Митрополит Вениамин: смерти нет!

О жизни и деятельности петроградского митрополита Вениамина (Казанского) написаны книги, научные монографии, исторические исследования. Его служение, и его роль в «эпоху великих потрясений» давно всесторонне изучены. Но никто из исследователей никогда не задавался вопросом: почему именно этого человека, далёкого не только от политики, но и от любых мирских дрязг, новорожденная власть возвела в ранг одного из самых опасных своих врагов.

Судьба распорядилась так, что владыка Вениамин дважды вставал на пути определённых сил, для которых уничтожение русского Православия являлось стратегической целью. В последний день уходящего 1917 г. во всех газетах появился проект декрета об отделении церкви от государства. Факт чрезвычайно красноречивый. Новая власть, обременённая массой действительно насущных и безотлагательных проблем, почему-то сочла необходимым сосредоточиться именно на этом вопросе всего лишь на третий месяц своего существования. Несколько позже владыка Вениамин ответит на него коротко и ёмко, а на тот момент подоплёка была весьма прозрачна. Второго декабря 1917 г. Поместный собор принял проект постановления «О правовом положении ПРЦ». В числе прочего документ гласил, что «Православная Церковь … занимает в Российском государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение. … ПРЦ … независима от государственной власти и … пользуется правами самоопределения и самоуправления».

И, наконец, последней каплей явился пункт седьмой: «Глава Российского государства, Министр Исповеданий и Министр Народного Просвещения и Товарищи их должны быть православными».

Вот тут-то эшелоны власти пришли в движение. Надо отдать должное большевистской верхушке – люди были неглупые, поэтому первый удар пришёлся на сферу образования. После прекращения финансирования духовных учебных заведений вышло Постановление СНК «О передаче дела воспитания и образования из духовного ведомства в ведение Наркомата по просвещению», и уже 12 декабря на места полетели телеграммы с требованием «ускорить процесс».

Объективно следует признать, что Поместный Собор в простоте душевной дал в руки большевиков определённый козырь, который значительно усилило недавнее восстановление патриаршества. Убеждения (или заблуждения) Церкви чуть позже проиллюстрировал митрополит Вениамин в своём письме, направленном в СНК: «Я, конечно, уверен, что всякая власть в России печётся только о благе русского народа и не желает ничего делать такого, что бы вело к горю и бедам громадную часть его».

Частичное закрытие храмов уже имело место ещё до издания декрета, но системного характера ещё не носило. А вот реквизиция церковной собственности началась по всем правилам революционной тактики – с типографий. Так, уже в первых числах января Наркомпрос прибрал к рукам синодальную типографию.

В исторической науке преобладает наивное (или умышленно сфальсифицированное) мнение, что инициатором декрета стал священник Михаил Галкин, впоследствии – известный писатель и антирелигиозный деятель под псевдонимом М. Горев. Личность, во всех отношениях, чрезвычайно примечательная, но – не тот масштаб. Ответ даёт сам Галкин в своих воспоминаниях. Пробившись к Ленину в Смольный с предложением услуг в любой сфере, он получает предложение написать письмо в «Правду» именно по вопросу отделения Церкви, после чего – направление в распоряжение В.Д. Бонч-Бруевича. Именно Галкин – убеждённый марксист и новоиспечённый восторженный троцкист становится автором чернового варианта декрета, но отнюдь не инициатором. Просто его появление в нужное время в нужном месте оказалось нежданным подарком большевикам.

Реакция владыки Вениамина на проект последовала незамедлительно. Уже 6 января он направляет в СНК заявление, в котором предостерегает власти от возможных последствий принятия декрета. Послание владыка завершил фразой: «Думаю, что этот мой голос будет услышан, и православные останутся со всеми их правами – чадами Церкви Христовой».

И его голос услышали. На заявление Ленин наложил резолюцию: «Очень прошу Коллегию при Комиссариате юстиции поспешить с разработкой декрета».

А вслед за резолюцией, власть отправила митрополиту «чёрную метку». Тринадцатого января в Александро-Невскую лавру прибыла миссия Наркомата государственного призрения во главе с секретарём А.М. Коллонтай А. Цветковым с предписанием сдать все имеющиеся дела по управлению домами, имуществом и капиталами лавры уполномоченному лицу от Наркомата.

Демонстративность акции не вызывала сомнений, но её незаконность даже в те лихие дни привела к карикатурному результату. Осуществлявший силовое обеспечение миссии сводный отряд моряков-красногвардейцев, возглавляемый комиссаром В. Адовым, выдворил за ворота, вызванный кем-то, наряд милиции. Глубинный символизм ситуации и говорящая за себя фамилия комиссара будто бы напоминали слова Иисуса: «Я создам церковь мою, и врата ада не одолеют её».

На вечернем богослужении следующего дня Троицкий собор не вмещал прихожан – весть о покушении на лавру разнеслась мгновенно. Встревоженная паства внимала словам митрополита: «Это – ответ на моё обращение к народным комиссарам оставить церкви в покое. Теперь дело самого народа войти в переговоры с комиссарами, которые не услышав моего голоса, может быть услышат голос народа. Странное обстоятельство. Ведь посягательства происходят исключительно на православные церкви. Ведь не только католические и протестантские, но даже церкви нехристианского исповедания пока неприкосновенны. Православный народ должен выступить немедленно с протестом, и я уверен, что по милости Божией разрушение церковного строя будет предотвращено».

Трагедия владыки Вениамина заключалась ещё и в том, что он не переставал верить в благонамеренность власти даже под влиянием им же самим приведённых фактов.

Действительно, в декабре 1917 г. Краевой мусульманский съезд Петроградского национального округа обратился в Наркомат по национальностям с просьбой о возвращении священной реликвии – Корана Усмана. Просьбу тут же удовлетворили специальным постановлением Совнаркома за личной подписью Ленина. Чего стоит один только факт, что до 1925 г. в Средней Азии и на Кавказе продолжали действовать шариатские суды.

При ВКП(б) в июле 1918 г. была создана еврейская секция. Официальная версия – борьба с религиозностью и буржуазным национализмом. Однако, если вопрос о закрытии православных храмов решался местными властями, то на закрытие любой синагоги требовалось разрешение еврейской секции ВКП(б).

Что касается любых протестантских ветвей, то с ними большевистская верхушка вела политику неприкрытого заигрывания. Это хорошо заметно по газетным публикациям тех лет: непримиримая ненависть к православию и толерантный тон по отношению к разнообразным сектантам. А.В. Луначарский так и вообще излагал парадоксальные мысли: «Старообрядцы несут зародыш реформации в России. Революция делает реформацию не нужной, но эти реформаты разбиваются на многие оттенки, из которых многие близки нам».

В тот же день после вечернего богослужения в зале просветительского центра состоялось собрание духовенства и прихожан, постановившее оказывать сопротивление комиссарам при повторных попытках захвата лавры, и защитить «от поношения со стороны тех, кои, будучи не русскими и не православными, этих святынь не могут понимать и ценить». Владыка Вениамин благословил инициативу прихожан экстренно собраться для защиты лавры по набату большого колокола.

И вторая попытка не заставила себя ждать. 19 января нагрянула группа красногвардейцев во главе с вновь назначенным комиссаром лавры М.С. Иловайским. На звон колокола хлынули нескончаемые людские потоки. Комиссара разоружили и едва не побили, если бы монахи не вывели бедолагу окольными путями за периметр, а «боевой» отряд пустился наутёк, побросав оружие. Ситуацию не смогло переломить даже прибывшее с двумя пулемётами подкрепление.

Это событие так и могло остаться в истории позорным трагикомическим фарсом, если бы не нелепое, трусливое убийство протоиерея Петра Скипетрова. Один из бойцов, обескураженный напором группы женщин, защищавших Митрополичий корпус, выстрелил с испугу в подошедшего сзади священника, после чего, окончательно струсившие захватчики едва унесли ноги.

Инцидент вызвал небывалый и крайне нежелательный для власти резонанс. К митрополиту Вениамину потянулись одна за другой делегации питерских рабочих, обязующихся взять на себя защиту лавры. На следующий день владыке предстоял отъезд в Москву на заседание Поместного Собора, но он принял решение не оставлять епархию в столь трудный момент и назначил общегородской крестный ход. Сила общественного резонанса привела обитателей Смольного в замешательство. Оппозиционная пресса разразилась многочисленными филиппиками в адрес большевиков, а В. Бонч-Бруевич от имени Совнаркома сделал поспешное заявление: якобы «братия лавры неправильно поняла декрет». Многие опасались запрета мероприятия и возможных репрессивных действий, но власти, учитывая взрывоопасное настроение в массах, не только не чинили препятствий, но и заверили в содействии поддержания общественного порядка.

Масштаб крестного хода превзошёл все ожидания. Различные источники приводят свои цифры, однако усреднённые подсчёты указывают примерное число участников – 300 тыс. человек. Вид процессии вызвал в Смольном тихую панику, и Ленин созвал экстренное совещание Совнаркома, на котором постановили: любые акции в отношении лавры приостановить до особого распоряжения. Назначили, по обыкновению, и «крайнего». А. Коллонтай было «поставлено на вид» за проявленную самодеятельность. Тут же срочно сформировали следственную группу во главе с Бонч-Бруевичем, которая выдала общественности результаты, во многом тенденциозные. Прямых фальсификаций не было, но акценты сместили значительно. «Крайним» на месте событий назначили М. Иловайского.

Смущение во властных умах понятно. Не полных три месяца у руля государства, и – мощнейшая оплеуха в виде позорного провала лаврской акции. Массовость поддержки Церкви самыми разными слоями населения, его готовность идти «хоть под расстрел», ярко проиллюстрировали всю степень зыбкости положения большевиков на тот момент. С подобной организованной волной сопротивления, как со стороны Временного правительства, так и оппозиционных партий им ещё сталкиваться не приходилось. Но самое пугающее – сплочение народа не с оружием под знамёнами, а с иконами и хоругвями. Это было выше понимания большевиков, а всё непонятное пугает особенно. Для них петроградские события персонифицировались в лице митрополита Вениамина с его непререкаемым авторитетом, огромной популярностью, безграничным доверием самых разных людей, а потому простить ему этого они не могли, как не могли и наказать за строптивость. Поэтому, окончательный приговор лишь отсрочили.

Как это не покажется парадоксальным, но именно в эти годы по всей России наблюдался небывалый религиозный подъём. Владыка Вениамин писал: «Уровень религиозной жизни Петрограда начал подниматься. Храмы Божии стали наполняться богомольцами и окружаться прихожанами. Вера православная под свои знамена св. креста и хоругви стала собирать все больше и больше верующих людей независимо от их общественного положения и политических взглядов. Духовенство из своей среды дало пастырей священномучеников, приснопамятных протоиереев Иоанна и Петра. Народ православный в массе созрел до готовности идти на подвиг мученичества и исповедничества и пожертвовать всем, даже жизнью, защищая веру, святыни православные и достояние церковное...».

Провал первого удара по Православию требовало от власти осмысления дальнейшей тактики. Подходящий повод образовался к весне 1922 г., когда в 34 губерниях голодало около 20 млн. человек. Несмотря на фактическое запрещение церковной благотворительности, патриарху Тихону всё же удалось организовать добровольный сбор средств не только среди соотечественников, но и за рубежом. Общий фонд помощи составил 9 млн. руб., не считая драгоценностей и натурального продовольствия. Запомним эту цифру, чтобы понять истинное целеполагание власти.

Особоуполномоченный Совнаркома по учёту и сосредоточению экспроприированного Л. Троцкий уже активно разрабатывал план полного «изъятия церковных ценностей». Целью ставилось не только уничтожение процессуальной части обрядности, но и продажа за рубеж всего религиозного культурного наследия России. Для этого предполагалось создание за границей специального синдиката под патронажем Л.Б. Красина.

Идея чрезвычайно понравилась Ленину и работа закипела. Так родился декрет «Об изъятии церковных ценностей для реализации на помощь голодающим», вступивший в силу 23 февраля 1922 г. В докладной записке на имя Ленина Троцкий назвал функцию декрета весьма символично – «последний удар». Ленин же направил в политбюро инструкцию под грифом «секретно», в которой указывал: «…Дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Чем большее число духовенства удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Позиция епархиальных архиереев, строго придерживавшихся наставлениям Патриарха Тихона – не оказывать сопротивления и не допускать кровопролития откровенно раздражала власть. В ответ развернулась кампания по дискредитации патриарха, более похожая на травлю. Петроградский митрополит Вениамин и вовсе перешёл все рамки дозволенного, обратившись к верующим с воззванием: «Проводим изымаемые из наших храмов ценности с молитвенным пожеланием, чтобы они достигли своего назначения и помогли голодающим… Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь чьей бы то ни было человеческой крови была пролита около храма, где приносится Бескровная Жертва».

Таким образом, для потенциально возможных репрессивных мер духовенство повода не давало, что нарушало планы Ленина и Троцкого. Суммарная же стоимость изъятого составила 4 650 810 золотых рублей, вместо «сотен миллионов», на которые рассчитывала власть.

Формальным поводом для судебного преследования митрополита Вениамина стало его послание о запрещении в священнослужении трёх петроградских священников-обновленцев. Уже на следующий день в «Петроградской правде» появился его текст с комментарием: «Вениамин Петроградский раскладывает костёр гражданской войны в стране, самозвано выступая против более близкой к народным низам части духовенства. Карающая рука пролетарского правосудия укажет ему его настоящее место!».

С этого момента грядущий суд становился всего лишь ритуально-символическим действом. Приговор уже состоялся. Отлучение представителей т.н. «Живой церкви» – креатуры ГПУ, явилось не просто дерзостью, но ещё одной оплеухой власти.

Первого июня в адрес ГПУ Петрограда поступила телеграмма за подписью В.Р. Менжинского и Т.П. Самсонова: «Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду, подобрав на него обвинительный материал… Арестовать его ближайших помощников – реакционеров и сотрудников канцелярии, произведя в последней тщательный обыск. Вениамин Высшим церковным управлением отрешается от сана и должности. О результатах операции немедленно сообщите».

Естественно, говорить о каких-то досудебных следственных действиях излишне – их просто не могло быть, так как расследовать было нечего. Сценарий, расписанный ГПУ, предполагал конкретный финал – обвинение:

«Митрополит Вениамин (Казанский), архимандрит Сергий (Шеин), Юрий Новицкий, Иван Ковшаров (и ещё 7 имён) обвиняются в использовании легальной церковной организации (Общество приходских советов) в контрреволюционных целях, агитации против изъятия церковных ценностей, противодействии и сопротивлении изъятию церковных ценностей».

Нет сомнения, что основной целью акции являлась Православная церковь. Хотя власть и декларировала отношение декрета ко всем конфессиям, а Троцкий истово требовал «тщательнейшего изъятия ценностей из всех московских синагог», но по итогам апреля 1922 г. только в Москве реквизициям подверглись 97 православных храмов, 1 армянская церковь, 1 греческая, 2 старообрядческих, евангелический молельный дом и 1 синагога. Комментарии излишни.

Волна процессов над духовенством прокатилась по всей стране. Исторические исследования последних десятилетий выводят различные цифры репрессированных и, по большей части, завышенные в разы. Объективно в 1923 г. у ГПУ в производстве находилось 301 следственное дело, 375 человек арестовано и выслано, в т.ч. 146 за границу. 66 архиереев, что составляло около половины всего российского епископата, побывало в заключении.

В 1922 г. власть являла собой уже иную силу, нежели в 1918-м, когда мирный крестный ход мог заставить её отступить от задуманного. Несмотря на ленинскую одержимость и его кровожадные инструкции, суды носили ритуально-символический характер, примером чему петроградский процесс, в результате которого из 87 подсудимых 26 оправдано, а из 11 приговорённых к высшей мере 7 помиловано.

Митрополит Вениамин не был ни «врагом народа», ни врагом советской власти, ни контрреволюционером. Политика вообще для него являла собой категорию другого измерения. Возможно, в этом была его ошибка. В своё время Бисмарк перефразировал изречение Перикла: «Если вы не занимаетесь политикой, то политика займётся вами». Принимать неизбежность Божественного попущения можно по-разному. Патриарх Сергий (Страгородский) избрал свой путь. Митрополит Вениамин свой. Понятия подвига, самоотречения, самопожертвования – сугубо мирские, подразумевающие определённые усилия, преодоление собственного эго во многих ипостасях. Владыке не было нужды что-либо преодолевать в себе, от чего-то отрекаться, чем-то жертвовать. Он просто верил, так же естественно, как дышал, а потому, обритый наголо и одетый в рубище, встал под стволы спокойно и отрешённо, едва слышно шепча молитву. Истинная Вера не подразумевает страха.

В предсмертном письме он размышлял: «В детстве и отрочестве я зачитывался Житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением. Жалел своею душою, что времена не те, и не приходится переживать, что они переживали. Времена изменились. Открывается возможность терпеть ради Христа от своих и чужих. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С ним всегда хорошо».

С Верой он жил. Живёт и сейчас. Потому что, если есть Вера – смерти нет.

Ермолов Георгий Витальевич, редактор научно-публицистического журнала «Источник надежды»