От «Осени» до «Лета»

 

О книге стихов Мизгулина Д.А. «Русского сердца таинственный сад», ред.-сост. Ягодинцева Н.А., дизайн и иллюстрации Валериус В.Е., - Тобольск. Тюменский региональный общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», 2020 г., 104 с.

 

«Времена года»: от «Весны» до «Зимы»

А. Вивальди, 1725 г.

 

«Времена года»

П.И. Чайковский, 1876 г.

 

 

     Время года – одна из основных, объективных сущностей человеческого бытия, выражающаяся в зримых формах «природы увяданья» и непременного ее пышного возрождения. В эпохи Античности и Средневековья человек чувствовал природные законы как надличностные, божественные, в эпоху Возрождения и в дальнейшие они стали связываться с собственно человеческими переживаниями, с трагическим осознанием конечности личного бытия. Человек, присматриваясь к земной жизни, осознает ее скоротечность, ставит вопросы о смысле существования, наблюдая, в частности, сложносоставной образ времен года. Он, овеянный вдохновением и человеческим талантом, приобретает живописные, музыкальные, поэтические и даже научные формы.  

     Какое-то время перенаправление внимания человечества на человека не предполагало разрыва его духовных взаимоотношений с Богом. Божественное присутствие ощущалось и в творениях художников эпохи Барокко. Композитор-священник Антонио Вивальди через образы времен года в своем прославленном цикле концертов отразил человеческое стремление соединить горнее и дольнее, преодолеть бездну, образовавшуюся вследствие отчуждения человека от Творца, своей музыкой он передавал восхищение от красоты жизни в божественно-прекрасных ее формах. Поныне актуальна мысль известного русского философа Алексея Федоровича Лосева, который говорил: «в античности предел выше беспредельного, в Возрождении – действительность беднее возможности»[1]. Это справедливо по сути, так как незаслуженное обожествление греховного смертного человека приводит к ложным ориентирам, к трагическому разладу действительности и представлений о ней, чему и сегодня противостоят художники-творцы, видящие мир в его непреложных духовно-нравственных и природных законах, отражающие его в новых поэтических образах.
                                 Застыли великие реки,

                                 Притихли нагие леса.

                                 От сумрачной хмари навеки

                                 Очистил Господь небеса.

                                 Прозрачны промерзшие дали,

                                 И видится так далеко,

                                 И осени слезы-печали

                                 Развеялись утром легко…           

                                 Не так ли, в сомненьях запутан,

                                 Нисходишь во мрак не спеша –

                                 Но вдруг в роковые минуты

                                 Становится зрячей душа…

  Трудно хронологизировать эти строки, имеющие вневременное звучание, композиционную целостность, живописную форму, существующие в системе смыслов, нисходящих из мира внешнего в мир внутренний, в пространство души лирического героя. Подобными взаимодействиями может быть исполнено стихотворение и XIX, и XXI веков. Данное произведение процитировано из книги стихов «Русского сердца таинственный сад» известного современного поэта, публициста Дмитрия Александровича Мизгулина, автора 20 поэтических книг, 3-томного и 4-томного академического собраний сочинений, книги философско-исторических размышлений «Pro et Contra. Разговор, в который захочет вмешаться каждый» и др. Но названная книга – особенная, от многих других изданий поэта отличающаяся тем, что в ее небольшом объеме сконцентрирован мощный пласт идеей, она также являет пример высокого художественно-дизайнерского искусства, полиграфии, и, кажется, целиком объята и пронизана живописно-мелодическими токами. Состоящая из циклов стихов, посвященных временам года, разным настроениям природы, книга своим художественным оформлением влияет на восприятие и отзывчивость сердца читателя, увлекая его в таинственный поэтический сад, исполненный образами бытия, выраженными тонкими модуляциями души поэта.     

     Зеленая парчовая обложка, теплая на ощупь, мерцающая даже в приглушенном свете, как будто трепещущие в зыбких волнах воздуха дивные лунного цвета цветы, все это создает настроение волшебства, образ иного мира, чем поэзия в определенной мере и является. Символично, оригинально такое оформление книги стихов, придуманное и воплощенное известным московским художником-дизайнером Василием Евгеньевичем Валериусом, автором многих книжных шедевров, изданных фондом «Возрождение Тобольска», как, например, «Евангелие Достоевского», «Ф.М. Достоевский “Перерождение моих убеждений” и других. Если вспомнить, что парча – ткань властителей, что ткется обычно с металлическими золотыми или серебряными нитями, что она признана человечеством не только как прикладное художество, но и как духовное искусство, то ощущаешь почтение, понимаешь особую ценность издания, в котором высокохудожественная внешняя форма и глубокое концептуальное содержание находятся в необходимом единстве. Много способствует формированию настроения и раскрытию смыслов внутренние графические композиции художника Василия Валериуса, некоторые из них созданы по мотивам фотографий известного тобольского подвижника культуры, бессменного руководителя всемирно известного фонда «Возрождение Тобольска» Аркадия Григорьевича Елфимова, акварельные заставки перед главами, создают настроение каждого времени года, круг которого, по древнерусской традиции, у Дмитрия Мизгулина начинается с Осени.    

     У Антонио Вивальди его музыкальный год начинается с образа Весны – с рождения, пробуждения, нарастания плоти, и заканчивается Зимой – временем безысходным, трагедийным переживанием безвозвратного умирания, осознанного расставания с существованием, развоплощением. Такая последовательность состояний человеческой жизни, от буйной радости до неизбывной тоски, от пышного цветения до безобразно увядающей красоты, от юности до старости, сродни католическому, более страстному, очеловеченному миропониманию. У Дмитрия Мизгулина иное расположение времен года – от Осени до Лета, что характеризует периоды человеческой жизни, строящейся на основе православной традиции, в которой кульминационный – весенний Праздник – Воскресение Христово. Такая структура книги также отражает закономерности русского народного календаря.

     Осень – любимое время для поэтов, время осознаний, подготовки к небытию, зима – жертва, смерть, а точнее, успение, весна – возобновление жизни, лето – апофеоз бытия, творческого единения человека с природой, время обретений и осуществления мечты. Такое, установленное автором расположение природных периодов, когда сначала осень – исповедная подготовка к умиранию, а после смертоносной зимы – весеннее пасхальное воскресение и fortissimo лета, несет идею жизни после смерти, обязательность возрождения, возможность человеческого преображения и спасения в Вечности.         

     Полно в истории искусств отражена осень в разнообразных художественных образах. Ей посвящено одно из прекраснейших произведений русской музыки – «Октябрь» – великого композитора Петра Ильича Чайковского в его фортепианном цикле «Времена года». Это маленький «Реквием», это плач не только об увядающей природе, уходящей красоте, но и страдание по своим человеческим грехам. Эта пьеса о таком состоянии природы, которому посвящали свои произведения и художники, как, например Исаак Левитан, Михаил Нестеров, это время исповеди души для поэта. Чайковский использует для особой проникновенности композиции ряд музыкальных приемов. Пьеса начинается со слабой доли, чем сразу задается настроение. Музыка развивается как бы с преодолением, время движется как будто с усилием, с превозмоганием душевной боли, которая в произведении Чайковского передается двумя мелодическими нисходящими, близкими друг к другу по высоте звука. Чередование сильной и слабой долей создает пульс произведения, посвященного времени года, о котором написаны многие музыкальные пьесы, картины, стихотворения. Подобные музыкальным ритмико-философские художественные средства мы видим и во «Временах года» Дмитрия Мизгулина, созданных для поэтического голоса лирического героя, во многом тождественного автору вследствие присущим ему чистосердечию, искренности, душевной открытости.

     Создавая свою «Осень», зная пушкинские строки – «Дни поздней осени бранят обыкновенно», Дмитрий Мизгулин, защищая, воспевает любое время года, отдает себе отчет в том, что для этого ему нужно найти слова особенные, образы проникновенные, ритмы заманчивые, зовущие в неумирающий сад русской души.      

                            Сухая и теплая осень.

                            Последние дни октября.

                            Сквозь кроны подоблачных сосен,

                            Дымясь, проступает заря.

                            Туманное небо высоко,

                            Но холодом веет уже.

                            Как тихо и как одиноко

                            В осеннем лесу на душе…

                            Рябины тяжелые кисти

                            Мерцают в рассветном чаду,

                            И падают желтые листья –

                            Последние в этом году.

Уточнение – последние в этом году, расширяет смыслы стихотворения, его открытый финал дает надежду на возвращение всего «на круги своя», на жизнь вечную даже в невечных ее проявлениях. Контрапунктом земного – рябины тяжелые кисти и небесного – дымясь, проступает заря, телесного – ощущение холода и душевного – одиночество души, создается сложный мелодический рисунок в пространстве нескольких разновысоких регистров. В других стихотворениях цикла диалог голосов усложняется, поэт со своими переживаниями становится его участником. Так об обыденности своих дней он говорит, показывая не отстраненное, но житейское, ежедневное участие в бытии и преображении Природы:

                       Поверишь – целый день в заботах,

                       Так, что кружится голова:

                       Покрасил заново ворота,

                       С размахом наколол дрова,

                       Сушу грибы, варю варенье

                       И не боюсь пропасть во тьме.

                       Готовлюсь, не спеша, к забвенью,

                       Как к продолжительной зиме.

     Нет безысходности в миропонимании Дмитрия Мизгулина, и забвение – состояние временное, как и зима, потому что –

                        Всему свой срок – поверь приметам.

                        Определил судьбу Господь!

                        Ликуй, когда ликует лето,

                        Душой смиряйся в непогодь.

                        Прими и эту неизбежность,

                        Чтоб до конца не расплескать

                        И нерастраченную нежность,

                        И неземную благодать.

     Покаянное состояние, выражающееся в смирении души, – образ духовный, наиболее соответствующий осени. Но не только как времени года, а как символическому олицетворению человеческого бытия, в котором ощущение благодати существования и промыслительности судьбы не покидают поэта, по сути, размышляющего над смыслом жизни – своей и вселенской.

                           Наступила пора прощаний.

                           Наступила пора прощений,

                           Неисполненных обещаний,

                           Неудавшихся воскрешений.

                           Неизвестно, какие утраты

                           Нам еще предстоят в пути.

                           Даже если ты виновата,

                           Все равно говорю: «Прости…»

Показательно, что такими покаянными строками заканчивается часть, посвященная осени. Это не ответственное церковное покаяние, но душевно-интуитивное, свидетельствующее о насущной необходимости человеческой душе исповеди, самоочищения, личной самооценки в канун смертоносной Зимы. 

     Зима – с ее суровыми, связывающими солнечную и людскую энергию днями много способствует в виду преходящего бытия осознанию человеком самого себя.                  

                             Пусть природы круговращенье

                             Не гнетет тебя, не пугает,

                             Ведь и жизнь наша все движенья

                             Вслед за ней не спеша повторяет.

                             Пусть вокруг дураки храбрятся –

                             Наше счастье и наши муки

                             Не спеша опять повторятся

                             В судьбах наших детей и внуков.  

     В продолжении рода, в будущих, сменяемых друг друга поколениях, поэт видит ту же цикличность, что и во временах года, понимая ее как присущую Вечности, исполненную божественного света. Восхищаясь, сколько в мире света, он осознает необходимость духовного единения с миром. Так на помощь человеку, взирающему со страхом на сквозящую бездонность небес, Господь посылает Своих помощников – ангелов - сонмом рождественских снежинок.

                              Развеялись сомненья

                              В рождественской тиши,

                              Ненужные стремленья

                              Мятущейся души.

                              Ни зрелища, ни хлеба –

                              Уже по горло сыт.

                              Насквозь промерзло небо,

                              Бездонностью сквозит,

                              И так легко и просто,

                              И снег валит стеной,

                              И ангелов штук по сто

                              Летает надо мной…       

В таком мире, где звезды вмерзают в лед, где кружатся миражи поземкой стылой по дороге, все же смерти нет. Поэт выявляет проникновенные образы жизни даже в скованных льдом видах зимней природы.

                            Солнечный лучик испуганной птицей

                            Робко летит от березы к березе,

                            Словно на месте замерзнуть боится,

                            Желтым комочком застыть на морозе.  

     Конечно, не может застыть, погибнуть бессмертный цветок Света, он распускается, расширяется, наполняя собой царство Весны. «Весна» - оптимистичный, музыкальный раздел поэтического сборника Дмитрия Мизгулина. Хотя поэт признается, что ему милее тишина и он опасается апреля, что с шумом и гамом грядет, все же воспринимает весну со всеми ее традиционными атрибутами, слушая синиц веселых голоса, отзвуки капели, свободные вздохи усталой души.  

     Слышание, чуяние, сердечное ликование вместе с весенней природой – следствие особой одаренности, присущей поэту.

                             Стихи не пишутся, а слышатся:

                             Еще не рождены слова,

                             А лишь едва-едва колышется

                             Под ветром юная листва.

                             Стихи не пишутся, а чуются,

                             Когда еще не грянул гром,

                             Лишь только облака кучкуются

                             В нагом пространстве голубом.

                             Стихи как будто свыше дарятся

                             И растворяются в крови….

Эти строки подтверждают объективную сущность поэзии, ведь говорила провидица Анна Ахматова, что «может быть, поэзия сама — одна великолепная цитата», то есть стихотворение априори существует в небесной книге жизни. Избранным, чьи души настроены на общение с Богом, дается дар перевести его на язык людской, лучше на русский. Дмитрий Мизгулин из тех, кто, кажется, черпает свои образы из незримой книги бытия, ощущая божественные основания мира.

                                   Объял планету адский пламень,

                                   Кругом беда.  Кругом война.

                                   Я в храм иду. И пусто в храме.

                                   И в храме Божьем тишина.

                                   И посреди всемирной битвы

                                   В канун вселенского конца

                                   Шепчу слова своей молитвы

                                   Как бы от третьего лица.

     Выступая от третьего лица, взирая на свою жизнь со стороны, удается лучше ее рассмотреть – и как частицу людского сообщества, и как отдельную единицу, которая Спасителем наделена способностью различать зло и в сражении с ним положить «жизнь свою за други своя». С отдаления четче определяются качества человеческой натуры. При этом, показывая себя позволяющим себе выпить водки не спеша, сетуя на то, что сердце так затосковало и так измаялась душа, напоминая, что измучивает предчувствие любви, то есть показывая себя в обычных человеческих слабостях и пристрастиях, поэт как бы подчеркивает свое единение с природой, с обычным ходом вещей, призывая не перечить промыслительным его структурам.

     Дмитрий Мизгулин так искренне радуется незыблемости небесного пространства, повторяемости проявлений жизни, как радовался А.С. Пушкин, которому во время его путешествия в Арзрум было отрадно увидеть через многие годы на том же месте и в той же величественной красоте Кавказские хребты: «В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры девять лет назад. Они были все те же, все на том же месте. Это – снежные вершины Кавказской цепи»[2]. Это ли ни пример отношения художника к традиции, к незыблемости божественных уложений жизни?

                                  А деревья в саду твоем весеннем

                                  Опять шумят раскрывшейся листвой:

                                  На том же месте – в праздничном цветенье.

                                  На том же месте – сумрачной зимой.

     Весна – время духовных озарений, философских размышлений о правде жизни, о том, что мы не можем изменить мир, но можем изменить себя, и незачем других во всем винить.      

                               …Природа все расставит по местам.

                               Смотри на мир, прекрасный и обычный,

                               И радуйся светящимся листам.

     Но больше всего радостных дней дарит лето. Лето – это победа, это лучшая пора года, когда все слажено и сложено в природе.

                                 Впадает в небо синяя река.

                                 Шуршит остроконечная осока.

                                 Весь мир един – от каждого листка

                                 До облака, парящего высоко.

Кажется – летом остается только почивать на лаврах?

                                  Смотри в ослепительно белую высь,

                                  И радуйся жизни, и Богу молись! – советует поэт.

Но так ли это легко? Трудно радоваться жизни, постигая ее непреложные законы и глубинные смыслы. Но много труднее молиться Богу, особенно грешной душе. Молитва – не дает ни мгновенного духовного преображения, ни немедленного исполнения просимого. Трудно, потому что молитва – это своего рода сражение с духами злобы поднебесной: «потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных». (Еф. 6: 12). Их, мешающих и молитве, и добрым делам, отлично различает поэт, упоминая в некоторых стихах. Не изображая, однако, зло, действующее единым мощным фронтом, как сейчас модно, поэт унижает его, показывая отдельных представителей в различных неприглядных личинах: то в зимнем буране, то внутри телепрограмм. С областью тьмы он борется своим словом и своим делом. Хотя, какое воинское дело может быть у поэта?  Да хотя бы осознание своей надобности природе, в которой прижилось, как говорит Дмитрий Мизгулин, дерево, посаженное мной. Это образ Божиего мира, и понятны чувства поэта, которому мешает спать шум деревьев, которые я так и не посадил. Но можно еще успеть, ведь приемлет и зерно, и корень теплая, исполненная влагой летняя земля.       

     В части цикла, посвященного лету, больше всего света, бравурного настроения победы добрых сил. Эти стихи выводят поэзию Дмитрия Мизгулина из жанра камерного в форму симфоническую, когда усиливается единение образов и смыслов, достигается звучание «Tutti», то есть произведение исполняется полным составом оркестра и хором. Подобны мощные созвучия ликования природы во всех ее элементах и души человеческой.

                                       Птица пролетит легко, беспечно,

                                       Зазвенит в ручье лесном вода.

                                       Многое останется навечно,

                                       Многое исчезнет навсегда.

                                       Здесь же все останется как было:

                                       Это небо, роща и река,

                                       Это многоликое светило,

                                       Эти грозовые облака…

                                       Не решай судьбу иных столетий!

                                       Не гадай о будущем в тоске –

                                       Слушай, как степной полынный ветер

                                       Говорит на русском языке.

     Русский язык – язык общения нравственных сердец, оружие духовной битвы, образы которой можно наблюдать в смене и взаимоотношениях времен года. На русском языке говорит природа в стихах Дмитрия Мизгулина, только русскому языку Бог доверил в полноте выразить смысл человеческой жизни. Именно этот смысл на протяжении веков волновал и волнует богословов, философов, поэтов. И разве на другом, кроме русского, языке может быть понятно такое всеобъемлющее стихотворение Дмитрия Мизгулина?

                                  Плоха ли, хороша примета –

                                  Не объясняй времен привычный ход,

                                  Ведь все равно наступит скоро лето

                                  И все вокруг безумно расцветет.

                                  Не торопи привычный ход событий –

                                  Развеет ветер утреннюю мглу.

                                  Не совершай сомнительных открытий –

                                  Живи, молись и радуйся теплу.

                                  Доверься неизбежному теченью,

                                  Не умножай сомнения ума,

                                  Внимай природы мудрому движенью:

                                  Вернется все – и осень, и зима.

                                  Душа летит под голубые своды,

                                  Где жизнь твоя – а ей ведь нет конца! –

                                  Частичка торжествующей природы,

                                  Бессмертное создание Творца.

     По мере прочтения книги «Русского сердца таинственный сад» становится понятно, что таинственный сад, близкий русскому сердцу, имеет райские очертания, что путь поиска смысла человеческой жизни восходит в обители небесные. С течением времени, по ступеням времен года, годов и десятилетий человек, духовно одаренный, приближается к высшему пониманию цели данной ему жизни, о которой так понятно говорится в 72 Псалме: «Мне же прилеплятися Богови благо есть, полагати на Господа упование мое…» (Пс. 72, 28). Как писал русский религиозный философ Михаил Михайлович Тареев, «Что же такое духовная жизнь как божественная жизнь в человеке по существу? Это любовь. Божественная жизнь – это любовь, и поэтому пребывающий в любви в Боге пребывает»[3].

     Любовью исполнены стихотворения Дмитрия Мзгулина в книге «Русского сердца таинственный сад». Любовью – во многих ее проявлениях: любовью к Богу, к миру, к отеческой земле, к каждому дню, будь он осенний, зимний, весенний или летний, или самый последний в жизни. Такое понимание можно охарактеризовать словами выдающегося богослова, философа Николая Кузанского: «…актуально существующее пребывает в Боге, поскольку Он есть актуальность всех вещей… Значит, если Вселенная конкретизуется в каждой актуально существующей вещи, то Бог пребывая во Вселенной, пребывает и в каждой вещи, а каждая актуально существующая вещь непосредственно пребывает в Боге в качестве (конкретизируемой ею) Вселенной»[4]. Выдающийся немецкий мыслитель советует человеку в его размышлениях искать тождества во множестве или же единства — в одинаковости. Поэтому поэт Дмитрий Мизгулин, может неосознанно, так высоко ценит незыблемость, повторяемость, находя в этом божественный замысел – воспроизводимость форм жизни, отраженную, в частности, в циклическом постоянстве смены времен года.

     Через любовь к Богу проявляется в творчестве Дмитрия Мизгулина любовь к природе и ко всему на Земле, существующей в Его Вселенной. Отражена в книге и любовь чувственная, к неназванной незнакомке, являющей сквозной собирательный женский образ, восходящий в своей поэтической родословной к лирическим женским образам Александра Блока и Иннокентия Анненского. Через эту любовь лирический герой, отождествляемый с автором, не позволяющим себе ложных о себе измышлений и прикрас, выносит на суд внешний свои глубинные душевные переживания, передавая их также и через образы природы. Его стремление к счастью не связано со стремлением к эвдемонизму, но определяется желанием наполнить жизнь божественным содержанием в возможностях обычного «ветхого» человека. При этом своим творчеством Дмитрий Мизгулин дарит счастье своим читателям, приглашая следовать за ним путем русского сердца, исполненного любовью к Божиему миру и ищущему правды человеку.