Зло, как составная часть мира, не устраивала М. Лохвицкую: необходимо отстранение от него: и созвучия слов, играющие вариантами нежности и красоты, были точной альтернативой социальности и всему скарбу действительности, столь отталкивающей в мещанском своём варианте:
Что за ночь!.. как чудесно она хороша!
Тихо веет эфир с высоты.
Ароматом лугов и прохладой дыша,
Он целует, ласкает цветы.
Стих должен бархатиться…
Он сам, изгибаясь ощущениями, словно целует читательскую душу, заражая собой.
Впрочем, характеризуя свою жизнь, Лохвицкая даёт безжалостные образы: и стих здесь сух, будто латынь звучат, напоминая пучки трав, высушенных временем, что свисают с потолка реальности:
Однообразны и пусты —
Года томительные шли,
Напрасно тайные мечты
В туманной реяли дали.
Не много счастья,— больше зла
И мук мне молодость дала,
И жизни гнет, и смерти страх,
И наслажденье лишь в мечтах...
Мечты…
Она и вплавляла их в ювелирные изделия своих стихов: тонко, изящно, виртуозно…
Лепестки её стихов нежно сияли отделкой.
…сочувствует Азраилу: или – играет с ним, играет – белым стихом, возвышенным и печальным:
Азраил, печальный ангел смерти,
Пролетал над миром усыпленным,
Бледный лик его сиял чудесно
Неземной и страшной красотою.
И роптал печальный ангел смерти:
— Боже! все здесь любит и любимо,
И звезда с звездою жаждет слиться,
Только я — один страдаю вечно!
Она страдала?
Примеряла маску таковую?
Игра Лохвицкой тонка – без оной не живёт поэзия.
Но – подлинность поэтического дыхания Лохвицкой велика: отсюда – долгое сияние стихов: не тускнеющих и остающихся, пусть известных не многим, но в года упадка интереса к поэзии вообще – это не слишком важно.
