Оба – неистовы: но песню Фиделю исполнит именно Че Гевара, поэт и бунтарь, романтик революции, прагматик оружия, и – ловец солнечных созвучий:
Опасен недобитый хищник будет,
Но за тобой пойдут простые люди,
Горды солдатской честною судьбой.
И мы — с тобой!
Мы победим, во что бы то ни стало,
Гавана слышит клич твой боевой.
Дай мне винтовку
И укрытие в скалах,
И больше ничего.
А если нас постигнет неудача,
Мы встретим поражение не плача,
Платком кубинским бережно накроем
Останки воевавших как герои
За честь Америки — она светлей всего:
И больше ничего…
(пер. Е. Долматовского)
Простая и мужественная песня: она держится на искренности порыва, высверке дара, соли стоицизма, отрицание отчаяния; её фундамент – возможность переустройства мира, вечно перекошенного в сторону… Трёх Толстяков…
Кажется, Че Гевара участвовал во всех революциях: распевал рядом с Гаврошем, стрелял с баррикад подле Рембо…
И Рембо ему – брат бунта.
…есть в поэзии его таинственное волхвование, завораживающее накалом чувств и плетением орнаментов ассоциаций:
Что-то живое хранят твои камни.
Ты — как сестра изумрудным рассветам.
И вот молчание времён первозданных
Вызов бросает могилам и склепам…
Есть ведь в тебе что-то очень живое!
Но я не знаю, что это такое.
Сельва могучим объятьем схватила,
Камни своими корнями обвила,
Храмы, украсив, в престол превратила,
И ты теперь никогда не умрёшь!
(пер. А. Полумордвиновой)
Сельва возникает, играя оттенками, латиноамериканская мощь и дебрь раскрываются в динамитных, сонных, церковных, революционных, любовных объёмах, и Че Гевара, смешивая разное, производит алхимические составы стихов, интересовавших ничуть не меньше революции…
Сердце её билось в груди Че.
…метис – яростная смесь: бунт крови против одиночества: и рвутся знамёнами в небо духа строки:
«Я метис», — кричит художник, пишущий в ярких тонах,
«Я метис», — кричат мне затравленные звери,
«Я метис», — вопиют бродячие поэты,
«Я метис», — сообщает человек, находящий меня
От ежедневной боли на каждом углу,
И до каменной тайны мёртвого народа,
Ласкающего девственность золотого дерева:
«Этот метис — смешной ребёнок моей души».
(пер. А. Игнатовой и А. Воиновой)
Ребёнок жил в нём: смеясь, радуясь солнцу, но не плача от неудач.
Глобальная удача невозможна.
Но на пути к ней, световой, рождаются ритмы истины, и выделяется столько высокой энергии, какая и должна определять бытование человека на земле.
Она и определяла жизнь Че: взорвавшего свою реальность ради других, оставившего легенду и песни, образ пламени, и… счастья: пусть мгновенного, разорванного пулями.
