«Тарас Бульба»: история и текстология

История бытования гоголевского «Тараса Бульбы» наглядно показывает, как по читательскому восприятию этой повести можно судить не только об особенностях литературного процесса, но и изучать общественно-политическую жизнь России в целом, всю русскую историю XIX–XX вв.[1] Это наблюдение вполне приложимо к текущему моменту — животрепещущей современности. Особого внимания заслуживает ныне отношение к «Тарасу Бульбе» со стороны идеологов современного украинского национализма. Идеологическое «сражение» с повестью этих представителей украинизации как нельзя лучше характеризует их издательская и текстологическая практика.

Приступая к повести Гоголя, украинские сепаратисты еще в XIX в. неоднократно пытались свести ее государственно ориентированный пафос до узкого, местечкового контекста. Делалось это главным образом с помощью подтасовок и спекуляций при издании «Тараса Бульбы» — с использованием того, «что на языке юристов называется подлогом» (по словам исследователя, анализировавшего такие издания[2]).

По хронологии, в начале этого процесса стоит украинский литератор П.А. Кулиш, первый биограф Гоголя, тщетно пытавшийся сделать из писателя знамя малороссийского сепаратизма[3]. Потерпев в этом неудачу, Кулиш, первоначально восторгавшийся «Тарасом Бульбой», стал резко негативно относиться к религиозно-патриотическим взглядам Гоголя, определившим создание гоголевской «эпопеи». Именно эти взгляды мешали Кулишу придать писателю «нужный» для украинофильского употребления облик. «Охлаждение» Кулиша к повести Гоголя вскоре проявило себя практическим образом. Издавая в 1857 г., по поручению матери Гоголя, собрание его сочинений, Кулиш в основном тексте «Миргорода» (составлявшего первый том подготовленного им собрания[4]) поместил первую, раннюю редакцию «Тараса Бульбы» 1835 г., а вторую, окончательную (и более совершенную), 1842 г., отнес в другой том[5]. Сделано это было исключительно с той целью, чтобы завершающие слова Тараса Бульбы о Русском царе — «подымется из Русской земли свой царь» — были бы «не на виду» у читателя. (В первоначальной редакции повести Бульба говорил лишь о своей судьбе и о мести казаков. В окончательной редакции Гоголь придал предсмертным словам героя новый смысл, но идея, вложенная в уста погибающего в польском плену Тараса, оказалась вне понимания украинского национализма.)

Волею Кулиша, поставившего раннюю редакцию повести выше окончательной, художественно более совершенной, на периферии читательского восприятия оказывались, таким образом, и знаменитая речь Тараса Бульбы о товариществе, и подробное изображение пути предателя Андрия в стан врага, и эпические, «гомеровские» сцены бытв казаков, обретающих бессмертие в защите «любимой Христом Русской земли».

Практика, заданная Кулишом, была продолжена в еще двух последующих переизданиях гоголевских сочинений (выходивших в 1862 и 1867 гг.), пока, наконец, не была исправлена в изданиях 1873–1874, 1880, 1884 и 1888 гг. и окончательно преодолена в 1889 г. — в самом авторитетном дореволюционном издании, подготовленном будущим академиком Н. С. Тихонравовым[6]. До 1873 г. читатель в выходивших тогда собраниях произведений Гоголя встречал в качестве главной редакции «Тараса Бульбы» первоначальный вариант повести. Наследники Гоголя, обладавшие тогда правами на издание, по всей видимости, не сознавали той подмены, которую сделал Кулиш в собрании 1857 г.

Вслед за тендензиозным вмешательством в сочинения Гоголя Кулиша усилиями других издателей-«украинофилов» в составе гоголевского собрания вскоре появились новые подтасовки. Откровенно недобросовестный текстологичсеский подход характерен для целого ряда тогдашних переводов «Тараса Бульбы» на украинский язык. Инициатива подделок исходила от известного украино-польского националиста П. П. Чубинского (1839–1884), автора стихотворения «Ще не вмерла Україна» (1862) с «знаковыми» заключительными строками: «Ой, Богдане, Богдане, / Славний наш гетьмане! / Нащо оддав Україну / Москалям поганим?» (стихотворение в 2003 г., без этой финальной строфы, легло в основу гимна «незалежной» Украины). В 1874 г. в Киеве при поддержке Чубинского был издан «перевод» «Тараса Бульбы» на украинский язык, выполненый харьковским литератором М. О. Лободовским[7]. В этом издании текст повести Гоголя был подвергнут значительной правке, объясняющейся сугубыми националистическими пристрастиями издателей. Вместо гоголевского определения казачества как «широкой, разгульной замашки русской природы» в переводе произвольно появился «широкiй розмах вiльнойi розлогойi натури украйiньскойi»; вместо «русская сила» было напечатано «украйiньская сила» и т. д. — во всех почти четверти сотни случаях, где в повести встречается слово «русский». Предсмертные слова Тараса были «переведены» Лободовским следующим образом: «Вже й тепер почуваюцця далекi й близькi народове, що постане на Вкрайiнi свiй царь...». Переводческий «опыт» Лободовского был продолжен в 1910 г. в таком же спекулятивном переводе М. Садовского (Н. К. Тобилевича)[8].

Русофобский пафос характерен и для новейших украинских изданий «Тараса Бульбы». В 1998 г. в Киеве вышел новый украинский перевод повести, в котором слова «Русская земля» были также последовательно заменены на «Козацька земля», «восточная Россия» — на «Украина» (перевод сопровожден безграмотным в текстологическом отношении «пояснением»: «Редакція Івана Малковича та Євгена Поповича на основі перекладу Миколи Садовського. Редакцію перекладу здійснено за другим, переробленим, авторським виданням 1842 року з урахуванням першого авторського видання 1835 року»[9].

Изданию 1998 г. вскоре была дана нелицеприятная оценка: «Издатели во что бы то ни стало из классического текста “Тараса Бульбы” любыми способами силятся удалить всякое упоминание Руси, русского человека, русской земли, а тем более — русского духа»[10]; «Нынешние переводчики “Тараса Бульбы” на украинский язык… гоголевские фразы искажают, что, бесспорно, неэтично по отношению к памяти великого писателя, и ведет к обману нынешней молодежи, которая получает превратное представление о творчестве Гоголя»[11].

Подмена второй, окончательной редакции «Тараса Бульбы» первой, менее совершенной, без речи о товариществе, и почти вдвое меньшей по объему (девять глав — вместо итоговых двенадцати) стала для радикальной идеологии, после Кулиша, традиционной. Издателям, извращающим гоголевское произведение, было при этом невдомек, что к созданию «Тараса Бульбы» потомка трех малороссийских гетманов — Гоголя — подвигло не только отдаленное прошлое украинского казачества, но в гораздо большей мере ближайшая эпоха — религиозно-патриотическое одушевление русского народа в Отечественную войну 1812 года[12]. Не по плечу для понимания «украинофильской» партии было и то, что повесть служит не только прославлению запорожцев, но заключает и суровое их обличение. Гоголь изображает в повести пьянство казаков, их разгульную вольницу, корыстолюбие, хождение к панночкам, раздоры и мстительность, — все то, что мешает героям осуществлять их высокое призвание: исполнять заповедь Спасителя о любви к братьям. Исключительно этой «радостью спасения» — осмысленным жертвенным подвигом ради Христа — и объясняется (и оправдывается) их воинское братство — а никакими другими национальными особенностями или «достоинствами».

30 марта 1849 года Гоголь, объясняя графине А. М. Виельгорской то главное, в чем заключается русская национальность, писал: «Теперь в моде слова: народность и национальность, но это покуда еще одни [пустые] крики, которые кружат головы и ослепляют глаза… Высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово евангельское, возводящее к совершенству человека»: «Будьте русской; вам следует быть ею… К источнику всего Русского, к Нему Самому, следует за этим обратиться».

В следующем письме, от 16 апреля 1849 года, Гоголь, вновь призывая Виельгорскую не оставлять «доброго желания быть Русскою в значеньи высшем этого слова», добавлял: «Только одним этим путем можно достигнуть к выполненью долга своего на земле… Человечество нынешнего века свихнуло с пути только оттого, что вообразило, будто нужно работать для себя, а не для Бога». Соответственно и пороки «мертвых душ» Гоголь осмысляет не как присущие какой-либо отдельной нации, но как пагубное проявление общечеловеческой падшести.

Одним из главных, основополагающих принципов мировой и отечественной текстологии является понятие окончательной редакции произведения, последней авторской воли, согласно которой основным текстом признается итоговая, наиболее совершенная редакция. Применительно к «Тарасу Бульбе» ручательством совершенства новой редакции служит не только авторский взгляд, но и многочисленные отзывы читателей и критики. Предпочтение первоначальных опытов и черновиков (имеющих, безусловно, свою научную ценность) заключительному тексту является очевидным произволом текстолога. Выбор П. А. Кулишом ранней редакции «Тараса Бульбы» в ущерб позднейшей является данью националистической идеологии и с научными приципами издания произведений ничего общего не имеет.

В связи с этим заслуживает внимания возникшая в последнее время текстологическая практика «умножения» гоголевских текстов за счет издания «повторов», т. е. воспроизведение дважды, в разных томах, тех текстов Гоголя, которые писатель при переиздании почти не трогал, оставлял неизменными. Так, в новейшем Полном академическом собрании сочинений Гоголя в 23-х томах (в 2001–2020 гг. вышло несколько томов; издание продолжается) принято, по словам комментаторов, «беспрецедентное в истории гоголевских изданий решение»: печатать «в неприкосновенности» два взаимоперекликающихся друг с другом цикла: произведений сборника «Арабески» 1835 г. и тома «Повестей» 1842 г. Как отмечают сами текстологи, такое решение «приводит к повторному воспроизведению двух повестей Арабесок — “Невского проспекта” и “Записок сумасшедшего”»[13], а также к дублирующей публикации, в разных томах, всякий раз в качестве основного текста, двух редакций «Портрета» («...дублируются… “Невский проспект” и “Записки сумасшедшего”. “Портрет”… в двух… редакциях...»[14].

Насколько разумно и научно оправдано подобное решение, будет видно по выходе шестого тома указанного издания — в котором появятся дубликаты текстов, напечатанные в третьем томе. Сейчас лишь отметим, что издатели третьего тома проявляют разумную сдержанность, когда в комментариях к «Арабескам» пишут о неприемлемости создания подобных «дубликатов» в отношении к повестям другого гоголевского цикла — «Миргорода» — признавая в качестве основного текста этого сборника окончательную редакцию 1842 г. (таким образом, «не отдавая» этого места редакции 1835 г., как это делал ранее П.А. Кулиш). Издание «Миргорода» по тексту 1842 г. (т. е. с окончательными редакциями «Тараса Бульбы» и «Вия») комментаторы называют единственно верным: «...В этом случае в самом деле не оказывается другого выхода… поскольку Гоголь переписал “Тараса Бульбу” в составе того же “Миргорода” при вторичном воспроизведении цикла в собрании 1842 г., и “Тарасу” раннему в самом деле не найти другого места, как в “Других редакциях”»[15].

Вслед за академиком Н.С. Тихонравовым, крупные отечественные ученые, готовившие «Миргород» в научном академическом издании 1937–1952 гг., В.В. Гиппиус, В.А. Десницкий, Н.К. Пиксанов, Б.М. Эйхнбаум и др. (члены редколлегии), И.Я. Айзеншток (редактор «Тараса Бульбы») тоже безоговорочно избрали в качестве основного текста сборника редакцию 1842 г.[16] Отступление от сложившихся научных принципов, авторитетных традциий в издании Гоголя явилось бы свидетельством деградации науки, профанацией академической текстологии.

Начиная с прижизенного издания сочинений Гоголя 1842 г. «Миргород» традиционно входит во второй том собрания. В новом академическом издании гоголевских сочинений, первый том которого («Вечера на хуторе близ Диканьки») вышел в свет в 2001 г., второй том в печати еще не появился. Выражаем надежду, что издатели «Миргорода» в готовящемся собрании не отступят от резонного вывода, сделанного в третьем томе, — и здравый смысл восторжествует. Редакция «Миргорода» 1835 г., все всякого сомнения, далеко уступает редакции этого же сборника 1842 г. Напечатанная в 1842 г. в окончательной редакции повесть «Тарас Бульба» «сделалась вдвое обширнее и бесконечно прекраснее» (В.Г. Белинский); «выиграла как в занимательности, так и в объеме» (А.Ф. Кони); получила «полнейшее развитие» (С.Т. Аксаков)[17]. «Второй редакцией “Тараса Бульбы”… Гоголь, вкупе с первым томом “Мертвых душ”… восстанавливал… очень важную для него концепцию “Миргорода”… в усложненной идейной и идеологической перспективе»[18].

Произвольное избрание в качестве основного текста «Миргорода» редакции 1835 г. — влекущее за собой перемещение окончательного текста «Тараса Бульбы» на периферию читательского восприятия — нарушает основные принципы текстологии, закрывает обширную панораму гоголевской мысли и вновь возвращает к отвергнутой издательской практике Кулиша. В трагическую эпоху разгула украинского национализма новый подлог вряд ли можно оправдать какими-либо псевдо-научными, фейковыми аргументами. В противном случае мы обречены вновь оказаться в положении обманутых Кулишом родственников Гоголя. Употребляя слова самого Гоголя, «неужели уж в самом деле русская публика топором сделанный человек, которому даже можно вместо красной ассигнации дать синюю и уверить, что она красная?»[19].

Виноградов Игорь Алексеевич, доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института мировой литературы РАН, член Союза писателей России

Впервые опубликовано: Виноградов И.А. «Тарас Бульба»: история и текстология // Два века русской классики. 2022. Т. 5. № 1. С. 122–133. https://doi.org/10.22455/2686-7494-2023-5-1-122-133.