно время приписываемая мастеру круга Растрелли, а теперь – Ухтомскому, но построена она была после 1764 года, когда императрицы уже не было в живых. На самом деле Елизавета подарила Разумовскому бывшее владение Головкина на Гороховом поле, сравнительно недалеко от Покровки. Петербургским же подарком Разумовскому стал Аничков дворец. Разумовский всегда просил императрицу за родную Украину, и в 1744 году она удостоила ее своим посещением. Ей оказали очень торжественный прием. Результатом стали два приказа императрицы. Во-первых, будучи совершенно очарована Киевом и воскликнув: «Возлюби меня, Боже, в Царствии Небесном Твоем, как я люблю народ сей благонравный и незлобивый», она повелела возвести знаменитую Андреевскую церковь. Во-вторых, милостиво приняла прошение казаков о восстановлении гетманства и назначила им брата своего мужа Кирилла Разумовского. Она женила его на своей дальней родственнице Екатерине Нарышкиной и любезно посетила их московский дом на Воздвиженке, 8.
Что касается Москвы, то Елизавета старалась ее благообразить и упорядочить, опять-таки продолжая петровские преобразования в градостроительстве и особенно заботясь о благоприятном впечатлении иностранных послов. Дома должны были возводиться по планам, ширина улиц и переулков была строго регламентирована. В Кремле и Китай-городе запрещалось строить деревянные здания. Нельзя было иметь медведей, «а кто к оному охотник, держали б в деревнях своих». Елизавета наложила категорический запрет и на такую забаву, как пальба из ружья по птицам или просто для удовольствия, а ослушников повелела штрафовать в 1 тысячу рублей за каждый выстрел, если благородного звания, или ссылать на каторгу, если крепостные. Запретила она и выпускать колодников за прошением милостыни, дабы не портили вид городских улиц.
Ей Москва обязана и своим первым городским кладбищем. В 1748 году она приказала отныне не погребать при церквах на пути от Кремля до Головинского дворца, а для умерших прихожан отвести вне Москвы кладбище и выстроить там на ее кошт церковь. Консистория временно отвела для погребения другие ближайшие церкви, а для устройства кладбища был составлен комитет, в который вошли игумен Сретенского монастыря Лаврентий и архитектор Ухтомский. Комитет в итоге избрал Марьину рощу, и обещанная деревянная церковь во имя святого Лазаря была освящена уже в 1750 году.
Памятников елизаветинского барокко в Москве сохранилось немного, и почти все они так или иначе связаны с именем архитектора Ухтомского. И то, что именно при Елизавете под его руководством была создана московская архитектурная школа, положившая начало профессиональному архитектурному образованию в России, тоже характерное явление этого времени. В Подмосковье Ухтомский построил изумительную барочную колокольню в Сергиевой обители, и императрица сама наблюдала за работами, но закончились они уже после ее смерти. Особенно запомнил набожную Елизавету Ново-Иерусалимский монастырь. Еще в 1723 году обрушился каменный шатер над ротондой Воскресенского собора, а через три года пожар усугубил состояние храма. Работы под наблюдением Мичурина начались в 1730-х годах, но настоящее возрождение обители произошло в царствование Елизаветы Петровны после ее первого посещения святыни в 1744 году. Она взяла монастырь под особое покровительство, назначила архимандритом иеромонаха Амвросия (Зертис-Каменского) – он будет убит во время Чумного бунта – и в 1749 году издала именной указ о восстановлении Воскресенского собора и шатра над часовней Гроба Господня, пожаловав средства. Причем приказала еще не взимать никаких отчислений с симбирской вотчины монастыря, чтобы все доходы шли на ремонт собора. Во время второго посещения обители в сентябре 1749 года с наследником и придворными императрица отпраздновала здесь свои именины и приказала заложить три придельных церкви, пожаловала ризницу, иконы, утварь. По ее примеру и придворные «поохотились разобрать» себе остальные монастырские церкви для восстановления и благоукрашения.
«Веселая царица была Елисавет»
В царство славной Елизаветы, по выражению Соловьева, «Россия пришла в себя». Личные качества императрицы тому способствовали. Она, безусловно, увлекалась нарядами, коих оставила по себе 15 тысяч, со дня восшествия на престол не надела одного платья дважды (даже умирая, просила похоронить себя в новом модном платье, только что полученном из Парижа). Безусловно, трепетала над своей внешностью, иногда ленилась, но это нисколько не затмевало ее достоинств как личности государственной. Она ревниво относилась к своим соперницам, дабы никто не смел равняться с ней красотой и нарядами; нередко скупала у иностранных галантерейщиков лучшие товары оптом, чтобы никто не имел у себя подобного, но была умна и подавала во всем личный пример, которому и приходилось следовать русскому обществу.
В гневе она была страшна, как и ее отец, и не умела себя сдерживать, неистово колотя придворных и осыпая их доведенной до виртуозности бранью, но была отходчива, и ее гнев кончался, не приводя к серьезным последствиям для тех, на кого он обрушивался. Приближенные хорошо знали темы, на которые нельзя говорить в ее присутствии, например о прусском короле и Вольтере. Но она была способна и на великодушие, и на прощение, и на шутку.
Елизавета умирала, по выражению В.О. Ключевского, в золоченой нищете. Французские магазины отказывались отпускать товары в кредит, Зимний дворец, в котором императрица мечтала хоть немного пожить – она умоляла Растрелли закончить хотя бы ее жилые комнаты, – остался при ней не достроенным. Старея и дурнея, она уже не хотела лишний раз показываться на публике, и конец жизни уединено провела в Царском Селе, принимая доклады в постели. Ее здоровье пошатнулось в 1757 году, когда начались припадки – кто-то считает их унаследованной от отца эпилепсией, кто-то – тяжелой истерией. Ее мучили приступы астмы; опухали и кровоточили ноги. Елизавета беспокоилась о престоле, раскаиваясь в своем ошибочном решении, потому что «урод» племянник был явно не способен стать достойным государем. Она подумывала объявить наследником Павла Петровича, но опасалась для него участи Иоанна Антоновича.
Бог дал ей мирную смерть. 12 декабря 1761 года у нее началось кровохарканье. Через несколько дней она объявила Сенату указ –освободить всех содержавшихся в заточении по корчемным делам. Врачи объявили, что положение безнадежно. Елизавета Петровна соборовалась, исповедалась и причастилась. В сочельник приказала читать над собой отходные молитвы и скончалась утром в праздник Рождества Христова 25 декабря 1761 года. Много в ее истории поразительных совпадений. Она родилась в год славной Полтавской битвы и ушла из жизни, когда русские взяли Берлин. Родная дочь Петра умерла бездетной, и если ее восшествие на престол пресекло правление брауншвейгской фамилии, то со смертью Елизаветы пресеклась прямая линия Романовых. Последующих правителей называют представителями голштейн-готторпской династии (от Петра III), оттого Елизавета и считается последней русской императрицей. Ее заслуга еще была и в том, что ее фактическая преемница принцесса Фике, будущая Екатерина Великая, сделала для себя главный вывод: чтобы добиться исторического успеха в России, она должна стать русской.
.jpg)
 кв.jpg)