(М.: Российский писатель. 2020 г., с.304)
Если даже апостол Павел, восхищенный до третьего
неба, все еще не постиг Непостижимого, то и никто
не насытится созерцанием его, превышающего всякое
постижение, и всегда останется возможность
понимать его лучше и лучше.
Николай из Кузы
Внимательнее многих смертных к созерцанию Непостижимого, ощущаемого каждой человеческой душой, относятся богословы, философы и поэты. Это созерцание и фиксирование увиденного в соответствующих символах они, совершенствуясь, делают смыслом своей жизни. Понятно, что для земного ума абсолютная Истина непостижима. Поэтому, как осознавали уже средневековые и раннеренессансные мыслители, человеческое знание основывается на предположении.
Через предположение мы совершенствуемся в знании. Так восклицал выдающийся немецкий философ XV в. Николай Кузанский: «поистине, неисчерпаемо приумножение познания истины», поясняя, «Поскольку же сотворенный разум, обладая ограниченной актуальностью, существует в ином только по-иному, так что между всеми высказывающими предположения сохраняется различие, то, несомненно, разные предположения разных людей будут ступенями к одной и той же непознаваемой истине, однако несоразмерными друг другу, а именно так, что мысль одного, хотя бы он и был очень близок к другому, никто никогда не представляет себе безошибочно. По чему и измышления, полученные путем долгих обдумываний из возможностей моего слабого ума и приведенные здесь мною, ты должен рассматривать только как мои предположения, возможно несравнимые с блестящими мыслями более достойных умов».
Эти слова можно отнести и к процессу осмысления Непостижимого в мире, и самого мира через художественные предположения о его закономерностях, а также к исследованию собственно поэтического творчества, их отражающего. И понять, почему одни стихи нравятся, другие отталкивают, а некоторые кажутся родными, их хочется запоминать и повторять наизусть. К последней, высшей категории по моему мнению относится творчество современного русского поэта Геннадия Викторовича Иванова.
Поэзия Геннадия Иванова заставляет задуматься не только об особенностях его личного мировоззрения, но и о сути поэзии вообще, понять (по моему предположению), что мы любим стихи, удовлетворяющие «жажду целостности» (Платон). Нам хорошо в «гармонической системе чисел и отношений» (Аристотель), учитывая, что гармония и «всякий порядок есть отношение». В математических закономерностях можно видеть родство поэзии с точными науками, с математикой. И с музыкой, описываемой конкретными числовыми зависимостями «Хорошо темперированного клавира» И.С. Баха, где вычисленная великим композитором математически гармония стала на века одной из основ классической музыки, в которой достигается равномерное и семантическое звучание. Интересно, что по замечанию французского математика-богослова Марена Мерсенна (XVII в.) "Порядок созвучий естественный, и ... способ, которым мы их считаем, начиная с единицы до числа шесть и далее, заложен в природе".
Природное, естественное начало обеспечивает возможность исследования сложного музыкального тона, который может быть описан комбинацией множеств простых волн, дающих красоту музыкальному произведению. Эта математика применима и к поэзии. Равномерное, выразительное ее звучание возникает, когда каждое слово имеет свою силу, и, не маскируясь другими словами, доносит заложенный в них смысл. Такова одна из характерных особенностей стихов Геннадия Иванова, мыслителя, поэта, человека мастерства и чувства. Именно это свойство делает его стихи узнаваемыми, запоминающимися, раскрывающими конкретные и предполагаемые смыслы, отражающими целостность мира в его всеобщей взаимосвязи и взаимозависимости.
Открылись двери — женщина вошла,
она сказала медленно и просто:
«Живи любя, живи, не помня зла.
Живи, чем жив, до самого погоста».
Важная черта поэзии Геннадия Иванова это ее русскость, русскими смыслами исполнены все его стихи – и лирические, и философские, и духовные, отражающие познание мира путем любви – «Кто не любит, тот не познал Бога» (1 Иоанн 4:8), и через опытное переживание православной традиции – «обусловленное возможностью энергийного соединения, бытийственного “резонанса” человека с Творцом».
Пряный запах флоксов увядающих…
Небосвода выгоревший цвет.
В этом мире много унывающих,
А счастливых вроде бы и нет.
Но счастливых много уповающих
На любовь, на свет, на красоту…
Эту жизнь с восторгом принимающих.
Эту принимающих
И ту…
В стихах Геннадия Иванова ощущается продуманная метафизика, стремление к познаваемому идеалу, к «золотой целостности». Особенность этих стихов, которые сами в совокупности представляют художественную целостность и ценность, можно определить словами философов. Допустимо сказать, что в них: «с одной стороны, наблюдается полнота переживаний, доступная лишь целостному уму и обеспечивающая главное – “подключение к Целому”, “соучастие” и “восчувственность” (М. Бахтин), а с другой – последовательная интерпретация произошедшего».
Действительно, поэт внимателен к жизни во всех ее проявлениях, особенно к жизни любимой Родины, от которой неотделима его жизнь. Судьбу России он переживает своей судьбой и отражает своим словом. Сквозь все его стихи проходит непрестанная молитва о России, так «умная молитва» сопровождает каждую минуту жизни верующего человека.
Ни тропаря, ни кондака не зная, Стою стыдливо, слушаю, молюсь. Я за тебя молюсь, родная Русь. Не может стать бесовскою святая. Я за тебя молюсь, святая Русь. За обновленье русского народа. Пусть наносное сгинет, отпадёт, Пусть сохранится в Боге наш народ, Лукавого пускай не ищет брода… Да сохранится в Боге наш народ. Пускай его рассеются враги. Прошу: «России, Боже, помоги».
Но что для поэта родина? Земля, воздух, природа, друзья, ее история, ее беды и победы. Поэт не идеализирует свою Россию-матушку, но по-сыновьи, смущенно и тихо признается в своих чувствах.
Я не могу без родины моей.
Опять приеду, и опять, и снова,
Есть что-то для меня среди полей –
Как бы весь мир вмещающее с л о в о.
А так, посмотришь, ничего и нет –
Пейзаж неброский, бедность и разруха…
Но есть какой-то изначальный свет
И та земля, что многим стала пухом.
Поэт стремится познать фундаментальную природу реальности эмпирическим и религиозным путями – на основе собственных знаний и переживаний, через историческую и родовую память понять принципы бытия, будучи уверенным, что основополагающий – любовь во всех ее проявлениях. Это та божественная и человеческая любовь – наполняющая каждую секунду пространства-времени и земной жизни. Поэт, осмысливая закономерности существования, соотношение пространства и времени, «духовными очами» видит целостность и непрерывность времени. Но исследуя конкретную непрерывную функцию бытия Руси-России во времени, он отмечает, выражаясь языком математики, что не в каждой точке предел функции равен значению функции в этой точке, т.е. там непрерывная функция терпит разрыв. Поэта не пугает это бедствие, он не минует точку разрыва, но пытается понять причину его возникновения и отваживается соединять разъятые катаклизмом концы, искрящиеся болью, как провода, находящиеся под током высокого напряжения.
Много утрачено, но еще главное живо:
Наша земля и заветы великих сынов…
Много фундаментов густо покрыла крапива,
Но не покрыла священных, нетленных основ.
Примечательно, что точка разрыва – это всегда отдельно взятая точка – не бывает, как уточняет математика, «несколько точек разрыва подряд», то есть, нет такого понятия, как «интервал разрывов». Хотя XX век для истории России, вопреки законам математики, стал, условно говоря, именно таким «интервалом». Жизнь поэта частично пришлась на это аномальное, удручающее время, и только со временем он стал осознавать причины и последствия произошедшего.
Встаёт мой дед и говорит: „А где Россия?” Встаёт мой прадед и опять: „А где Россия?” И третий, и четвёртый: „Где Россия?” „Россия где?” – мне предки говорят. А я в ответ: „России больше нету”. А я в ответ: „Она осталась с вами”. А я в ответ „Её уже не будет. России нету места на земле”. И дед, и прадед, третий и четвёртый Глядят в глаза мне. „Быть того не может! Не может быть! Хоть что-нибудь осталось. Ищите, мы поможем”, – говорят.
Последствия таких разрывов русские люди испытали на собственных судьбах, причин исторических бедствий много, главная, уверен поэт, – нравственная, связанная с оскудением духовности в человеке. Это особая, трагическая тема в творчестве Геннадия Иванова, видящего лучшие стороны человека в наследовании им традиции, в понимании необходимости быть и оставаться русским в вере, в самосознании, в милосердии, в любви, в семье и в защите своего мира.
Последний русский человек,
Когда входил – хотя бы к князю, –
Вначале кланялся святыне,
Лишь потом
Отвешивал хозяину поклон.
Прекрасный,
Очень русский был обычай.
Как измельчали мы. Как суетимся.
Князей земных боготворим лукаво.
Себя при них так унижать готовы…
Поэт решает творческие задачи не только констатацией фактов, не только образным описанием событий и своего к ним отношения. Хотя живописный почерк и художественные особенности поэзии Геннадия Иванова достойны отдельного, расширенного исследования, в котором надо отметить особую реалистичную эстетику, создающую «эффект присутствия». Песенный лиризм и молитвенная строгость, любовная восторженность и трагизм потерь – краски поэтического полотна Геннадия Иванова. Но более интересна концептуальная мировоззренческая картина. Поэт, пристально всматриваясь в современников, отражая видение их и собственного несовершенства на фоне идеальных картин бытия, погружаясь в мир реальной красоты, рассматривает взаимосвязи и соотношения разных субстанций – природных и вещественных, сотворенных и унаследованных. Ландшафт и архитектура, памятники и святые места – это та внешняя совокупность, в пространстве которой существует противоречивый образ русской ментальности, формируется диалог человека с миром.
Какая мягкая трава
На родине моей.
Какие жаркие дрова
На родине моей.
Какие древние холмы
На родине моей.
Какие светлые умы
На родине моей.
Талантов столько, как цветов,
На родине моей…
Всегда, всегда мне будет кров
На родине моей.
Доказательно поэт не сомневается не только в целостности и богоданности мира, но и в неделимости его истории. У Геннадия Иванова много исторических стихов, которые полнее раскрываются в контексте современности: такой контрапункт обеспечивает понимание градиента духовной силы народа.
Над площадью с молебными звуками,
Над небольшой толпой, как будто встарь,
На чёрном стяге золотыми буквами
Сияет ярко: Бог, Россия, Царь.
……
На что надежда? Как всегда, на чудо
Да вот на этих молодых людей,
Я вившихся неведомо откуда
С молитвами и выправкой своей.
Как в старину: и стяги, и хоругви,
Портрет царя, погоны казаков…
Среди молящихся стою в казачьем круге,
Спаси нас, Бог, от адовых кругов.
Спаси нас, Бог, мы молим Пресвятая
Заступница, пропасть стране не дай!
Мы молимся, прося и заклиная,
Молись о нас, убитый Николай.
Исторические стихи Геннадия Иванова обладают просветительской, нравственной идеей, обозначают направление жизненного пути к духовным вершинам, указывают конкретные способы их достижений, что сродни тем, которыми управлялась Россия в прежние века, когда именовалась Святой Русью.
Ты говоришь о вечном и простом:
Спасти Россию можно лишь терпеньем –
Ты говоришь: молитвой и постом!
Но я добавлю: волей и служеньем!
Не просто жить – как по теченью плыть.
Не просто жить – как лебеда и тополь…
Служить России, «рваться ей служить»,
Как в «Выбранных местах…» заметил Гоголь.
Есть еще одна особенная страница творчества Геннадия Иванова – стихи о поэтах и поэзии. Поэт, посвящая стихи поэтам и осмысливая природу творчества, показывает красоту, неразрывность и неизбывность поэтической ткани, ее способность оберегания души, в подобие защитной ткани воинского обмундирования, защищающей тело. Поэзия способна защитить и от осколков ненависти, и от ледяного мрака русофобии, и от духовной смерти.
За любовь ты бился и за славу Родины, земли своей родной. Отвергал ты всякую отраву, Не любил заслуженный покой. И стихи – как золотые слитки, Ты оставил русским паренькам. Ты лежишь на кладбище «Ракитки», А стихи достанутся векам! («Николаю Тряпкину»)
Золотые слитки – образ не только запоминающийся, но сквозной и смысловой. Он трансформируется в золотые буквы на черном стяге, или в «золото пшеницы», проявляется в портрете октября, что «с золотым чемоданом стоит на перроне и ждет». Вспоминается, что « …лучи у солнца – золотые! Все кругом сияет, будто рай!». Или в такой связи:
Полнота удивленья и лада –
Травы в поле,
Лучи в высоте!
Эта «прошивка» бытия золотыми лучами-нитями Божественной славы не только укрепляет и украшает поэтическую ткань, но наводит на размышления о некой, присущей поэзии Геннадия Иванова, внутренней, гармоничной системе отношений элементов, “частей мира”, об их взаимности, которая выражается известной «золотой пропорцией» или «формулой красоты».
Горит костер на темном побережье.
Горит вдали от дома моего.
Я стал другим – ну разве мог я прежде
На расстоянье греться от него…
Убедителен образ постепенного восхождения к пониманию целостности мира. В гармоничном, согретом божественным теплом мире и сердце становится сверхпроводимым, сверхчувствительным, отзывчивым, способным уловить свет далекого костра, видящим золотые пропорции бытия.
«Золотое сечение» в поэзии Пушкина, Лермонтова и др. исследовано литературоведами, которые, сопоставляя количество строк и строф в стихах поэтов-классиков, находили формальные аналогии с последовательностью Фибоначчи, в сопоставлении с композициями великих художников. Может быть, нечто подобное присуще и поэзии Геннадия Иванова, но явные «золотые пропорции» формируются ее смыслами, ее «трансцендентной целостностью, охватывающей все масштабы бытия» (М.В. Быстров). Масштаб, соотношение – характеристики нареченного Леонардо да Винчи, но известного с античных времен, – закона «золотого сечения». Математическая формулировка золотой пропорции звучит сухо: если целое разделить на две неравные части, то отношение большей части к меньшей равно отношению целого к большей части. Если в живописи или архитектуре, эту зависимость можно выразить формулой, то в поэзии – только почувствовать.
Порой мне кажется — кругом идет творенье. Земля творит, и небо, и река… В любом кусте живет стихотворенье, Еще для нас неясное пока. И музыка творится, и движенье, Поэма и картина — в каждый миг. И райское объемлет землю пенье… И вычитал я это не из книг. Я это слышу в роще, вижу в поле, В цветах и травах, в солнечном огне, Во всей земной красе, в небесной воле… Творится в мире, в слове, и во мне.
Мир, душа, слово – вот три составляющие «золотого сечения», видимого поэту. Интегрированием идей, формированием спектра акцентных образов поэт поясняет читателю свое видение «золотой организации» мироздания, пронизанного божественной любовью, ждущей встречного отклика от человека. Говоря словами Л. Фейербаха, относящимися к антропологической диалектике, «любовь выступает как свидетельство существования предмета вне нашего сознания – нет никакого другого доказательства бытия кроме любви». Красота и любовь понятия взаимосвязанные. Именно они выражают в высшей степени чувственную и духовную любовь к женщине, к жене.
Прожить всю жизнь, чтоб попросить прощенья
в конце концов у женщины родной
за все её догадки и мученья,
за все твои порывы, увлеченья,
за невнимание, за всё без исключенья
и — стать землёй, стать памяти волной…
В конце концов, ты понимаешь ясно,
что мог бы жить и строже, и честней.
Покаяться пред Богом — не напрасно.
А перед женщиной…
…Пока твоя душа не заметалась –
последний вздох или последний вскрик –
будь с ней, с которой искренне венчалось.
«Золотое сечение», отражая закон красоты, вычисляется по формуле, имеет иррациональное значение, что наводит на мысль о духовно-мистическом содержании реальности и творчества. Богослов-философ Павел Флоренский отмечал «особую стойкость произведений искусства “проработанных духом”». С первого взгляда кажется, что «золоте сечение» относится только к форме материальных объектов, но истинное его выражение подчинено внутренним, божественным, духовным закономерностям мира.
При всех своих особенностях творчество Геннадия Иванова вписывается в классическую картину мира: «Золотая организация действительности торжествует повсеместно, начиная с нашей Солнечной системы и заканчивая пестиками и тычинками в ботанике. Ее всеприсутствие выступает, в силу фундаментального принципа Кюри, как наблюдаемый след тотального и невидимого деятеля». Который предоставляет человеку свободу выбора – «встроится в мир» или отказаться от него. По мысли философа Н.Ф. Лосского, переживание однобытия с миром возможно только в любви, это подтверждает и поэзия Геннадия Иванова.
О чём писать, когда достигнешь рая? Сияет солнце много дней подряд ‒ Лучи в реке искрятся и горят, А я брожу, от счастья замирая, То у воды, то в роще, то в цветах... О чём писать? О том, что жизнь прекрасна? О том, как чудны песни райских птах? О чём писать, когда тебе всё ясно... Да ни о чём. Напишем ни о чём ‒ Что рай кругом, и клевер, и ромашки, Что ласточка порхнула над плечом И по воде скользнула без промашки.
Поэт блаженствует в лучах «солнца любви», к которому все должно стремиться. О нем писал философ В. Соловьев, оно озаряет великую поэзию Пушкина, понимавшего, как отметил доктор философских наук А.Л. Казин, что «золото не только благородный металл, а видимое сияние Божией славы» и «христианское приятие вселенной – есть прежде всего благодарность Творцу за свет жизни…». За «свет жизни» Пушкин отдал свою жизнь. Геннадий Иванов тоже борется.
За что?
А вот за это:
В этом мире хорошо и плохо, В этом мире грустно и светло. Но какая б ни была эпоха, А зимой за окнами бело. Снег идет так чисто, благодатно, Делает пушистым все кругом, Черные закрашивает пятна, На стекло садится мотыльком. Снежный воздух радостен для внучки! Мы пойдем по снегу погулять. "Дедушка, возьми меня на ручки". Снег, Россия, внучка - благодать!
Как надо бороться, чтобы победить?
Наверное, так…
Говорят, за звёздными огнями
День и ночь гремит военный гром:
Михаил-архистратиг с воями
Против князя тьмы с его числом…
Я о том доподлинно не знаю —
Знаю только: здесь вот, на земле,
Тьма на свет идёт, на знамя знамя, —
И сверкают молнии во мгле.
… Как они рассеяны печально,
Силы света. Но за ними – Свет!
Он их соберет, и не случайно
Им дарует торжество побед.
Тем убедительнее будет эта победа, чем более сплотятся «силы света», к которым поэт причисляет всех любящих Россию, верующих людей, несущих духовный свет. Правда, духовный свет отдельной, даже глубоко религиозной личности – не когерентный, не согласованный с другими, обладает мощностью невеликой. Но она может быть многократно усилена упорядочиванием, сближением духовных усилий людей. Процесс сближения происходит в Церкви, в Предстоянии пред Божиим ликом, на литургии, в любви к Родине и в служении ей. Много помогает духовному совершенствованию, сплочению сил духовной рати стихи Геннадия Иванова, исполненные веры в Бога, в Россию и в человеческие силы.
