От редакции. Это интервью нашего постоянного автора, ректора Тульской духовной семинарии игумена Евфимия (Моисеева) для телеграм-канала «Белорусский православный».
Учитывая, что обсуждавшиеся в интервью вопросы выходят далеко за рамки белорусской аудитории, РНЛ решила опубликовать у себя этот текст.
***
Отец Евфимий, не могли бы Вы вкратце объяснить для наших читателей, в чем заключаются различия между древнерусским, старославянским и церковнославянским языками?
Различия между древнерусским и церковнославянским, по сути, такие же, как и между русским литературным и церковнославянским языками – в первую очередь, это различия функциональные, стилистические. Церковнославянский язык всегда был языком Церкви, он создавался для молитвы и богослужения, иных областей функционального применения у него никогда не было. Древнерусский же был языком бытового и делового общения, переписки, летописания, начиная со второй половины XVII века зарождавшейся светской литературы. Отношения этих языков в филологической науке описываются при помощи термина «диглоссия». Относительно недавно стал использоваться также термин «идиом», который обозначает единое языковое пространство, создаваемое разными языками.
Термин старославянский язык появился в советское время в светских вузах для того, чтобы избежать упоминания о церковном происхождении церковнославянского и вместе с тем иметь возможность его изучать. Так что, по сути, старославянский и церковнославянский – это синонимы.
Является ли на сегодняшний день церковнославянский язык единым в православных странах как язык богослужения или же существуют его «диалекты»?
Правильнее было бы говорить не о диалектах, которые существуют только в разговорных языках, а о степени использования церковнославянского. Да, она везде разная. В наиболее полной мере церковнославянский сохраняется и используется в Русской Православной Церкви. В несколько меньшей степени в Сербской и Болгарской Церквах, реликты церковнославянского можно обнаружить в богослужебных языках Польской, Румынской, и Американской Церквей, а также Церкви Чешских земель и Словакии. Отдельно можно было бы сказать о том, что в Русском Пантелеимоновом монастыре на Афоне (Константинопольский Патриархат) сохранению церковнославянского уделяют особое внимание.
Как отмечает игумен Мелетий (Соколов), русский литературный язык является прямым потомком ЦСЯ. Можно ли то же сказать о современных белорусском или украинском языках? И можно ли с филологической точки зрения утверждать, что какой-то из этих языков ближе к ЦСЯ?
Все же точнее было бы сказать, что русский литературный язык сформировался под очевидным влиянием церковнославянского. Это влияние, несомненно, и обусловило богатство нашего литературного языка. Кстати, в его формировании – особенно на начальном этапе – принимали самое активное участие представители Малой и Белой Руси, достаточно вспомнить Епифания Славинецкого и Симеона Полоцкого. В этом смысле, на мой взгляд, будет очень неправильно, если украинцы и белорусы откажутся от использования и изучения русского литературного языка, в развитие которого они внесли существенный вклад. К счастью, в Белоруссии русский язык имеет статус государственного, и белорусы в отличие от украинцев не рискуют его потерять.
В грамматическом отношении, очевидно, церковнославянский ближе всего древнегреческому, а в лексическом – к южнославянским говорам, на основе которых он и был создан (македонский, болгарский). Если же брать восточнославянские языки, к которым принадлежат украинский и белорусский, то степень близости каждого из них к церковнославянскому, насколько я могу судить, будет примерно одинаковой.
Не секрет, что в последнее время все меньше и меньше молодых людей приходят в Церковь, ищут веру в Бога, интересуются религией в целом. Как Вы считаете, может ли в том числе использование церковнославянского языка быть одной из причин этого?
Нет, я считаю, что причина не в этом. Молодых людей как раз часто привлекает что-то непонятное, неизведанное. Церковь же и все, что с ней связано – ее язык, культура, искусство, являются отголоском другого мира, иной – божественной – реальности.
Как поется в пасхальном каноне, в праздник Воскресения Христова мы празднуем иного бытия вечного начало (Канон Пасхи, песнь 7), поэтому и святые равноапостольные братья Кирилл и Мефодий создавали церковнославянский язык именно для того, чтобы с его помощью древние славяне могли бы приобщиться к иному бытию, бытию горнего мира.
Как Вы считаете, перевод на русский язык можно было бы рассматривать не в качестве проявления модернизма, а как продолжение традиции, заложенной святыми братьями Кириллом и Мефодием, которые переводили Священное Писание и богослужение на понятный для людей язык?
Все дело в том, что задача, которую решали святые братья, не была чисто переводческой. Она заключалась не только и не просто в том, чтобы сделать богослужение и Писание доступными южным славянам. Насколько можно судить, конечной целью деятельности святых братьев было создание нового языка, отражающего реальность иного бытия, с тем чтобы на основе этого языка построить новую славяно-христианскую цивилизацию. Это была поистине серьезная задача цивилизационного развития, которая была направлена на объединение славянских племен. Для своего времени это была самая передовая «технология», последствия применения которой тогда далеко не всем были очевидны. Более того, даже трудно сказать, в какой степени сами святые братья осознавали масштаб задачи, за которую они взялись. Мы знаем, что в Константинополе к их трудам отнеслись достаточно скептически, свв. Кирилл и Мефодий не нашли там поддержки. Что интересно, в Риме оказались дальновиднее и даже приняли там братьев с почетом, но, как представляется, и папа Римский не до конца понимал суть их проекта, воспринимая его больше в политическом ключе.
Подчеркну еще раз: нельзя сводить деятельность святых равноапостольных братьев к решению локальной задачи создания письменности для южных славян. Это становится ясным уже потому, что в языке славян той эпохи попросту не было тех понятий, которые использовались в христианском богословии. Поэтому помимо письменности нужно было создать понятийный аппарат, использование которого помогло бы славянским племенам усвоить христианскую картину мира. В этом смысле важнейшей частью проделанной святыми братьями работы были труды по лексикологии. В данном случае речь идет не просто об исследовании значений слов, а о создании новых священных понятий на основе корневой системы южнославянских диалектов. Очевидно, автором этой концепции был Константин Философ.
В чем заключалась суть этой методики? Переводчик брал тот или иной славянский корень и наполнял его новым – христианским – смыслом, по сути, присваивал ему новое значение. Поскольку славянских корней не хватало, очень часто один и тот же корень использовался для перевода разных греческих слов. Впоследствии это создало значительные сложности для понимания, о чем я часто пишу в своем телеграм-канале https://t.me/churchslavic
Этот феномен замечательно описала О. А. Седакова, автор «Словаря трудных мест из богослужения». Иногда для создания нового слова использовался принцип смежности значений (например, «дух» сл. – дыхание, «Дух» цсл – Святой Дух, Третья ипостась Святой Троицы), а иногда принцип противопоставления (ср. «вонь» сл. – смрадный запах, «воня» цсл – благоухание). В каких-то случаях причины наделения славянского корня тем или иным значением остаются неясными.
Таким образом, это не был в собственном смысле перевод на древнемакедонский или древнеболгарский язык, это было создание совершенно нового языка на основе, с одной стороны, древнегреческой грамматики, а с другой стороны – южнославянской лексики. Целью создания этого языка, очевидно, было стремление объединить носителей разных славянских наречий в единый христианский народ.
В этом смысле труды святых равноапостольных братьев – это не столько переводческий, сколько цивилизационный проект, цель которого – создание новой, славяно-христианской цивилизации. Если угодно, они создали тот самый цивилизационный код, который является ключом к пониманию восточнославянского православного мира, или, если использовать современный термин, Русского мира.
Действием промысла Божия этот проект в полной мере был реализован не среди южных или западных, а среди восточных славян. Почему так произошло – тема для отдельного разговора. Но очевидно, что спустя почти столетие после того, как свв. Кирилл и Мефодий отошли в вечность, их труды в наибольшей степени оказались востребованы не в Моравии, не в Паннонии, не в Далмации, не в Иллирике, не в Македонии и не в Болгарии, а именно в Древней Руси, где в 988 году другим равноапостольным мужем – святым благоверным князем Владимиром, были запущены мощнейшие интеграционные процессы, формирующие и единый русский народ, и русскую государственность.
Как вы думаете, можно ли разрешить спор сторонников церковнославянского и «модернистов», если убедить обе стороны в том, что объединяет вовсе не язык, а правая вера и евхаристическое единство во Христе?
Сказанного выше, надеюсь, вполне достаточно, чтобы понять: разногласия сторонников русского и церковнославянского языков заключаются не в языковых предпочтениях.
Церковнославянский язык, который стал одним из мощных факторов развития восточнославянской цивилизации, воспринимается подавляющим большинством церковного народа как существенная, отличительная особенность этой цивилизации, как неотъемлемая часть восточнославянской православной идентичности.
Но действительно в последнее время, главным образом, в интеллигентской среде возрос запрос на рациональное понимание богослужения. Это связано с тем, что мы живем в эпоху рационалистического модерна, а модерн – это, прежде всего, процесс овладения миром через рациональное познание. Современный человек хочет, чтобы ему все было понятно с рациональной точки зрения. В системе координат модерна нет понятия тайны, точнее тайна понимается как нечто еще не познанное, как то, что необходимо понять и разъяснить. Но в церковном миропонимании тайна, таинство – это ключевые понятия, которые определяют не непознанность, а непознаваемость в мире сем целого ряда событий и явлений. Смирение перед тайной божественного бытия, сотворения мира, боговоплощения, приснодевства Божией Матери и многими другими богооткровенными истинами – отличительная особенность христианского мировоззрения. «Таинство странное вижду и преславное» – эти слова из канона Рождества Христова можно отнести не только к событиям, связанным с воплощением Сына Божия, но и вообще к христианскому миросозерцанию, для которого важнейшим понятием является «тайна будущего века», которая будет открыта в тот день, когда, по слову Спасителя, вы не спросите меня ни о чем (Ин. 16:23). Именно эту интенцию и выражает церковнославянский язык.
Прихожанам часто дают совет изучать церковнославянский язык. Мол, изучают же люди английский и другие иностранные языки. А как же быть тем, у кого вовсе нет способностей к изучению языков?
Здесь все зависит от духовного устремления человека. В том же Пантелеимоновом монастыре на Афоне не так много монахов, имеющих светское и даже духовное образование, но тем менее там и речи нет о каком-либо переводе богослужения на русский или украинский языки (кстати, значительная часть братии там – украинцы). Тем более сейчас, когда всевозможные технологии значительно облегчают доступ к информации, изучение языка богослужения всецело зависит от произволения человека.
Верите ли Вы, что прихожан станет меньше, если службы начнут совершаться на понятном языке? Например, в Европе и в Беларуси после второго Ватиканского собора в католических храмах количество прихожан совсем не уменьшилось после перехода на национальные языки.
Я считаю, что использовать количественный критерий в дискуссии о языке богослужения неуместно. Мы должны помнить, что при входе Христа в Иерусалим Его приветствовала восторженная толпа, а всего через несколько дней эта же толпа кричала «распни, распни Его!» Миссия Церкви – не тождественна стремлению вовлечь максимальное количество участников в жизнь приходов.
Какова судьба документа о церковнославянском языке в жизни Русской Православной Церкви XXI века, проект которого предлагался на обсуждение Комиссией по богослужению и церковному искусству Межсоборного присутствия в 2011 году? Почему, по Вашему мнению, наше священноначалие не поднимает вопрос языка на уровне Синода или даже Архиерейского собора? Нет ли опасности для Церкви погрязнуть в дискуссиях и потерять драгоценное время, а с ним и целые поколения верующих?
Упомянутый Вами документ снят с повестки Межсоборного присутствия еще, кажется, в 2012 году. Насколько я могу судить, сделано это было потому, что у значительной части духовенства и верующих идея редактирования богослужебных текстов вызвала серьезные опасения. И хотя данная мысль была высказана в этом документе очень осторожно (там предлагалось лишь одни церковнославянские слова заменять другими), многие усмотрели опасность в том, что, если процесс редактирования будет в какой-то момент запущен – пусть даже и с незначительных вещей, его уже невозможно будет остановить. Как пелось в одной советской песне: «есть у революции начало, нет у революции конца». Как любой участник дорожного движения должен, в первую очередь, проверить систему торможения, так и начинающий движение по пути редактирования должен сначала четко определить границы, за которые он не имеет права выходить, – но сделать это довольно сложно.
Приведу один простой пример. Есть в тексте Херувимской песни слово-гибрид «дориносима» (δορυφορούμενον), одна его часть – греческая (δόρυ – копье), другая славянская. Значение этого слова невозможно понять без специального комментария, хотя в древнегреческом оно имеет вполне конкретное значение – и это отнюдь никакой не «копьеносимый», а «сопровождаемый».
Казалось бы, что может быть проще? Нужно заменить непонятное и невразумительное слово «дориносима» на другое более понятное и также присутствующее в церковнославянском языке – «сопровождаема». Однако если пойти на этот шаг, то придется не только перепечатывать богослужебные книги, но и фактически заново переделывать всю музыкально-певческую традицию, которая рассчитана на определенное количество слогов в песнопении. И это только один пример, а таких случаев множество.
Как Вы относитесь к идее двух богослужебных языков или, в частности, для Беларуси даже трех (включая белорусский)? Например, такая практика есть в Болгарской, Сербской и Польской Православных Церквах.
Очевидно, основанием для подобной практики может считаться постановление Поместного собора 1917–1918 гг., согласно которому каждая община вправе принимать для себя решение относительно того, на каком языке она должна совершать богослужение. Но в этой связи можно вспомнить народное выражение: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Я не очень точно представляю себе ситуацию в Белоруссии, но в России мы видим, что, к сожалению, общины, в которых практикуется богослужение на русском языке (на сегодняшний день они объединены, главным образом, в содружество Преображенских братств), как правило, не могут спокойно уживаться с приходами, где богослужение совершается на церковнославянском. В отношениях между традиционными и русскоязычными общинами часто возникает напряжение, взаимное недоверие, подозрительность и другие негативные моменты. Весьма часто между сторонниками русского и церковнославянского языков в богослужении разгораются нешуточные словесные баталии, которые носят совсем не мирный характер.
В то же время на Украине, в Белоруссии, в Молдавии и в других странах постсоветского пространства, насколько мне известно, церковнославянский часто воспринимается как фактор русского влияния, что, кстати, является косвенным доказательством того, что церковнославянский неразрывно связан с русским языком. Поэтому те общины, которые стремятся к автокефалии, стараются использовать в богослужении именно национальные языки, не говоря уже о раскольнических группах (например, ПЦУ), где употребление национального языка является строго обязательным.
Сейчас мы пользуемся переводом Библии на русский язык, который был совершен в XIX веке. Когда поднимался вопрос о переводе Священного Писания, были серьезные противники. Аргументы, которые они приводили, были идентичны тем, которые сейчас приводят противники перевода богослужений на русский язык. И тем не менее, в XIX веке Московский митрополит Филарет (Дроздов) все-таки смог настоять на переводе Библии, и она была издана на русском языке. Никто сейчас святителя Филарета за это и не думает осуждать. Как думаете, может повториться подобное с оценкой практики перевода богослужения на национальные языки?
Святитель Филарет Московский был сторонником перевода Библии на русский язык с целью его частного, домашнего употребления. Он совершенно не имел в виду использование русских переводов за богослужением. Церковь не возражает против того, чтобы люди у себя дома или даже в храме, если они молятся частным образом, молились на русском языке, но церковная служба – это общая молитва, храм – это общественное пространство, поэтому при организации богослужения существует определенный, обязательный для всех порядок и общепринятый церковный язык.
Излишне говорить, что единство церковного чина во многом обусловлено необходимостью периодически совершать совместные богослужения для представителей разных Поместных Церквей и структур Русской Православной Церкви – экзархатов, митрополичьих округов, митрополий, епархий, благочиний и приходов.
К тому же – раз уж речь зашла о Синодальном переводе Священного Писания – хотел бы отметить, что на сегодняшний день он считается в значительной мере устаревшим, и уже давно раздаются голоса о необходимости нового перевода. Скорость развития русского литературного языка предполагает, что новый перевод Библии должен появляться минимум раз в сто лет, но богослужебный язык не может меняться так быстро – это попросту грозит сломом всей церковной традиции.
Хотелось бы лично Вам, чтобы как можно больше людей понимали, что главным в Православной Церкви является вовсе не язык, а Христос? Хотелось бы Вам, чтобы люди понимали, что даже если мы перейдем на русский язык, то Христа из Церкви этим не выгоним, зато многие откроют для себя путь к Христу через церковную молитву, понимая ее не только сердцем, но и умом?
Не думаю, что стоит упрощать проблему. К сожалению, сформулированные подобным образом вопросы фактически отвергают значение Предания в жизни Церкви. По этому пути пошли в свое время протестанты, и мы знаем, куда они пришли. Христос же, основав Свою Церковь, дал обетование, что до скончания века врата адова не одолеют ей (Мф. 16:18). Значит, именно в Церкви находятся те сокровища Предания и Писания, которые необходимы человеку для спасения. Церковнославянский язык по сей день является не только одним из важнейших инструментов передачи церковного Предания, но и важной частью самого Предания нашей Церкви. И тот факт, что Русская Православная Церковь в подавляющем большинстве своих приходов и монастырей до сего дня совершает богослужение на церковнославянском языке, указывает на то, что именно этот язык признается ею наиболее действенным средством выражения Божественного откровения.
.jpg)
_игум_Калязинские Чтения.jpg)
__епископ.png)
1.