Прелюдия

 

Часть 1

 

+ + +

 

Ситуация второй половины 30-х годов диктовала необходимость поиска новых путей. История подтвердила блестящие аналитические способности Сталина – необходимость уплотнения векового развития в десятилетний срок. Для сталинской команды стало очевидно, что прежний внешнеполитический курс чреват внешним уничтожением государства. Большинство старых партийцев, изначально не обладавших гибкостью мышления и широтой интеллекта, упёрто придерживались курса на мировую революцию в полном соответствии с клиническими признаками психотроцкизма. Процессы «забронзовелости» в первую очередь поражали мозги старых ленинских гвардейцев, поэтому в яростных адептах троцкизма недостатка не было.

И.А. Бенедиктов пишет: «Среди старой партийной гвардии, сумевшей «зажечь» и поднять массы на Октябрьскую революцию, оказалось немало, говоря ленинскими словами, «святых и безукоризненных болванов», которые умели «важничать и болтать», но не умели работать по-новому, с учётом стоящих перед страной задач».

Если следовать логике и базовой аргументации антисталинистов, то вся оппозиция должна была быть или пересажена, или расстреляна, а это – более половины партийного аппарата. Действительно, под категорию вредителей попадали, прежде всего, нерадивые хозяйственники, бездарные руководители, бюрократы, рвачи – те самые «старые большевики», не желавшие «перековываться» и наносящие, зачастую, реальный вред. Но сталинская группа, вопреки логике антисталинистов, пошла путём, совершенно крамольным по тем временам, и внесла на рассмотрение закон о выборах – всеобщих, прямых, тайных и альтернативных. И это была настоящая бомба. Сталин отдавал себе отчёт, что всех переснимать и пересажать невозможно, поэтому именно такие выборы могли решить назревшую проблему. Выдвигать в депутаты предполагалось любого, даже священников. Когда на Пленуме ЦК в 1937 г. раздались негодующие возгласы, он невозмутимо ответил:

«Если выберут, значит – недостатки нашей идеологической работы. Значит, так хочет население, и мы ничего поделать с этим не можем».

Идея ограничения власти с последующим полным отстранением от неё партноменклатуры вызревала у Сталина ещё с 1933 г. В январе 1934 г. на XVII съезде ВКП(б) он говорил: «Бюрократизм и канцелярщина аппаратов управления, отсутствие ответственности – вот где источник наших трудностей, вот где гнездятся теперь наши трудности. <***> Это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков…».

Новая избирательная система предполагала выдвижение кандидатов из любых общественных организаций, равное представительство всех слоёв населения, восстановление прав «лишенцев». При подготовке Конституции Вышинский, совместно со Сталиным, провели через Политбюро решение об освобождении крестьян, осуждённых по статье «трёх колосков». Всех их освободили со снятием судимости и возвращением избирательного права. Виртуозный тактический ход был рассчитан именно на то, что эти люди никогда не отдадут голоса чиновникам, упрятавшим их за решётку. Тогда-то Хрущёв и представил списки на восемь с лишним тысяч «кулаков» Подмосковья, понимая, что ни о каком переизбрании нечего и мечтать. Для этого и была задумана новая Конституция. В своей книге Ю. Жуков опубликовал уникальный документ – избирательный бюллетень для выборов в Верховный Совет от 6 марта 1937 г., в котором обозначены три фамилии кандидатов.

Попытка протащить подобные инициативы представляется либо крайней степенью идеализма, либо чистым безумием. Сталин рисковал не только должностью, но и самой жизнью. Новая Конституция в корне меняла все основные положения прежней, тем самым, ставя автора под удар обвинений в отходе от марксистской идеологии. Отстранение от должности и, даже, исключение из партии по обвинению в ревизионизме и оппортунизме на тот момент особенной проблемы не представляло, но оппозиционная партократия (ставшая таковой практически в одночасье), избрала более изощрённый путь.

В докладе ХХ съезду Хрущёв возлагает на Сталина личную ответственность за «физическое уничтожение» троцкистов. Однако, здесь имеет место трагикомический аспект. В марте 1937 г. на Пленуме ЦК ВКП(б) Сталин выступил с разоблачением троцкистов. Но и здесь, следуя своим принципам, не призывал не только к репрессиям против этих откровенных врагов, но и каким бы то ни было преследованиям. Объясняя подрывную деятельность всего лишь идеологической незрелостью, внёс предложение о создании курсов для партийных работников с целью повышения их политической грамотности. Кроме того, предупредил однопартийцев о недопустимости «стричь всех под одну гребёнку», и потребовал индивидуального подхода к каждому. Комизм же ситуации в том, что Хрущёв почти слово в слово повторил слова Сталина, но уже от своего имени. Природная интеллектуальная ущербность не дала ему возможности хоть как-то перефразировать сталинское выступление. С подлинной же ролью троцкистского подполья мы уже имели возможность ознакомиться, и ставить Сталину в вину можно лишь излишнюю мягкость.

Последствия сталинского доклада стали весьма неожиданными. Основной состав Пленума – первые секретари обкомов и республик. Говоря о повышении уровня политической грамотности, Сталин имел в виду именно их, рекомендуя на время обучения подобрать достойных заместителей. Однако те восприняли рекомендации генсека в точности согласно закону Паркинсона. Опасаясь конкуренции, они развернули репрессивную методику, сочиняя небылицы об активизации вражеских элементов и бывших ссыльных кулаков. На очередном Пленуме они уже требовали чрезвычайных полномочий для расстрельных приговоров и высылок в лагеря. Сам Хрущёв бесновался в первых рядах «борцов с контрреволюцией». Что же касается дела Рыкова и Бухарина, то из документов Пленума следует, что предложение Сталина – ссылка (даже не арест!). Будённый, Ежов и целый ряд членов Политбюро настаивали на расстреле. Впоследствии хрущёвская пропаганда перевернула этот эпизод с точностью до наоборот. Подлинная стенограмма Пленума дождалась издания только в середине 1990-х.

На июльском, 1937 г. Пленуме секретарь Западно-Сибирского крайкома Роберт Эйхе подал в Политбюро предложение об организации т.н. «троек» для оперативного пресечения подрывной деятельности сосланных кулаков. Масштабность право-троцкистского заговора только на первый взгляд выглядит нереальной. В действительности большинство первых секретарей и других функционеров почувствовали, как под ними зашатались кресла. Приписываемая Сталину «борьба с собственным народом» на деле была войной, объявленной некомпетентной номенклатуре, трясущейся за свои тёплые насиженные места. Страх потерять власть и вылететь в «рядовые граждане» толкал их на все те преступления, которые пропаганда приписала Сталину.

Нет никакого сомнения, что предложение исходило не от самого Эйхе персонально, а подготавливалось заранее и тщательно широким кругом первых секретарей, для которых новая Конституция означала конец неограниченной власти на местах. Именно этому кругу должностных лиц были необходимы действенные рычаги управления в виде широкомасштабных репрессий. Не оставалось внакладе и НКВД во главе с Ежовым, получая обширный оперативный надел. Но, наряду с этим, сбрасывать со счетов фактор пятой колонны тоже было бы опрометчиво. Напряжённая внешнеполитическая обстановка постоянно напоминала об опасности внешней агрессии, в случае которой массовый мятеж сотен тысяч подвергшихся разного рода притеснениям элементов представлял серьёзную угрозу, поэтому определённая зачистка электората становилась насущно необходима.

В июле 1937 г. в органы регионального партийного руководства и НКВД были разосланы телеграммы с решением Политбюро №П51/94 «Об антисоветских элементах». Властям на местах отводилось 5 дней на статистическую подготовку к фильтрационным мероприятиям и отправку материалов в Москву. Особым усердием отличился первый секретарь Московского обкома Хрущёв. Он умудрился насчитать у себя в области 41305 кулацких элементов, из которых 8,5 тыс. предлагал расстрелять, а остальных депортировать. Сегодня широко известна реакция лично Сталина на такое рвение и его размашистая резолюция: «Уймись, дурак!»

Тем не менее, 30 июля свет увидел секретный приказ НКВД №00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Надо сказать, что стараниями партноменклатуры на местах первоначально намеченные квоты были многократно превышены. Старая ленинская гвардия стремилась гарантированно перестраховаться, даже несмотря на то, что в приказе Ежова лимиты по всем категориям репрессируемых были существенно урезаны. Сам ход реализации репрессий красноречиво продемонстрировал всю чудовищность плодов деятельности властно уполномоченной черни, воспринимающей указания, спущенные свыше в меру собственного морально-этического уровня. Вчерашние члены комбедов, громившие крестьянство, сегодня действовали теми же, умственно и нравственно доступными методами. Председатели троек, в стремлении перещеголять друг друга в показателях, устраивали настоящие соцсоревнования. В центр шли запросы об увеличении лимитов согласно стахановским принципам. О качестве следственных действий говорить излишне. Доказательной базой могло послужить всё, что угодно – от портрета царя, до охотничьего ружья. Вменять в вину властям, как в центре, так и на местах можно и нужно многое. Однако ни одним распоряжением или циркуляром не предусматривалась широчайшая кампания доносительства, захлестнувшая массы. Более 3 млн. добровольных доносов на родителей, соседей, начальников… Не только заурядная, и хоть как-то объяснимая человеческая трусость, но и зависть, месть, а то и примитивная любовь к стукачеству как искусству, побуждала массы вчерашней черни строчить доносы. Занять лишнюю комнату в коммуналке, земельный участок, вожделенную должность – любое лыко шло в строку. Пещерное мышление стукача не могло совершить самую примитивную экстраполяцию, как в известной оперной арии: «Сегодня ты, а завтра я…».

Задумывался ли кто-нибудь, как немцы стали самой законопослушной нацией в Европе? Гитлеровское законодательство диктовало обязательное доносительство на врагов рейха. Но люди упорно не «стучали». Тогда ввели систему вознаграждений: за донос – премия в размере месячной ставки рабочего. Но народ по-прежнему безмолвствовал. И власти начали сажать за все, даже за окурок, брошенный мимо урны. На правах легенды известна история, когда штурмовики СА вывели из трамвая безбилетников и расстреляли – наступило подлинное торжество закона. На все последующие времена. А теперь представим, что бы произошло в СССР, если бы «кровавый сталинский режим» оплачивал каждый донос? Что немцу хорошо, то русскому…

Расщепление логики профессиональных антисталинистов обнаруживается в двух, не стыкующихся аргументах. Если Сталин действительно обладал неограниченной властью, для чего ему были нужны широкомасштабные репрессии? Потребность в массовом терроре возможна с целью устрашения масс для приведения их в безусловное повиновение. Но если вождь – уже суверен, при упоминании имени которого всё сущее трепещет и содрогается? Популярное утверждение, что он – маньяк и параноик сегодня уже работает, скорее, по отношению к утверждающим. Но 37 год был, из песни слова не выкинешь. Ответ на вопрос «cui prodest?»^[1] всегда лежал на поверхности, и именно по этому оставался не заметен.

Сталин и его ближайшие соратники понимали цель и значение создания троек. Эта затея ставила жирный крест не только на организации альтернативных выборов, но и на весь проект политической реформы, потому что завершение намечаемой репрессивной акции планировалось точно к началу выборов по новому сценарию.

Ю. Жуков пишет: «Массовые репрессии обязательно должны были сопровождать, создавая угрожающий фон, всю избирательную кампанию – и выдвижение кандидатов, и агитацию в их поддержку, и сами выборы».

Малочисленная команда Сталина противостоять всей массе партноменклатуры не могла, но и просто так сдаваться было не в их правилах. И тогда по противнику ударили его же оружием.

Комментирует Ю. Жуков: «Сегодня уже трудно усомниться в том, что репрессии первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов стали неизбежным и логическим развитием давнего противостояния с реформаторами, сталинской группой, перешедшего с мая 1937 г. в новую фазу – безжалостную и кровавую».

Сегодня невольно возникает вопрос: к каким результатам могли бы привести задуманные Сталиным демократические реформы в случае их успеха? С большой долей вероятности можно предположить, что трудности, ожидающие реформаторов на этом пути могли быть сопоставимы с послереволюционными.

Ю. Жуков пишет:

«С каждой неделей, с каждым днём узкому руководству приходилось убеждаться в несостоятельности задуманной демократизации страны, неготовности населения принять и использовать только в собственных интересах новую систему выборов».

И дело здесь не только в крайней нервозности общей атмосферы на фоне проводимой репрессивной операции. Политтехнологии любой избирательной кампании на демократических принципах во все времена и у всех народов идентичны, что уже рассматривалось в главе о выборах Бориса Годунова, и в чём мы не перестаём убеждаться по сей день. Если сегодня традиционная война компроматов чревата лишь испорченной репутацией, то в 30-х на кону стояла свобода и сама жизнь. Любой партийный функционер мог подвести под «вышку» конкурента без особого труда. Очевидно же, что никакие альтернативные выборы в атмосфере психоза, порождённого деятельностью троек, состояться не могли.

Но, так или иначе, логика исторического процесса вскоре потребовала серьёзных изменений в уродливой юриспруденции, поэтому в октябре 1938 г. Политбюро сформировало специальную комиссию, в которую вошли: вновь назначенный заместитель Ежова Берия, Вышинский, Маленков, Рыжков. В их задачу входила выработка новых положений УПК, и уже 15 октября на утверждение в Политбюро поступил проект директивы, предусматривающей немедленно приостановить деятельность троек, военных трибуналов и военной коллегии Верховного суда. Проект был принят решением Совнаркома и ЦК партии за подписью Сталина и Молотова. 25 ноября Берия сменил Ежова на посту руководителя НКВД, против которого возбудили дело о злоупотреблениях в исполнении его же приказа №00447, а 4 февраля 1940 г. его расстреляли. Авиаконструктор Яковлев вспоминал слова Сталина о Ежове: «…многих невинных погубил». Документы свидетельствуют, что невинные жертвы – побочный продукт антигосударственной деятельности подельников, проводивших подготовку терактов против руководства страны, а репрессии – средство отвлечения внимания от истинных врагов.

(Документы по делу Ежова дождались издания лишь в 2006 г. Помимо массовых убийств и пыток имеются документальные подтверждения участия в заговоре, шпионажа в пользу Германии, фактическое уничтожение внешней разведки, подготовке физического устранения Сталина и последующего госпереворота. Любопытная деталь: даже сегодня, большая часть документов, касающихся процессов 30-х годов остаётся засекреченной, несмотря на то, что большинство из них были открытыми. Казалось бы, в контексте проводимой политики было бы логично обнародовать все свидетельства сталинских злодеяний, но этого не произошло не в период либерального угара 90-х, не происходит и теперь).

Ноябрьская директива содержала краткий анализ операции репрессирования. Наряду с положительными оценками мер против бухаринцев, троцкистов, кулаков и антисоветчиков, в директиве выражалось острое осуждение деятельности НКВД и прокуратуры за «серьёзные нарушения революционной законности», совершённые врагами, внедрившимися в органы. Вслед за этим Берия инициировал чистку в НКВД, в результате которой более 7 тыс. сотрудников были уволены и около 1,5 тыс. арестованы. С должностей поснимали всех руководителей районного и республиканского масштаба, а самых высокопоставленных расстреляли. Кроме того, были приговорены к расстрелу наиболее ретивые члены троек: 47 сотрудников НКВД, 67 партийных функционеров и 2 прокурорских работника. Эффект бумеранга сработал неумолимо. В свою очередь Берия инициировал реабилитацию большого числа репрессированных.

Роберт Терстон в книге «Жизнь и террор» пишет, что приход Берии в НКВД ознаменовал наступление «поразительного либерализма». Пытки прекратились, а подельники Ежова пошли под суд.

(Представляет интерес факт нашей современности. То, что книга Терстона не издавалась в СССР ещё можно понять. Но, попробуйте набрать в интернете имя автора и увидите, что информация о нём почти полностью отсутствует, а домены с предлагаемыми для скачивания работами вошли в государственный реестр запрещённой литературы и заблокированы. Не наводит ни на какие размышления?)

Материалы комиссии Поспелова^[2] свидетельствуют, что количество арестов 1939-40 гг. сократилось по сравнению с 1937-38 гг. на 90%, а число расстрельных приговоров упало ниже 1%. Берия инициировал сотни уголовных дел и последующих судебных процессов в отношении виновных в репрессиях, пытках и фальсификациях. Естественно, что об этих цифрах Хрущёв в докладе не обмолвился ни словом. Исследователи Н. Петров, М. Юнге, Р.Бинар, А. Гетти приходят к единому выводу, что готовясь к ХХ съезду, Хрущёв уничтожил беспрецедентное количество компромата на себя и подельников. Подтверждает это в одном из интервью и его бывший референт В. Фалин, который рассказал, что за год до съезда в архивы были направлены 200 сотрудников НКВД с целью изъятия любого компромата, связанного с репрессиями и лично Хрущёвым. О том же свидетельствует и В. Семичастный в своих мемуарах.

Так был ли Сталин диктатором? Для ответа на этот вопрос не требуется никакой особой осведомлённости. Достаточно даже поверхностного изучения документов, находящихся сегодня в широком доступе, чтобы увидеть: единоличная и безраздельная власть Сталина – ещё один миф. Показательно откровение Ю. Жукова, который, работая с рассекреченными архивными документами, вдруг осознал, что открывает для себя космос. Все его предыдущие представления о конструкции власти в СССР были не более чем прикосновением мягкой кисточки к многослойному пласту, под которым скрыта истина: «И когда я прочитал, то, как Колумб, для себя открыл новый континент».

Вопреки тщательно сформированному мнению, Сталин не только не обладал неограниченной властью, но и никогда к ней не стремился. Властная система сложилась таким образом, что ещё с ленинского периода главой государства (и де-факто, и де-юре) являлся председатель Совнаркома. Ленин же в партии был, всего лишь, членом Политбюро, поэтому и ему, и впоследствии Сталину, приходилось отдельные решения буквально «протаскивать», «пропихивать», отвоёвывать, и далеко не всегда это удавалось. С момента смерти Ленина до 1930 г. во главе страны стоял Рыков. Но развернувшаяся внутрипартийная склока между «правыми» во главе с Бухариным и «левыми» во главе с Троцким обескровила оба уклона, поэтому Сталин, мудро взирая на схватку со стороны, постепенно стал выходить на первый план. «Уклонисты» тоже не зевали, пытаясь всячески стравить Сталина со своими противниками. Сталин, не имевший ещё ни достаточного веса, ни авторитета, и не желающий ввязываться в склоку, подал тогда заявление об отставке в первый раз. Пленум отставку отклонил, но это не стало для него карт-бланшем: до конца своих дней в должности, он вынужден был вести непрерывную борьбу за каждую инициативу, и далеко не всегда одерживать победу. Позднее, уже в 1944 г., при поддержке Молотова и Маленкова, он вынесет на Политбюро проект постановления, согласно которому партия отстраняется от прямого руководства экономикой, военными вопросами, культурой. За ней остаётся лишь идеологическая и кадровая деятельность. Проект был с треском провален. Всякий раз, когда сталинские инициативы затрагивали интересы партноменклатуры, они подавлялись на корню.

Одно из коронных обвинений в его адрес – подавление внутрипартийной демократии. Но вся ирония в том, что при всём желании подавлять было нечего. Никогда никакой демократии внутри партии не было. Она изначально создавалась как «инструмент осуществления политической воли узкого круга лиц». Обозначалось это нелепым, по сути, термином «демократический централизм». Таким образом, Сталин подавлял не демократию, а борьбу личных амбиций узкого круга вождей, претендовавших на истинное толкование учений Маркса и их реализацию в СССР. Партия коснела, бронзовела, управляла жизнью общества и государства, влезала во все сферы хозяйственной деятельности, не обладая при этом ни необходимыми знаниями, ни минимальным профессионализмом. По этой причине очередной, после 1939 г. XIX съезд состоялся лишь в 1952 г. В рамках существующей структуры роль съезда в жизни страны представлялась Сталину нулевой. Единственное, чему могли способствовать съезды – это поддержанию культов вождей (или их развенчанию, как это произошло уже на следующем). Тринадцатилетний перерыв, вместивший события глобальной значимости, ещё более укрепил Сталина в необходимости создания новой программы партии.

Показательно, что феномен возникновения Хрущёва в качестве первого лица государства никогда не вызывал серьёзных вопросов у политологов и историков. Состоявшийся факт, по большей части, никак не комментировался, как будто никого не удивляла такая разительная перемена в парадигме лидерских персоналий. А между тем, ретроспективный взгляд на всю человеческую цивилизацию демонстрирует непреложный постулат: лицо главы государства в каждый отдельный момент истории – концентрированное отражение сущности самой нации. И неважно, монарх это, или избранный президент. Вся степень величия или ничтожества нации отражена в личности, её возглавляющей. Скажите, кто ваш вождь, и я скажу кто вы.

На самом деле никакого феномена здесь нет. Сталин вышел на первые роли не по причине высочайшего интеллекта или аппаратного таланта. Признанные, харизматичные, влиятельные революционные вожди его элементарно «прохлопали». Грубый нацмен непрезентабельной внешности с выраженным акцентом и незаконченным церковным образованием не мог быть конкурентом на внутриполитическом поприще. На упоминавшейся сходке в канун его смерти всей верхушкой владело лишь паническое стремление обезопасить собственную шкуру. Пост Генерального секретаря упразднили, а Первый секретарь становился всего лишь главой партийного аппарата. Рядом с такими зубрами как Маленков и Берия маленький лысый клоун не привлекал ни чьего внимания.

В СССР проблема смены власти всегда возникала также неожиданно, как и зима. Сталин, трезво отдавая себе отчёт в своём физическом состоянии, на пленуме уже в который раз честно предлагал однопартийцам подобрать себе замену. Как, впрочем, впоследствии и Брежнев. Но аппаратные интриганы, меряя всех и вся своим аршином, везде видели подвох. К. Симонов, как истинный «инженер человеческих душ» тонко уловил драматизм момента: «Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить, уважить его просьбу...

Сталин, говоря эти слова, смотрел в зал, а сзади него сидело Политбюро, и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание. И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознававшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами, и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!», или что-то в этом духе, зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!» Не берусь приводить всех слов, выкриков, которые в этот момент были, но, в общем, зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я. <***> Маленков понял сразу, что Сталин вовсе не собирался отказываться от поста Генерального секретаря, что эта просьба – прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу: как, готовы они, сидящие сзади него в президиуме, и сидящие впереди него в зале, отпустить его, Сталина, с поста Генерального секретаря, потому что он стар, устал и не может нести еще эту, третью свою обязанность... И почувствуй Сталин, что там сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков; во что бы это обошлось вообще, трудно себе представить».

Симонов, как продукт своего времени, мыслил теми же категориями, тем более что эти строки писались спустя много лет после ХХ съезда, свернувшего набекрень многие мозги.

Хрущёв виделся самой безопасной фигурой после Сталина. Так же представлялся и Брежнев после Хрущёва. По тем же принципам назначался Черненко. Фигуры, замышлявшиеся как временные, переходные, застревали в отведённых нишах и, либо затевали собственную игру, либо, впадая в возрастной маразм, становились удобными символическими монументами, пока «скоропостижно» не умирали. Известно: в России нет ничего более постоянного, чем временное.

А между тем, страна, бурно развивающейся науки и покорившая космос, неудержимо проваливалась в социальную яму. Необходимо признать, что бериевская амнистия 1953 г. явилась настоящей диверсией, цинично подкинутой хрущёвской администрации. Страной овладел, без преувеличения, криминальный террор, так как на свободу вышли около 54% всех зеков. Процент убийств, изнасилований, разбойных нападений зашкаливал за пределы понимания. Уличная преступность стала настолько обыденным явлением, что люди перестали обращаться в милицию. В криминальной практике возникло совершенно новое явление – «антимилицейские бунты». Любые, мало-мальски активные действия правоохранительных органов провоцировали вспышку насилия, чётко организуемого матёрыми уголовниками. Но самым тревожным было другое. В.А. Козлов – ведущий отечественный специалист по исторической конфликтологии пишет:

«Поистине взрывной характер имела волна антисоветских листовок и критических писем анонимного происхождения. За 1960-1962 гг. в СССР было распространено 34600 подобных документов, в том числе 23213 листовок – абсолютный рекорд за всю историю Советского Союза. Сильнейшим ударом для властей стало то, что среди обнаруженных органами ГБ авторов этих листовок и воззваний почти 35 процентов составляли рабочие, а 50 процентов авторов были моложе 30 лет. Правящая элита почувствовала, что идеологическая опора режима – рабочие и молодёжь, склоняются к оппозиционным настроениям и действиям.

За 1961 г. КГБ провел аресты членов 47 подпольных антисоветских групп в больших и малых городах страны – такое количество «подпольщиков» и «сетей заговорщиков» энкавэдисты разоблачали только в самые пиковые годы сталинских репрессий. А уже в первом полугодии 1962-го органы госбезопасности вскрыли 60 таких групп!

Даже в Москве на улице Горького появились листовки: «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра?». По российской глубинке пошла гулять целая анонимная брошюра «Объединяйтесь вокруг Христа – большевики повысили цены» (здесь надо подчеркнуть, что столь непопулярные ценовые новшества властей сопровождались еще и параллельным закрытием 30 процентов оставшихся церквей и монастырей, а также увеличением в 47 раз налогового бремени православной церкви).

Произошла уникальная метаморфоза перехода психотроцкизма из латентной фазы в активную, но с обратным знаком. В воззваниях речь шла отнюдь не о мировой революции и, тем более, не о реставрации буржуазного уклада. Основным лейтмотивом проходила несостоятельность существующей экономической системы, бедственное положение рабочих и колхозников, отсутствие социальной справедливости и призывы к борьбе с «привилегированным классом коммунистов-угнетателей». Более или менее широкую известность приобрели события в Новочеркасске. Но мало кому известно, что аналогичные выступления произошли более чем в 30 крупных городах, а так же практически во всех целинных совхозах. Ситуацию усугубляла возникшая из небытия безработица. Амнистия 1953 г. и последовавшие за ней, щедро пополняли городской маргинальный контингент, так как большинство не желало возвращаться на село, а оседало в городах. Разгром вооруженных сил, начавшийся ещё в 1953 г., добавил в армию безработных более 2 млн. попавших под сокращение офицеров, а в январе 1960 г. к ним добавились 1,3 млн. сокращённых уже второй волны.

В советской, а тем более, постсоветской научной литературе почти не освещалась тема многоукладности экономики сталинского периода, а между тем А.К. Тубицын в работе «О Сталине и предпринимателях» приводит реальную статистику:

«Было 114000 (сто четырнадцать тысяч!) мастерских и предприятий самых разных направлений – от пищепрома до металлообработки, и от ювелирного дела до химической промышленности. На них работало около двух миллионов человек, которые производили почти 6% валовой продукции промышленности СССР, причем артелями и промкооперацией производилось 40% мебели, 70% металлической посуды, более трети всего трикотажа, почти все детские игрушки. В предпринимательском секторе работало около сотни конструкторских бюро, 22 экспериментальных лаборатории и даже два научно-исследовательских института. Более того, в рамках этого сектора действовала своя, негосударственная, пенсионная система! Не говоря уже о том, что артели предоставляли своим членам ссуды на приобретение скота, инструмента и оборудования, строительство жилья. И артели производили не только простейшие, но такие необходимые в быту вещи – в послевоенные годы в российской глубинке до 40% всех предметов, находящихся в доме (посуда, обувь, мебель и т.д.) было сделано артельщиками. Первые советские ламповые приемники (1930 г.), первые в СССР радиолы (1935 г.), первые телевизоры с электронно-лучевой трубкой (1939 г.) выпускала ленинградская артель «Прогресс-Радио». <…> Ленинградская артель «Столяр-строитель», начав в 1923 г. с саней, колес, хомутов и гробов, к 1955 г. меняет название на «Радист» - у нее уже крупное производство мебели и радиооборудования. Якутская артель «Металлист», созданная в 1941 г., к середине 50-х располагала мощной заводской производственной базой. Вологодская артель «Красный партизан», начав производство смолы-живицы в 1934 г., к тому же времени производила ее три с половиной тысячи тонн, став крупным производством. Гатчинская артель «Юпитер», с 1924 г. выпускавшая галантерейную мелочь, в 1944-м, сразу после освобождения Гатчины, делала остро необходимые в разрушенном городе гвозди, замки, фонари, лопаты, к началу 50-х выпускала алюминиевую посуду, стиральные машины, сверлильные станки и прессы. И таких примеров успеха – десятки тысяч.

<…> Частное предпринимательство законом действительно допускалось. Были некооперированные кустари. Зубные врачи, машинистки, валяльщики катанок – мягких валенок, портнихи, часовщики. В отличие от буржуазии эти мелкобуржуазные трудящиеся – не подавлялись.

<…> В 1956 г. он (Хрущёв) постановил к 1960-му полностью передать государству все артельные предприятия – исключение составляли только мелкие артели бытового обслуживания, художественных промыслов, и артели инвалидов, причем им запрещалось осуществлять регулярную розничную торговлю своей продукцией. Разгром артельного предпринимательства был жестоким и несправедливым. Упомянутый выше «Радист» стал госзаводом. «Металлист» - Ремонтно-механическим заводом. «Красный партизан» - Канифольным заводом. «Юпитер» превратился в государственный завод «Буревестник». Артельная собственность отчуждалась безвозмездно. Пайщики теряли все взносы, кроме тех, что подлежали возврату по результатам 1956 г. Ссуды, выданные артелями своим членам, зачислялись в доход бюджета. Торговая сеть и предприятия общественного питания в городах отчуждались безвозмездно, в сельской местности – за символическую плату».

Тема целины, воспетая не только многими «соловьями соцреализма», но и самим Леонидом Ильичом – отдельная тема.

Первый же урожай на новых угодьях превзошёл самые смелые ожидания. Но, корм оказался «не в коня». Грандиозная по масштабам затея в конечном итоге обернулась такого же масштаба вредительством, совершенно в духе хрущёвского троцкизма. Бросив небывалый человеческий и материальный ресурс на производство, никто не озаботился заблаговременным созданием необходимой инфраструктуры. Зерно негде было хранить, перерабатывать, не на чем транспортировать. Не озаботились даже проблемой нормального жилья для целинников. Это наглядно отражено даже в старом советском фильме «Иван Бровкин на целине», когда нереально благоустроенный посёлок строился «с колёс» уже в процессе уборки урожая. Результат закономерен: большая часть урожая сгнила. Но, кроме узких специалистов, мало кому известно, что безграмотные агротехнические методы привели к тому, что в большинстве районов буквально ветром сдуло до полуметра поверхностного плодородного слоя почвы, на восстановление которого потребуется не одна сотня лет.

Сразу же после войны, при личной поддержке Сталина, была разработана детальная программа природопользования степной и лесостепной полосы. В её основу легли разработки В.В. Докучаева 1892 г. «Наши степи прежде и теперь», в которой он изложил обстоятельный план борьбы с засухами. Методики, не нашедшие применения в дореволюционной России, стали активно внедряться со второй половины 40-х годов, и включали широкий спектр мероприятий, таких как посадка лесополос для снегозадержания, создание искусственных водоёмов, и многого другого. Проект благополучно скончался одновременно со Сталиным, но даже то, что уже было сделано, ощутимо снизило традиционный ущерб степной зоны европейской части СССР, наносимый суховеями. В рамках программы в стране создали несколько тысяч искусственных водохранилищ, используемых не только для орошения посевов, но и для строительства электростанций. Весь комплекс мероприятий позволил к 1953 г. добиться впечатляющих результатов. Урожайность зерновых увеличилась более чем на четверть, а фруктов и овощей почти вдвое. Использование травопольной системы, помимо восстановления плодородности почв, создало такую кормовую базу, что производство мяса и молока за пять лет увеличилось почти вдвое, а яиц более чем втрое.

В 1953 г. проект не просто закрыли, но уничтожили даже то, что было сделано за предшествующие годы. Большинство искусственных водоёмов забросили, несколько тысяч километров лесополос вырубили. Действия, полностью подпадающие под категорию государственного преступления. Предположить, что весь массив диверсионной работы организовал один-единственный глава государства нелепо, поэтому совершенно по-идиотски выглядят мемуарные оправдания Молотова в том, что он с самого начала был против целинной эпопеи. А вот Леонид Ильич, победоносно выигравший Вторую мировую войну на Малой земле, даже прославил эпопею в одноимённой нетленке.

Романтика освоения целины носила весьма специфический характер. В результате сложных общественно-политических процессов 30-40-х годов социальные пласты районов Казахстана и Сибири образовали проблемную зону. Помимо коренного населения там концентрировались освобождённые по амнистии зеки, лица, отбывающие ссылку, разного рода спецпоселенцы – это и кулаки, и нацистские приспешники, националисты, тунеядцы. Значительный процент составляли представители депортированных народов. В этот специфический социум вливались тысячи вновь прибывших по комсомольским путёвкам, оргнаборам, а так же командированные на уборку урожая коллективы предприятий и войсковые подразделения. Все эти социальные группы практически не гомогенизировались, создавая постоянный фактор напряжённости, как во взаимоотношениях друг с другом, так и с коренным населением. В.А. Козлов пишет: «1958 г. не просто принёс новые известия о привычных уже конфликтах. Появились явные признаки того, что ситуация в некоторых районах становится взрывоопасной, а некоторые новостроечные городки не только не контролируются местными властями, но фактически захвачены хулиганами».

Условия, в которых оказывались прибывающие искатели романтики, повергали их в состояние отчаяния. Отвратительная организация питания, отсутствие питьевой воды и жилья, антисанитария, даже отсутствие необходимого фронта работ привели к тому, что к 1959 г. целинные районы Казахстана погрузились в состояние хаоса и кровавого бунта.

Целинная диверсия явилась центральным пазлом в масштабной картине разрушения сельского хозяйства страны, а 1961 г. – годом национальной трагедии: впервые в истории Россия начала закупать хлеб за границей. В целом для создания общей продовольственной проблемы было сделано всё, максимально возможное. Подробно описывать кукурузную диверсию нет смысла, поскольку её подробности отражены не только в научных трудах, но и в народных анекдотах. Упразднение травопольного метода севооборота в целях увеличения посевных площадей кукурузы создало острый дефицит кормов. В мае 1957 г. Хрущёвым овладела маниакально-троцкистская идея «догнать и перегнать Америку» во всём, что только можно вообразить. А воображалось ему самое невероятное. Например, за три ближайших года увеличить производство мяса и молока в 3 раза. Как всегда, когда партия говорила «надо!» чиновники воспринимали это как солдаты боевой приказ, проявляя подчас, чисто солдатскую смекалку. Некоторые, по укоренившейся традиции, сразу же выдвигали встречные планы. Так, рязанский обком обязался утроить объёмы производства вместо трёх лет за год. Не мудрствуя лукаво, рязанцы вырезали всю наличную скотину, в том числе и молочную, под ноль. Оказалось – недостаточно. Тогда, правдами-неправдами, изъяли личный скот колхозников и забили. Всё равно не хватало. Но, гулять, так гулять! Выгребли все финансовые фонды области, предназначенные для самых различных целей, и скупили скот у соседей. И – вот она, победа! На область пролился золотой дождь орденов, а первый секретарь А. Ларионов стал подлинным героем – Героем социалистического труда. Слава так ударила в его голову, что в состоянии аффекта он обязался в следующем году побить достигнутый рекорд. Но, эйфория прошла, скота уже не было, денег тоже, и, как подобает настоящему герою, Ларионов пустил себе пулю в лоб.

Как и следовало ожидать, последствия бурной деятельности не замедлили сказаться: в начале 60-х СССР становиться крупнейшим в мире импортёром продовольствия, а 1 июня 1962 г. цены на мясо и молоко повышаются на 30%. На фоне срезания расценок, повышения норм выработки в промышленности, недавно проведённой денежной реформы возникли Новочеркасск и другие, социально горячие точки.

Невозможно отрицать, что новая власть получила сложное наследие. Исторически сложившаяся участь русской деревни оставалась незавидной. Возвращаясь к исследованиям Чаянова необходимо признать, что фактическое крепостное положение колхозников – мера вынужденная и безальтернативная в данных исторических условиях. Реформирование экономического и социального уклада деревни стояло в планах «Экономических проблем…», а программа разрабатывалась под кураторством Маленкова. Масштаб задачи предполагал поэтапное, поступательное её решение в определённой перспективе. Но троцкистско-популистская сущность Хрущёва требовала немедленных результатов, поэтому «деревня превратилась в полигон для скороспелых нововведений». Это и ликвидация МТС, и кампания по укрупнению колхозов, и уничтожение личных хозяйств. В целом, последствия реформаторского зуда Хрущёва не имели аналогов в российской истории, а страна остановилась на пороге голода.

Инерция послевоенного разгона к концу 50-х годов позволила превысить темпы роста промышленности США. Но форсаж в сфере экономики возможен лишь на коротком отрезке. В период послевоенного восстановления мобилизационные меры необходимы, но в условиях мирного строительства требовались иные подходы. Идея создания территориальных органов управления вместо союзных министерств на первый взгляд казалась интересной. Совнархозы лучше понимали проблемы областей, а горизонтальные связи упрощались. Но на деле всё свелось к банальному местничеству, и каждый областной совнархоз грёб всё под себя, игнорируя общегосударственные интересы, что представляло собой некий прообраз «суверенитета, сколько сможете проглотить». Ситуацию довершала деятельность местных партийных органов, получивших при Хрущёве небывалый ранее иммунитет. Итог традиционен. Коллегии петровской эпохи, совнархозы 50-х, департаменты 90-х – аналогичные рассадники паразитарной чиновной бюрократии, и питательная среда для её неконтролируемого роста и, как результат, падение производства. Психотроцкизм как заболевание всегда чреват одними и теми же последствиями.

Итоги XIX съезда, так и не удостоенные широкого обсуждения, были благополучно похоронены вместе с вождём. При этом работы Сталина не только не переиздавались ни в те годы, ни в последующие, но и изымались из всех библиотек. Некоторый когнитивный диссонанс, возникший в социуме после ХХ съезда, постепенно сошёл на нет. Воспитанное десятилетиями аксиоматическое сознание правоты партийного руководства как истины в последней инстанции, определённым образом компенсировало внутренний дискомфорт от ужимок и прыжков хаотического реформирования последних лет. Г. Лебон справедливо считал, что мания великих реформ бывает весьма пагубна для народа, даже если эти реформы в теории правильны. Нация, сплочённая каким-то единым порывом, вооружённая общей целью и единым смыслом, постепенно приобретает «блеск, силу и величие». Но, достигнув определённой степени могущества, «цивилизация перестаёт расти и осуждается в упадок». О таком периоде Лебон говорит как о «часе старости», который отмечается «ослаблением идеала, поддерживающего душу» нации. В данном же случае ситуация развивалась от обратного. Конечно же, говорить о каком-либо «часе старости» советской цивилизации в те годы не приходится, но произошло не ослабление идеала, а «крушение кумира». Лебон пишет: «По мере прогрессивного исчезновения идеала раса все более и более теряет то, что составляло ее силу, единство и связность. Личность и ум индивида могут, однако, развиваться, но в то же время коллективный эгоизм расы заменяется чрезмерным развитием индивидуального эгоизма, сопровождающимся ослаблением силы характера и уменьшением способности к действию. То, что составляло прежде народ, известную единицу, общую массу, превращается в простую агломерацию индивидов без всякой связности, лишь временно и искусственно удерживаемых вместе традициями и учреждениями. <***> С окончательной потерей идеала раса окончательно теряет свою душу; она превращается в горсть изолированных индивидов и становится тем, чем была в самом начале – толпой. Тогда снова в ней появляются все характерные изменчивые черты, свойственные толпе, не имеющие ни стойкости, ни будущего. Цивилизация теряет свою прочность и оказывается во власти всех случайностей. Властвует чернь, и выступают варвары. Цивилизация еще может казаться блестящей, потому что сохранился еще внешний фасад ее здания, созданный долгим прошлым, но в действительности здание уже подточено, его ничто не поддерживает, и оно рушится с первой же грозой».

Эти строки не столько иллюстрируют происходящее в конце 50-х – начале 60-х, сколько предваряют грядущие процессы 90-х. А тогда ещё никто и предположить не мог, что «оттепель» не что иное, как мастерски закамуфлированная репетиция перестройки, проводимая перед внешним блестящим фасадом. Лебон говорит, что потеря мечты – начало умирания цивилизации. Но сохранялась ли ещё мечта в те годы? «На толпу действуют только иллюзии и, особенно, слова, химерические и сильные…» Поддерживали ли иллюзию слова о построении коммунизма через 20 лет? И верил ли Хрущёв самому себе? Трудно сказать. Но эта химера оставалась единственной. Кроме неё верить было больше не во что.

Сам Хрущёв категорически не принимал употребление термина «оттепель». Каким образом, и с чьей подачи определение приклеилось к короткой эпохе, теперь и не вспомнить, однако Никита Сергеевич заимел большой зуб на Илью Эренбурга, опубликовавшего ещё в 1954 г. одноимённую повесть. По той же аналогии возник термин «шестидесятники». Его история восходит к публикации в одном из рупоров оттепели – журнале «Юность», руководимом в те годы его основателем В. Катаевым. Молодой литературный критик С. Рассадин в 1960 г. предложил журналу свою статью с таким заголовком. На самом же деле, по иронии истории, понятие возникло ещё в середине XIX в. применительно к народникам и нигилистам. Но «дети ХХ съезда» принципиально отличались от своих далёких предшественников. Краткость их эпохи, по сути, уберегла главных героев от эволюции в разрушителей, чего не смогли избежать герои 90-х. К сожалению, многих из них исторический процесс всё же догнал к концу века, превратив из наивных и чистых мечтателей-оптимистов в желчных и злобных разрушителей здравого смысла. Суждение, что с годами приходит мудрость – в корне ошибочно. Чаще всего возраст производит нагромождение заблуждений, деформированное и уродливое. А тогда, интеллектуальные физики и восторженные лирики становились символами свободы «нового мышления», властителями дум широких масс. В отличие от своих предшественников XIX века они не были разночинцами. Их родители – новые советские интеллигенты и партийные функционеры, прошедшие становление после Гражданской войны. Именно они составляли основную массу жертв борьбы с троцкизмом и разного рода «чисток». Воспитанные родителями на коммунистических идеалах, они невольно входили в определённый когнитивный диссонанс с действительностью, чаще всего подсознательный. Жизненный опыт, накопленный на фронтах Великой отечественной, вырабатывал определённый скептицизм в восприятии условностей мирного социума, а приобретённая уверенность в себе, разительно отличала от поколения родителей, сформированных строгими идеологическими штампами.

Очевидны параллели оттепели и ранней перестройки. То же «возвращение к ленинским истокам», тот же «социализм с человеческим лицом», тот же интернационализм и «мир без границ». Один из феноменов 60-х – удивительная плодотворность творческой деятельности во всех сферах.

К началу 60-х в СССР уже был выстроен прочный фундамент индустриального общества. В области атомной энергетики, металлургии, ракетостроения успехи впечатляли. В кратчайшие сроки создавались крупнейшие в мире научные институты. В период с 1950 по 1970 гг. расходы на науку выросли с 1 млрд. руб. до 11,7 млрд. и в 6 раз увеличилась численность научных работников. Хрущёв, как и в своё время, Пётр I, будучи потенциально необразованным человеком, демонстрировал искреннее преклонение перед наукой, а в стране в целом наблюдалась настоящая технократическая эйфория. Экономические и социальные закладки, созданные предыдущим сталинским руководством, приносили обильные плоды. Головокружение от успехов выходило за рамки здравого смысла, и апофеозом абсурда явилось принятие на XXII съезде Третьей Программы КПСС с задачей построения коммунизма в течение 20 лет. Верил ли хоть кто-нибудь в реализацию громадья планов? Вопрос риторический, особенно в свете того, что через десятилетие после Победы из магазинов исчез хлеб, а в апреле того же года «дорогой Никита Сергеевич» принимал звезду Героя Советского Союза.

Позднее, ввод войск в Чехословакию в 1968 г. расколол дружные ряды шестидесятников. Образовалось три условных течения. Самое активное и живучее – группа диссидентов-западников, сыгравших впоследствии весьма неблаговидную роль в деле уничтожения не только идеологии, но и самой страны. Второе представлено потенциальными марксистами, убеждёнными в отклонении линии партии от ленинских истоков. Третье течение – националисты-почвенники с кондовыми предубеждениями против не только марксизма, но и всего проекта модерна в целом.

Сын Н.С. Хрущёва Сергей характеризовал эти годы, как начало эпохи потребления: «Появилась какая-то уверенность в будущем. Был рост рождаемости: в год от 3 до 5 млн. человек. Но глобального потребления не было – каждый новый сорт колбасы был открытием. Появление в магазинах чешских шпикачек, возможность купить мяса и приготовить шашлык – вот потребление тех лет».

По каким критериям рассчитывал рост рождаемости Сергей Никитович – тайна великая есть, так как по всем статистическим данным происходил катастрофический спад по сравнению с 1939 г. Ну, а уж проблема купить мяса для шашлыка перед ним лично гарантированно не стояла.

Шестидесятые годы стали временем гипотетического формирования новой гармоничной личности. По умолчанию прерогатива гармоничности отводилась лишь интеллигенции – творческой, научной, технической. Ни рабочие, ни колхозники, ни, тем более, чиновники в эту романтическую когорту не вписывались. Надо признать, что энтузиазм интеллигенции приносил ощутимые плоды: рубеж 60-х дал стране и миру 10 Нобелевских лауреатов: двух писателей – Шолохова и Пастернака, и восьмерых представителей точных наук.

События Пражской весны разбудили новых герценов в лице А. Сахарова и С. Ковалёва, ещё в 66-м состряпавших коллективное письмо о возрождении культа личности Сталина. Именно в те годы начало формироваться «новое лютеранство» – советское диссидентство, разрушившее СССР в 90-х.

Интеллигенция создала для себя иллюзию возникшей близости государства к народу. Видимость консолидации создавала некоторая вынужденная обратная связь, когда глава государства вступал в дискуссии с деятелями культуры. Те ему отвечали, иногда довольно смело, не подозревая, что такой обмен мнениями производил на Хрущёва эффект ржавого серпа по чувствительному месту, что и находило выход в «публичных порках» писателей и художников. Уникальность времени заключалась ещё и в том, что провозглашённая маразматическая программа построения коммунизма за 20 лет не вызывала в интеллигентской среде ни малейшего отторжения. Как вспоминал Б. Стругацкий, коммунизм виделся им тогда не иначе, как «мир свободы и творчества». В пафосе того времени, помимо свободы самовыражения, прочно присутствовала апологетика Ленина и романтизация Гражданской войны. Культовыми фигурами становились «комиссары в пыльных шлемах», Маяковский, Ремарк, Хемингуэй, Че Гевара, Фидель. У писателей-фантастов входило в моду создавать позитивный образ светлого коммунистического будущего. Произведения И. Ефремова как бы предваряли эпохальные успехи в освоении космоса. Фарисейски-лживые императивы ХХ съезда внушили иллюзию, что «впервые партийная практика была подвергнута проверке не с точки зрения интересов партийного руководства, а с точки зрения общечеловеческой морали, что сразу же было подхвачено молодыми общественными деятелями науки и культуры». А.В. Шубин^[3] писал, что подавляющая часть этого поколения выступала за умеренные демократические реформы в рамках существующего строя, а идеалом был демократический социализм с человеческим лицом.

Шестидесятые со всей очевидностью обнажили любопытную особенность идеологии. Оказалось, что это – чрезвычайно зыбкая, склонная к мимикрии, субстанция. Здравая, и сама собой разумеющаяся идея «всё во имя человека и для блага человека», неожиданно размежевала советский социум, что называется, по интересам. Интеллектуально и социально активная его часть воодушевилась возможностью творческой деятельности, хотя и эта часть вскоре разделилась внутри себя самой. Та часть, которую условно можно обозначить как обывательскую, погрузилась в стихию вновь обретённого быта. Этому способствовал небывалый в истории страны подъём жилищного строительства. Тогда же появился скептически-презрительный термин «вещизм». Между этими двумя частями социума развернулась настоящая гуманитарная борьба. Интеллектуалы нарочито одевались в брезентовые штормовки и кеды, своим видом и образом досуга выказывая презрение к мещанам и обывателям, охотившимся за полированными сервантами или импортными шмотками. Тогда же возникла вторая волна «стиляг» – в джинсах и замшевых пиджаках, и их идейных вдохновителей – фарцовщиков. Кинорежиссёр А. Митта с некоторой ностальгической горечью вспоминал:

«У меня не было шока от конца 60-х. Настоящий шок наступил позже, когда выяснилось, что для многих поздний застой 80-х с его тупым потребительским мещанством – накопить на машину, купить дачу оказался привлекательнее драйва, внутренней свободы, творческих поисков и бытовой неустроенности 60-х».

И тех, и других объединяла трансформация идеологии. Самоотверженность и целеустремлённость минувшей эпохи уступили место индивидуализму и узкокорпоративному коллективизму с кухонными посиделками и туристическими походами под гитару, как способами ухода от лицемерной пропаганды. Б. Стругацкий писал: «Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Они всегда будут против нас.…Если для нас коммунизм – это мир свободы и творчества, то для них коммунизм – это общество, где население немедленно и с наслаждением исполняет все предписания партии и правительства».

Ошибочно полагать, что в России общество потребления начало формироваться в XXI веке. Ориентир был задан в 1961 г. на XXII съезде КПСС и закреплён в Третьей программе в виде «триединой задачи»: 1. Создание материально-технической базы коммунизма; 2. Создание новых производственных отношений; 3. Воспитание нового человека.

Именно в такой последовательности обозначался вектор цели. Могли ли рядовые коммунисты осознать всю степень провокационности расставленных приоритетов? В те, далеко не изобильные годы, казалась вполне логичной первоочередная забота партии о росте народного благосостояния. Воспитание же «нового человека» воспринималось в большой степени гипотетически, потому что и так большинство считало себя «морально устойчивыми и идеологически выдержанными». Те же, кто думал иначе, по обыкновению держали фигу в кармане. Таким образом, были перечёркнуты цели и смыслы октября 17-го, когда безоговорочно был определён примат духовного над материальным, а «новый человек» – целью и смыслом нового справедливого мира. Да и кому было воспитывать этого «нового человека»? Разве что реабилитированным троцкистам или «серому кардиналу» М.А. Суслову.

Расстановка приоритетов лишала триединую задачу смысла. Что значит «создание материально-технической базы»? Необходимая база уже была создана в принципе. «Новые производственные отношения»? Каким образом можно формировать новые отношения, не воспитав нового человека? Даже самым первым, малограмотным большевикам было понятно, что в деле построения коммунизма первичны сознание и вера, иначе – духовность. Именно на это направлялось основное внимание идеологов. Именно это лежало в подоплёке громких политических процессов. Именно благодаря этому вниманию стал возможен фантастический цивилизационный прорыв 20-50-х годов. Оттепель, как иллюзия свободы, развернула сознание масс в сторону сугубо материального. Великая русская мечта постепенно трансформировалась в некое подобие «великой американской». Показательно, что основной коммунистический принцип студенты-острословы тех лет перефразировали: «От каждого – по возможности, каждому – по потребности». Этим всё сказано. Поколение, предназначенное для осуществления долгосрочных великих проектов, напрягаться не собиралось.

Думающей части социума становилось всё очевиднее, что если коммунизм и строят, то не тот, и не те. Ложность целей убивала смысл бытия. В июне 1972 г. В. Молотов говорил: «Хрущёв, он же сапожник в вопросах теории, он же противник марксизма-ленинизма, это же враг коммунистической революции, скрытый и хитрый, очень завуалированный… Нет, он не дурак. А чего же за дураком шли? Тогда последние дураки! А он отразил настроение подавляющего большинства. Он чувствовал разницу, чувствовал хорошо».

И, всё же, с Молотовым хочется не согласиться. Вряд ли Хрущёв действительно был «врагом коммунистической революции», тем более «скрытым и завуалированным». Единственное присущее ему качество – хитрость, а хитрость – отнюдь не признак большого ума. Хитрость – не что иное, как эрзац интеллекта, его заменитель в отсутствие оного. Точнее выразился Л. Каганович: «Я его выдвигал. Я считал его способным. Но он был троцкист. И я доложил Сталину, что он был троцкистом. Я говорил, когда его выдвигали в МК. Сталин спрашивает: “А сейчас как?” Я говорю: «Он борется с троцкистами. Активно выступает. Искренне борется”. Сталин тогда: “Вы выступите на конференции от имени ЦК, что ЦК ему доверяет”».

Всё это очень по-троцкистски – искренне бороться с единомышленниками, и очень по-хрущёвски – вовремя уловить струю конъюнктуры, и очень по-сталински – доверять тем, от кого нужно вовремя избавляться.

Если бы кто-то из профессиональных аналитиков средней руки хоть единожды озаботился изучением психотипа Сталина, первое, что он бы выявил – это склонность к поиску компромиссов, часто избыточную. Но Хрущёв сумел проскочить ещё и потому, что Сталин твёрдо рассчитывал воплотить мысли, озвученные на XIX съезде, и на последующем пленуме. Роль партийного вождя уже не виделась ему главенствующей. А Хрущёв был психотроцкистом по своей глубинной сути, требовавшей достижения немедленного результата любыми средствами, без анализа последствий. Масштаб задачи построения коммунизма в СССР за 20 лет мало чем уступал масштабу мировой революции, а полнейшее отсутствие стратегического мышления облекало всю его деятельность в форму бессистемного шараханья. Интеллектуальная элита подсознательно чувствовала некое душевное родство с ним, и потому довольно долго прощала ему многие дремучие выходки, утешая себя заклинанием: «зато на нём нет крови». Знать бы им…

Князь Владимир, поправ Перуна, предложил новый, более мощный сакраментальный символ, рассчитанный не просто на долгую перспективу, но на вечность. Идея православия, как и полагается всякой революционной идее, внедрялась в умы трудно, часто кроваво, но сила её была в том, что помимо умов, она внедрялась в души, после чего становилась тем монолитом, который на века сплотил Русь с Богом и сувереном. Правда Владимира создала принципиально новую русскую цивилизацию. Заведомая ложь Хрущёва подложила мину под её фундамент.